скачать книгу бесплатно
Строки (сборник)
Данияр Сугралинов
Дорогой читатель! Скорее всего, ты решил почитать этот сборник, прочитав мои «Кирпичи» или «Level Up». Поэтому, считаю важным тебя предупредить: двадцать семь размещенных в этом сборнике рассказов и зарисовок, а также одна недописанная повесть, по форме, содержанию и смыслу имеют мало общего с моими романами.
Какие-то рассказы писались, как домашнее задание в Открытой литературной школе Алматы, какие-то – от нечего делать, а что-то было вообще постами в моем блоге. Просто мне захотелось подвести некую черту под своим творчеством с осени 2015 по осень 2017 года, собрав все под одной обложкой.
Как бы не сложилось твое прочтение, спасибо!
С уважением, Данияр
Данияр Сугралинов
Строки (сборник)
От автора
Дорогой читатель! Скорее всего, ты решил почитать этот сборник, прочитав мои «Кирпичи» или «Level Up». Поэтому, считаю важным тебя предупредить: двадцать семь размещенных в этом сборнике рассказов и зарисовок, а также одна недописанная повесть, по форме, содержанию и смыслу имеют мало общего с моими романами.
Какие-то рассказы писались, как домашнее задание в Открытой литературной школе Алматы, какие-то – от нечего делать, а что-то было вообще постами в моем блоге. Просто мне захотелось подвести некую черту под своим творчеством с осени 2015 по осень 2017 года, собрав все под одной обложкой.
Как бы не сложилось твое прочтение, спасибо!
Данияр Сугралинов
Алматы, сентябрь 2017
Нарака
[1 - Нарака – ад в буддизме.]
Сегодня он просыпается без будильника. Открывает глаза, нащупывает под подушкой мобилу, включает. Экран вспыхивает фотографией красивой девушки. Почти шесть утра, еще есть несколько минут. Некоторое время он всматривается в фотографию, потом переворачивается на живот, втискивая руки под подушку, ложится на щеку, прикрывает глаза и мысленно выстраивает – визуализирует – план на день.
Образы сегодняшних действий – все, как советовал Учитель – проскакивают, как очень быстрое слайд-шоу: встал, потянулся, размялся, облегчился, смыл, включил кран, дождался горячей, помыл руки, почистил зубы, сполоснул рот зубным эликсиром, нанес пену на лицо, побрился, умылся, выключил кран, обтерся, пришел на кухню, выпил стакан воды, набрал чайник, включил, заварил кофе, налил в кружку, накинул куртку, обулся в тапочки, взял кружку с кофе и вышел на балкон, закурил – нет, бросил же, жаль, просто сделал глоток…
Пищит будильник. Он нехотя высовывает руку с зажатым в кулаке мобильником из-под подушки и проводит пальцем по экрану, отключая назойливый писк. Пора вставать…
Облокотившись о перила, он, поеживаясь, пьет горький кофе. За ночь город замерз и оброс инеем. Он окидывает взглядом пустынную заледеневшую улицу, по которой ему предстоит бежать пять кварталов вниз, потом пять направо, пять вверх и, наконец, еще пять обратно к дому. В эту неделю только пять. Только? Целых? В следующую неделю ему бежать по шесть, потом по семь, и так, пока он не добьется своего. Это его квадрат успеха. У квадрата четыре стороны. Учитель говорил, сначала будет тяжело, потом еще тяжелее, потом невмоготу, но легкость придет. Не может не прийти. Потому что квадрат успеха приносит успех в квадрате.
Через четверть часа он, одетый в теплый спортивный костюм, толстую вязаную шапочку, шарф и перчатки, тяжело спускается с лестницы. Учитель советовал забыть про лифт, если он хочет скорее добраться до цели. Потому что надо выйти из зоны комфорта. Ее нет в зоне комфорта, объяснял Учитель, и чтобы быть с Ней, надо выйти из этой зоны…
В ушах звучат переливы пианино Макса Рихтера. Он идет пешком, потому что бежать он больше не может. Он как-то смог пробежать пять кварталов вниз, и даже перебежал дорогу, когда повернул направо, но больше нет сил. Он бы бежал, но ноги не держат. Ноги не держат, сердце вот-вот взорвется, легкие горят, зубы ломит, а горло раздирает морозный воздух. Он жадно дышит сквозь ставший мокрым шарф, проходя первый квартал шагом, но вспоминает о Ней, стискивает зубы и бежит дальше. Хватает его ненадолго. Сдавшись, остаток квадрата он проходит пешком.
В подъезде он малодушно вызывает лифт. В его ожидании включает мобильник, вглядывается в ее чистое, сияющее лицо, яркие зеленые глаза, несмелую улыбку. Открываются двери лифта. Оттуда выходит немолодая женщина в норковой шубе и, несколько удивленно посмотрев на него, уважительно с ним здоровается. Кивнув, он заходит в лифт, чего-то выжидает, думает и жмет на кнопку открытия дверей. Выходит из кабины и идет к лестнице.
Поднимается пешком. На третьем этаже задыхается, делает передышку, пытается отдышаться. Колет в боку. Передохнув, он поднимается на четвертый, делает усилие, пятый, часто, с всхлипыванием дышит, шестой, немного осталось, давай, мужик! Седьмой, последний рывок, восьмой. Его. Достает ключи, открывает дверь.
Дома принимает душ. После встает на весы, сегодня там сто тридцать два. Лиха беда – начало, говорил Учитель.
Завтракать пока нельзя. Учитель объяснял, что два часа после утренней пробежки есть нельзя, так будет эффективнее. Вместо завтрака он выпивает стакан минеральной воды и собирается на работу.
На остановке он грустно поглядывает на курящих мужиков, но запрещает себе даже думать об одной – всего одной – сигаретке. Только одна – всегда первая и никогда последняя.
Подъезжает его автобус. Он, распихивая портфелем молодежь, взбирается в салон, рыская взглядом в поисках свободного места. Ноги не держат, а ехать долго. Ему везет, он находит незанятое и садится. Следующие сорок минут можно провести в полудреме.
Едва не проезжает свою остановку, убаюканный музыкой в наушниках и сонно-терпким коктейлем ароматов бензина, туалетной воды и пота. В последний момент, очнувшись от грез, вскакивает и визгливо кричит, требуя открыть дверь. Чуть подумав, двери открываются и выпускают его на улицу. Осталось перейти дорогу, и он на работе.
Заходит в класс, обводит его взглядом, кладет портфель на стол, снимает пальто, шапку, шарф, садится. Он вытаскивает из внутреннего кармана пиджака платок, стирает пот со лба и пристально смотрит на учеников – на всех сразу и ни на кого. Они замирают.
– Доброе утро, класс!
– Доброе-брое утро-тро, Виталий-алий Михайлович-ович!
– Как настроение? – преувеличенно бодро интересуется он.
– Хорошее! Нормальное! Могло быть и лучше! – невпопад отвечают ученики.
– С какой целью интересуетесь? – слышится с задней парты.
Это Исламов, подмечает он, обязательно вызвать к доске.
– А вот у меня – не очень хорошее, – говорит он.
Класс заинтригованно, в ожидании какой-то учительской подлянки, замолкает.
– Я проверил ваши контрольные по географии Латинской Америки. Что же вы так Латинскую Америку не уважаете? Футболом, что ли, никто не увлекается?
– Увлекаемся! – возмущается «галерка». – Месси оттуда!
– Кто там про Месси? Исламов? А давай-ка к доске, Исламов, расскажешь нам о Панамском канале и его значении.
Долговязый Муслим Исламов с шумом отодвигается от парты, встает и под смешки одноклассников обреченно идет к доске.
В расписании выдается окно. Он заходит в учительскую и слышит легкий запах перегара.
– О! Виталий Михайлович! – радуется его приходу трудовик. – Присоединяйтесь, просим! Щас штрафную организуем!
– А есть повод, Болатбек Казыбаевич? – он приятно удивляется.
– Так день рождения у меня!
– Сегодня?
– Вчера был, в воскресенье, так что проставляюсь сегодня.
Рядом уже вовсю орудует поллитрой физрук Матвеич со сложным именем Авессалом. За столом хлопочет, нарезая фрукты, химичка.
К звонку на урок он, успешно задавив и угрызения совести и голос Учителя, успевает накатить грамм сто водки, сказать витиеватый тост и выкурить сигарету-другую у открытого окна с трудовиком. На урок он приходит чуть навеселе.
– Всем встать!
Громыхая партами, ребята вскакивают.
– Садитесь.
Он открывает классный журнал, близоруко щурясь, водит пальцем и вдруг натыкается на Ее фамилию.
– Козаченко Юлия, к доске.
Она, переглянувшись с подругой, встает и, покачивая бедрами, выходит, словно на подиуме. Встает перед классом, сияя бесстыжими смеющимися глазами. Он ловит себя на мысли, что смотрит на ее голые коленки и полуоткрытые мини-юбкой бедра. Откашливается, переводит взгляд в учебник, чувствуя, как уши наливаются жаром. Стараясь не смотреть на Нее, он бубнит, глядя куда-то в междурядье парт:
– На прошлом уроке мы говорили о глобальных проблемах человечества. Какие это проблемы, можешь перечислить, Козаченко?
Козаченко, подумав, рассказывает об отсталых странах, проблемах продовольствия, здоровья, долголетия, энергетической и сырьевой проблеме, а у него в голове звучат переливы пианино Макса Рихтера, и галопом проносятся мысли о том, что ей семнадцать, ему тридцать два, и, в принципе, разница в возрасте небольшая, просто ему надо дождаться, а пока есть время – похудеть, стать успешнее, привлекательнее, а то, что она уже – ходят по школе сплетни – уже не девочка, и гуляет с Исламовым, так это временно, не бывает в таком возрасте большой любви, а он умеет ждать, он терпеливый, он сможет, он похудеет, разбогатеет, пригласит ее в кафе, а потом они поедут в кругосветное путешествие, и он расскажет ей обо всех странах и городах, где они побывают, Учитель говорил, у него все получится, просто надо искренне хотеть и добиваться своего, а главное – визуализировать свои мечты…
Очнувшись от взрыва хохота, непонимающе моргает, щурится и в шуме восторга гомонящего класса слышит:
– Капец он перднул! Походу еще и обосрался!
Все осознав, он наполняется гневом к себе и своей слабости. Он обосрался.
Не в прямом смысле, но всё же – это позор.
Он берет себя в руки.
– Тишина в помещении! Тихо!
Медленно, словно вода в выключенном кипящем чайнике, класс успокаивается, лишь с задних парт все еще доносятся смешки. Он буравит взглядом класс, дожидаясь полной тишины. Откашливается, и, смущаясь, говорит:
– Извините, ребята. Съел что-то не то, – и не совсем к месту сообщает. – У трудовика вашего день рождения.
Ему слышится чье-то «да ладно, со всеми бывает», и он благодарно пытается отыскать глазами того, кто это сказал.
– И правда, Виталий Михайлович, не парьтесь! – это Ваня Потапов.
Прыщавый Женя Юревич, подумав, что Потапов задумал подначить географа, хихикает, но сразу замолкает, поняв, что ошибся, и закапывается в учебнике. Ваню все уважают, он – сила, подкрепленная десятью годами в секции самбо и пудовыми кулаками.
– Спасибо, Ваня, – говорит географ.
Потом оборачивается и смотрит на Козаченко. Она спокойно стоит у доски, все еще держа в руке мел. Он выдыхает.
– Отлично, Козаченко. Садитесь.
Юля косит взглядом на доску:
– Стирать?
– Э… Да, спасибо, Юлия.
Потом снова смотрит на класс, сглатывает, смачивая пересохшее горло, и приступает к новой теме.
Следующим утром он просыпается без будильника. Открывает глаза, нащупывает под подушкой мобилу, включает. Экран вспыхивает фотографией красивой девушки. Почти шесть утра…
Прибавь-ка ходу, машинист!
Он смотрит в окно, но ничего не видит, кроме тумана. Туман неподвижен. Тогда он прижимает палец к холодному стеклу и чувствует легкую вибрацию – поезд едет.
Он напрягает слух, пытаясь уловить в привычном гомоне пассажиров вагона перестук колес. Ему уже кажется, что он что-то улавливает, но его окликают.
– …мать, Максим!
Он оборачивается. На него, свешиваясь с верхней полки, злобно глядит Баке, сосед по плацкарте, в обширных семейных трусах и линялой футболке с надписью Miami Beach.
– Тебя тут спрашивают, Максим!
– Максим Щацкий? – перехватывает инициативу незнакомый пузатый мужичок в фуражке полицейского. Головной убор несколько дисгармонирует с ярко-голубым спортивным костюмом. Словно понимая это, мужичок протягивает развернутое удостоверение. Макс успевает лишь выхватить черно-белое фото с какой-то лиловой печатью и фамилию «Жандосов».
– Шацких, – поправляет Макс.
– Ты – Щацкий? – щурит и без того узкие глаза мужик.
– Да, это я… – тянет Макс, пытаясь вспомнить все свои возможные прегрешения, но Жандосов стальной хваткой перехватывает его под локоть.
– Пройдемте в отделение!
– Да что я такого… – пытается возмутиться Макс, но полицейский приподнимает олимпийку, обнажая голое белесое пузо и заправленный в штаны пистолет.
– Це-це-це, – цокает он.
Макс сдается, но делает последнюю попытку:
– А можно вещи собрать?
– Ничего не надо, – говорит Жандосов.
Макс послушно встает, и движется к выходу, понукаемый идущим позади полицейским. Вагон затихает. Малыши испуганно жмутся к матерям, отцы мрачно смотрят в пол.
Он осторожно переступает через разбросанные тут и там игрушки, чьи-то пакеты, тапочки, пригибается под развешенным бельем, затаив дыхание, обходит свисающие с полок ноги, стараясь никого не задеть, не разбудить. Сказывается годами выработанная привычка соблюдать неписанный этикет жизни в плацкартном вагоне. Слышится треск раздавленной игрушки. Он оборачивается посмотреть, но Жандосов больно пихает его кулаком меж лопаток:
– Давай-давай, иди.
Тишину на мгновение разрывает крик ребенка, но он сразу же захлебывается под прижатой ладонью.
В тамбуре не любящий публичных скандалов Макс, едва услышав звук захлопнувшейся за полицейским двери, резко останавливается, разворачивается, и пробует качать права.
– Постойте! По какому пра…
Его прерывает легкая зуботычина. Жандосов скалится.
– Еще вопросы?
