скачать книгу бесплатно
И вдруг с соседней ладьи послышался голос:
– А, Цзюань-нян пробудилась!
И сейчас же лодка заработала веслами и отплыла. Затем, уже издали, было видно, как она дошла до места и остановилась. Видно было также, как люди вышли из лодки нестройной толпой и исчезли.
Настроение у плывших сразу упало, и Пэн стал говорить со своим гостем о том, что ему хотелось бы выйти на берег и вместе с ним посмотреть, как там и что.
Только что они стали это обсуждать, как ладья сама собой уже причалила. Вышли из лодки и резвым шагом стали от нее уходить.
Пэну показалось, что он уже прошел ли с чем-то, как подошел отставший гость. Он подвел к Пэну коня и дал ему держать его, а сам сейчас же опять ушел.
– Подождите, – сказал он, – я займу еще пару коней и приду опять.
Прошло порядочное время, а он все не появлялся. Прохожие стали уже редеть. Пэн взглянул на небо: косая луна уже катилась к западу и цвет неба шел к утренней заре.
Куда пошел Цю, ему было неизвестно. Он держал коня и ходил с ним взад и вперед, не имея определенного решения: не то двигаться дальше, не то идти назад. И так, с поводьями в руках, он дошел до места, где причалила ладья, но и сама ладья и гость уже исчезли.
Пэн подумал теперь, что в его поясном мешке[19 - …в его поясном мешке… – В поясе, поддерживающем штаны, был карман для громоздких китайских денег и кусков серебра.] совершенно пусто, и при этой мысли ему стало еще тоскливее. А небо уже сильно светлело, и при свете утра он увидел, что на коне лежит небольшой кошелек с накладным узором. Посмотрел, что в нем, и нашел там лана три-четыре. Купил себе поесть и стал терпеливо ждать.
Пэн не заметил, как дело уже подошло к полудню. Тогда он решил, что, пожалуй, лучше всего будет пока что разузнать о Цзюань-нян, а там уже потихоньку можно будет собрать сведения о Цю. Решив так, стал спрашивать, называя всем имя Цзюань-нян, но таковое было никому не известно. Настроение у него стало все хуже, безрадостнее… На следующий день он поехал дальше.
Конь был смирный, хороший. На его счастье, он не хромал и не слабел, но вернулся Пэн домой только через полмесяца.
Когда все трое сели в ладью и поднялись в воздух, мальчик, прислуживавший в кабинете Пэна, пришел в дом, где жила семья, и доложил, что барин исчез как ангел. В семье стали плакать и причитать: думали, что он уже не вернется. И вдруг Пэн привязал коня и входит в дом… Семья была радостно поражена, столпилась вокруг него, принялась расспрашивать, и Пэн рассказал им подробно о всей этой приключившейся с ним небывальщине.
Однако, рассказывая, он подумал, что ведь он вернулся-то в свое село и к своим колодцам один. А вдруг да семья Цю начнет дознаваться, как это так случилось! Ему стало при одной этой мысли страшно, и он запретил своим домашним что-либо распространять.
Во время рассказа Пэн упомянул о том, как у него появился конь. Публика гуртом пошла в конюшню посмотреть на коня, подарок святого чародея. Пришли – а конь вдруг куда-то исчез. Остался только Цю. Он был привязан к яслям соломенною крутенкой.
В крайнем изумлении от этого зрелища, побежали к Пэну, зовя его выйти посмотреть. И Пэн увидел, что Цю стоит, опустив голову в колоду, с лицом мертвым, как пепел. Пэн задал ему вопрос, тот не ответил, и только глаза его то открывались, то закрывались. Больше ничего…
Пэн совершенно не мог вынести этого зрелища, отвязал Цю и положил его на кровать. А Цю лежал, словно лишившись и души и дыханья. Стали вливать ему суп, вино – он понемногу уже мог глотать. Наконец среди ночи начал слегка оживать и вдруг остро захотел по нужде лезть на рундук. Пошли с ним, поддерживая и помогая: он положил там несколько кусков конского навоза.
Покормили его еще, попоили, и наконец он смог говорить. Пэн стал его подробно расспрашивать.
– Как только мы сошли с ладьи, – рассказывал Цю, – этот самый человек отвел меня поговорить с ним. Мы пришли в какое-то совершенно безлюдное место, и он в шутку хлопнул меня по затылку. И вдруг я потерял сознание, почувствовал томление и свалился с ног. Полежав так ничком, через некоторое время я очнулся, оглянул себя: а я, оказывается, уже стал лошадью. Я все ясно понимал, только не мог говорить… Эта, знаете, история – большое для меня унижение, стыд и срам… В самом деле – нельзя, скажу я вам, доводить об этом до сведения моей семьи… Умоляю вас – не выдавайте меня!
Пэн обещал. Велел заложить повозку с верховым и быстро поехал провожать его домой.
С этих пор Пэн так и не мог забыть своего чувства к Цзюань-нян. И вот прошло три года. Воспользовавшись случаем, что муж сестры служил на юге в Янчжоу[20 - …муж сестры служил на юге в Янчжоу… – Недалеко от места событий – семь лет тому назад, на юге Китая.], он направился туда навестить их. В этом городе жил один человек из известной семьи, некий Лян, находившийся в связях с Пэнами. Как-то раз он дал обед и пригласил Пэна с ним выпить.
За столом появилось несколько гетер-певиц… Все они подходили и почтительно представлялись гостям. Лян спросил, куда делась Цзюань-нян. Слуги доложили, что она больна. Хозяин разгневался.
– Эта девчонка, – кричал он, – зазналась, цену сама себе вздувает!.. Веревкой связать ее и сюда привести!
Пэн, услыхав имя Цзюань-нян, поразился этим и спросил, кто она такая.
– А это – веселая дама, – сказал хозяин, – певичка. Но она, скажу вам, первая во всем Гуанлине. Теперь, изволите ли видеть, у нее завелась кое-какая известность – так, не угодно ли, сейчас уж и зазналась, сейчас уж и неприлично себя ведет!
Пэн решил, что совпадение имени в данных обстоятельствах совершенно случайно. Тем не менее сердце екало «тук-тук» и его охватывало нетерпение: страстно захотелось хоть раз на нее взглянуть.
Вскоре пришла и Цзюань-нян. Хозяин обеда принялся ее отчитывать и журить. Пэн внимательно ее рассматривал: так и есть, она самая – та, которую он видел тогда, в середине осени.
– Она, знаете, мне давно знакома, – сказал Пэн хозяину. – Сделайте мне одолжение, простите ее великодушно!
Цзюань-нян тоже пристально посмотрела на Пэна и, по-видимому, тоже была поражена.
Лян не нашел времени во все это вникать, а просто велел всем сейчас же взяться за чарки и действовать.
– А помните ли вы еще, – спросил Пэн, – песню про беспутного молодца или уже забыли?
Цзюань-нян все больше пугалась. Уставилась в Пэна глазами и только по прошествии некоторого времени стала петь известную уже Пэну песню. А он слушал этот голос – и тот так живо ему напомнил ту самую осень!
С вином покончили, и хозяин велел ей услужить гостю в спальне. Пэн схватил ее за руку и сказал:
– Неужели ж наконец-то сегодня происходит наше свидание, условленное три года тому назад?
Цзюань-нян принялась рассказывать.
– Как-то давно, – говорила она, – я с какими-то людьми плыла по Западному озеру. Не выпила я и нескольких чарок, как вдруг словно опьянела и в этом мутном состоянии кем-то была взята под руку и поставлена среди деревни. Вышел мальчик, ввел меня в дом, где за столом сидели трое гостей… Так вы, сударь, один из них, не правда ли? Затем мы сели в ладью и прибыли на Западное озеро. Там меня через окно вернули обратно. Меня вы нежно-нежно держали за руку… А я потом все время силилась это вспомнить, но говорила себе, что это только сон. Но, между прочим, шелковый платочек явно был при мне, и я, знаете, его все время берегу, как говорится, за десятью прокладками!
Пэн рассказал ей, в свою очередь, как было дело, и оба от удивления только и делали, что вздыхали.
Цзюань-нян припала к нему всем телом на грудь и зарыдала.
– Святой чародей, – говорила она, – уже был нам милым сватом. О сударь, не смотрите на меня как на вихревую пыль, которую можно только бросить, и не переставайте помнить о женщине, живущей в море скорбей и мук!
– Ни дня не прошло, – отвечал ей Пэн, – чтобы у меня из сердца уходило то, что было сказано и условлено тогда в ладье. Если бы ты, милочка, только пожелала, то я не пожалел бы для тебя потоком опорожнить мошну, даже коня продал бы!
На следующий день он довел об этом до сведения Ляна, занял у своего служилого родственника и за тысячу ланов вымарал ее из списков гетер. Забрал с собой и приехал с ней домой.
Как-то они зашли с нею в его загородный дом. Там она все еще могла узнать, где они в тот год пили.
Писавший эту странную историю скажет так:
Лошадь – и вдруг человек! Надо полагать, что и человек-то был… лошадь!
Да если б он и был настоящей лошадью, было бы, право, жаль, что он не человек!
Подумать только, что и лев, и слон, и журавль, и пэн – все терпят от плетки и палки…[21 - …все терпят от плетки и палки… – То есть и они подчиняются воле святых подвижников.] Можно ли сказать, что божественный человек не обошелся с ним еще милостиво и любовно?
Назначить срок в три года… Тоже своеобразная, как говорят, «переправа через море страданий»![22 - …«переправа через море страданий»! – Буддийское выражение идеи спасения, напоминающее христианский образ «житейского моря» и «тихого пристанища».]
Лиса острит
Вань Фу, по прозванию Цзы-сян, житель Босина, в молодости занимался конфуцианской наукой. В доме были кое-какие достатки, но судьба его сильно захромала, и, прожив уже двадцать с лишком лет, он все еще, как говорится, не сумел «подобрать сельдерея»[23 - …не сумел «подобрать сельдерея»… – То есть пройти на первом экзамене. То же, что «войти во дворец полукруглого бассейна», так как трава цинь растет у берегов этого бассейна-пруда. В книге древней поэзии («Шицзин», IV, III, 3) читаем следующие строки: «Как радостна вода Полупруда! / Ах, рву в ней сельдерей!» Так как Полупруд находился возле царского дворца, в котором размещалось высшее государственное училище для преподавания теории и практики церемоний, а также книжной и даже военной премудрости, то это «собирание у Полупруда сельдерея» означает то же, что вхождение (достойного) «во дворец Полупруда».] – траву цинь.
В этой местности был скверный обычай часто объявлять повинности за богатыми домами[24 - …объявлять повинности за богатыми домами. – То есть заставлять богатых людей отвечать своим имуществом за недоимки, быть на ответственных должностях, с тем чтобы в случае недоимки они отвечали за нее своим имуществом.]. Люди солидные и честные доходили чуть не до полного разрушения своих хозяйств. Как раз Вань был объявлен подлежащим повинности. Он испугался и бежал в Цзинань[25 - Цзинань – главный город Шаньдунской губернии. Шаньдун – родина Пу Сун-лина, здесь и происходят почти все события его рассказов.], где снял помещение в гостинице.
Ночью прибежала какая-то девица, чрезвычайно с лица красивая. Вань пришел от нее в восторг и, так сказать, усвоил ее. Попросил ее назваться. Дева сказала сама же, что она, прямо говоря, лиса.
– Только, – добавила она, – я не буду для вас, сударь, злым наваждением!
Вань был очень доволен и не стал относиться к ней с недоверием.
Дева не велела Ваню делиться помещением. А сама с этих пор стала появляться ежедневно, жила у него, лежала с ним. Вань же во всех ежедневных тратах жил всецело на ее счет.
Так они прожили некоторое время. У Ваня завелось двое-трое знакомых, заходивших к нему и постоянно остававшихся ночевать, не уходя к ночи. Вань тяготился этим, но не решался отказать. Делать нечего, пришлось сказать гостям, что тут по-настоящему происходит. Гости выразили желание взглянуть хоть раз на святое лицо. Вань сообщил об этом лисе. Она тут же обратилась к гостям:
– Смотреть на меня? Зачем это? Я ведь как люди!
Гости слышали ее голос, мило-мило звучавший, слово за словом, перед самими, казалось, глазами, а куда ни обернись, хоть на все четыре стороны, – никого не видно.
Среди гостей Ваня был некто Сунь Дэ-янь, паяц и записной остряк. Он усердно просил Ваня дать ему свидеться с лисой.
– Вот удалось мне, – добавил он при этом, – слышать нежный ее (ваш) голос. Вся, знаете ли, душа моя, все мое существо так и полетело куда-то за все пределы. Зачем ей (вам) так скупиться на свою красоту? Зачем заставлять человека, услышавшего голос ее (ваш), только и делать, что думать о ней (вас)?
– Послушай, добродетельный внучок[26 - …добродетельный внучок… – «Внук» (сунь) – один и тот же звуковой комплекс и одно и то же начертание со словом «Сунь», которое изображает фамилию спрашивавшего – Сунь Дэ-яня.], уж не хочешь ли ты своей прапрапрабабушке писать, как говорится, «портрет грядущей в радости»?[27 - …«портрет грядущей в радости»? – Фигурное древнее выражение понятия «портрет». Объясняется, вероятно, тем, что портреты обычно писались с мертвых, так что слова «грядущая в радости» или «творящая радость» есть эвфемизм, то есть выражение, имеющее смысл, обратный действительности или же украшающий ее, и употребленное из боязни. Вся соль остроты заключается в том, что лиса называет Суня своим внуком – животным, дьявольским отродьем.]
Все гости захохотали.
– Я лисица, – продолжала невидимка. – Да разрешат мне гости рассказать кое-что из истории лисиц. Очень желаете послушать или не очень?
– Мм… да, мм… да, – отозвались гости.
– В одной деревне, – начала лиса, – была гостиница, в которой давно уже водились лисицы. Они выходили и нападали на проезжих. Узнавая об этом, посетители предупреждали друг друга и не ночевали в ней. Через полгода в помещениях повеяло нежилым и страшным. Хозяин сильно затужил и более всего избегал говорить о лисе. Вдруг как-то появился проезжий издалека, говоривший о себе, что он иностранец. Увидел ворота гостиницы и решил заночевать. Хозяин очень обрадовался и пригласил его войти. Только что он хотел это сделать, как прохожие шепнули ему тихонько: «В этом доме водится лиса!» Проезжий испугался и сказал хозяину, что он хочет переехать в другое место. Хозяин принялся уверять его, что это сущий вздор, и тот остался.
Только что он вошел к себе и прилег, как увидел массу мышей, выползших из-под кровати. Проезжий сильно перепугался, бросился бежать, крича, что было сил, что тут лисица. Хозяин стал расспрашивать.
«Лисица здесь устроила себе целое гнездо! – кричал гость сердито. – Зачем было обманывать меня, говоря, что лисы нет?»
Тогда хозяин спросил, как выглядит то, что он видел.
«То, что я сейчас видел, – ответил гость, – тоненькое-тонюсенькое, маленькое, хорошенькое… Если это и не лисьи дети, то, конечно, лисьи внуки»[28 - Лисьи внуки (ху сунь цзы). – опять в шарадном переводе – может значить «лисий Сунь», то есть опять острота над все тем же Сунь Дэ-янем. Надо еще отметить, что признака множественного числа здесь нет и, следовательно, сунь понимается как «внук и Сунь» (имя собственное) точно так же, как «внуки и Суни».].
На этом и кончила рассказывать. Гости на креслах так и осклабились.
– Раз вы не удостаиваете нас свиданья, – сказал тут Сунь, – то мы останемся ночевать и ни за что не сочтем нужным уйти. Мы помешаем вашему, так сказать, Янтаю[29 - Янтай – название горы (в нынешней губернии Хубэй), имеющей форму террасы (тай), обращенной к солнцу (ян). Древний князь видел во сне, что он слюбился с феей, которая сказала ему, что она бывает по утрам тучею, а по вечерам дождем у подножия этой самой горы. Оттуда в поэтическом языке Китая любовное слияние полов называется «тучей и дождем», то есть объятиями феи, в которые она заключила влюбленного князя. Сунь делает непристойный намек, как бы отождествляя древнюю фею с лисой и веля ей воздержаться.].
– Ну что ж, – смеялась лиса, – оставайтесь ночевать, ничего! Только если против вас будет что-либо предпринято, то уж, пожалуйста, не давайте этому застрять в душе!
Гости испугались, как бы она из злобы не выкинула с ними штуки, и все тут же разошлись. Однако каждые несколько дней обязательно приходили разок и требовали, чтобы лиса посмеялась и поругалась[30 - …посмеялась и поругалась. – Слово ма значит не только «грубо ругать», но и то, что у нас называется «язвить», «ставить шпильки» и т. п.].
Лиса была остроумна до чрезвычайности. Что ни скажет, при каждом слове сейчас же укладывает гостей вверх ногами. Записные остряки не могли скрутить ее. И вот публика в шутку стала называть ее «Барынька-Лиса».
Однажды она поставила вина и устроила, так сказать, высокое собрание[31 - …высокое собрание. – То есть парадное, чинное.]. Вань занимал место хозяина пира. Сунь и еще два гостя уселись налево и направо от него. На последнее место, вниз[32 - На последнее место, вниз… – Туда, где сидит хозяин-распорядитель, пригласивший гостей.], поставили диванчик и просили пожаловать лису. Лиса отнекивалась, сказав, что не умеет пить вина. Тогда все стали просить ее сесть и беседовать. Она согласилась.
Вино обошло уже по нескольку раз. Публика решила бросать кости, играя под ви?на в так называемые «усы тыквы[33 - «Усы тыквы» – образное выражение для понятия штрафа и наказания, поражающих не только виновного, но и всю его разросшуюся, как тыква, семью, даже невинных. По-видимому, игра состоит в сложной ответственности многих за неудачу одного, связанную с промахом соседа.]». Один из гостей попал на тыкву и должен был, значит, пить. И вот он взял свою чарку, перенес на хозяйское место и сказал:
– Барынька-Лиса, вы такая чистая и трезвая… Возьмите-ка вместо меня пока эту чару и пейте!
Лиса засмеялась.
– Я ж не пью, – сказала она. – Но хотела бы изложить одну историю, чтобы помочь вам, моим почтенным гостям, пить!
Сунь заткнул уши: ему неприятно было слушать. Гости же предложили хором:
– Кто будет ругать человека, того штрафовать!
Лиса захохотала:
– Ну а если, положим, я буду ругать лису – то это как?
– Можно, – сказала публика.
И стали слушать, склонив уши, а лиса рассказывала следующее:
– В былые дни некий сановник выехал послом в государство красноволосых[34 - …в государство красноволосых… – Красноволосые, или рыжеволосые, – название, издавна присвоенное в Китае европейцам. Так как у всех без исключения китайцев (если не считать случайных альбиносов) волосы совершенно черные, то резкий контраст белокурых и особенно рыжих европейцев понятен. Прежде всех этот эпитет относится к голландцам, с которыми китайцы познакомились раньше, чем со многими другими европейцами. У Пу Сун-лина есть рассказ «Ковер красноволосых», напоминающий миф о Дидоне.] и надел на себя шапку из лисьих грудок[35 - …шапку из лисьих грудок… – Считается самым дорогим мехом, тем более что нужно собрать его со многих шкур. Ценность этой роскоши давно уже вошла в пословицу.]. Приехал и представился тамошнему царю.
Царь увидел эту шапку и удивился.
«Что это за шкура, – спросил он, – у нее такой нежный и густой волос?»
Сановник ответил, что это лиса.
«Об этой твари, – сказал царь, – мне во всю жизнь не приходилось ничего слышать! Этот знак ху – в каком роде будет его начертание?»
Посланник стал писать в воздухе[36 - Посланник стал писать в воздухе… – Китайцы не воспринимают на слух большинства слов книжного, идеографически мыслимого языка и описывают их или при помощи указания составных частей (как сейчас будет видно), или начертанием на ладони, стене, в воздухе и т. п.] и докладывать царю:
«Справа – большая тыква, слева – маленький пес»[37 - «Справа – большая тыква, слева – маленький пес». – Знак ху («лисица») действительно состоит из знака «тыква» (гуа), который лишь напоминает чтение иероглифа безотносительно его значения, и знака «собака» (цюань), определяющего общий сорт изображенного предмета («маленький пес», то есть знак «пес», написанный по требованиям китайской каллиграфии в уменьшенном виде, чтобы не портить пропорций целого иероглифа). Шараду эту надо, конечно, читать иначе, а именно: «Справа (от меня, лисы) сидит большая тыква (дурак), а слева – собака!» Комплименты для гостей неважные, но сказанные с якобы невинным остроумием.].
Гости и хозяин опять захохотали на весь дом.
Двое из гостей были братья Чэни. Одного звали Чэнь Со-цзянь[38 - Чэнь Со-цзянь – «То, что Видано».], а другого – Чэнь Со-вэнь[39 - Чэнь Со-вэнь – «То, что Слыхано». Переводчик просит запомнить эти два перевода имен собственных.]. Видя, что Сунь сидит сильно сконфуженный, один из них сказал:
– Куда, скажите, девался самец-лис, что он позволяет своей самке-лисе источать подобный яд?
Лиса продолжала:
– Только что рассказанная история еще ведь не окончена, а меня уже сбил с толку этот ваш собачий лай… Позвольте ж кончить! Далее, значит, царь этой страны, видя, что посланник приехал на муле, тоже чрезвычайно изумился… Тогда посланник стал докладывать ему:
«Он рожден от лошади!»
Царь удивился еще больше.
«В Срединном царстве, – продолжал посланник, – лошадь рождает мула, а мул рождает жеребенка».
Царь стал внимательно расспрашивать, как это бывает.
