скачать книгу бесплатно
В этот раз Платон с приятелями знал, куда шел. Один из купцов (молодой красивый ухарь лет двадцати пяти) подглядел в соседнем монгольском селении девицу необычайной красоты и пообещал расплатиться щедро с тем, кто отважится привезти ему дикий степной цветок. Беда заключалась в том, что девка была сговорена, и престарелый родитель дожидался ближайшей полной луны, чтобы получить за нее такой калым, какого хватило бы еще на одну длинную жизнь, – чем не радость отдавать замуж красавицу-дочь за самого богатого жениха степи!
Девушку подловили ранним утром, когда она, покинув юрту, легкой козочкой спешила к ручью. Платон вышел из-за огромного, в два человеческих роста, валуна и расторопно накинул ей шелковый мешок на голову, перевязав у самого пояса шнурком. Девица особенно не противилась, видно приняв похищение за диковатую забаву будущего муженька. Подобные прогулки, с запыленным мешком на лице, невесты знавали и в прежние времена, когда будущий муж, обуреваемый желанием, относил девицу в укромное место, где и совершал таинство супружеского обряда. Но когда невесту отвезли далеко в город и стянули с головы мешок, то красавица испытала ужас – вместо дикоглазого женишка на нее, с вожделением вытаращив круглые глаза, взирали семеро рыжебородых мужиков.
– Если увижу, что найдутся охотнички попортить товаp, – грозно пробасил Платон, оглядывая слащавые физиономии мужичков, – самолично порешу и разбираться не стану! Непорочной мы взяли девку, и прибыть таковой должна.
Девица осмотрелась. Сузила глаза, так что оставались едва видимые блестящие черточки, а потом подняла такой жуткий крик, что на соседней горе потревожила семейку орланов, которые испуганно слетели со скалы и потом долго тревожно летали, оглашая окрестность гортанными хриплыми звуками.
Похитителей настигли на третий день, в тот самый момент, когда они, скинув баулы с натруженных спин лошадей, решили передохнуть в небольшом каменистом распадке под тенью разросшегося орешника. Все произошло быстро – почти одновременно с противоположных склонов жутковатыми свистящими птицами слетели арканы и крепко затянулись на шеях похитителей. А еще через несколько секунд, громко шурша осыпающимися камнями, к орешнику вышла большая группа монголов. Старшим среди них был старик с блинообразным лицом, его кожа была почти лишена растительности, только на остром подбородке, что упрямо выдавался вперед, торчало несколько седых волос. Опираясь на кривой посох, он шел медленно, но уверенно и остановился только у ручья, который, разлившись, представлял непреодолимую преграду.
Старик слегка приподнял свободную руку – и тотчас на его ленивый жест подскочили два молодых монгола, которые бережно подняли старика на руки и, не замечая потоков воды, что мгновенно подобрались к самим краям голенищ и обильно залили подошвы, пошлепали через стремнину ручья к противоположному берегу. Преодолев водную преграду, они бережно поставили старика на землю.
– Ты, русский, – вор! – ткнул он кривой желтый палец в лежащего на земле Платона.
Платон хотел было возразить, но тугой узел веревки беспощадно затянулся на его шее, выдавив из нутра лишь хлипкий жалостливый хрип:
– Хрр…
– Это нехорошо, – погрозил старик пальцем, будто его провинность заключалась в том, что он наступил сапогом на котенка. – Такой молодой, а так безобразничаешь, – покачал старик лунообразной головой. – Ай-яй-яй! Как нехорошо!
По-русски старик говорил сносно, и можно было запросто предположить, что молодость свою он провел вдали от полынных степей, а кто знает, может быть, и ему знакомо шальное ремесло вольного добытчика.
– Ты у них старший, я знаю тебя. – И, скаля проржавевшие зубы, продолжал: – Ведь я сам такой! Я тебе покажу, какой бывает настоящая смерть.
Старик махнул рукой – пленников мгновенно поставили на ноги, скрутили запястья веревкой, и монголы, вскочив на коней, поволокли их в гору.
Степняки всегда были изобретательны на казни – вора могли привязать за конечности к двум склоненным березам, которые распрямлялись ударом топора и развешивали на макушках деревьев потроха казненного; часто степняки привязывали вора к седлу и погоняли коня до тех пор, пока его тело не разбивалось в лохмотья об острые камни.
Платон закрыл глаза – он ожидал, что монгол пришпорит коня и с первым же прыжком его череп расколется об острые булыжники. Он даже представил, как это произойдет: кость треснет полым орехом и его не станет. Но степняк управлял конем неторопливо, как будто позади брел не разбойник, а шествовала царственная особа.
– Вот мы и пришли, – произнес старик, когда они спустились к равнине, поросшей высокой травой.
Слова были произнесены с большой долей нежности. Именно таким тоном престарелый любовник обращается к своей молодой пассии.
Платон хотел ответить, что старый дьявол не в меру любезен, если, перед тем как отрубить голову, решил показать райский уголок. Но вместо слов из горла вылетали хрипящие звуки.
– Да, да, вижу, как ты рад, – довольно улыбался старый разбойник. – Это место очень подходящее для могилы. Привяжите этих людей к камням, – произнес в никуда старик.
Оброненная фраза была мгновенно услышана – крепкие руки степняков ухватили пленников за шиворот и толстыми веревками породнили их с холодными камнями.
Старик отошел немного в сторону и стал наблюдать. Он показал иноверцам дорогу в ад, теперь – дело за провидением.
Ждать пришлось недолго: скоро из трав показалась лоснящаяся полосатая спина тигра. Зверь высоко вверх задрал красивую голову и ярко-желтыми глазами блеснул прямо перед собой. Это была тигровая тропа, соединявшая между собой два дальних ущелья, и он здесь был хозяин. Многие сотни лет его предки шли этой же дорогой в широкую равнину, изобилующую зверьем. Ровно столько же лет именно на этой тропе привязывали к валунам обреченных – легкую и вкусную добычу.
Стоило тигру лишь однажды испить кровь человека, как другая пища представлялась ему безвкусной.
Перед людьми стоял матерый самец, состарившийся на человечине. Он обленился – даже непродолжительный бег за косулей представлялся ему сверхсложной задачей. Совсем иное дело – рвать угощение, которое заходится от крика, и глазами, полными ужаса, разглядывает своего палача. Тигр-людоед привык не обращать внимания на людей, стоящих поодаль. Он знал – они останутся безучастными к участи своих собратьев точно так же, как стадо антилоп к животному, попавшему в крепкие лапы хищника.
Тигр подошел почти вплотную к первому пленнику. Платон с ужасом подумал о том, что на этой же тропинке должен был стоять и он. Если бы не воля старого монгола, уже сейчас бы он почувствовал на своем лице горячее дыхание зверя.
Старый самец ненавидел человеческие глаза. Они умели смотреть так жестко, как будто бы бросали вызов, а старый тигр, чья шкура помнила множество поединков, проигрывать не умел – он привык быть победителем, и первый удар пришелся по лицу. Огромными когтями, каждый из которых был величиной с кинжал, он сорвал с головы кожу, которая повисла поверх одежды пленника кровавыми лоскутами, и проник под черепную коробку, выцарапав мозг.
Смерть была мгновенной – Платон увидел, как Мирон, молодой парень лет двадцати, повис на веревках, издав хрипящий звук. Теперь он понимал, что душа покойного выходит через горло. Это был второй переход парня через снежный перевал – молодец надеялся сколотить деньжат и удивить приданым зазнобу.
Вот и отгулялся!
Зверь лениво царапнул Мирона по животу, и когтистая лапа выгребла ворох красных внутренностей. Тигр шел не спеша, в движениях просматривалась царская грация. Зверь был сыт, но он не мог отказаться от угощения.
Следом за самцом из густых зарослей показалась тигрица – изящная поджарая кошка с хищным оскалом, а за ней, радостно повизгивая, точно бестолковые котята, спешили два тигренка. Толкая друг друга, они норовили цапнуть мать за хвост, но тигрица, возбужденная свежим запахом крови, лишь мотала хвостом из стороны в сторону.
Широкими ноздрями она хищно вдохнула настоянный на сладкой крови воздух и мгновенно опьянела.
– Ры-ы-ы! – напевно и сладко прозвучало на тропе.
Тигрята прекратили забаву и, без конца фыркая, поспешили за матерью. В них проснулся инстинкт охотников.
На тропе, привязанные к валунам крепкими веревками, оставались еще четверо. Наблюдая за товарищами с высокого бугра, Платон видел, как помертвели их лица. Старик-монгол одобрительно покачивал головой.
А тигрица меж тем провела лапой по одному из плененных, вырвав когтем горло, потом подошла к другому и так же уверенно разодрала ему глотку. Двое оставшихся в живых не смели даже крикнуть, они были парализованы ужасом, и самое большое, на что у них хватало сил, так это закатить глаза под небеса и вспомнить всех святых заступников.
Платон почувствовал, как к горлу подступает тошнота. Секунду он пытался еще противостоять отвратительному ощущению, а потом на землю пролилась ядовитая густая зеленоватая желчь.
Старец повернулся к Платону и невинно поинтересовался:
– Неужели я зря старался? Тебе не понравилось?
Слова старика вызвали у Платона новый приступ тошноты.
– Какая жалость! Не думал, что это может так на тебя подействовать.
Глаза старика от невинного вопроса сделались круглыми – ни дать ни взять всего лишь несмышленый младенец, который даже не подозревает о совершенной шалости.
Тигрица ударом лапы распотрошила третьего и четвертого пленников, потом, шумно втянув в себя воздух, медленно отошла.
– На месте каждого из них мог оказаться ты! – безрадостно подытожил монгол. – Я знаю эту семейку тигров-людоедов, они не оставляют в живых никого. Они не уйдут отсюда до тех пор, пока не обглодают все кости. Мы всякий раз прибегаем к их услугам, когда ловим в наших краях вора. Может быть, поэтому среди нашего народа почти нет краж. Все боятся тигриных челюстей. Ха-ха-xa!
– Ты плохо шутишь, старик, – похолодел Платон.
– Как умею. Только тебя мы уже выслеживаем давно. Ты уже не первый раз приезжаешь к нам и воруешь женщин.
– Прости, это было в последний раз, – продолжал хрипеть Платон.
Старик негромко расхохотался.
– Конечно же, это было в последний раз. Ты умрешь… Все твои путники умерли почти мгновенно, но ты этого не достоин, для тебя же мы приготовили другую смерть. Прежде чем умереть, ты оседлаешь нашего жеребца – с его седла хорошо просматривается смерть. Жизнь из тебя будет уходить по каплям, и, прежде чем отправиться в лучший мир, ты изрядно еще помучаешься.
Истинный смысл слов об уходящем бытии Платон понял несколько часов спустя, оказавшись верхом на раскаленном металле, но в те минуты он даже не мог предположить, насколько точно они выражают суть.
* * *
Платон очнулся от прикосновения. Над ним стоял молодой, лет двадцати пяти, высокий человек. Он колодезным журавлем согнулся над его беспомощным телом и улыбался в самое лицо.
Что за дела!
Повертев головой, он удивился еще больше, – насколько он мог судить, то сейчас находился в небольшой избе, в которой совсем по-домашнему потрескивала лучина, наполняя пространство жженой смолой, отчего становилось необыкновенно уютно на душе.
Нет ни старика с посохом, ни вежливого ламы-палача, ни учтивых монголов, подбрасывающих в костер сухой хворост, в прошлом оставался горячий конь с дымящимися ноздрями. И если бы не огромные язвы на теле, то он мог бы подумать, что все это ему пригрезилось.
– Очнулся?
– Да.
– Это хорошо. Второй день без движения лежишь. Я тебя отварами поил. Помогло, – протянул он удовлетворенно.
– Как я сюда… попал?
– Я тебя нашел в ста метрах от железного коня.
– Вот как?
А ему-то казалось, что он отползал от истукана, который должен был стать его плахой, целую вечность, а продвинулся-то – всего ничего! Да-а!
– Не горюй, скоро выздоровеешь! Я тебя мумие обмазал, в твоем положении лучшего лекарства на всем белом свете не отыскать. Хотя им в этих местах лечат все – простуду, бесплодие и даже грыжу, – улыбнулся хозяин одними губами.
– Почему?
– Почему не умер? Потому что по чистой случайности я рядом оказался в этих местах, – бесхитростно отвечал незнакомец. – Полежал бы ты еще час-другой, и тогда тело гноем бы изошло и уже не спасти. В общем, судьба!
В избе продолжалось веселое потрескивание сучьев, через щель закрытой створки пробивался отблеск огня, и душа Платона наполнялась все большим покоем.
– Почему… монголы не убили меня?
– Ах вот что. Понимаю. Ты, наверное, вор, а то еще что похуже! Таких людей в этих местах не очень-то привечают. А если поймают, так привязывают их или к хвостам лошадей да гонят через камни, а то разрывают березами, других оставляют привязанными на тигриной тропе… Знаешь ли, есть у них такой обычай. Иных, особо отличившихся, сажают они на раскаленного жеребца. Видать, ты именно из таковых! Я немного знаю этих инородцев, как-никак четвертый год брожу по здешним горам. А почему они тебя не убили? Так это не из жалости! Просто потому, что посчитали тебя святым.
– Как это? – Платон выглядел почти обескураженным.
– А вот так, милейший! Где же это видано, чтобы человека привязали к раскаленной печи, а он потом еще и живым остался? Не удивлюсь, если они тебе после всего этого еще и кланялись.
– Было и это, – едва улыбнулся Платон и почувствовал, как спекшиеся губы треснули, брызнув на подбородок солоноватым кровавым соком. Парень ему определенно нравился, и даже не только потому, что тот оказался его спасителем. – Как тебя звать?
– Егор… Нестеренко.
– Егор, значит. А меня Платон. Должник я твой. А я из тех людей, которые про долги не забывают. Даже если в могиле буду… крикнешь меня, Егор, так я землю руками разбросаю и к тебе на божий свет выползу… И в беде не оставлю.
– Что дальше думаешь делать, Платон? – Егор положил влажную тряпку на обожженное бедро, и Платон мгновенно почувствовал, как саднящая боль ушла, уступив место благодати и успокоенности.
– Обет я себе дал: если в живых останусь, в священники подамся. Богу служить буду.
Егор мягко улыбнулся:
– Значит, теперь будет кому с меня грехи снимать.
Глава 2
Неожиданное откровение
Платон закончил свой рассказ. Варяг, глядя на него, потрясенный, молчал. Наконец он выдавил:
– Так, значит, ты с Егором Сергеевичем был… – и не закончил.
Платон выпроводил племянницу из горенки и присел к гостю поближе. Помолчав, он со значением произнес.
– А ты, стало быть, Владислав… Варяг! – Платон глядел на него с нескрываемым интересом и почтением. – Про меня-то Егор тебе не сказывал? Нет?.. А он ведь у меня часто бывает. Мы с ним с той поры, как он меня спас, лет тридцать не виделись. А потом вдруг случайно встретились – знаешь где?
Владислав помрачнел:
– Где же?
– В Перми! Я там в конце пятидесятых служил в одной церквушке. Он зашел поглядеть на иконостас – и мы с ним нос к носу столкнулись. Сразу узнали друг друга. Адресок он мне свой московский оставил. А потом, как я здесь осел, стал часто гостевать. С тех пор регулярно видимся.
– Как часто, отец?
– Не скажу что каждый год, но раз в два-три лета непременно сюда наезжает. Мы тут с ним на охоту ходим, по грибы. Он любит лес. Говорит, тут его размаривает… Отдыхает душой. – Платон усмехнулся в бороду и перекрестился. – Не мудрено, парень, что ты обо мне не слыхал. Он же об этих своих выездах сюда ни единой душе не говорит – даже дочке, Викуше. Это наша с ним тайна! Да… Ну а сейчас-то как он там? Викуша как? И почто мне заранее не сообщил, что ты придешь? Почему от Муллы весточка пришла, а от Егора – нет?
Варяг крепко сжал зубы, так что челюсти заломило. Он глубоко вздохнул, собираясь с духом выложить деду страшную новость.
– Нет больше Егора Сергеевича, отец. Умер он.
– Как так умер?!
– Погиб. И Вики нет больше…
Глаза Платона, до сего мгновения горящие двумя яркими угольками из-под косматых седых бровей, разом потухли. Морщинистые руки, лежащие на столе, задрожали.
– Как же это? Он же не болел вроде? А с Викой-то что же случилось?
– Не болел он, отец, – жестко сказал Варяг. – В авиакатастрофе погиб. Летел в самолете – и разбился. А Вику убили. Да и Егора Сергеевича, если по правде, тоже убили. А чтоб его отправить на тот свет, еще двести человек заодно угробили.
– Горькие дела! – прошептал старик. – Видать, добрались все-таки до него. И ее не пощадили! – Он поднялся и двинулся к двери, точно хотел выйти из горенки, но передумал и вернулся. – Я о тебе много знаю, Владислав. Мы с Егором вот в этой горенке до утренней зорьки разговоры вели о тебе, о деле его, о России нашей… Сложное дело он задумал и страшное. Сейчас сам черт не разберет, что в стране творится. Я в этом ничего не пойму. Егор пытался мне мозги прочистить, да, видно, уж стар я, не в силах… На веру брал его слова, потому как мы с ним, почитай, полвека знаемся, пуд соли съели. И я же ему помогал чем мог все эти годы. Он же мне наказал и тебя сберечь в случае чего. Да разве мог предположить Егорушка, что ты вот так у меня очутишься. Но судьба она штука странная… Вот взяла тебя за руку и привела прямиком ко мне… – Он горько усмехнулся. – Никак Егор с того света посодействовал.
– Так ты если знал про меня, неужто не догадался? – с улыбкой спросил Варяг.
– Не догадывался. Сначала в толк не мог взять, кто ты таков. Хотя наколочку твою на груди видал, а не догадался. Только вчера меня вдруг осенило. И как же вышло, что ты припозднился так? И еще, вижу, ты тайничок в дупле не нашел?
Варяг махнул рукой.
– Долго рассказывать, отец. А я ведь поначалу почему тебе чушь стал лепить – мне ведь Мулла не сказал, что ты с внучкой живешь. Принял тебя за другого человека.
– Понятно, – усмехнулся Платон.
