скачать книгу бесплатно
МУЖЧИНА (устало). Надоело. Одно и то же.
КОРРЕСПОНДЕНТ. Я с вами не согласен, но спорить не буду. Вы сделали выбор. Он вполне осознан. А любой осознанный выбор достоин уважения.
МУЖЧИНА. А как называется ваша передача?
КОРРЕСПОНДЕНТ. Мы делаем передачу, которая называется «Последнее желание». Какое, к примеру, у вас будет последнее желание?
МУЖЧИНА. Последнее?
КОРРЕСПОНДЕНТ. Последнее!
МУЖЧИНА. После его исполнения – пустота и темнота?
КОРРЕСПОНДЕНТ. Именно. Можете немного подумать.
МУЖЧИНА. Хм, интересная постановка вопроса. А мне не надо думать. Я уже размышлял над этим.
КОРРЕСПОНДЕНТ. Вы уже задавались таким вопросом?
МУЖЧИНА. Да.
КОРРЕСПОНДЕНТ. И как вы на него ответили?
МУЖЧИНА. Я хотел бы попросить дать мне возможность исправить ошибки…
КОРРЕСПОНДЕНТ. А у вас их много?
МУЖЧИНА (с грустью). Достаточно.
КОРРЕСПОНДЕНТ. А какие ошибки вы хотели бы исправить? Если не секрет, конечно.
МУЖЧИНА. Не секрет… Я бы хотел успеть попрощаться с отцом. Однажды, когда я уходил в школу, отец, а он сильно болел, помахал мне рукой. А я ему не ответил. Был обижен на него, за что – уже не помню. Так вот, я хотел бы тоже в ответ помахать ему рукой…
КОРРЕСПОНДЕНТ. А еще?
МУЖЧИНА. Я неправильно вел себя с одной девушкой. Это была моя первая любовь. Был капризен и подозрителен. Сильно ревновал. Я бы хотел, чтобы ничего этого не было. А были бы цветы и музыка…
КОРРЕСПОНДЕНТ. Я вас понял. А еще?
МУЖЧИНА. А еще я незаслуженно обидел одного человека. Хотел бы перед ним извиниться.
КОРРЕСПОНДЕНТ. Ну, так извинитесь сейчас.
МУЖЧИНА. Сейчас не могу.
КОРРЕСПОНДЕНТ. Почему?
МУЖЧИНА. Его уже нет в живых.
КОРРЕСПОНДЕНТ. То есть вы хотели бы исправить ошибки, за которые вам теперь стыдно?
МУЖЧИНА. Да. Вы все правильно поняли.
КОРРЕСПОНДЕНТ. Спасибо за откровенность.
МУЖЧИНА. Это все?
КОРРЕСПОНДЕНТ. Да. Не смеем вас больше задерживать.
МУЖЧИНА. А как вы думаете, возможно такое, чтобы исполнилось мое последнее желание?
КОРРЕСПОНДЕНТ. Думаю, да. В жизни возможно все.
МУЖЧИНА. Спасибо.
КОРРЕСПОНДЕНТ. Это вам спасибо…
Что ж, он все сказал правильно. И честно. Я бы тоже, наверное, попросил дать мне исправить совершенные в жизни ошибки. Правда, мне не под шестьдесят, а около тридцати, но ошибок, которые хотелось бы исправить, уже хватает…
Под занавес нам попался неприметный мужчина в кепке, средних лет и среднего роста. На нем были китайские джинсы, футболка без рисунков и надписей и коричневая легкая куртка под кожу, которые продаются на рынках за тысячу рублей. На вопрос, есть ли у него минутка, он остановился и вопросительно посмотрел на меня.
КОРРЕСПОНДЕНТ. Телеканал «Авокадо», программа «Последнее желание». Каким будет ваше желание, если вы будете знать, что оно – последнее?
МУЖЧИНА В КЕПКЕ (спокойно). То есть после исполнения желания я помру?
КОРРЕСПОНДЕНТ (едва улыбнувшись, хорошо, что камера направлена на человека в кепке). Представьте…
МУЖЧИНА В КЕПКЕ. Мое последнее желание будет – убить Санина.
КОРРЕСПОНДЕНТ. Вот как?
МУЖЧИНА В КЕПКЕ. Именно так.
КОРРЕСПОНДЕНТ. А какого Санина вы хотите убить, позвольте вас спросить? Того, что заседает в Московской городской думе, или нашего известного актера?
МУЖЧИНА В КЕПКЕ (едва ли не обиженно). Актера, конечно.
КОРРЕСПОНДЕНТ. А почему его?
МУЖЧИНА В КЕПКЕ. Тот Санин, что в Мосгордуме, ничего не делает, только баклуши бьет. Поэтому убивать его не за что.
КОРРЕСПОНДЕНТ. Интересное суждение. А Санина-актера есть за что убивать?
МУЖЧИНА В КЕПКЕ (очень твердо). Есть!
КОРРЕСПОНДЕНТ. Поясните, пожалуйста.
МУЖЧИНА В КЕПКЕ. Вы задали вопрос касательно последнего желания, верно?
КОРРЕСПОНДЕНТ. Верно.
МУЖЧИНА В КЕПКЕ. Я на него ответил?
КОРРЕСПОНДЕНТ. Ответили, и большое вам за это спасибо.
МУЖЧИНА В КЕПКЕ. Пожалуйста… А теперь – до свидания.
– До свидания, – ответил я машинально.
Этот тоже вполне откровенен. И даже слишком…
Степа снял еще пару-тройку панорам, – пустой двор с облупившейся стеной и кучей битого кирпича в конце улицы, эти картинки будут служить перебивками в передаче. Потом я сказал несколько слов на камеру, что, дескать, вот какие последние желания имеются у столичных российских граждан, и объявил, что репортаж с московских улиц (а была-то всего одна, лишь места для камеры менялись) вели я, корреспондент программы «Последнее желание» Аристарх Русаков, и оператор Степан Залихватский.
– Ну что, все? – спросил облегченно Степа и стал укладываться.
– Да, все, – ответил я.
– А хорошая должна получиться передача, – заметил Степа, спрятав камеру в чехол. – Жизненная.
– Это точно, – согласился я.
А потом мы дружненько сели в машину и поехали «на базу».
Глава 2
Как душат неугодные сми, или не думайте, что тележурналистика – это легко…
Наша «база», то есть телекомпания «Авокадо», расположена в двухэтажном особняке бывшего дворянского имения в Черноградском переулке недалеко от Садового кольца. Принадлежало имение сто лет назад ротмистру лейб-гвардии кирасирского Его Величества государя императора полка Степану Яковлевичу Черноградскому, а до него его отцу. А еще раньше – деду – тайному советнику Акиму Афанасьевичу Черноградскому. Вообще, это было родовое имение столбовых дворян Черноградских, выходцев из Волынской земли и родственников князей Волынских. Став служить московскому государю, Черноградские получили землю в окрестностях Москвы на месте бывших слободских огородов. Имение было не очень большим, но лучшим в возникшем переулке, оттого и сам переулок, как это часто случалось, получил название «Черноградский».
Мы въехали в раскрытые ворота. Вышли. Проследовали через вертушку в будке вечно сердитого охранника. У нас все как положено. Охрана в пятнистой форме, пропуска, камера на входе, чтобы запечатлевать всех приходящих и уходящих… Как говорится, мало ли!
Монтажная была на втором этаже, и мы прошли сразу туда. И как из-под земли вырос шеф.
– Как? – спросил он.
– Отлично, Гаврила Спиридонович, – ответил я.
– Синхроны?
– Во! – поднял я вверх большой палец.
– Посмотрим, – хмыкнул шеф, и мы пошли смотреть отснятый материал.
Через полчаса Свешников приступил к монтажу. Шеф замечаний не сделал. Это означало только одно: он вполне доволен…
Собственно, я в монтажной был не нужен. Еще не было случая, чтоб Свешников запорол материал или собрал его вразрез моему видению. А мое видение готового материала передачи полностью совпадало с видением шефа. Ну, почти полностью…
Определив последовательность синхронов, я собирался уже уйти, как Свешников сказал:
– Слушай, Старый, а вот затеется буча, если Санина и правда грохнут…
Я пропустил его фразу мимо ушей, кроме «Старого». Так Свешников, да и некоторые другие, звали меня, потому что им трудно выговаривать полностью мое имя – Аристарх. А кто моложе – и непривычно, поскольку имени такого они не слыхивали. Правда, есть у нас актер Аристарх Ливанов, народный артист, но кто из молодых о нем знает? Так что сказать «Старый» – было проще, нежели ломать язык произношением имени Аристарх… Да и звучало это «Старый» как бы уменьшительно от Аристарха. «Арик» или «Аря» с моей славянской физиономией тоже не подходили… Тридцать мне исполнится лишь в мае на следующий год… Аристарх, вот имечко! А все отец. Он у меня был, как говорят, не от мира сего. Книгочей, библиофил. Умерла от отека легких моя мама. После этого отец за жизнь не цеплялся, как-то сразу потускнел, пообмяк и, похоже, был не против поскорее встретиться со своей супругой, по которой сильно тосковал. Скончался он через год, сидя на стуле в пустой библиотеке прямо за книгой «О небесной иерархии» Дионисия Ареопагита, одного из учеников апостола Павла. Кстати, Аристархом он меня назвал в честь одного из семидесяти апостолов, ученика самого Иисуса и помощника апостола Павла. Ладно хоть Аристарх. А то ведь я вполне мог быть Ананием[1 - Ананий – священномученик, один из семидесяти апостолов (прим. автора).], Сосфеном[2 - Сосфен – один из семидесяти апостолов (прим. автора).] или даже Сосипатром[3 - Сосипатр – один из семидесяти апостолов, ученик апостола Павла (прим. автора).]. Но это так, к слову. Самого же отца звали Африкан. Был такой священномученик и воин, пострадавший за Христа. Так что полностью меня зовут Аристарх Африканыч Русаков. Ладно хоть фамилия не подкачала. Хуже было бы, если бы я был каким-нибудь Введенским, Воскресенским или Всесвятским, как и положено отпрыскам-поповичам и прочим выходцам из духовной братии…
На телеканал «Авокадо» я пришел из газеты. Называлась она «Московский репортер» и издавалась всего-то два года. Основная тематика – Москва и жизнь ее обитателей. Всех социальных слоев и групп, начиная от работников аппарата президента и министерств и заканчивая популярными в Москве бомжами Ваней-волхвом и Васей Упырем. Интересная была газета, тираж тридцать тысяч, но читали ее, после проведенного опроса, от ста двадцати до ста пятидесяти тысяч москвичей и тех, кто около. И редактор был мужик что надо. Не трусил, не ломал шапку перед сильными мира сего… Правда, были еще учредители газеты, то бишь ее владельцы. Но тех больше всего интересовал доход издания, бабки, которые оно приносило, а не его тематика. Да и сомнительно, что они читали нашу газету.
«Московский репортер» прикрыли в две тысячи восьмом году из-за скандально-сенсационной публикации о возможном разводе с супругой одного очень крупного фигуранта в российской политике. Прикрыли финансирование, и все. Газета какое-то время пыталась выживать самостоятельно, сократив зарплаты сотрудникам почти наполовину. В течение последующей недели половина сотрудников редакции подали заявления об увольнении. Оставшиеся – истинные патриоты газеты, настоящие подвижники, стоявшие у ее истоков, продолжали ее выпускать. Потом из ежедневной газеты «Московский репортер» превратился в еженедельник. Но продолжал регулярно выходить, не в меру будоража московские умы, пока какая-то всемогущая рука сверху не погрозила пальчиком рекламодателям. И те перестали публиковать в газете свою рекламу. В ответ главный редактор еще понизил зарплату сотрудникам и себе, и, в конечном итоге редакция газеты стала состоять из четырех человек: два корреспондента, я и Вова Чикин, корректор Полина Шлыкова и зам главного редактора, он же верстальщик и ответственный секретарь – Витюня Жмуркин. Пятым был сам главный редактор Геннадий Павлович Нехватов. Два месяца газета еле держалась на плаву, но потом положение стало выправляться. Вновь появилась кое-какая реклама… Наш еженедельник не рвали из рук, как в прежние времена, но раскупался он весь, без остатка. Нехватов даже повысил должностные оклады, что вселило надежду… А потом кто-то наверху сделал начальнической рукой новую отмашку. И московские киоски перестали брать «Московский репортер» на продажу – мол, не расходится. Хотя это была откровенная ложь. Тиражи стали зависать, одни убытки. И в августе две тысячи восьмого года холдинг «Национальная медиакомпания», как выразился один из ее руководителей в СМИ, «приостановил выпуск газеты ввиду явной убыточности».
Это был конец. После последнего выпуска «Московского репортера» главный собрал нас всех, накрыл поляну на белой скатерти у себя в кабинете, крепко напился и поочередно обнял всех и расцеловал в уста.
– Прощайте, други, – со слезою в голосе говорил он, принимая рюмку «на посошок». – Для меня было большой честью работать с вами…
– Прощайте, Геннадий Павлович… – сказала Полина Шлыкова, повиснув на шее у главного редактора.
– Гена! Будь! – Это сказал Витюня Жмуркин, смахнув скупую мужскую слезу с ясных глаз.
– Будьте здоровы, Геннадий… – сказал всегда вежливый и предупредительный Вова Чикин.
– Шеф… Всегда! – Это сказал я. С чувством. И сжал кулак в интернациональном приветствии.
Когда мы покинули кабинет главного редактора, то услышали незабвенное:
Черный во-ора-ан, черный во-ора-ан,
что ты вье-есси надо мно-о-о-ой?
Ты дабы-ычи-и не дажде-есси,
черный во-оран, я не-е тво-ой…
Было очень печально, если не сказать больше. Поганенько было на душе! Бывший корректор Полина Шлыкова с высшим филологическим образованием беззвучно плакала, и слезы безостановочно катились из ее глаз, как вода из текущего на моей кухне вечно сломанного крана. Ей было пятьдесят два года, и она, наверное, со страхом представляла себе, как будет устраиваться на новую работу. Ведь после сорока женщине найти приличную службу весьма и весьма проблематично.
Бывший корреспондент Вова Чикин, бывший заместитель главного редактора и по совместительству верстальщик и ответственный секретарь Витюня Жмуркин шли и тупо смотрели прямо перед собой, вряд ли что-либо замечая.
Я среди них был самый молодой. А следовательно, и наиболее перспективный. Это была третья газета, из которой меня выперли после окончания журфака, ну, или из которой пришлось уйти не по собственной воле.
Я клял себя, клял невезуху, которая всю жизнь преследовала меня, начиная едва ли не с пеленок, но мне все же было, наверное, легче, нежели остальным: всем троим было за сорок, а мне не стукнуло еще и тридцатника.
Что же касается моей невезухи, то началась она, насколько помню, с детского садика. Я попал в группу, состоящую из одних девчонок (ну, может, и были двое-трое мальчишек, но их совершенно не помню). И девчонки попались на редкость вредные: все время жаловались на меня воспитательнице, как по делу, так и вовсе беспричинно. То я молоко с пенкой в раковину слил (к молочным пенкам я всегда испытывал отвращение, что, похоже, передалось и к пивной пене, которую я всегда сдуваю), то в тихий час не спал, то кого-то из них обозвал дурой, хотя в моем лексиконе такого слова тогда еще не имелось.
В школе вообще полная непруха: мне совершенно не давались точные науки… Хорошо, что в университете, куда я поступил со второго захода (в первый раз просто не повезло: проспал и опоздал на вступительный экзамен), не надо было сдавать экзамены по математике, физике…
Мне не повезло с женой. Я женился на третьем курсе, по любви. Правда, как оказалось, только с моей стороны. Алла была приезжей, и ей просто надо было зацепиться в Москве: прописка, квартира, а потом – работа. Все это она получила, шаг за шагом. После чего я стал ей не нужен. А я все еще ходил в розовых очках, полагая, что в жизни у меня началась полоса везения и удач. Ошибся. Розовые очки мешали разглядеть, кто такая Алла. Когда случайно увидел, как она целуется с каким-то деятелем, сидящим за рулем шикарного авто, розовые очки слетели и хрустнули под подошвой башмаков.
Мы тогда встретились с ней взглядами. Она не отпрянула в испуге от мужчины…
Домой пришла приблизительно через полчаса после меня.
– Ну, и что ты молчишь? – завела она разговор первой.
– А что говорить? – заставил я себя посмотреть на нее.
– Что-нибудь, – ответила она. – Или станешь делать вид, что ничего не произошло?
