скачать книгу бесплатно
Плацдарм непокоренных
Богдан Иванович Сушинский
Хроники «Беркута» #8
Конец зимы 1943 года. Отряд капитана Беркута продолжает оборонять Каменоречье – важный плацдарм в тылу немецких войск, который должен стать опорным пунктом будущего наступления Красной армии. Но планы советского командования изменились, и теперь только от самих бойцов и командира зависит – сражаться дальше или возвращаться к своим…
Роман завершает новый цикл «Хроника «Беркута» известного писателя Богдана Сушинского и является продолжением романа «До последнего солдата».
Богдан Сушинский
Плацдарм непокоренных
1
Осколки снарядов смешивались с мириадами зерен каменного крошева и остервенело врезались в стальные борта танка вместе с комьями мерзлой земли. Артиллерийско-минометный обстрел захватил Беркута и Арзамасцева на полпути от основной штольни к «маяку», и они, не решаясь взбираться по броне, просто-напросто заползли под танк, притаившись между его гусеницами.
Вскоре они поняли, что это – единственное безопасное место в этой части довольно равнинного плато, где у них оставался шанс уцелеть, даже если снаряд угодит прямо в машину. Осознав преимущества своего положения, оба приободрились и, проверив автоматы, начали всматриваться в просветы между ближайшими гребнями скал, опасаясь, как бы немцы не пошли вслед за огненным валом.
– А ведь, знаешь, капитан, тогда, на льду, когда мы подбирали разведчиков, я чуть было не ушел.
– Я это почувствовал, – беззаботно ответил Беркут, снимая кожаные, на меху, немецкие перчатки и растирая влажные, озябшие пальцы. Перчатки промокли и их пора было основательно просушить.
– Ты не понял меня. Не сюда, не в подземелье, я собирался уходить, – с яростью в голосе объяснил Арзамасцев.
– Конечно, не сюда, – невозмутимо согласился капитан, хотя тогда, на льду, он даже не подозревал о том, что Арзамасцев замышляет нечто подобное.
– Коса далеко. Берег, на котором, за полосой территории, занятой врагом, находятся свои, – вот он. Обошел село, добрался до линии фронта, а там видно будет.
– Логика мне понятна, – сказал Беркут, – раз просочились разведчики, значит, пройти все-таки можно. По крайней мере есть смысл попытаться.
– Да, тогда он еще был, этот смысл. Сам не понимаю, почему не воспользоваться случаем. А теперь немцы не оставили нам никакой надежды. В лагере военнопленных – и то ее было больше.
– Ты и не мог воспользоваться этим случаем, – «успокоил» его капитан. – Потому что я расценил бы твой уход, как дезертирство. Со всеми вытекающими последствиями…
Арзамасцев нервно рассмеялся и, переждав разрыв очередного снаряда, врезавшегося в чашеобразный валун метрах в десяти от танка, резко ответил:
– А кто тебе сказал, капитан, что я служу у тебя? В твоем подразделении? Мы с тобой всего лишь попутчики. Вместе бежали из лагеря – вот и все. Так ведь мало ли кто с кем в паре убегает. Поэтому ты мне не указ. Особенно сейчас, когда мы, считай, на своей территории. Вернусь в часть, доложусь, как положено, – и тогда вот окажусь во власти своих командиров, пусть командуют мною.
– Ты служишь не у меня, я это помню. Но служишь ты все-таки в армии, ефрейтор, – об этом я тоже никогда не забывал. И тебе не советую.
Арзамасцев вновь рассмеялся. Коротко, нервно.
– Сегодня же вечером уйду на тот берег, понял? С меня хватит. Я убежал из плена, чтобы вернуться в часть, а не для того, чтобы мытарствовать по вражеским тылам. Мытарствовать только потому, что тебе, лейтенанту, капитану, или кто ты там на самом деле, так нравится. Тебе лишь бы рисковать. Ты, как игрок, который не способен остановиться, пока не проиграется вчистую. Можешь взять меня под арест, если хочешь помешать моему уходу.
– Нет, ареста не последует.
– Тогда прикажи кому-нибудь подкараулить меня на берегу, чтобы подстрелить, когда стану уходить по льду.
Беркут удивленно взглянул на него, выполз из-под передка танка, посмотрел на оранжевый предбуранный диск солнца, зависшего над серым печальным горизонтом, словно это от него, от небесного светила, зависело сейчас, прекратится наконец огненный смерч боя или нет, – но, заслышав вытье мины, опять нырнул под спасительную громаду стали.
– Божественно размышляешь, ефрейтор, божественно. Я бы и сам с удовольствием ушел с тобой.
– Что же мешает? – оживился Арзамасцев, понимая, что возможность уйти отсюда вместе с капитаном – лучшее, что способна послать ему судьба.
– Многое мешает, тем более что…
– Да ничерта нам теперь не может помешать! – прервал его ефрейтор. – Сколько могли, мы продержались. Приказ выполнили. Когда наши начнут наступать, – неизвестно. Пока что немцы теснят их, а не наоборот. Вот и скомандуй, чтобы теперь каждый решал сам за себя: кто желает, пуcть пробивается к своим, кто нет – пуcть остаются здесь или уходят в плавни, в лес, да куда им заблагорассудится.
– Я действительно ушел бы с тобой, – продолжил свою мысль капитан. – Однако уйти, когда вокруг столько врагов… И появилась такая чудная возможноcть сдерживать и бить их… Нет, это было бы не по-солдатски. Я бы ушел с тобой, Арзамасцев, ей-богу, ушел бы. Но… долг не велит.
– Брось: «долг». У тебя-то какой долг? Ты свое за полную роту отвоевал. Если не за батальон. Я могу подтвердить это.
– Ниче-го ты не понял, Арзамасцев, – задумчиво проговорил Андрей. – Сражаться здесь, или оставлять врагу такой плацдарм, – классический плацдарм, овладеть которым будет потом адски трудно, – для меня это действительно вопрос долга. И чести. Прежде всего, офицерской чести.
– О, боже. Опять та же молитва: «долг», «честь»! Кому нужны твои долг и чеcть, если завтра твое тело бросят в полынью, потому что похоронить поленятся. Ах да, забыл, ты ведь офицер. Отец, дед, прадед… И вообще весь ты из офицерского рода… А у меня в роду все мужики солеварами были.
– Кем-кем? – не понял Андрей.
– Солеварами. Соль добывали. Обычную, кухонную. На озерце возле Каспия.
– С представителем этого ремесленнического цеха встречаться мне еще не приходилось, – появился в глазах Беркута неподдельный мальчишеский интерес. – Ну-ну, еще немного о солеварах…
– Да о них и рассказывать особо нечего. Все вокруг в соли, сами просолены с головы до пят, и вся жизнь наша соленовато-горькая. Из меня, вон, до сих пор соль килограммами выходит. И не та, потная, что у тебя. Нет, озерная, впитавшаяся в тело за много лет. Настолько впитавшаяся, что от самого вида соли в солянке меня начинает мутить. Так что нам не до гонора было: добро бы из нищеты выкарабкаться, да на пару сапог заработать, выжить. Соль-то всем нужна, но ценится-то она на гроши. Только на эту самую соль заработка и хватает. Так что у нас это в мозгу, в крови заложено: выкарабкаться, выжить. А ты – долг! Долгов еще наделаем, успеется.
Он говорил еще что-то, но Беркут уже не слушал его.
Слева от них, в просвете между валунами, мелькнул какой-то серый комок. Он скрылся за выступом, снова появился и, лишь когда скатился в низину, по которой пролегала единственная, ведущая к центральной штольне, дорога, теперь сплошь заваленная камнями и перегороженная двумя баррикадами, капитан разглядел в нем неказистую фигуру солдатика в длинной шинели и со «шмайссером» в руках. Под разрывом, будто специально ему вдогонку посланного, снаряда этот солдатик залег уже не на дорогу, плашмя, как и следовало бы, а втиснулся в расщелину на склоне и сразу же огрызнулся короткой автоматной очередью.
– А ведь это, кажись, Звонарь, – напряг зрение Андрей. – Неужели действительно он? О котором мы, грешные вояки, снова на полутора суток забыли. Только раз вспомнил: жив он там еще, или уже отвоевался? Так Мальчевский, чуткая душа, поспешил успокоить: «Да жив он, жив, крокодил мангазейский! Шнапса ворованного надудлился и спит под камнями, как у паршивой кумы под забором!».
– Может, и он, – безразлично согласился Арзамасцев. – Еще один из тех, что родине шибко задолжали… И похоже, что с плохой вестью.
– Заседание философского клуба будем считать закрытым, ефрейтор, – проговорил Беркут, выползая из-под брони. – Много их там, Звонарь?!
– Около роты! – это действительно был он. – Хутор обходят!
– Под прикрытием огненного вала, значит? Тактика, конечно, правильная. Арзамасцев, помоги ему. Я сейчас.
2
Буквально под градом осколков Андрей взобрался на броню танка, открыл люк, но, прежде чем нырнуть в него, осмотрел открывающийся отсюда участок плато. Немцы наступали двумя эшелонами. Первый, еще под прикрытием артиллерийского огня, прорвался через заслон между хутором и возвышенностью, за которой начинались каменоломни. Второй тоже двигался широким фронтом, почти во всю ширину косы.
Танк стоял в низине, так что башня едва выступала над плато. Но еще в первый день обороны капитан установил, что эта машина с пятью снарядами к орудию вполне боеспособна и в просветах между скалами может ударить даже прямой наводкой. Удобно было вести отсюда огонь и по левому берегу реки. Но oттyдa их пока не тревожили. До сих пор немцы все еще побаивались выходить на лед. Именно для «ледового побоища» он пока и приберегал эти боеприпасы.
– К бою! – скомандовал Беркут уже под прикрытием дверцы люка, которая приняла на себя несколько пуль, больно ударив его в плечо. – Лейтенант, поднять бойцов из штольни!
Он не знал, оказался ли среди тех, кто суетился наверху, на карнизе штольни, лейтенант или нет. Но кто-то же должен был услышать его.
Тем временем вступили в перестрелку посты группы заслона, выставленные по ближней гряде. Это уже в какой-то степени спасало ситуацию. Быстро освоившись в танке, Андрей довернул башню, чтобы ствол пулемета попал в просвет, и проверил оружие. Кажется, он успел вовремя. Атакующие уже подошли к тому месту, где начинался распадок, и быстро накапливались в нем. При этом немцы совершенно не обращали внимания на завешанную рыбацкой сетью и залепленную снегом башню танка, считая машину давно вышедшей из строя.
Выждав еще несколько минут, Беркут подпустил вермахтовцев метров на двадцать и лишь тогда ударил по ним, по выступам скал, которые сразу же осыпали их каменными осколками; по тем нескольким фигурам, что еще только подступали к распадку. Затем, повернув башню так, чтобы видеть в смотровую щель часть другого распадка, он навел ствол орудия по верхней части огромной гранитной глыбы, венчавшей лощину, словно купол храма, и вновь подождал, пока у подножия ее накопится как можно больше наступающих.
Андрей видел их серые согнутые тени, ныряющими в распадок, однако ни снарядом, ни пулями достать не мог.
Единственный выход – ударить по вершине глыбы, усеяв приют немцев адским градом из камня и металла, точно таким же, каким они только что посевали русских.
– Артиллерист из меня, конечно, неважный, – пробормотал он, посылая снаряд в казенник. – Сюда бы Крамарчука, тот бы с вами поговорил, как полагается, со всей душевностью. Но его нет, так что вы уж извините.
Когда дым, грохот и султан взрыва улеглись, Беркут увидел, что фасад глыбы совершенно изменился, та часть ее, которая нависала над низиной, рухнула вниз, очевидно, искалечив и похоронив всех, кто под ней находился. Он подождал еще несколько секунд. Нет, никто не поднимался.
«Очень часто судьба боя зависит от того, окажется ли в нужную минуту какой-нибудь перепуганный солдатик на краю полуобвалившегося окопа, в котором никого из его защитников в живых не осталось, – вспомнилась ему мрачная присказка их преподавателя по тактике обороны. – Одного-единственного перепуганного солдатика со своей трехлинейкой. Которого иногда так не хватает».
– Что, выкурили тебя, Звонарь? – добродушно спросил он, оставив танк и присоединившись к Звонарю и Арзамасцеву.
– Да не то чтобы совсем…
Встреченные с трех сторон огнем, немцы очень быстро поняли, что в штольнях снарядами красноармейцев не достанешь, и начали пятиться за первый вал, на окраину плато. Правда, от двух домов хутора, которые капитан мог видеть отсюда, остались лишь руины. Но и они опять огрызались автоматным огнем. Дело в том, что, как только начался артналет, защитники попрятались в выдолбленных в камне подвалах, служивших теперь надежным убежищем. И никаких потерь не понесли.
– Выкурили-таки, выкурили.
– Это я к хлопцам на хутор забежал – погреться, покурить. А назад не успел. Чуть германцу в пасть не угодил, хорошо, что догадался спрыгнуть в ложбину.
– В любом случае возвращаться к воротам уже поздно, поэтому оставайся здесь. Впрочем, с хутора тоже пора отойти. Еще одна такая атака, и они зажмут нас возле штолен. Тогда каждый боец будет на счету.
– И зажмут, – согласился Звонарь. – Лед на реке уже вон какой. К утру оттуда попрут. Но драться здесь все же можно. Лучше позиций не найти.
– Слышал, ефрейтор, – обратился Беркут к Арзамасцеву, – а ты говоришь: долг солдатский нам не ведом. Пока мы вместе, несколько дней еще продержимся. И врага продержим.
– А не продержали бы – так что, фронт рухнул бы?! Или, может, только на наших штыках он и держится?!
– Все может быть, – рассудительно покачал головой Беркут. – Может, только на наших и держится. Так что гордитесь.
– Или молитесь, – проворчал ефрейтор.
– Разговоры прекратить, слушайте приказ: остаетесь пока здесь и внимательно следите за распадком, вдруг кто-то из вермахтовцев оживет. Я же сбегаю на хутор, посмотрю, что там делается. Старшим остается ефрейтор Арзамасцев.
Но, уже уходя от бойцов, капитан услышал, как Арзамасцев негромко спросил Звонаря:
– Думаешь, по такому льду действительно можно пройти от берега до берега?
– Если за день не пригреет, да под луну чуть сильнее прихватит, – хоть танком езжай, – подогрел его дезертирское настроение рядовой.
3
Беркут знал, что рано или поздно приказ этот из штаба дивизии последует: нужны были сведения об огневых точках на правом берегу, вообще о ситуации на правобережном участке, подступающем к Каменоречью.
– Кого пошлем? – обратился капитан к Глодову, как только прочел поданную ему радистом радиограмму.
– В принципе сформировать группу несложно. А вот, чтобы в составе ее оказался человек, хоть немного знающий деревню и окрестности.
– Среди бойцов есть местные?
– Надо бы спросить. Хоть один должен бы обнаружиться.
– Кого бы вы ни спрашивали, отцы-командиры, все равно выяснится, что такой боец у нас один – Калина Войтич, – объявил случайно оказавшийся здесь Мальчевский, привыкший в промежутках между боями околачиваться возле офицеров.
– Она не является бойцом, – мгновенно отреагировал Андрей. – Никто в состав гарнизона ее не зачислял.
– А кто должен был зачислять ее, праведницу варфоломеевскую? Она сама себя… хоть в Генштаб зачислит. Если только ей вздумается.
– Отставить, Мальчевский. Сами прекрасно знаете, что бойцом Красной армии она не является, – ворчливо известил капитан.
Мысль о том, что он должен рисковать Калиной, показалась Андрею дикой и совершенно невыносимой. Девушка была права: та ночь многое изменила в их отношениях. Где бы он ни был, чем бы ни занимался, его везде сопровождало незримое присутствие Войтич. Тем более что она и в самом деле частенько оказывалась где-то неподалеку. Не рядом, а как бы на ближайшем горизонте.
Вооруженная коротким кавалерийским карабином – очень удобным для нее, из которого она стреляла с невообразимой меткостью, и двумя пистолетами, Калина целый день ненавязчиво рейдировала неподалеку КП, или же продвигалась вслед за Беркутом в его вылазках на передовую. При этом Андрей почти физически ощущал, что его охраняет снайпер и что в любую минуту может прогреметь выстрел, причем за несколько мгновений до того, как сам он заметит опасность. И лишь время от времени это рейдирование Войтич надоедало, и тогда она на полчаса или на час отправлялась к «воротам» Каменоречья, на вольную охоту.
– Наверное, стоит все же зачислить ее, капитан. А то ведь всю немчуру вокруг, не будучи бойцом гарнизона, перестреляет. Как потом перед начальством оправдываться будем? Зря сухарь армейский жевали, получается.
– Если я и решусь послать ее, то командовать группой прикажу тебе, – пригрозил капитан.
– Кому ж еще горгоной этой содомо-гоморской командовать, как не мне? – невозмутимо признал-согласился младший сержант.
И по тому, с какой покаянной обреченностью согласился он с таким решением, Беркут определил: «А ведь не равнодушен к Калине! Как бы на людях не цапался с нею, существует, существует какая-то негласная связь между этими, на первый взгляд, совершенно непримиримыми в своем сосуществовании людьми!». Поняв это, Андрей ощутил совершенно отчетливую ревность. Даже то, что в разведку им придется идти вместе, уже как-то настораживало капитана.
«Ну, знаешь… – тотчас же осадил он себя, поняв, как далеко могут зайти эти гарнизонные страдания. – Не хватало еще только любовных интриг! Все остальное, вплоть до братских могил, уже имеется».
– Давайте, – предложил Глодов, – решим так: если Войтич согласна, пусть идет. Кто возразит, что она – боец, в полном смысле этого слова?
– Согласен, – несколько резковато подчинился «воле большинства» капитан. – Пусть. Если, конечно, на то будет ее воля.
Пока они выясняли, стоит ли привлекать к операции Калину, совершенно неожиданно появилась она сама.
– Знаю-знаю, собираетесь идти в деревню на том берегу.
Мужчины удивленно переглянулись, пытаясь выяснить, откуда утечка информации, кто за это время выходил из КП.
– Да не мучайтесь, это мне Ищук сказал, – объяснила Войтич. – Заглядывал, когда вы, – обратилась к Беркуту, – разговаривали со штабом. Ну а потом случайно встретил, вспомнил, что я из той деревни, знаю дорогу…
– И что же вы решили? – сухо поинтересовался капитан.
– Не собираетесь же вы посылать туда группу без меня?
– Как раз это мы и собирались делать. Пойдут лейтенант Кремнев, двое его бойцов и сержант Мальчевский.
– Ты бы еще полк туда послал, капитан, – возмущенно перешла на «ты» Калина. – Мы же таким табуном всех фрицев на ноги поднимем. Добавь еще с десять штыков, так мы их попросту выбьем из села, и все тут.
– А что, может, взять и выбить, а, Глодов, Мальчевский? Ведь божественная мысль!
– Словом, так, генералиссимусы аустерлицкие, – решил взять на себя инициативу Мальчевский, – на тот берег пойдем я и боец Войтич.
