скачать книгу бесплатно
3 февраля 1941 года произошло разделение наркомата внутренних дел на наркомат госбезопасности и наркомат внутренних дел. Военная контрразведка тогда же формально была передана в подчинение наркомата обороны. Это событие можно считать знаковым. Видимо, у Сталина, как мне представляется, созрело решение о разделении функций спецслужб с целью выведения из-под контроля одного человека – Берии и непосредственного подчинения лично себе разных аспектов деятельности в области госбезопасности и охраны правопорядка. Что лежало в основе того, что военная контрразведка стала специальным органом, который был придан наркому обороны? Насколько мне известно (мне говорил об этом В. Меркулов), главной причиной такого решения было то, что Ворошилов – нарком обороны – мало получал документов непосредственно о реальной боеготовности войск, о реальном положении дел в округах. Почему? Да потому, что главными потребителями информации были ЦК ВКП(б) и управление кадров наркомата обороны. Причем их интересовала довольно своеобразная информация – наличие компрометирующих материалов и проверки руководящего состава офицерского корпуса. Как ни странно, информацией о боеготовности в округах, их мобилизационной готовности, о реальном состоянии дел в Красной армии больше интересовался не Ворошилов, а Сталин и Молотов как председатель Совета народных комиссаров.
НКВД возглавлял Ежов, секретарь ЦК, кандидат в члены политбюро. Свои доклады Ежов и его предшественник Ягода строили как переписку со Сталиным. Административная цепочка доведения до наркома обороны информации, проверенной через агентуру, о фактической боеготовности войск автоматически удлинялась. Когда Берия стал наркомом, порядок не изменился. Берия тоже был кандидатом в члены политбюро. И опять-таки переписка по этим вопросам, даже доклады по боеготовности и т. д. представлялись прежде всего Сталину и Молотову и только во вторую очередь доходили до Ворошилова. Ведь только Сталин, а позднее Хрущев, Брежнев лично принимали решение, следует ли рассылать поступавшую к ним от органов госбезопасности информацию «вкруговую» среди других членов Политбюро. Кроме того, в перечне докладов, которые направлялись НКВД «наверх», вопросы боеготовности Красной армии не стояли как приоритетные. Руководство страны искало после неудач в зимней войне с Финляндией наиболее рациональные варианты того, чтобы подкрепить деятельность наркомата обороны необходимой оперативной информацией.
Но, думается, тут дело в другом. Было принято половинчатое решение – фактически о двойном подчинении органов военной контрразведки. Во-первых, они подчинялись непосредственно наркому обороны, минуя Генштаб, то есть это был канал информации о реальном положении дел, в том числе в наркомате и в Генштабе. Во-вторых, существовал так называемый межведомственный совет, который регулировал взаимодействие военной контрразведки с другими органами безопасности – с территориальными и центральным аппаратом.
Военная контрразведка сама по себе работать самостоятельно не могла. Почему? У нее не было своих следственных изоляторов и оперативно-технической поддержки. Для успешной работы она должна была заимствовать подразделения наружного наблюдения, оперативного и слухового контроля. Она имела весьма и весьма ограниченную базу. Вместе с тем выделение военной контрразведки вскрыло необходимость дополнительных инструкций, нормативных актов о порядке взаимодействия всех оперативных служб органов госбезопасности. К сожалению, сделать это до войны не удалось. Организационные изменения в структуре органов госбезопасности, если они предварительно не проработаны в плане оперативного взаимодействия отдельных служб, пагубно сказываются на эффективности работы разведки и контрразведки.
Однако выделение военной контрразведки из НКВД-НКГБ накануне войны было кратковременным – с февраля 1941-го по июль 1941 года. Но и этого времени оказалось достаточно, чтобы можно было понять, что такого рода реорганизация пагубно отразилась на выполнении военной контрразведкой ее функции и взаимодействии с внешнеполитической и военной разведкой.
Мне как руководящему работнику не помнится, чтобы военная контрразведка, будучи подчиненной наркому обороны Тимошенко, ставила какие-либо принципиальные вопросы перед ним, за исключением вопросов кадровой проверки. Между тем поступавшие руководству страны данные о том, что происходило в округах, об изменениях штатного расписания Красной армии, ее пополнении, о развертывании дополнительных армий, реорганизации механизированных корпусов, строительстве аэродромов, хранении боеприпасов, нуждались в тщательной агентурной проверке. К сожалению, это делалось лишь эпизодически. И руководство страны – Сталин, Молотов, да и сам нарком обороны – не имело реальной информации о боеготовности войск приграничных округов.
Самая, пожалуй, трагичная глава в этой части истории связана с особыми отделами Красной армии. Оглядываясь назад, можно предъявить огромные претензии военной контрразведке. До сих пор белым пятном остается роль материалов военной контрразведки в проведении тех репрессий, которые впоследствии были признаны необоснованными и преступными по отношению к руководящему составу армии непосредственно перед войной и в самом ее начале. Однако надо сказать, что те материалы, в которых шла речь о боеготовности Военно-воздушных сил, об авариях самолетов, использовались только при вынесении взысканий руководству ВВС, не только для смещения должностных лиц, но для обвинений политического характера, обвинений во вредительстве в ВВС Красной армии. В какой степени эти материалы были связаны с соперничеством в среде командиров Красной армии, сказать трудно, поскольку прошло очень много времени. Однако они явились формальным поводом для ареста и расстрелов командования ВВС и ПВО Смушкевича, Штерна, Рычагова и других, для ареста и расправы над руководящими работниками Главного артиллерийского управления Красной армии.
Новое время – новые задачи
Что собой представлял фон, на котором весной 1939 года резко активизировалась деятельность советской разведки? Благодаря закрытости общества все попытки разведывательной работы против нас Германии, Англии, Польши с использованием национальных кадров – поляков, немцев и других иностранцев и членов их семей – находились под неослабным наблюдением советских органов безопасности. Почему хотелось мне выделить – и правомерно – 1939 год, важный год кануна войны и важный год перестройки в работе органов безопасности. Именно в этом году страна вступила в явный предвоенный период и перед разведывательными и контрразведывательными органами были впервые поставлены новые активные задачи.
Из беседы, состоявшейся в кабинете Сталина весной 1939 года, во время которой шла речь о необходимости развертывания операции «Утка» по ликвидации Троцкого, Сталин говорил и об изменении в приоритетах работы в целом. С чем были связаны эти изменения? Тут есть смысл вспомнить миф о том, что назначение Молотова народным комиссаром иностранных дел означало якобы «переворот» во внешнеполитической ориентации советского руководства, которая означала переход от попытки противодействовать германской агрессии к сговору с Гитлером. В частности, И. Эренбург и другие публицисты во время так называемой перестройки в 1988–1991 годах безосновательно писали о том, что Литвинов последовательно противился этой линии и был сторонником сохранения сотрудничества с ведущими западными державами, которые должны быть якобы нашими партнерами по обеспечению безопасности в Европе. Но все было несколько иначе. В январе 1939 года, когда наша резидентура фактически прекратила работу в Германии, оттуда поступили сигналы о том, что в немецком руководстве имеются влиятельные сторонники развития нормальных отношений с СССР, что, несмотря на глубокие идеологические разногласия и расхождения, советско-германское сотрудничество возможно. Кстати, подобные высказывания, например, влиятельного промышленника Шахта были известны в Кремле и Литвинову еще в 1935 году. Мне представляется, что обстановка того времени предполагала взаимное маневрирование всех крупных держав мира, а также взаимное прощупывание позиций в предстоящей схватке за передел мира.
Много путаницы в оценке зондажных бесед, подходов друг к другу политиков и видных дипломатов, разговоров того времени. В связи с этим вспоминается новогодний прием 1939 года в Берлине. Тогда Гитлер оказал определенные знаки внимания советской стороне. Беседуя с нашим послом Меркаловым, он дал понять, что немецкая сторона отнюдь не блокирует какое-либо экономическое сотрудничество с Советским Союзом, она готова обсуждать даже политические вопросы отношений между странами и будущее Европы.
Затем уже весной 1939 года с довольно откровенным прощупыванием возможностей урегулирования разногласий между СССР и Германией выступили авторитетные немецкие деятели. Некоторые историки считают, что в этом велика роль чиновников немецкого МИД, в частности заведующего экономическим департаментом Шнурре. Но при этом недооценивают роль бывшего немецкого канцлера фон Папена, назначенного Гитлером послом в Турцию. Именно он впервые выступил с программой урегулирования советско-германских отношений в апреле-мае 1939 года, и это было предметом соответствующих докладов наверх, в том числе это породило специальный запрос в НКВД о том, какую роль играет фон Папен в формировании немецкой политики и выражении мыслей правящих кругов Германии.
Фон Папен выступил с широкой программой германо-советского сотрудничества, построенного на базе долгосрочных интересов. В их основе лежало, по его мнению, противодействие англо-французскому диктату в Европе. Сама по себе эта информация, пришедшая из Германии и Турции, заслуживала самого пристального внимания.
Фон Папен, несомненно, действовал по поручению Гитлера. Немцы не случайно избрали Турцию местом зондажных бесед. Вплоть до 1938 года турецкие руководители брали на себя выполнение ряда деликатных поручений советского руководства по выяснению важных для Кремля намерений руководителей стран Запада в отношении Советского Союза. Через Турцию мы провели ряд важных внешнеторговых операций на Западе, в которых нам нежелательно было «засвечиваться» напрямую. Немцы, имея сильные позиции в Турции, несомненно, об этом знали. И хотя наши отношения с Турцией с 1938 года стали ухудшаться, немцы предпочли именно в этой стране через авторитетного своего представителя предпринять в отношении нас первые зондажные шаги по установлению доверительного обмена мнениями.
Нельзя представлять себе ситуацию таким образом, что советское правительство с весны 1939 года ориентировалось на соглашение с Гитлером против Англии и Франции в той обстановке, которая складывалась в Европе. Ситуация была совершенно иной. Наша дипломатия и разведка в глубокой тайне действовали на два фронта. Сейчас на фоне распространения всяких версий о политике Сталина накануне войны упускается из виду главное. Для СССР участие в военном конфликте, вспыхнувшем в Европе в 1939 году, было неприемлемо. И не потому, что мы боялись Гитлера или англо-французов. Военное столкновение было исключительно опасным для нас, если бы Запад выступил против СССР сплоченным.
Как начальник подразделения не только в годы войны, руководивший разведывательно-диверсионной работой, но уже и после войны возглавлявший аппарат, который был специально создан для действий в особый период, могу со всей ответственностью утверждать, что советское руководство всегда ставило перед собой цель – не допустить втягивания страны в крупный военный конфликт с ведущими капиталистическими странами. При этом главной проблемой было не переступить опасную грань «большой войны», когда могло иметь место перерастание локальных конфликтов и наших операций по дестабилизации обстановки в ряде важных для капиталистического мира районах в масштабные военные действия. Такая опасность существовала в ходе операций в Западной Украине, Польше, Финляндии и Молдавии в 1939–1940 годах, в Иране в 1946 году, в Корее и Маньчжурии в 1950–1953 годах.
Советская военная и политическая разведка, начиная с тридцатых годов, поддерживая антианглийские, антияпонские и антигерманские силы на Балканах и Дальнем Востоке, решала важную задачу по отвлечению внимания от Советского Союза, что заставляло правящие круги Запада ввязываться в затяжные локальные конфликты. Это не позволяло Англии, США, Японии бросить против нас все свои ресурсы и резервы. Сталин никогда не был теоретиком и организатором мировой революции. Наоборот, наша поддержка революционного движения в капиталистических и колониальных странах целиком строилась на геополитических соображениях укрепления позиций Советского Союза как ведущей мировой державы. Иными словами, советская дипломатия и разведка в тридцатые – сороковые годы должны были успешно решить исключительно трудную задачу – использовать во благо страны страх правящих кругов Запада перед военной опасностью в Европе и на Дальнем Востоке вследствие агрессивной политики Гитлера и Японии.
Недостигнутые цели
Мало кто знает о попытке Сталина и Молотова создать три «буферные зоны» отношений с капиталистическим миром. Советская разведка и дипломатия действовали по трем направлениям ведения тайных переговоров о разделе сфер влияния и противодействию агрессии Германии и Японии – в Центральной Европе, Скандинавии и Китае.
В Финляндии мы активно поддерживали политические партии, в частности мелких хозяев, которые выступали за то, чтобы Финляндия и Швеция стали посредниками между странами Запада и Советским Союзом в открытии постоянного коридора для поставок советского сырья в Европу. Наш посол в Швеции А. Коллонтай неоднократно высказывалась в доверительных беседах о необходимости установления особых отношений между СССР и Скандинавией. В обмен на гарантированный благожелательный нейтралитет наша страна готова была предоставить серьезные экономические льготы для Швеции и Финляндии, включая даже право реэкспорта древесины, нефтепродуктов из СССР в третьи страны.
Кроме каналов Иностранного отдела НКВД, имевшего сильные агентурные позиции в Скандинавии, не было иной возможности выйти на неофициальные и неформальные переговоры с финским руководством. Знаменательно, что резидент в Финляндии Б. Ярцев-Рыбкин (Кин) вел секретные переговоры с финским руководством втайне от советского посла в Финляндии Деревянко, который после их неудачного завершения о зондажных выходах на финнов вместе с наркомом иностранных дел Литвиновым был поставлен об этом в известность.
Другое направление – чехословацкое. Первый координатор деятельности советских спецслужб М. Розенберг, используя свои доверительные отношения с крупнейшим и авторитетным публицистом Западной Европы Женевьевой Табуи, добился серьезнейшего перелома в советско-французских отношениях – подписания в 1935 году в Париже советско-французского соглашения о сотрудничестве и взаимопомощи. Однако широкой общественности до сих пор не известно, что локомотивом этого соглашения выступил президент Чехословакии Э. Бенеш. Именно Чехословакия выступила инициатором вступления СССР в Лигу Наций.
Мы нашли особые подходы и плодотворно сотрудничали с президентом Бенешем. Сейчас многие пишут и существует масса иллюзий и мифов о том, что Бенеш поддался на немецкую уловку о заговоре в Красной армии против Сталина, предупреждал Кремль о «предательстве» Тухачевского и будто бы вошел в контакты с Ежовым для этого. Упускается из виду, что господину Бенешу не было смысла входить в тайные переговоры со Сталиным в 1937 году, ибо еще в 1935 году было подписано беспрецедентное секретное соглашение о сотрудничестве разведок Чехословакии и Советского Союза, о совместном осуществлении ряда внешнеполитических акций и обмене информацией в связи с возрастанием военной опасности в Европе.
Конкретно это сотрудничество привело к тому, что нам удалось использовать чешские каналы для поставок оружия республиканской Испании, через чехословацкого представителя Розенберг договорился о том, чтоб чехи поставили вопрос о нашем вступлении в Лигу Наций. Советско-французское соглашение с П. Лавалем было подписано в противовес Германии, усилению влияния Гитлера. В планы Бенеша входило в опоре на советско-французское соглашение укрепить позиции балканских стран в противостоянии Гитлеру.
Наша разведка проводила специальные мероприятия по проверке лояльности Бенеша. Ближайшему окружению Бенеша, завербованному НКВД, Людмиле Каспариковой и Яромиру Смутному был устроен побег из Чехословакии. Для этого были выделены деньги, при этом мы вывезли из Праги в Москву значительную часть чехословацкого архива и специальной переписки, в том числе об особых отношениях Бенеша с руководителями Запада.
После того как немцы оккупировали Чехословакию, Бенеш бежал первоначально в Америку, затем в Англию. Советский посол в США Уманский по указанию Москвы принимал Бенеша и вел с ним доверительные беседы, потому что он в условиях временного свертывания нашей разведывательной работы в Вашингтоне в 1939 году по указанию Москвы взял на себя выполнение ряда функций главного резидента НКВД в Америке. На должность посла его назначили после успешной работы как корреспондента ТАСС и в отделе печати НКИД. Уманского я хорошо знал лично. Его часто можно было встретить в 1941–1942 году в коридоре седьмого этажа здания НКВД на Лубянке, где размещалось Разведывательное управление, и в приемной Берии и Меркулова. Это был очень способный, эрудированный человек, значение которого прекрасно понимало американское правительство, некоторые представители которого позволяли себе вести с ним неофициальные беседы. Любопытно, когда министр финансов США Моргентау принимал его, то удалял стенографисток и переводчиков, и обсуждение деликатных вопросов совместного американо-советского противодействия японской агрессии в Китае в 1939–1941 годах шло один на один.
Уманский не только беседовал с Бенешем в США, но и докладывал об этом сразу в две инстанции – в наркомат иностранных дел и в НКВД. Какие же вопросы обсуждали они? Речь прежде всего шла о будущем Европы. Бенеш выражал благодарность за нашу позицию, потому как мы не признали оккупацию немцами Чехословакии. Бенеш просил неофициально подтвердить, получена ли чехословацкая переписка и архив советской стороной. Он также ставил вопросы о будущей роли Чехословакии в надвигающейся войне, говорил и о чехословацкой армии, которая будет участвовать в войне, о том, что она будет формироваться в Англии. Заметьте, все это говорилось еще до того, как началась война, до того, как немцы предъявили свой ультиматум Польше. Бенеш говорил также о необходимости сохранения «иностранного легиона Чехословацкой армии», который будет находиться в Польше или в СССР. Война еще не началась, а ему уже ясно, что будущая война будет обязательно между Германией и Советским Союзом. В качестве союзников, считал он, выступят США и Англия. Он говорил и о Восточном фронте, о том, что там будет развернуто две-три чехословацких дивизии. Знаменитый Людвиг Свобода, тогда еще никому не известный подполковник, вместе с чехословацким легионом был отправлен в Польшу, где его интернировали поляки. Легион держался на всякий случай. Когда советские войска заняли Польшу, чехословацкий легион оказался интернированным, и мы единственное что сделали – его разоружили. Никаким репрессиям никто подвергнут не был.
Со Свободой непосредственно работал начальник отделения контрразведывательного управления НКВД М. Маклярский. Свободу поселили на даче НКВД и держали в особом резерве. Держали не потому, что к нему было какое-то особое внимание, а потому, что он был человеком Бенеша, а к людям Бенеша относились, по указанию Сталина, с очень большим вниманием и тактом.
Потом плодотворное сотрудничество, активный обмен разведывательной информацией осуществлялись нами с полковником, позднее генералом, Моравцем, начальником чешской разведки. Но не как с завербованным агентом, а как с человеком, целиком выполнявшим приказания и поручения Бенеша.
До сих пор история тайных советско-чешских отношений продолжает скрываться, хотя в этом нет ничего секретного, если смотреть на вещи трезво, после распада СССР и краха социализма в Чехословакии. Возможно, открытие архивов невыгодно только для тех, кто идеализирует и превозносит Бенеша, Масарика и других деятелей либерально-демократической Чехословакии. Обнажение их тайных связей с советским руководством в реализации целей советской внешней политики подтверждает очевидную истину. Малые страны Европы обязательно попадают в чью-либо сферу влияния и активно стремятся использовать свое положение посредника в больших политических играх, но только с выгодой для себя вне зависимости от идеологических симпатий.
Среди советских дипломатов предвоенной поры К. Уманский, наш посол в США, был сравнительно молодым выдвиженцем. Ранее важные зондажные поручения выполняли дипломаты первого поколения – Я. Суриц, Б. Штейн, И. Майский. Зарубежных представительств СССР было сравнительно немного, и значение советского посла за границей, его полномочия были неизмеримо шире, нежели те, которые давались нашим дипломатам высокого ранга во время войны, не говоря уже о послевоенном периоде. На ключевых направлениях, там, где необходимо было вести зондаж, были расставлены не профессиональные дипломаты, а представители разведки НКВД или тесно связанные с ней лица, такие, например, как Уманский в США, комкор Красной армии Луганец-Орельский и пришедший ему на смену в 1939 году посол-резидент НКВД А. Панюшкин в Китае.
Туда, где речь шла о временном замораживании отношений, а не о проработке каких-то вопросов, посылались люди, не имевшие никакого дипломатического опыта. Взять хотя бы ситуацию с руководством нашего посольства в Германии в 1939 году, когда Меркалов, простой директор завода, оказался в роли посла в Германии. Судьба Меркалова уникальна. Он закончил свою жизнь директором завода, так и не опубликовав своих воспоминаний об интереснейшем периоде 1939 года.
Чем связаны были дипломатия и разведка? Их взаимодействие характеризуется, по моему мнению, двумя этапами. До 1939 года можно говорить об особом периоде советской внешней политики и разведывательной деятельности, обусловленном в значительной мере внешнеполитической изоляцией Советского Союза. Это не являлось только следствием политики западных держав. Англия, Франция, Германия, США, Италия, Япония блокировали Советский Союз, стремясь лишить нас возможности использовать международные экономические связи для создания промышленности за счет вырученных средств от продажи сырья на мировом рынке. Но изоляция нас от мира была обусловлена также нашей сознательной линией на сохранение закрытости советского общества.
Провозглашенный Лениным в Генуе новый курс на отказ от выплаты царских долгов важно понять с точки зрения добровольного отказа от внешнеэкономического сотрудничества с нашей стороны с враждебными СССР мощными экономическими группировками Запада. Руководство Советского Союза опасалось в двадцатые – тридцатые годы, что широкие экономические связи с капиталистическим миром в сочетании с наличием в СССР сильной антисоциалистической оппозиции, остатков белого движения и обострением борьбы за власть в верхних эшелонах партии таят в себе громадную потенциальную угрозу для советского государства. Разведка и дипломатия ориентировались лишь на «локальные» прорывы в обеспечении экономических связей СССР не со всеми странами Запада, а с теми государствами, которые активно конфликтовали с главными державами капиталистического мира или играли в нем подчиненную роль недавно проигравших войну государств. Хорошие экономические отношения складывались у нас с Германией и Турцией.
Прежде всего разведка нацеливалась на использование раскола среди держав Запада и противоречий, которые существовали между ними. В условиях внешней политической изоляции рассчитывали мы и на активную дипломатическую деятельность, настойчиво добивались признания со стороны ведущих стран Запада. Важное значение в этой связи придавалось работе разведки и сотрудничавших с ней дипломатов по выяснению предварительных условий дипломатического признания СССР. Этот период завершился к началу 1939 года.
Угроза войны ставила Советский Союз в исключительное положение. Отсюда суть нашей позиции – поддержка Афганистана, Турции, наше участие в гражданской войне в Испании и т. д. Мы прощупывали, расшатывали слабые звенья в капиталистической системе. Но никогда не позволяли себе напрямую ввязаться в военный конфликт, который бы выходил за рамки локального. Руководство страны решало прежде всего внутренние задачи экономического и политического характера.
Молотов, Вышинский, Потемкин, с одной стороны, Берия, Меркулов – с другой, стали непосредственно у руля дипломатии и разведки тогда, когда Советский Союз, подписав известный пакт о ненападении с Германией и секретные протоколы к нему, превратился в крупнейшую мировую державу, чьи действия с 1939 года на международной арене предопределили исход Второй мировой войны и весь характер мирового развития в сороковые – пятидесятые годы. Два этапа советской политики за рубежом и людей, которые обслуживали эти этапы, следует трезво оценивать.
«После августа 1991 года и развала советского государства как-то по-особому ярко и четко вспоминается то великое и историческое время, когда ценой огромных усилий, человеческих жизней, колоссальным напряжением сил отстаивалась от нашествия фашистско-немецких полчищ шестая часть земли с названием Союз Советских Социалистических Республик»
Павел Судоплатов в последние годы жизни
«Из головы все время не выходит катастрофа страшного обвала, потрясающей грызни, предательства военных, предательства чекистов, когда никто не вспомнил ни о присяге, ни о долге, чтобы защитить страну, защитить государство, интересами которого жили все советские люди».
Павел Судоплатов в последние годы жизни
«Первоначально роль координатора работы военной разведки, ОГПУ, наркомата иностранных дел, Коминтерна и зарубежной разведки выполнял М. Розенберг…»
Марсель Израилевич Розенберг (1896–1938) – советский дипломат. Первый представитель СССР в Лиге Наций. Во время Гражданской войны в Испании – полпред СССР при республиканском правительстве.
Нарком иностранных дел Максим Литвинов и Марсель Розенберг
«Пишут как-то вскользь о том, что Артур Христианович Артузов, в оперативной переписке «Алексеев», возглавлял одновременно и Разведупр Красной армии, и ИНО ОГПУ».
Артур Христианович Артузов (1891–1937) – деятель советских органов государственной безопасности. Один из основателей советской разведки и контрразведки, корпусной комиссар (1935).
«Вскоре Артузова в качестве начальника ИНО сменяет А. Слуцкий»
Абрам Аронович Слуцкий (1898–1938) – деятель советской разведки, комиссар государственной безопасности 2-го ранга (1935). Руководитель Иностранного отдела (внешняя разведка) ГУГБ НКВД СССР (1935–1938). Убит сотрудниками НКВД во время репрессий в НКВД 1937–1938 годов.
Абрам Слуцкий в редкие минуты отдыха
«Ведь не случайно в 1937 году Разведупром Красной армии руководил старший майор госбезопасности Гендин»
Семён Григорьевич Гендин (1902–1939) – сотрудник советских органов госбезопасности и Разведупра РККА, старший майор госбезопасности. Врид (временно исполняющий должность) начальника Разведупра РККА.
«…транспортное управление в канун войны осуществлялось в большой степени по линии НКВД, так как его начальник С. Мильштейн имел личный выход на Берию как на наркома внутренних дел, хотя формально работал в аппарате наркомата госбезопасности»
Соломон Рафаилович Мильштейн (1899–1955) – с декабря 1938 года в органах госбезопасности СССР – зам. начальника следственной части НКВД СССР. В 1939–1941 годах – начальник Главного транспортного управления (ГТУ) НКВД СССР (с 31 марта 1939).
«Контрразведывательную и разведывательную работу курировал заместитель наркома госбезопасности Б. Кобулов. К нему стекалась вся информация».
Богдан Захарович Кобулов (1904–1953) – заместитель народного комиссара внутренних дел Грузинской ССР (1937–1938), НКВД СССР (1941–1943) и НКГБ (1941, 1943–1945), 1-й заместитель министра внутренних дел СССР (1953).
«…следует отметить смену руководителей оперативных подразделений. 1-й отдел ГУГБ, отвечавший за охрану Сталина, в 1939 году возглавлял Власик, который от рядового работника охраны дошел до поста начальника охраны Сталина».
Николай Сидорович Власик (1896–1967) – сотрудник органов государственной безопасности СССР. Начальник охраны И. В. Сталина (1931–1952). Генерал-лейтенант (1945).
«Петр Васильевич Федотов – кадровый работник органов безопасности, очень взвешенный человек, отличительной чертой его характера была медлительность в принятии решений».
Федотов Пётр Васильевич (1901–1963) – деятель советских спецслужб, генерал-лейтенант (1945). С 26 февраля 1941 г. – начальник 2-го управления НКГБ, с 31 июля 1941 г. – НКВД, а с 12 мая 1943 г. – опять НКГБ (затем МГБ) СССР. С января 1946 г. – член Комиссии по подготовке Международного военного трибунала над японскими военными преступниками в Токио. С 15 июня по 9 сентября 1946 г. – начальник ВГУ, с 9 сентября 1946 г. по 30 мая 1947 г. – начальник ПГУ МГБ, одновременно с 7 сентября 1946 г. по 26 июня 1947 г. – заместитель министра госбезопасности СССР. С 30 мая 1947 г. по август 1949 г. – заместитель председателя КИ при СМ СССР (с 29 января 1949 г. – КИ при МИД СССР).
«Он был незаурядным, очень хорошо знающим агентурную работу человеком, совершенно искренне считавшим свою деятельность специальным направлением партийной работы. Райхман сам провел ряд важных агентурных комбинаций, в его распоряжении был мощный аппарат».
Леонид Фёдорович Райхман (1908–1990, Москва) – сотрудник органов государственной безопасности, генерал-лейтенант (1945).
«Он запомнился мне инициативным работником, понимавшим, что главная задача военной контрразведки заключалась в ограждении наших вооруженных сил от проникновения вражеской агентуры и срыве разведывательно-диверсионных операций в ближнем тылу наших пограничных военных округов».
Анатолий Николаевич Михеев (1911–1941). С февраля 1939 года – начальник Особого отдела (военная контрразведка) НКВД СССР Орловского военного округа. С августа 1939 года – начальник Особого отдела НКВД СССР Киевского особого военного округа. С августа 1940 года – начальник Особого отдела в Центральном аппарате Главного управления государственной безопасности НКВД СССР. С февраля 1941 года – начальник 3-го Управления НКО СССР.
«Наш посол в Швеции А. Коллонтай неоднократно высказывалась в доверительных беседах о необходимости установления особых отношений между СССР и Скандинавией».
Александра Михайловна Коллонтай (1872–1952) – российская революционерка, советская государственная деятельница и дипломат. Чрезвычайный и полномочный посол СССР. Член РСДРП(б) с 1915 года. В 1917–1918 годах была наркомом государственного призрения в первом Советском правительстве, что делает её первой женщиной-министром в истории
«Знаменательно, что резидент в Финляндии Б. Ярцев-Рыбкин (Кин) вел секретные переговоры с финским руководством втайне от советского посла в Финляндии Деревянко, который после их неудачного завершения о зондажных выходах на финнов вместе с наркомом иностранных дел Литвиновым был поставлен об этом в известность».
Борис Аркадьевич Рыбкин (1899–1947) – советский разведчик и дипломат. В сентябре 1935 года направлен в Хельсинки под оперативным псевдонимом «Кин», где работал (под фамилией Ярцев) в качестве легального резидента ИНО под прикрытием должности консула, затем 2-го секретаря полпредства СССР в Финляндии, с апреля 1938 года – Временного поверенного в делах СССР в Финляндии.
«Первый координатор деятельности советских спецслужб М. Розенберг, используя свои доверительные отношения с крупнейшим и авторитетным публицистом Западной Европы Женевьевой Табуи, добился серьезнейшего перелома в советско-французских отношениях – подписания в 1935 году в Париже советско-французского соглашения о сотрудничестве и взаимопомощи».
Женевьева? Лекен (фр. Genevi?ve Lequesne), больше известная под псевдонимом Женевьева Табуи? (фр. Genevi?ve Tabouis) (1892–1985) – французский историк и журналистка, деятельница французского Сопротивления.
«Мы нашли особые подходы и плодотворно сотрудничали с президентом Бенешем».
Эдвард Бенеш (1884–1948) – государственный и политический деятель Чехословакии (Чехии). Второй президент Чехословакии в 1935–1948 годах. Один из руководителей движения за независимость Чехословакии в годы Первой мировой войны, министр иностранных дел Чехословакии в 1918–1935 годах, руководитель чехословацкого зарубежного Сопротивления в годы Второй мировой войны
«Знаменитый Людвиг Свобода, тогда еще никому не известный подполковник, вместе с чехословацким легионом был отправлен в Польшу, где его интернировали поляки».
Людвик Свобода (1895–1979) – чехословацкий военный и государственный деятель, генерал армии ЧССР, президент ЧССР в 1968–1975, трижды Герой ЧССР, Герой Советского Союза (1965), Народный Герой Югославии.
«Со Свободой непосредственно работал начальник отделения контрразведывательного управления НКВД М. Маклярский»
Михаил Борисович Маклярский (1909–1978) – полковник госбезопасности (1945), впоследствии драматург и киносценарист.
Глава 2. Эмиграция на службе Советов
Операция «Коридор»
О российской эмиграции, о сложнейших отношениях с нею нашей политической и военной разведки написано немало. Этому, в частности, посвятили свои произведения советские писатели Никулин и Ардаматский. Операции ЧК «Трест» и «Синдикат» – наиболее известные. Благодаря им многие знают о борьбе с белой эмиграцией, о внедрении в нее наших чекистов с тем, чтобы парализовать ее деятельность, направленную против советского государства.
Однако этого нельзя сказать обо всей эмиграции. Часть ее, вдоволь надышавшись чужим воздухом Европы и, возможно, из ностальгических чувств, повернулась к нам лицом. С помощью этих людей мы стали приобретать ценные источники информации, что давало возможность обеспечить безопасность государства по предотвращению террора со стороны остатков белого подполья.
В конце двадцатых и особенно в начале тридцатых годов установившиеся связи с эмиграцией стали для нас незаменимым каналом, способствовавшим проникновению в важнейшие гражданские, правительственные и государственные структуры ведущих капиталистических стран с целью изучения наших главных противников.
При Вячеславе Менжинском была начата операция «Коридор», которую курировали помощники начальника Иностранного отдела ОГПУ Валерий Горожанин и Макс Штейнберг. Горожанину посвятил свое известное стихотворение «Солдатам Дзержинского» Владимир Маяковский. Позже руководили работой по связям с эмиграцией начальник отделения ИНО, герой операции «Синдикат» А. Федоров и вскоре сменивший его М. Штейнберг. Мы активно выводили за рубеж наших доверенных людей. Ведь вплоть до коллективизации процедура выезда за пределы страны была очень простой. Заграничный паспорт можно было получить в уездной милиции. В это время существенное значение для оперативной работы органов госбезопасности приобрело ведение учетов выездов за границу наших граждан в связи с пребыванием там их родственников. И когда по указанию Менжинского были предприняты меры по активизации работы с эмиграцией, прежде всего мы обратились к этим данным.
В эмиграции весомую политическую роль играли бывшие работники дипломатических ведомств Российской империи. Сложилась такая ситуация, что после ликвидации российских посольств их бывшие сотрудники использовались в качестве консультантов внешнеполитических ведомств Франции, Англии, США, Германии при выработке политики по отношению к Советскому Союзу. Это и была так называемая вторая линия нашей работы по вербовке видных деятелей эмиграции.
Деятельность значительных эмигрантских колоний, а также их руководителей была взята нами под контроль. В числе их был В. Штрандман, который до революции возглавлял российское посольство в Югославии. В апреле 1918 года правительство Колчака назначило Штрандмана посланником в Королевстве сербов, хорватов и словенцев в Югославии. В двадцатые – тридцатые годы он в Белграде занимался оказанием помощи российским беженцам. Его избирали делегатом Нансенского комитета, названного в честь известного мореплавателя. В 1934 году Штрандман стал уполномоченным российского Красного Креста в Югославии. В его окружении нам удалось создать прочные позиции, позволившие в 1938 году выйти на очень важные связи с военными кругами Югославии.
Еще один видный деятель эмиграции, который находился под нашим контролем, – Евгений Васильевич Саблин. Этот человек, проживая в Лондоне, имел большие связи среди англичан. Был дипломатом, секретарем российской миссии в Тегеране. В 1915 году его назначили первым секретарем российского посольства в Лондоне. После Февральской и Октябрьской революций оставался вторым лицом посольства России в Лондоне. Скончался Саблин в английской столице после второй мировой войны. Он был вхож в английский Форин-офис – МИД Великобритании. Долгое время был там внештатным консультантом по российской политике и российской проблематике.
Благодаря деятельности закордонных агентов Дьяконова и Третьякова мы подобрали ключи к еще двум российским эмигрантам – Милюкову и Маклакову. Милюков – фигура известная. Это крупный политический деятель, авторитет которого в кругах эмиграции был очень большой. С ним даже встречались советские дипломаты после окончания войны. Маклаков – крупный государственный деятель дореволюционной России. В октябре 1917 года был послом Временного правительства. Нам удалось полностью контролировать всю его почту, к которой в Кремле проявлялся вполне закономерный интерес. Ибо в переписке Маклакова с Саблиным и Штрандманом давались оценки крупных событий того времени. Причем комментарии были не только по материалам открытой прессы, но и по важнейшим источникам министерств иностранных дел Франции и Великобритании. После признания Францией СССР в 1924 году Маклаков возглавил эмигрантский комитет, объединявший различные российские и зарубежные организации. Руководил он также центральным офисом по делам русских беженцев в Париже, который был признан французскими властями и Лигой Наций. Вся его деятельность не могла оставаться вне нашего поля зрения.
Но работа по эмиграции – это не только то, что связано с изучением обстановки и анализом ситуации. Работая с эмигрантами, завязывая с ними отношения, формируя подходы и позиции, мы всегда помнили, что это исключительно деликатное дело. Используя тягу россиян, проживающих за границей, к общению, мы получали политическую, экономическую информацию, что не только помогало в оценке той или иной политической обстановки, но и позволяло через этих людей оказывать влияние на развитие событий.
Здесь следует признать, что политическая борьба в нашей стране в значительной степени инспирировалась искусственным преувеличением роли эмиграции в создании внутренней оппозиции. С этим связаны политические процессы в отношении Промпартии, Трудовой крестьянской партии (ТКП), процесс Союзного бюро меньшевиков, которые были инициированы советской внешней разведкой. Наша агентура часто преувеличивала масштаб связей российской военной и политической эмиграции с зарубежными государственными деятелями и спецслужбами. Был и другой аспект. Поступающие агентурные сведения из спецслужб Германии, Франции и Англии некритически констатировали утверждения монархистов, промышленников из числа русской эмиграции о том, что они имеют множество сторонников в Советской России, особенно в кругах научно-технической интеллигенции и среди военных специалистов.
С этим связано одно неприятное событие. Наш видный закордонный агент Третьяков был потрясен, узнав, что его переписка с профессорами Кондратьевым и Рамзиным, которые проходили по делу Промпартии, по обвинению «в организации контрреволюционного заговора», была преподнесена как доказательство в открытом судебном заседании. Имя Третьякова замелькало в официальных советских изданиях. Таким образом произошла его расшифровка. К нему был проявлен соответствующий интерес со стороны немецких и французских спецслужб. Третьяков вынужден был обратиться к нашему резиденту в Париже и выразить законное негодование по этому поводу.
Надо, однако, признать, сообщения ОГПУ и НКВД из-за кордона отражали не наличие организованной оппозиции в Советском Союзе, а скорее довольно широкое распространение антисоветских настроений главным образом среди интеллигенции и специалистов. Да, эти враждебные настроения имели место, было и оппозиционное отношение к советской власти, и неприятие пятилеток, индустриализации, но все это преподносилось руководству как существование организованного контрреволюционного подполья. Таким образом, следственные органы, опираясь на указания, поступающие сверху в связи с информацией, пришедшей из-за границы, делали определенные выводы. Все это инициировало первую волну репрессий против научно-технической интеллигенции в начале тридцатых годов.
Любопытен такой момент. Агентурная работа английской и французской разведок против СССР вплоть до 1938 года также концентрировалась на использовании русской эмиграции. Англичане даже назначили русского эмигранта В. Богомольца региональным резидентом на Балканах и в Румынии по операциям против Советского Союза. И только в 1939 году, после массовых арестов и чисток в СССР, руководством английской, французской и немецкой спецслужб, особенно после похищения и вывоза нами руководителя «Российского общевоинского союза» Миллера, было осознано, что русская эмиграция нашпигована и разложена агентурой ОГПУ-НКВД. Обострение борьбы между эмигрантскими группировками, во многом спровоцированное нашим проникновением, вызвало у спецслужб противника недоверие к русской эмиграции, сдержанность в использовании ее кадров. По этой причине в будущей войне она не смогла сыграть важной политической роли, на что первоначально рассчитывали в руководящих кругах Германии, Англии, Франции, США и Японии. И в то же время у англичан, французов, не говоря уже о немцах и японцах, не было других кадров для организации агентурной работы в Советском Союзе, кроме эмигрантов и их родственников, учитывая антисоветские настроения многих из них, а также знание языка и реальной обстановки в стране.
Как разжигались противоречия
После похищения Миллера и Кутепова немцы, разумеется, поняли, что «Российский общевойсковой союз» контролируется нами. Позже к нам попали немецкие директивы, из которых было ясно, что Германия очень осторожно подходит к сотрудничеству как с русской, так и с украинской эмиграцией. Надо сказать, что мы вели очень большую работу по расколу ОУНовского подполья. Нам было известно, что в агрессивных планах Гитлера ОУНовская организация выходила на первое место для создания немецкого протектората на Украине. Мы заслали в эту организацию агента-украинца. Перед ним была поставлена цель – разжигание противоречий в двух кланах, сложившихся в ОУН. Один из них возглавлял Мельник, другой – Бандера. До августа 1939 года организация украинских националистов возглавлялась бывшим управляющим имением митрополита Шептицкого полковником Андреем Мельником. Мельник претендовал на роль вождя украинских националистов. Другой лидер ОУН Бандера был освобожден немцами из польской тюрьмы, где он отбывал срок за организацию убийства министра внутренних дел Польши Перацкого. Наши действия были направлены на то, чтобы вызвать между ними острый конфликт. Мельник прибыл для переговоров в Краков. Бандера предлагал ему одну из руководящих должностей в главном проводе ОУН, возглавить который намеривался сам. Но они не сговорились, поскольку Мельника это не устроило. Бандера сколотил вокруг себя группу известных националистов, которые укомплектовали батальон «Нахтигаль», выполнявший впоследствии карательные операции на Украине. Со временем Бандера обвинил Мельника в том, что он не использовал благоприятную обстановку для создания самостийной Украины в момент падения Польши, а также способствовал засорению ОУН агентами польской полиции. Так, Ярослав Барановский, постоянно сопровождавший полковника Коновальца, за опоздание в одной из поездок (воспользовавшись которым, я ликвидировал Коновальца) был объявлен агентом польской охранки и расстрелян самими бандеровцами.
По сути дела, именно Бандера создал раскол в ОУН. Он являлся, по словам Мельника, прежде всего «диверсантом с маниакальными наклонностями». Мельниковцами даже распространялись слухи о том, что он был агентом советской разведки. В этом они заподозрили члена бандеровского провода адвоката Горбового и «сдали» его немцам. После войны он был нами перевербован и сыграл большую роль в уничтожении бандеровского подполья во Львове.
В эмиграции были разные течения. Она не представляла единого кулака, выступающего против советской власти, чем мы активно пользовались. Существовало противоборство между украинской, российской и кавказской эмиграцией. Например, для русских эмигрантов раздражителем номер один была деятельность украинцев по созданию «самостийного государства». Это настроение содержалось в эмигрантской переписке, которую перехватывал НКВД. Нам стало известно, что украинские националисты при поддержке немцев, в случае поражения СССР, хотят воссоздать украинское независимое государство, в чем их не поддерживало белоэмигрантское крыло антисоветской эмиграции на Западе.
То же относится и к кавказской эмиграции. «Независимая Грузия», созданная грузинскими меньшевиками и укрывавшаяся в качестве эмигрантского правительства в Париже, также вызывала большое беспокойство в белоэмигрантском крыле российской монархической эмиграции, которая никаких симпатий к разделу России не испытывала и считала эту деятельность антирусской, антигосударственной. Наша агентура старалась использовать это настроение.
Противоборство эмигрантских группировок очень сильно на себе ощущал наш противник. Он был дезориентирован в направлениях их деятельности, тщательно скрывал свои контакты с ними и постоянно попадал впросак; офицеры английской и французской разведок не очень четко ориентировались в особенностях наших отношений с Прибалтикой и Украиной. И лишь после войны, когда встал вопрос о борьбе с СССР на совершенно иной основе, американцы решили создать антибольшевистский блок народов во главе с последним премьером Временного правительства Керенским, осевшим тогда в США. Но из этой затеи ничего не вышло. Против подчинения великодержавным русским националистам выступили сначала украинцы, а затем и другие эмигрантские националистические организации.
Вокруг Чехословакии
Наряду с материалами из Лондона от Кэрнкросса через каналы русской эмиграции были получены, от Штрандмана и Саблина, подтверждающие данные о ближайших планах западных держав к разрешению чехословацкого кризиса, о предательстве ими Бенеша и об отказе Франции от гарантий, данных Чехословакии в 1934 году.
В связи с событиями в Чехословакии осенью 1938 года через эмиграцию мы были проинформированы о том, что западные державы намерены твердо вести линию на договоренность с Гитлером. Сообщение было получено за три недели до подписания знаменитого мюнхенского соглашения. Эта же информация ставила нас в известность о другом важном обстоятельстве, которое и подталкивало Сталина в 1938 году к активным действиям в Чехословакии – поддержке акции Бенеша по свержению правительства Югославии, во главе которого был тогда Милан Стоядинович. Суть вопроса состояла в следующем. Чехословакия и Югославия при поддержке Франции подписали соглашение о создании так называемой малой Антанты, целью которой была защита территориальной целостности Югославии и Чехословакии. Когда обстановка в 1937 году стала обостряться и возникла так называемая проблема судетских немцев, мы получили сведения о том, что правительство Милана Стоядиновича не собирается выполнять свои обязательства перед Чехословакией. Фронт поддержки Чехословакии с юга был оголен, и рассчитывать на прочные тылы не приходилось. Бенеш пытался переубедить югославов и решил прибегнуть к нашей помощи. Мы поддались на уловки военизированной ассоциации «Объединение или смерть» и сербской экстремистской группы «Черная рука», их возможности по свержению Стоядиновича оказались невелики. Однако то обстоятельство, что чешские и югославские круги, взаимодействуя друг с другом, прибегают к негласной поддержке СССР, для нас было очень кстати. Надо сказать, что секретное соглашение между СССР и Чехословакией было заключено еще в 1935 году, а с югославами в 1940-м, когда в Москве был создан тайный канал связи между Кремлем и Белградом.
В январе 1940 года нами через эмиграцию была получена докладная записка генерала Деникина по русскому вопросу, представленная премьер-министру Франции Даладье, в которой содержалась оценка «интернациональной политики большевизма». Эмиграция и Деникин в январе 1940 года первыми оценили реалии советской внешней политики, указав на то, что «великодержавные, геополитические соображения защиты глобальных российских интересов доминируют над принципами большевистского интернационализма и поддержки мирового революционного движения».
