скачать книгу бесплатно
– Товарищ подполковник…
– Но уж если ты такой нетерпеливый… Хорошо, надолго я тебя не задержу. Вопрос-то – мелочовка! Я вот что хотел у тебя спросить, ты политрука Заварухина знал?
– Знал, – глухо произнес Тимофей.
– Ага… Ты бы не мог мне сказать, при каких обстоятельствах ты с ним познакомился?
К горлу подступил сухой ком. Сдавленно глотнув, Тимофей подумал: «Ничего-то ты не знаешь», – и уверенно посмотрел в глаза Кондратьеву:
– Товарищ подполковник, прошу обращаться на «вы», согласно Уставу.
– А вы, я вижу, службист, товарищ капитан, – усмехнулся Кондратьев. – Не боитесь, это хорошо… Пусть будет на «вы»… Вы бы не могли мне сказать, капитан Романцев, при каких обстоятельствах вы с ним познакомились?
…Свою службу Тимофей Романцев начал в Киевском Особом военном округе, так что Украина для него была не чужой. Именно здесь в июне сорок первого года он встретил войну в составе Криворожского стрелкового полка Двадцать шестой армии под командованием генерал-лейтенанта Костенко. Два месяца воевал в изнурительных позиционных боях западнее Киева в должности командира роты. Затем было длительное отступление, армия расчленилась на части, и он вместе с остатками своего полка двинулся сначала на Пирятин, а уже оттуда на Курск, где в то время размещалась линия обороны Тринадцатой армии Брянского фронта. Кто бы мог тогда предположить, что Вторая танковая группа Гудериана уже прорвала оборону Брянского фронта в районе Глухова и начала стремительное продвижение к Москве.
Еще через пять дней начался отвод войск Брянского фронта. Тринадцатая армия попала в окружение. А далее был долгий двухнедельный переход по Курской области, уже занятой врагом. Прорвав немецкие оборонительные укрепления на рубеже Нижнее Песочное, остатки армии переправились через реку Свапу, где Тимофей едва не погиб. Его тогда сильно контузило, и, если бы не молоденький боец, втащивший его на узенький плот, едва вмещавший двух человек, следующую минуту он бы не пережил.
Дальше было немного проще – остатки армии заняли оборону на рубеже Макаровка – Львов и так вгрызлись в землю, что выбить их не могла даже массированная бомбардировка.
За несколько месяцев изнурительных боев Тимофей пережил столько всего, что такого опыта хватило бы на несколько обыкновенных жизней. Именно там, где человеческая жизнь не стоила ничего, он сумел убедиться в том, что подлость всегда соседствует с безудержной отвагой.
Уже выйдя из окружения, Романцев был переведен в Особый отдел НКВД Двадцать третьей армии Северного Ленинградского фронта, а оттуда впоследствии направлен в Смерш.
В какой-то момент ему показалось, что большую часть из пережитого он сумел позабыть, предать забвению. Во всяком случае, не вспоминал об испытанных ужасах в суете протекающего дня, они могли напоминать о себе только ночью во сне. Тогда он просыпался от ужаса, подступившего к горлу, и долго не мог уснуть. Но сейчас прошлое накрыло его воскресшими воспоминаниями, выбираться из-под обломков пережитого будет непросто.
Видимо, на его лице отобразились какие-то перемены, не ускользнувшие от внимания подполковника, и тот, заметно воодушевившись, спросил, буравя Романцева острым пронзительным взглядом:
– Так о чем все-таки молчим, товарищ капитан?
– Помню я его, – глухо ответил Тимофей.
– Слышу в вашем голосе какое-то пренебрежение, товарищ капитан. И это к политруку? Ой, не порядок!
– У меня нет пренебрежения к политруку… Есть только брезгливость к дрянному человеку.
– Ах, вот как! Так где вы с ним повстречались? – напирал подполковник.
– Политрук Заварухин прибился к нашему отряду, когда мы выходили из окружения под Киевом.
– Кто был командиром отряда?
– Я взял командование на себя.
– Сколько бойцов было в вашем отряде?
– Сначала пятьдесят три бойца, потом меньше…
– Как прошла проверка, когда вы вышли из окружения?
– Из окружения мы выходили со своим оружием и документами. Проверить нас было несложно.
– В чем состояла причина вашего конфликта с политруком Заварухиным?
– Политрук пытался взять командование отрядом на себя.
– Почему?
– Заварухин отчего-то посчитал, что является более опытным командиром. К тому же он был старше по званию. Но бойцы отказывались его слушаться.
– И что было потом?
– Он стал требовать от меня, чтобы я приказал красноармейцам подчиняться ему. Я отказался.
– Почему?
– Они ему не доверяли. Ведь окружение – это не плац, где строевым шагом нужно ходить! Вся дисциплина на личном авторитете держалась.
– Хм, занятная вырисовывается история. А что конкретно вы ему ответили?
– Честно?
– Хотелось бы, как на духу! – заулыбался Кондратьев.
– Послал его «по матушке»!
– Примерно так я и подумал… Как-то непочтительно, что ли, получилось. Почему же вы решили его проигнорировать?
– Какой он командир, мне неизвестно, но я не имел права доверять жизнь своих бойцов и свою лично… извините меня за подробности… какому-то капризному человечишке.
– Как же он отреагировал?
– Сказал, что не простит мне неподчинения и обязательно доложит куда следует.
– А ведь он и доложил.
– Нисколько не сомневался и ждал последствий… Только непонятно, почему об этом вспомнили через столько времени?
– Видно, не сочли нужным… Я же вижу ситуацию совершенно иначе. Хотя в вашем личном деле эта ситуация отражена. Тут может и трибуналом закончиться.
– Это уже зависит не от меня… Во всяком случае, я вывел бойцов живыми из окружения, – хмыкнул Романцев и добавил: – Значит, я не ошибался в своих оценках… Вот она, благодарность от политрука Заварухина за то, что я вывел его живым.
Подполковник Кондратьев выглядел серьезным, от прежнего балагура, каковым он хотел выглядеть в начале разговора, не осталось и следа:
– А спросил я об этом деле вот почему… Политрук Заварухин считает себя правым и продолжает писать жалобы о вашем недостойном поведении, об игнорировании приказов вышестоящих командиров, а также о ведении вами антисоветской агитации. – Полковник выждал паузу. Лицо капитана Романцева окаменело. Заявление было серьезным. – Меня попросили еще раз проверить ваше дело, в особенности этот случай, и дать подобающую оценку произошедшему… Я досконально изучил ваше личное дело, и вот что я хочу вам сказать… Никакой антисоветской агитации я не нашел. Бойцы, которых вы вывели из окружения, подтверждают это. Для политрука ответы красноармейцев – большой минус в личном деле… Своими необоснованными заявлениями он попытался ввести военную контрразведку в заблуждение. Особый отдел также довольно серьезно пообщался с бойцами, которых вы вывели из окружения. Они все за вас горой! А вот о политруке Заварухине отзывались с большой неприязнью. Чем же вы так подкупили бойцов? – неожиданно широко улыбнулся Кондратьев.
– Я не знаю, что они говорили, но медом я их точно не потчевал. Да и меда там не было… Наоборот, держал бойцов в строгости, лишнего не позволял. В армии, а тем более на фронте, без этого нельзя.
– Про вашу строгость мне тоже известно, поговорим об этом попозже… Ну, а сами-то что вы думаете, почему они о вас так хорошо отзывались?
– Возможно, благодарны за то, что удалось выйти живыми из окружения… Правда, вывести удалось не всех. Были серьезные столкновения с немцами.
– Я читал ваши объяснительные, – вновь заговорил официальным тоном подполковник. – Надо сказать, довольно увлекательное чтение, но в них вы рассказали далеко не все.
– И что же именно я упустил?
– Капитана Рогова помните?
– Помню, – негромко произнес Романцев.
…Капитан Рогов прибился к его группе с двумя бойцами сразу после окружения. О себе он рассказал немного и очень неохотно: воевал в сто сороковой стрелковой дивизии на должности командира батальона. Под Уманью дивизия была разбита танковой колонной и рассеяна, а сам он, получив серьезную контузию, долго пролежал в беспамятстве. А когда пришел в себя, попытался выйти к своим; шел ночью, чтобы не быть обнаруженным. Несмотря на офицерские погоны, он безоговорочно принял командование Романцева. Но однажды к Тимофею подошел старшина с обожженным лицом и посоветовал присмотреться к Рогову.
– А в чем дело? – удивившись, спросил капитан.
– Фотографию я у него видел, а на ней здания немецкие, и не по-нашему на них написано.
– Это все?
– Нет, не все. На этих фотографиях дети. Уж больно он смотрел на них любовно, я по взгляду понял, что они его. А еще он от нашего табачка морду ворочает.
– Так, может, он не курящий, – усмехнулся тогда Романцев.
– Курящий он, – убежденно заверил старшина. – Вот только, когда закуривает, всегда в сторонке садится.
– И почему, по-твоему?
– А потому, что дым от этого табачка у него не наш, а немецкий! Я такой дым сроду не нюхал. Вы бы его допросили, товарищ старший лейтенант, ой, не нравится он нам! Честно вам скажу, мы тут решили, что примем свое решение… правильное! Вы уж не обессудьте, товарищ старший лейтенант, боимся, как бы под пули нас не завел.
– Пойдем, посмотрим, – сказал Тимофей.
Капитан Рогов сидел немного в стороне от остальных бойцов. При приближении Романцева и старшины его лицо слегка напряглось. Или все-таки показалось?
– Вы коммунист? – спросил Романцев.
– Как и всякий настоящий офицер, – спокойно отреагировал Рогов.
– Покажите ваш партийный билет.
– Вы его уже смотрели.
– Нет, я смотрел ваш военный билет.
Вопрос о партийном билете был задан не случайно: в случае пленения при первом же обыске обладателя партийного билета немцы расстреливали без промедления. Так что, оказавшись в окружении, многие избавлялись от партийного и комсомольского билетов, как от неминуемого смертного приговора. Берегли только настоящие коммунисты, такая уж была обстановка.
– Хм, – усмехнулся Рогов, – понимаю, к чему вы клоните. Он зашит у меня за подкладкой, мало ли чего может случиться. Не рвать же мне ткань!
– А вы порвите, – настаивал Романцев. – Сейчас как раз тот самый случай.
Разговор двух офицеров привлек внимание остальных бойцов, собравшись в полукруг, они ждали, чем закончится напряженная беседа. Романцев обратил внимание, что многие из красноармейцев взирали на Рогова с откровенной нелюбовью.
Чем же он так не угодил им?
– Ну, если вы настаиваете, – равнодушно пожал плечами капитан и, разорвав полы гимнастерки, вытащил из него партбилет, завернутый в холщовую несвежую тряпицу. – Изволите взглянуть? – протянул он документ.
Романцев внимательно осмотрел партбилет, пролистал страницы: фотография приклеена должным образом, ни смазанных печатей, ни потертостей в персональных данных; листы тоже все на месте. Все как полагается, не придерешься!
Рогов беспокойства не проявлял. Напротив, взирал с интересом, даже слегка улыбнулся пару раз.
– Возьмите, – вернул Тимофей партбилет.
– Значит, убедились? – усмехнулся Рогов. – Вот только жаль, иголки с ниткой нет, не знаю, как и зашивать.
– Хочу напомнить, – уже строже произнес Романцев, – партбилет держится не на заднице, а хранится на груди, у самого сердца. У вас есть еще фотографии? Покажите мне их!
В этот раз по лицу Рогова пробежала едва заметная тень, это не был страх или нечто ему родственное, но вот фотографии показывать он определенно не желал.
– Предположим, и что с того?
– Мне бы хотелось на них взглянуть.
– Товарищ старший лейтенант, – произнес Рогов, слегка повышая голос, – а вы чувствуете разницу между общественным и личным? Это мои фотографии, и показывать я их никому не собираюсь, – и, снова усмехнувшись, добавил: – Если только партийное собрание не обяжет.
Капитан оставался весел, что никак не вязалось с его лицом, продолжавшим хранить суровое выражение. Присутствовало в нем какое-то барство, отличавшее от остальных командиров. И это злило! Вот только эмоции следовало упрятать поглубже.
– Прекрасно представляю, – отозвался Тимофей и властно потребовал: – Фотографии!
Пожав плечами и всем своим видом давая понять, что подчиняется насилию, Рогов расстегнул нагрудный карман гимнастерки, вытащил из него два снимка и протянул их Романцеву:
– Только, пожалуйста, поаккуратнее. Они у меня единственные.
На первой фотографии была запечатлена миловидная женщина, по обе стороны от которой стояли мальчишки: лет восьми и десяти. Наверняка ее дети, уж слишком много на ее лице было отображено любви. Позади них возвышалось здание с полукруглыми балконами и богатой лепниной, на которой польскими буквами было написано «Lawka». На втором снимке женщина держала одного малыша на коленях, а второй, немного постарше, стоял рядышком.
– Кто это?
– Моя жена и дети.
– За границей отдыхаем?
– Это Львов. Там находится мой дом. Эта раньше он был заграницей. До девятнадцатого года город был под властью Габсбургов, с девятнадцатого по тридцать девятый – в составе Польши. А вот с двадцать второго сентября тридцать девятого по сорок первый он вошел в составе Украинской Советской Социалистической Республики, – со значением произнес Рогов. – Разумеется, со всеми людьми, что там находятся. Я – такой же советский гражданин, как и вы. Кстати, вы должны об этом помнить, ведь именно Шестая армия Киевского Особого военного округа вошла во Львов. Ведь вы же в этом округе служили?
– Вот только, в отличие от вас, день вхождения нашей армии во Львов я не помню, – натянуто произнес Тимофей, ощущая какое-то внутреннее сопротивление капитана.
– Все так, товарищ старший лейтенант, потому что Львов – это не ваш родной город. Что было со мной дальше? Дальше окончил школу красных командиров и мне было присвоено офицерское звание. Воевал на Зимней войне[10 - Война с Финляндией.]. А вас что-то беспокоит?
Доводы основательные, веские. С такими не поспоришь, но сдаваться просто так не хотелось.
– А табачок у тебя откуда? – сурово спросил угрюмый старшина с обожженным лицом.
– А чем тебе мой табак не нравится?
