скачать книгу бесплатно
– Скажем ему?
– Не надо. Похоже, его не выбрали. Может оно и к лучшему.
Макс Шефер, сменив мушкет на пустую кружку, подошел к трактирщику, но тот отвернулся, словно его не видел. Стрелок, поставив кружку на стойку, понуро поплелся на второй этаж в свою комнату. Макс не платил за нее денег, отрабатывая беспроигрышными спорами Грубера с постояльцами. Так было до сегодняшнего дня. Теперь, скорее всего, трактирщик велит ему убираться вон.
Когда стрелок вошел в комнату, оказалось, что там его ожидали.
– Ты промахнулся, Макс Шефер, – сказал сидящий за столом бледный мужчина с бесцветными глазами. Незваный гость был одет в черную мантию, подбитую красным бархатом. На широкой груди лежала тяжелая серебряная цепь.
Макс, не отвечая, подошел к столу и сел напротив гостя.
– Помнишь наш уговор, ландскнехт?
Стрелок кивнул.
– Я пришел за оплатой.
Макс продолжал молчать. Ему уже было все равно. Он устал от ожидания этой минуты.
– Ты не просишь отсрочки?
Макс поднял голову и с ненавистью посмотрел на гостя.
– Нет, – твердо ответил стрелок.
– Ты был одним из лучших моих слуг, – с сожалением сказал мужчина в мантии. – Ладно, покончим с этим.
Тут он увидел, что стрелок, его не слушая, смотрит на поднос, стоящий на столе. Мужчина в мантии глянул тоже. На подносе лежал гульден.
– Даже так? Любопытно, – о чем-то размышляя, он взглянул на Макса. Ландскнехт с холодом в сердце увидел, что глаза его гостя изменились. Теперь их словно залила тьма, превратив в две бездонные дыры. – Хорошо. Я дам тебе то, чего ты не просишь. Я дам тебе еще время. Выполни это, – сказал мужчина в мантии, прижав костлявым пальцем монету.
– И тогда ты освободишь меня? – с загоревшейся надеждой спросил Макс.
– Нет, – сразу же ответил его гость. – Впрочем, не знаю. Может быть, – тут он с неодобрением осмотрел стрелка и приказал ему: – Возьми и выпей.
Он протянул ландскнехту бокал с каким-то кроваво-красным напитком. Стрелок его выпил. Туман в глазах рассеялся, Макс почувствовал, как руки приобрели прежнюю твердость, а глаза зоркость.
Незваный гость, не простившись, вышел за дверь. Но сидящие на первом этаже посетители трактира, все до единого, могли поклясться хоть на Библии, что никто в черной мантии в тот вечер по лестнице не спускался.
Хозяин мясной лавки Альфред Вагнер рубил ножом мясо, когда услышал стук в дверь. Не отрываясь от работы, мясник велел своему работнику Вильгельму Бауэру, двухметровому великану по прозвищу Молчун, открыть засов. Молчун вытер громадные руки о фартук и открыл дверь, впустив в лавку человека в сером плаще. Посетитель откинул капюшон, явив юное безусое лицо, от которого веяло молодостью и дружелюбием. Но Вагнер при виде его помрачнел. Молчун, напротив, приветливо улыбнулся.
– Будь здоров, Гюнтер, – ворчливо не то поздоровался, не то спешил попрощаться мясник. Этот внезапный визит вызвал у Вагнера смутное беспокойство. Хотя, быть может, Крейцер всего-навсего прислал юношу за свежей партией мяса. Но нет. Гюнтер уже протягивал мяснику гульден. С явной неохотой Вагнер взял его и потряс рукой, точно монета жгла ладонь.
– И ты возьми, Вильгельм, – сказал юноша Молчуну, с нескрываемым восхищением любуясь огромным телом великана. Бауэр взял монету, почти незаметную между толстых пальцев, и бережно, чтобы не запачкать кровью, положил на разделочный стол.
– Ну вот, почти и все, – радостно сказал юноша. – Остался только Весельчак Одо. Не застал дома. Где мне его найти, мастер Альфред?
Мясник мрачно усмехнулся.
– Где найти Одо? Это не трудно. Ступай на площадь. Там он.
И все еще ухмыляясь, повернулся спиной к Гюнтеру и занялся мясом. Юноша попрощался, накинул капюшон и вышел из лавки.
После ухода посланника мясник какое-то время молча рубил тушу, а затем вдруг выругался и с силой воткнул нож в кровоточащую плоть.
– Никак не угомонятся! Врешь! Никуда я не пойду! А что касается золота, да, его я оставлю себе. – Встретив осуждающий взгляд Молчуна, он пояснил: – Помнится, одноглазый задолжал мне.
Молчун снял фартук и бросил в корзину с битой птицей.
– Погоди-ка, дружок! – забеспокоился Альфред. – Ты тоже никуда не пойдешь! Ну, не глупи, Вилли, – уговаривал мясник, не желая расставаться со столь ценным помощником. – Я дал тебе работу и кров. И ты не побираешься, как остальные наши храбрые, но недальновидные товарищи.
Смущенный словами мясника, великан помялся и потянулся назад к фартуку.
– Правильно решил, – обрадовался хозяин лавки. – Возвращайся к работе. А монету свою отдай мне. Может она хоть как-то возместит убытки от твоего аппетита, – мясник захохотал.
Обычно лицо Молчуна выглядело добродушным. Даже несмотря на сломанный нос. Но сейчас оно нахмурилось. Вильгельм подошел к мяснику, обхватил его могучими руками и легко поднял над собой, хотя тот тоже весил немало. Словно не зная, что с Вагнером делать, Молчун подержал его немного в воздухе, а затем посадил на вершину горы из мясных обрезков. Не обращая внимания на угрозы и мольбы бывшего хозяина, Вильгельм Бауэр взял принесенный ему гульден и хлопнул дверью, покинув лавку навсегда.
Гюнтер подходил к площади. Погода в городе была отвратительная, усилился дождь, но юноша находился в прекрасном расположении духа. Он успешно справился с поручением, раздал послания и сделал это не без озорства и находчивости. Гюнтер улыбнулся, вспомнив, как изловчился передать гульден Георгу Веберу в тюрьму через священника, засунув монету между страниц Библии.
Осталось вручить последний гульден – десятый.
Выйдя на площадь, безлюдную из-за дождя, Гюнтер с недоумением осмотрелся. Где здесь мог быть Весельчак Одо? И тут юноша увидел. Возле ратуши на виселице болталось его тело.
Гюнтер судорожно сглотнул и обнажил голову, подставив лицо под освежающие капли дождя. Переборов волнение, он посмотрел на десятый гульден и положил его в свой кошелек.
2. Три акцента французского
Несколькими днями раньше Максимилиан Крейцер, в прошлом лихой ландскнехт, а ныне почтенный хозяин трактира «Сломанная пика», проснулся от легкого прикосновения к лицу. Решив, что это озорничает Мари-Луиза, он игриво улыбнулся и разлепил свой единственный глаз. Но вместо удовольствия видеть пышнотелую и вообще приятную во всех отношениях супругу, Максимилиан увидел крысу. Она сидела на кухонном столе и возилась с куриной костью, касаясь хвостом его усов.
Крейцер растерянно осмотрелся. Утро он почему-то встретил не в уютной супружеской постели, а на твердой скамье в трактирной кухне. Впрочем, причина обнаружилась тут же. На столе стояли кружка, глиняный кувшин с остатками пива на дне, и валялось несколько пустых винных бутылок, среди которых были разбросаны обглоданные кости и хлебные крошки. Они-то и привлекли внимание крысы.
Максимилиан по старой привычке потянулся к мечу, делая это осторожно, чтобы не спугнуть наглого воришку. Но верного кацбальгера на поясе не оказалось. Увы, уже много лет минуло с того дня, как Мари-Луиза отняла у мужа клинок и бросила пылиться в сундук, а на сундук навесила тяжелый замок. Вспомнив об этом, старый воин засопел от гнева и махнул своей единственной рукой, сбросив крысу со стола. Та шлепнулась на пол и возмущенно пискнула. После укоризненно обернулась на человека и неторопливо потрусила к стене, в углу которой черным пятном зияла неровная дыра.
Провожая крысу взглядом, Максимилиан разглядел ее тощие бока и сокрушенно покачал головой. Это напомнило ему, что дела в трактире не так хороши, как прежде.
– Да уж. Времена нынче тяжелые, – произнес он вслух свою любимую фразу, обращаясь к убегающему зверьку. – Но с другой стороны? Не могу же я прокормить всех крыс в округе?
Услышав человеческий голос, крыса на мгновение замерла, прислушалась, а затем уже быстрее добежала до стены и юркнула в нору.
– Людей бы накормить… – Максимилиан охотно бы продолжил тему о тяжелых временах, но его серый и хвостатый собеседник убежал, а разговаривать сам с собой Крейцер не имел привычки, справедливо полагая, что это первый и верный признак помешательства.
Испытывая жажду, он взял со стола кувшин и одним глотком его осушил. Затем отыскал среди костей кусок загрубевшего вчерашнего хлеба, бросил в рот и с хрустом сжевал. Сухарь был настолько тверд, что им, видать, побрезговала и крыса, но старый солдат даже не поморщился. Потом он заглянул в кружку. Она оказалась пуста. Трактирщик пошарил глазом по кухне и увидел у двери пивной бочонок, вчера извлеченный им из кладовой. Задержав на бочонке взгляд, Максимилиан попробовал вспомнить, осталось ли в нем пиво. Вспомнить не удалось. «Значит, скорее всего, не осталось», – решил он, обладая немалым опытом в подобных делах.
Прошлым утром Мари-Луиза отбыла в Дрезден за припасами, и это позволило ее мужу немного расслабиться. Чего скрывать: с каждым годом подобные пирушки случались все реже. Женщина не одобряла излишеств. Когда-то мнение жены не сильно его интересовало. Бравый ландскнехт, бесстрашный вояка и задира, в молодости он, бывало, даже бивал ее за дерзость да непослушание. Но по мере того, как он терял в сражениях части тела, а годы, наоборот, прибавлял, характер его постепенно смягчался. Пока к шестому десятку не стал совсем покладистым. И сейчас, по правде говоря, супруги своей Крейцер немного побаивался, хоть и любил по-прежнему сильно и ценил безмерно.
Сегодня Мари-Луиза должна была вернуться.
Максимилиан с усилием оторвал взгляд от бочонка. Пора было приниматься за работу. Трактирщик нащупал ступнями ног башмаки под столом, надел их и, кряхтя, встал с лавки, вытянувшись во весь длинный рост. Худой и костлявый, с морщинистой кожей и поредевшими седыми волосами на голове, он был похож на одряхлевшего Дон Кихота. И великий испанец, повстречай Крейцера сейчас, вполне мог бы использовать его наружность для описания своего героя в старости.
Из общей залы донеслись голоса. В «Сломанной пике» появились первые гости. Вслушавшись, Максимилиан разобрал французскую речь. Разговаривали трое мужчин. Крейцер удивился: откуда у него в трактире взялись сразу три француза?
Старый воин машинально погладил обрубок правой руки, которую потерял во Франции. Шесть лет на службе у Католической лиги не прошли даром, французский он понимал порядочно. И потому, еще немного послушав беседу, решил, что, пожалуй, ошибся. Никто из гостей французом не был. Все трое говорили с акцентом. Причем акцент каждого заметно отличался от двух других. Значит, все принадлежали к разным нациям. В те времена французский еще не успел стать языком дипломатии и международного общения, поэтому можно смело утверждать, что Максимилиан Крейцер стал свидетелем едва ли не первого в истории применения его в подобном качестве.
Крейцер выглянул в залу. Говорящие на французском мужчины сидели за столом прямо у входа. Двоих он видел впервые. Наметанный глаз трактирщика сразу же определил в одном из них господина, в другом – слугу. Оба чужеземцы. Третьего он знал. То был свой, саксонец. Некий Самуэль Краус – тщедушный и невысокий, с юркими, хитрыми глазками. Кто он был таков и чем зарабатывал на жизнь, толком никто не знал. Его видели то в обществе купцов, то, как шептали люди, в компании людей ненадежных и, прямо скажем, совсем разбойных.
Тот, который показался Крейцеру господином, отхлебнул вина, поданного трактирным слугой Гюнтером, и нетерпеливо спросил с явным польским акцентом:
– Сколько еще ждать?
Только акцент и выдавал в нем поляка. Было очевидно, что этот господин старался скрыть свою национальность. Иначе, зачем бы он сменил роскошный польский жупан на скромное немецкое платье? Чулки и башмаки на нем тоже были неброские, немецкие. Мужчина был еще не стар, лет около пятидесяти, но почти полностью лыс. Остатки волос по бокам головы были сбриты, так же как были сбриты усы и борода. Вероятно, и одеждой, и внешностью этот человек хотел сойти за немецкого бюргера. Но получалось у него это плохо. Благородное происхождение выдавали гордая осанка, надменный взгляд и даже форма черепа. Череп был правильным, с высоким лбом – украшение любого аристократа. Хотя, пожалуй, безупречные пропорции головы немного портила выпуклость на темени, похожая на шишку. Впрочем, при нужде этот недостаток легко было спрятать под шляпу, которую ее владелец положил на стол.
Максимилиан насторожился. Встревожил его не сам маскарад переодетого господина. Трактирщика беспокоили усы. Точнее, их отсутствие. Ветеран Ливонской кампании, он хорошо знал, что, если родовитый шляхтич позволил сбрить себе усы, значит, на то есть серьезные причины. И как бы эти причины не принесли беды в «Сломанную пику». Крейцер стал слушать внимательней.
Обращался поляк к немцу, и тот в ответ неопределенно пожал плечами.
– Кто ж его знает, сударь, сколько ждать? Надобно ждать, пока он не вернется с ночной…э-э… прогулки.
– С прогулки? Скажи лучше – с промысла, – хмуро отозвался шляхтич. – Ведь он наемник? Значит, наверняка, разбойничает по ночам. Нынче ландскнехты ваши – обыкновенные бандиты! – голос переодетого господина был недовольным. Он уже жалел, что связался с этим Краусом. Не внушал тот ему доверия.
– Именно так, ваша милость. Бандиты они – это верно, – подхватил чернобородый здоровяк с оттопыренными ушами, которого трактирщик принял за слугу поляка. Максимилиан оказался прав: чернобородый и в самом деле был слугой шляхтича. Но хотя поляком чернобородый не был, в отличие от господина, он жупан носил. На французском чернобородый изъяснялся лучше спутников. Расслышав его произношение, Крейцер сморщился точно от зубной боли.
«Швейцарец! – с негодованием сплюнул бывший ландскнехт, исподлобья рассматривая всю троицу. – Хороша компания! Бритый поляк, переодетый немцем; швейцарец, переодетый поляком и Самуэль Краус! Точно быть беде!»
– Бандиты они или солдаты, сударь, я думаю, это неважно, – возразил Краус. – Важно, что они – лучшие, а я нашел вам лучшего из них!
– Кого это ты называешь лучшими? – возмутился швейцарец. – Бандитов? А, может, ландскнехтов? Эти свиньи всегда были негодными солдатами и брали верх все больше числом своим. Уверен, и этот такой же, как и вся их немецкая сволочь. Зря только время теряем, ваша милость!
Саксонец и глазом не моргнул на оскорбление в адрес своей нации, шляхтич же недоверчиво глянул на слугу. Все-таки тот некогда был швейцарским наемником, а неприязнь к конкурентам-ландскнехтам у них в крови.
– Тогда зачем он мне нужен, если он так плох? – рассердился поляк.
– Этот-то точно хорош, – заверил Краус. – Кирхгольмским Львом прозвали его в Лифляндии!
Увлекшись беседой необычных посетителей, Максимилиан, сам того не замечая, шаг за шагом постепенно к ним приближался, стараясь не упустить ни слова. Услышав про «Кирхгольмского Льва», он неосторожно подошел совсем уж близко и был замечен немцем. При виде трактирщика, Краус тотчас же замолчал и приветливо ему улыбнулся, как старому знакомому. Крейцер на правах хозяина был вынужден обеспокоиться о комфорте гостей и спросить об их пожеланиях. Поляк и швейцарец заказали вина и мяса, саксонец – пиво и сыр. Максимилиан дал знак трактирному слуге, Гюнтеру, а сам отошел назад к стойке.
– Я говорю о Теодоре Крейцере, – чуть тише продолжил Самуэль Краус. – Его-то мы и ждем. Не слыхали о таком?
Шляхтич вопросительно глянул на немца, а швейцарец презрительно скривил губы.
– Он и прежде слыл отчаянным малым, – рассказывал саксонец, – но прославился на службе у короля Карла. Парень бился при Кирхгольме за шведов, против ваших, сударь, и бился с львиной отвагой. Отсюда и его прозвище. В той битве немецкому полку случилось схватиться с гусарами. Сказывают, что, когда все товарищи Теодора пали, он еще долго отбивался от этих крылатых дьяволов в одиночку и уложил их с добрый десяток!
Швейцарец, слушая это, продолжал презрительно усмехаться. Не поверил рассказу и поляк.
– Одолел десяток летучих гусаров? Один? «Пустая похвальба!» – уверенно сказал шляхтич. – Впрочем, – припомнил он, – то ведь были л и т о в с к и е гусары. А какие из них вояки? Так. Лоск один да перья. Польских бы ему не одолеть… – будучи уроженцем Мазовии, он ревниво оберегал честь и славу польского воинства.
– Этого я не знаю, – обиделся немец, видя, что ему не хотят верить. – Но плохи литовцы или нет, а наш полк положили весь.
– Не велика доблесть – положить немецкий полк, – не удержался от замечания швейцарец. – Ну, да я не о том. Если весь полк погиб, сам-то он как выжил?
– Мне не рассказывали, – насупленно отвечал Краус. – Вот ты, любезный, почем зря ругаешь нашу пехоту. Ты, по всему видать, сам бывший солдат. Тебе, наверное, виднее. Но что ж тогда шведский король нанял немцев, а не вашего брата швейцарца?
– Глуп он, этот шведский король. Или скуп. А может и то, и другое, – загорячился швейцарец. – Нанял бы наших – победил бы. А ваши-то! С пиками и не одолеть кавалерию!
– Остынь, Бьерн, – одернул слугу шляхтич. – Неплохие и немцы солдаты. То, что они не справились с гусарами, вовсе не позор. Пусть литовские гусары и не так хороши, как… кхм… польские, но и они рубаки тоже изрядные, – нехотя признал поляк.
– Точно, сударь! – оживился Самуэль Краус. – И если вам будет угодно, люди говорят, что Теодор и сам вроде как литвин по происхождению. Пацаненком подобрал его в Литве, возвращаясь с похода на Псков, владелец этого трактира, – саксонец кивнул в сторону стойки, где однорукий осторожно гремел посудой, чтобы не заглушить интересовавший его разговор. – Мальчик вырос в военном обозе. Воспитали его солдаты да маркитантки. Что он видел кроме войны? Вот и вырос он солдатом и солдатом отличным! Вот сказывают, во Франции он…
Шум на лестнице, ведущей на второй этаж трактира, помешал саксонцу продолжить рассказ. Все трое разом туда глянули. По деревянным ступенькам поспешно спускался пожилой мужчина, поправляя на ходу штаны. Следом за мужчиной на лестницу выскочила миловидная полуголая девица с распущенными льняными волосами. Одежды на ней было немного, а та, что была, вызывающе нарушала все эдикты саксонских курфюрстов о правилах ношения одеяния неблагородным сословием. Главным украшением туалета девушки, бесспорно, были белоснежные панталоны, расшитые шелком, которые не посмела бы надеть ни одна приличная горожанка. Такого же цвета чулок обтягивал изящную правую ножку девицы. Левая нога была голой. Платья на девушке тоже не было, но, не совсем забыв о приличиях, она прикрывала грудь скомканным платком в руке. Догнав убегающего мужчину, девица молча вцепилась ему в плащ. Мужчина попробовал было вырваться, но не сумел. Смирившись, он полез в кошелек и дал девушке монету. Затем воровато оглянулся и проворно выбежал из трактира. Девица смело улыбнулась сидящим в зале посетителям и вернулась на второй этаж.
Отвлекшись на сей инцидент, трое за столом не заметили, как тот, кого они дожидались, вошел в «Сломанную пику».
– Вот он, – быстро шепнул Самуэль Краус, – Теодор Крейцер стоит у стойки.
Поляк обернулся, и сразу же на его бритом лице появилось разочарование. Шляхтич ожидал увидеть великана, покрытого шрамами, с воинственным блеском в глазах, а увидел парня лет тридцати, среднего роста, с глазами серыми и сонными. Внешне он ничем не напоминал того героического молодца, о котором так увлеченно рассказывал Краус. Правда, шрамы на лице у Теодора Крейцера были.
– Дохляк, – пренебрежительно бросил швейцарец.
– Может, парень и не так внушителен снаружи, но он жилист и силен, – возразил саксонец.
– Оборванец, – продолжал критиковать наемника Бьерн.
– Сейчас его дела не так хороши, – признал Краус. – Из литовского плена он вернулся почти нищим. А старый Крейцер очень скуп и не считает, что человеку обязательно нужно хорошо одеваться.
Швейцарец действительно имел все основания назвать молодого Крейцера оборванцем. Главными особенностями одежды наемника были грязь и небрежность. Коричневая куртка с неаккуратно разрезанными рукавами была вся в латках, когда-то синие широкие шаровары до колен выцвели и приобрели водянистый цвет. Яркие разноцветные пуговицы, нашитые по краям штанов, только подчеркивали их заношенность. Вязаные чулки, наверное, были полосаты, но из-за грязи на них этого уже нельзя различить. Так же грязны были и туфли. На голове коническая шляпа с прямыми полями была помята, а тощее перо, торчащее из нее, смотрелось жалким. Русые волосы, свисавшие до плеч, были нечесаные, а усы и испанская бородка – неухоженные.
В общем, стоящий у стойки безработный наемник представлял собой типичный образ вояки, про которого великолепный Тилли еще скажет: «Ободранный солдат и блестящий мушкет».
Мушкет был тут же. И с ним все было в порядке. Ухоженный и чистый он лежал на стойке.
В паре к мушкету Теодор Крейцер был вооружен алебардой с коротким древком и железным наконечником на конце. Очевидно, что помимо прочего наемник использовал ее как подставку для мушкета. Алебарда стояла тут же, прислоненная к стойке.
Не подозревая, что является предметом обсуждения, молодой Крейцер спокойно завтракал. В руке у него была широкая миска с жареными карасями, которых он с аппетитом ел, вытирая время от времени жирные пальцы о штаны.
– Что скажешь? – обратился господин за советом к слуге. Поляк для того и взял швейцарца с собой в Саксонию, чтобы тот оценивал нанимаемых им людей.
– Не внушает, – коротко ответил швейцарец.
– Проверьте его, – робко предложил погрустневший Краус. Он грустил от того, что сделка, похоже, не слаживалась. – Ставлю золотой, что мой парень поколотит любого, кто сейчас находится в этом трактире.
Поляк скептически осмотрел посетителей, которых еще было немного. Его внимание привлекла компания поденщиков в холщовых рубахах, заскочивших в трактир промочить горло перед тяжелым днем. Среди них два или три ему показались на вид достаточно крепкими.
С минуту поляк думал.
– Хорошо, – он взял монету и положил на стол. – Бьерн, договорись.
Поляк остался за столом, а швейцарец с саксонцем подошли к поденщикам.
– Кто из них? – спросил Краус.
