скачать книгу бесплатно
Без дна. Том 1
Анатолий Сударев
На первый взгляд, что может быть общего между доживающим свой век диссидентом, отпрыском славной дворянской фамилии Танеевых, провинциальным сантехником, мечтающим о карьере драматурга, увлеченным поиском идеальной Любви, обеспеченной, но страдающей комплексом «женской» несостоятельности дамой, полновластным и самонадеянным Поволжским губернатором, стойким приверженцем старообрядческого вероучения и «ангелом», чистым непокорным, нашедшим воплощение в юной гувернантке, столкнувшейся с превратностями жизни во враждебном ей мире? Но однажды, когда общество, взбаламученное появлением парочки загадочных личностей, провозгласивших себя один адептом, другой живым воплощением древнего языческого бога Превращенья и Перерожденья Вали, вскипит, завибрирует, как содержимое какого-нибудь котла под сильным огнем, все они окунутся в это затеянное автором варево, окажутся в эпицентре самых невероятных событий. Некоторые их них при этом выйдут из этого испытания закаленными, другие надломленными, третьим придется навсегда покинуть этот мир. Такова притягательная, ни на мгновение не отпускающая от себя внимание читателя фабула этого внутренне полным скрытого драматизма, внешне почти «приключенческого» романа Анатолия Сударева «Без дна».
Анатолий Иванович Сударев
Без дна. Том 1
Не по сути дело, а по делу суть.
(Такова народная мудрость)
© Сударев А. И., 2017
© Издательство «Союз писателей», оформление, 2017
Часть 1. Ожившая фреска
Авоська верёвку вьёт, небоська петлю закидывает.
(Русская пословица)
Глава первая
1
«Дружище мой дорогой! Ну не нам ли, двум хрычам старым, поиспытавшим и каких только премудростей ни вкусившим – вплоть до мудрёного постулата демократического централизма, не согласиться с тем, что у каждой нации, равно так же как и у каждого смертного, есть то, ради чего он, она, оно и проявились на этом свете. Ди-вер-си-фи-ка-ция. Кто-то, скажем, сапоги тачает, кто-то в этих сапогах по земле ходит. Об этом ещё и генералиссимус Суворов, царствие ему небесное, как-то образно сказал. Сейчас не воспроизведу, башка не та. А раз так, вот и давай теперь за Суворова. Земля ему пухом!» – «Послушай. А тебе не довольно?» – «Э нет, я знаю. Когда “довольно”, мне всегда бибикают. Сверху. Да, сигнальчик такой подают. А тебе разве нет?»
Парочка пожилых… Да, с них, пожалуй, и начнём. Почти старики. Один пришёл к другому в гости. На самом стыке тысячелетий: канун 2001 года, точнее, 29 декабря пока ещё 2000-го. Чем не повод встретиться, пожевать наполовину вставными протезами, наполовину ещё сохранившимися собственными зубами чего-нибудь вкусненького, выпить стопочку-другую веселящего напитка и, таким вот традиционным способом расслабившись, поговорить «за жизнь»? Одного поколения люди, из одного общего котла один общепитовский бульонец хлебали, а всё равно разные. Так часто бывает у друзей. Один – хозяин – склонен к меланхолии, другой – гость – скорее, холерик. Из одного искры летят, другой – холодный душ.
Того, из кого летят искры и кто с таким нестарческим апломбом рассуждает о том, кто и ради чего явился на этот свет, кличут Виктором Валентиновичем Мовчаном, сорок пятого года рожденья. Холодный душ, предупреждающий, что во всём до?лжно соблюдать меру, олицетворяется Игорем Олеговичем Танеевым. Он на пару лет своего пламенного собеседника постарше. Внешне они также разнятся. Виктор Валентинович почти вылитая копия известного в своё время писателя, публициста и общественного деятеля Владимира Галактионовича Короленко. Копия прежде всего благодаря своей пышной, вьющейся шевелюре, мохнатым бровям и богатой растительностью бороде; и то, и другое, и третье уже очень заметно побеленное сединой. Игорь же Олегович, если использовать тот же весьма удобный инструмент сравнительного описания внешности, очень напоминает другого, куда более прославившегося писателя Ивана Бунина, каким он предстаёт на фотографиях в его уже преклонном возрасте, то есть без «молодой» бородки – гладко выбритым, с редкими, тщательно зачёсанными на правый пробор, также тронутыми сединой волосами. Они не только на данный момент «собутыльники», не только друзья-товарищи, но и родственники: Виктор Валентинович приходится Игорю Олеговичу шурином. Точнее, приходился, потому что Игорь Олегович и сестра Виктора Валентиновича Тоня в разводе уже почти три десятка лет.
Познакомило же эту парочку то, что оба были когда-то «политкаторжанами». Оба получили в отместку за инкриминируемое им «враждебное отношение к существующей Советской власти» соответствующие «политические» статьи 70 ч. I и 72 УК РСФСР. Статьи одни, отбывали наказание в одном исправительно-трудовом лагере, но «нарушали» в разных географических точках страны (один здесь, в Краснохолмске, другой в тогда ещё Ленинграде), совершенно не подозревая о существовании друг друга. Разными были и переносимые ими уже на завершающем этапе их жизни хвори: Игорь Олегович вот уже седьмой год как «мирно сосуществовал» с сахарным диабетом, а Виктор Валентинович перемогал как мог язву желудка. У того и другого были, таким образом, свои пищевые и питьевые табу. Игорь Олегович, однако, мог позволить себе рюмку-другую настоящего коньяка, а Виктор Валентинович обходил запреты с помощью специальной настойки на целебных травах, которой его периодически снабжала его живущая в деревне и ещё помнящая «древние» рецепты родственница.
Только что пошёл одиннадцатый час, и Виктор Валентинович начал собираться в дорогу. Он жил в спальном районе, то есть на окраине, в городском подбрюшье; Игорь же Олегович – в самом сердце города, напротив епархиального храма Богоявления.
«Я тебя немножко провожу», – предложил Игорь Олегович. Знал, что погода сейчас идеальная для прогулок: лёгкий морозец, редкий снежок. Да и содержимое трёх выпитых им рюмок гнало его из тесной душноватой квартирки. «Где ты Новый год-то собираешься встречать? – поинтересовался Виктор Валентинович, когда они уже вышли со двора на улицу и направились в сторону ближайшей автобусной остановки. – Опять один? Приходил бы к нам. Всё веселей».
У Виктора Валентиновича обширное (по современным, разумеется, понятиям) семейство: сын и две дочери, у которых уже давно свои сыновья и дочери, все удивительно похожие на Виктора Валентиновича громкими, звонкими голосами, шумным темпераментом – все неуёмные спорщики и любители поесть, попить и попеть. С ними было бы действительно весело, но лишь в самом начале, а потом пришли бы ощущение усталости и желание поскорее уединиться. Игорь Олегович через это уже проходил, и повторяться не хотелось.
«Тонька-то, я знаю, тебя не забывает. Надеюсь, всё-таки и на этот раз навестит?» «Тонька» – это его сестра, бывшая жена Игоря Олеговича. Однако хоть и бывшая, но время от времени по определённым датам заглядывающая к Игорю Олеговичу «на огонёк». «Да, – с удовольствием подтвердил Игорь Олегович, – мы договорились. На первое». – «Всё-таки что меня сейчас больше всего волнует, – до автобусной остановки едва ли не рукой подать, когда Виктором Валентиновичем овладело желание поговорить на какую-нибудь “высокую” тему, – это проблема почти неизбежного, лоб в лоб столкновения двух, а то и трёх цивилизаций сразу. А предпосылок к такому столкновению воз и маленькая тележка. Вот и будет нам всем полный… Послушай, старче… Погодка-то какая! Чуешь?.. Не хочется опять в четырёх стенах. Проводи меня до следующей остановки, а по дороге про неизбежный Армагеддон и поговорим».
Приятели одолели примерно треть пути, когда всё же решились расстаться. Виктор Валентинович «оседлал» кстати подкативший автобус, а Игорь Олегович поддался желанию вернуться к себе наиболее примитивным способом, то есть пешочком. Будущий вселенский Армагеддон это, конечно, интересно, волнительно, но как быть с ощущением, что какой-то маленький игрушечный Армагеддон с тобой лично УЖЕ случился? И сказывается он в том, что данную тебе ради чего-то жизнь ты, мягко скажем, проворонил, потратил на пустяки. Не на пустые забавы, нет! – на бесплодные химеры, на нереальные, не выдерживающие первого же столкновения с грубой действительностью проекты. Как с этим-то быть?.. Вот что сейчас занимало потревоженный отчасти экспансивным другом, отчасти несколькими рюмками четырёхзвёздочного армянского коньяка ум неспешно, нога за ногу, бредущего Игоря Олеговича.
Разными у только что расставшихся приятелей были не только нажитые ими физические недуги, но и степень их «враждебности к существующему строю», равно как и полученное ими за эту «враждебность» наказание. Витя Мовчан до поры до времени был более чем лояльным по отношению к «существующему строю», даже его адептом, свято верил в цели и идеалы «строителя коммунизма», был активным комсомольцем. Вплоть до момента, когда одна из его сокурсниц (а он тогда был студентом исторического факультета краснохолмского пединститута) не поделилась с ним, что забеременела от «главного комсомольца» на факультете и не представляет, как ей быть дальше, потому что «он ведь теперь даже на меня не посмотрит». Витю Мовчана, как человека пылко ратующего за «справедливость» везде и во всём, такое поведение возмутило – покатил бочку на главного комсомольца, и вот… Как-то ранним утром в комнатку в институтском общежитии нагрянула команда «карателей из органов». Улов оказался не ахти, можно сказать, стандартный для хотя бы мало-мальски задумывающегося студента исторического факультета: пожелтевшие вырезки из старых газет времён разоблачения «предательских шаек» Бухарина, Каменева и Зиновьева, номер «Нового мира» с «Одним днём из жизни Ивана Денисовича», распечатанная на пишмашинке книга «Крутой маршрут» и, что самое страшное, фотокопия книги югославского коммуниста-ревизиониста Милована Джиласа «Новый класс». Но этого оказалось достаточным, чтобы приговорить Витю Мовчана к двум с половиной годам строгого режима с отбыванием срока в исправительно-трудовом лагере.
Иное дело – Игорь Танеев. Он шёл по пути «враждебной организованной деятельности в целях подрыва Советской власти» (цитата из приговора) довольно долго, не один год, и не в одиночку, а в компании с единомышленниками, с какими-то планами по преображению страны и с полным осознанием, чем ему это грозит. Ко всему прочему, в арсенале «антисоветской группы» был ржавый, уже отказывающийся по причине старости стрелять револьвер системы «наган» времён, пожалуй, гражданской войны. Понятно, что и вынесенный конкретно Игорю Танееву приговор в Ленинградском областном суде оказался весьма суровым: шесть лет строгого режима. Ко времени, когда Игоря Танеева доставили в Дубравлаг, Витя Мовчан уже превратился в «бывалого» заключённого: до отбытия положенного ему срока оставалось около полугода. Он трудился на пилораме. В подручные к нему и направили новичка Игоря Танеева. Так между ними завязалась до сих пор не развязывающаяся дружба.
Скоро одиннадцать, время для «жаворонка», каким является Игорь Олегович, довольно позднее, и он решает чуточку подсократить себе дорогу: сворачивает с улицы и идёт дворами. Чуть-чуть не дошёл до ограды, огибающей прихрамовый скверик (только обогни скверик – и окажешься лицом к лицу со своим домом), когда заметил, что из-за ствола одного из окружающих его сейчас со всех сторон деревьев высовывается чья-то голова. Да не просто голова, но и рожки как будто какие-то ветвятся. Вот хоть далеко уже и не ребёнок Игорь Олегович – да и ребёнком-то он никогда ни в какую чертовщину не верил – а тут вдруг как-то сразу оторопь взяла. Да, жутковато стало. «А что, если… Да нет! Ерунда какая! Это всё наше недавнее… переливание из пустого в порожнее. Да ещё три стопки коньяку. Всё в ту же корзину. Поэтому мне сейчас и мерещится».
Игорь Олегович не спускает глаз с жутковатой головы, и в этот же момент из-за его спины раздаётся ломающийся, как у подростка, голос: «Дяденька, это случайно не вы обронили?» Игорь Олегович живо оборачивается: метрах в пяти от него какой-то паренёк… Нет, на чёрта ни капельки не похож. Пацан как пацан. Не страшный. Протягивает Игорю Олеговичу какой-то свёрток. Игорь Олегович такому обороту даже обрадовался. Чего бы этот паренёк с его свёртком ему сейчас ни сулил – всё лучше чёрта. «Нет-нет! С чего ты взял? Это не моё!» – «А вы посмотрите. Может, всё-таки ваше?» – настырный паренёк приближается к Игорю Олеговичу, протягивая всё тот же злополучный предмет. «Да нет же! Я уже сказал. При мне не было никакого свёртка!»
Только успел отречься, из-за деревьев начинают выползать, как тараканы из щелей… нет, не черти, обыкновенная гопота-мелюзга. Действуют по всем правилам боевой операции: окружают, берут Игоря Олеговича в плотное кольцо. Среди них и тот, кто напугал его своим чертовским подобием: в вязаной шапочке с парой длинных отростков. Что-то типа шутовского колпака, только без бубенчиков. Вот вам и рога! Догадался Игорь Олегович, во что он попал: нет, не в прошлую Россию с её причудливыми типами, забубёнными, скажем, головушками, подвыпившими мастеровыми или купчиками, а в Россию нынешнюю, с её беспризорной, без бога и без царя в голове, бестолковой, промышляющей кто во что горазд недорослью.
«Что вам от меня надо?!» – «Часы, дедушка, сымай», – это тот, с кого началось приставанье со свёртком, по-видимому их вожак. «Они у меня старенькие. “Ракета”». – «Неважно. Сойдёт и “Ракета”. И кошелёк». В кошельке у Игоря Олеговича, что и в кармане – то есть вошь на аркане, поэтому даже спорить с вымогателями не стал. «А больше-то вам и поживиться у меня нечем, – он даже как будто пожалел лихих малолеток-разбойничков. – Что, видимо, совсем плохо приходится, если на такую гадость решились?» – «Да пошёл ты…» – как-то совсем без огонька отбрехнулся вожак. «А можно?» – Игорь Олегович в меру сил пытается сохранять хладнокровие. Разбойнички-малолетки молча расступились, а обездоленный Игорь Олегович возобновил своё передвиженье в сторону дома. Такова цена ночной прогулки с другом. В следующий раз, может, будет умней. А впрочем, едва ли: умней он уже никогда не станет, таким же дурнем и умрёт.
2
Краснохолмский губернатор Николай Юрьевич Поваров покидал один из многочисленных подъездов Белого дома крайне раздосадованным. Он очень долго и тщательно готовился к этой встрече. Помощники, секретари, замы, консультанты, эксперты подготовили ему подробную записку, суть которой сводилась к призыву: «Люди добрые! Последнее доживаем! Караул! Спасите!» И всё – упс! – коту под хвост. «Нет на вас лишних денег. Кризис. Казна пуста. Изыскивайте сами. Вы же человек далеко не бедный – поскребите по сусекам. А мы, к сожаленью…» И прочее и прочее.
«Это всё оттого, что я не их масти, – подумал он, усаживаясь в дожидающийся его у подъезда “бьюик”. – Выбирался б я, допустим, от “Россия, вперёд!”, смотришь, и разговаривали бы тогда совсем по-другому. А так, в их даже интересах, чтобы Краснохолмская область пошла ко дну. Наука другим». Такого рода пасынком в глазах федеральной власти Николай Юрьевич ощущал себя уже при бывшем правителе Ельцине, а с недавним воцарением этого белобрысого питерского выскочки с пронизывающим холодным взглядом (глянет на тебя – аж мурашки по коже) ничего не изменилось. Наоборот, Николай Юрьевич, кажется, стал им казаться ещё большим изгоем. Да, он избирался на пост губернатора – не в силу каких-то убеждений (не было у Николая Юрьевича никогда каких-то особых убеждений, хотя и состоял прежде в КПСС и даже исполнял обязанности партийного функционера среднего звена), а так уж обстоятельства сложились – от неугодной, хотя и терпимой властью ЛДПР.
«Теперь в гостиницу, Вася. Оттуда сразу на вокзал», – распорядился Николай Юрьевич, уже оказавшись в машине. Ему необходимо было быть в Краснохолмске уже ранним утром: на десять ноль-ноль была намечена последняя в 2000 году сессия, на которой ему предстояло выступить с предновогодней речью. Жена, в силу состояния её здоровья, не переносила длительные автомобильные поездки, поэтому возвращаться должны были скорым Москва – Челябинск. Отправление – двадцать два двенадцать, а с Марией Павловной обычная женская история: ещё не успела собраться. «Не волнуйся, у нас ещё достаточно времени».
Мария Павловна – коренная москвичка. Николай Юрьевич высмотрел её ещё студентом Московского института железнодорожного транспорта. Но хотя и москвичка, её как будто перенесло на машине времени из какой-нибудь тургеневской усадьбы прямо в конец железобетонного двадцатого столетия. К тому же, как оказалось, Коля Поваров был ещё и первым мужчиной в её жизни. А ведь ко времени их первой брачной ночи ей стукнуло солидных двадцать четыре! Как после этого плохо относиться к жене? Это же в наше время настоящий уникум! Уже по дороге на Ярославский вокзал услышал от неё: «Знаешь… Я этим утром разговаривала с Бенедиктом Бенедиктовичем, он позвонил…» – «Да… И что?» – «Поинтересовался, как у нас дела. Я ответила, что всё в порядке. Очень жалеет, что слишком поздно узнал, что ты в Москве. Попросил передать, чтобы ты с ним при удобном случае как-то связался». – «Свяжусь».
Этот Бенедикт Бенедиктович… Где-то с полгода назад Николай Юрьевич встретился с ним во время одной из такого же рода блиц-поездок в Москву. Встретился по инициативе именно Марии Павловны (она, так уж получилось, познакомилась с ним раньше), и он предложил краснохолмскому губернатору проект, прямо скажем, весьма неординарный, вызвавший у него поначалу серьёзные сомненья. Сомненья оставались, но Рубикон уже был перейдён, дело двигалось к завершению. Отступать было поздно.
«Ты не сердишься на меня?» – осторожно поинтересовалась Мария Павловна. «В смысле?» – «Что я ему так сказала. Насчёт порядка. Ты же действительно, помнится, мне говорил, что дом к февралю будет полностью готов». – «Да нет, всё нормально. Я знаю, там сейчас идут последние отделочные работы. Однако мой тебе совет. Как бы ты к этому Бенедикту ни относилась, но… ты человек не деловой, держись подальше от него. Если у него какие-то вопросы – пускай в следующий раз дождётся меня, обратится напрямую ко мне».
Николаю Юрьевичу в принципе не нравилось, когда что-то делалось за его спиной, а потом ему приходилось отдуваться за последствия. А этот Бенедикт Бенедиктович… Да ещё с какой-то зловещей фамилией Вельзевулский… Личность скользкая, так пока и недовыясненная Николаем Юрьевичем. Он уже и свою службу безопасности поставил на уши, чтобы те – кровь из носу – раздобыли об этом Вельзевулском подробную информацию: порядочно времени прошло с их первой встречи, но воз почти и ныне там. Осторожный человек. Почти никаких следов после себя не оставляет. Речь же сейчас шла о доме на территории пришедшей в полный упадок и запустенье усадьбы, принадлежавшей ещё до той, далёкой революции очень известной в Краснохолмске дворянской фамилии Танеевых и пользовавшейся до сих пор в народе широкой известностью под именем «Танеевой дачи». Именно вокруг неё и затевался весь этот шурум-бурум, слегка смущающий Николая Юрьевича своей экстравагантностью и пока неясными последствиями и для его личной карьеры, и для всей Краснохолмщины, хозяином которой он сейчас считался.
Как ни старался водитель, ещё чуть-чуть, каких-то, может, минуты три – и скорый ушёл бы без них. Но, слава богу, успели. Итак, одиннадцатый час. Около восьми утра будут в Краснохолмске. Только тронулся поезд, уставший за день Николай Юрьевич стал готовиться ко сну. «Ложись, ложись, – разрешила Мария Павловна. – Я ещё немного почитаю». Мария Павловна – большая любительница почитать, особенно на сон грядущий, чего не скажешь о Николае Юрьевиче. Зато у него крепкая нервная система, он обычно засыпает почти мгновенно, стоит только положить голову на подушку. Сегодняшняя ночь не стала исключением.
Предки Николая Юрьевича Поварова представляли когда-то могущественный клан, им принадлежало почти сорок процентов мукомольной индустрии в Вятской губернии. После случившегося в 1917 году государственного переворота большинство Поваровых быстренько смекнуло, что к чему, и переметнулось за границу. Прямой же предок Николая Юрьевича по каким-то своим соображениям остался в новом государственном образовании, но, спокойствия ради, переехал из Вятки в Краснохолмск, где Поваровых совсем не знали, и продолжил существование в роли скромного совслужащего. Настолько скромного, что сумел пережить все разразившиеся во времена распоясавшегося ГПУ кровавые чистки. Отец же Николая Юрьевича был очень популярным в Краснохолмске стоматологом-протезистом. Чтобы стать его клиентом, желающие занимали очередь перед дверями клиники за пять-шесть часов до открытия. А ещё, пользуясь своими знакомствами в среде власть имущих, он приобрёл патент и стал на совершенно легальных основаниях заниматься весьма доходной, по советским, разумеется, понятиям, частной практикой.
Детство и юность Коли Поварова были вполне безоблачными. Судя по скромным советским меркам, он не знал недостатка ни в чём. И якшался, как правило, только с отпрысками тех, чьи родители были причастны к управлению городом и областью. Он ни в чём от них не отставал, по уму, сообразительности многих превосходил, и всё равно его никогда не оставляло ощущенье, что на него в их компании смотрели как на сына лакея, которому дозволено появляться в гостиной господ. Он не завидовал своим сверстникам, чьи родители были высокопоставленными советскими чиновниками, он их тихо, незаметно ненавидел и мечтал о времени, когда всё изменится. Когда последний станет первым. Отец хотел, чтобы сын унаследовал его профессию, но Николаю омерзительно было даже думать, что ему тоже придётся заниматься чьими-то чужими пломбами и кариесами. Он поступил вначале на заочное отделенье МИИТ, а через пару лет перебрался на дневное. Учился неплохо, но главной для него стала общественная работа – вначале на уровне факультета, под конец – института в целом. Став дипломированным инженером со специализацией «Управление техническим составом железнодорожного пути», Николай получил направление в родной Краснохолмск на должность главного инженера станции Краснохолмск-товарная, но долго на этом скучном месте его не мариновали. Молодой энергичный коммунист был приглашён на работу инструктором в районный комитет партии, через пару лет перебрался в хозяйственный отдел горкома, занимался разными проблемами, но перестройка застала его в тот момент, когда ему было поручено навести порядок в завшивевшей сфере погребальноритуальных услуг. Он, как лесной почуявший добычу клещ, вцепился в эту должность. Через пять-шесть лет, когда горком в прежнем виде перестал существовать, своевременно расставшийся с уже ненужным партбилетом Николай Юрьевич стал полновластным хозяином всех погостов и агентств ритуальных услуг в Краснохолмске и Краснохолмской области. Он добился почти всего, чего хотел: сын лакея, прислуживающего господам, сам превратился в господина, дарящего право своим бывшим хозяевам найти вечный покой ровно в том месте, где б им самим или их потомкам хотелось упокоиться больше всего. Поток денег, который и в самом волшебном сне, наверное, не снился стоматологу Поварову, хлынул в карманы президента компании ОАО «В Вечность с комфортом». Но амбиции Николая Юрьевича, конечно же, простирались куда дальше и глубже. Деньги это, разумеется, хорошо. Кто спорит? Но вкупе с властью это намного лучше. Так что, исходя из этих прагматичных соображений, уже два с половиной года как он включился в очередную предвыборную гонку на пост краснохолмского губернатора. И выиграл её! Пусть даже и с ничтожным преимуществом (ноль десятых процента), отчего в городе было много пересудов, исков, пересчётов (словом, победа висела на волоске) – и всё-таки оказался победителем. Теперь Николай Юрьевич работал, мечтая перебраться в Белый дом, в котором ему сегодня дали откровенного педеля под зад. Да, не любят его там и ничуть не скрывают этого. Однако смеётся тот, кто смеётся последним, не так ли?..
3
Ровно в 4 часа 31 декабря…
Впрочем, нет! Стоп. Вначале скромные авторские «пять копеек». Мы живём в алгоритме всё усиливающегося ускорения, это никакое не открытие Америк – общее место. Нам всё чаще не хватает элементарной выдержки, не говоря уже о долготерпении. Это касается всех сфер жизни, в том числе и той, где речь идёт о чтении книг. Это в прошлом, когда тебя ждёт ничем особенным не заполненный, бесконечно тянущийся вечер, и чем толще томик в руках, тем радостнее: скука тебе не грозит. Сейчас… едва открыл книгу, только-только разобрался, кто с кем, – хочется поскорее развязки. Поэтому раздражает, утомляет всё, что не имеет прямого отношения к «экшн»: пейзаж, фон, интонация, настроение, атмосфера. «Долой!» Специально для такого рода читателя рекомендация от автора: можете спокойно, не испытывая ни малейших мук совести, перепрыгнуть через нижеследующий текст. Возобновляйте чтение с раздела 4. На вашем восприятии интриги повествования это ни капельки не скажется.
Итак, ровно в 4 часа 31 декабря 2000 года от Рождества Христова ожила звонница главного в Краснохолмске Богоявленского храма, перекличкой колоколов заблаговестила о начале заутрени. И это как будто послужило сигналом: вскоре Краснохолмск стал привычно расставаться с утренними сновидениями. Последние четыре часа над городом витийствовала снежная буря. Правда, сейчас она уже улеглась, но видимые следы её деятельности остались: побелевшие крыши, тротуары, ещё более отягощённые пухлыми наростами, пригнувшиеся к земле ветви деревьев. И вообще весь город выглядел так, будто его накрыло белым саваном. Если посмотреть откуда-нибудь сверху (с той же звонницы, например), на этом саване, там, где есть по соседству электричество, особенно заметны чёрные копошащиеся точки: прежде всего, это выходящие из подворотен вооружённые деревянными лопатами и железными скребками дворники. Работы им непочатый край. Право же, не позавидуешь. Вслед за дворниками, с получасовым интервалом, задвигались точки пожирнее: членистоногие каракатицеподобные снегоуборочные машины. В основном суетятся там, где по традиции кучкуется основная масса сановных административных зданий, то есть по центру; а на всякого рода плебейские кварталы их уже катастрофически не хватает.
Прошло ещё с полчаса, и побежали-побежали – как потревоженные таракашки, кое-как преодолевая, объезжая ещё не убранные снежные заносы, сугробы, – юркие легковушки, а вслед за ними машины и посолиднее, погрузнее, те, например, что развозят по булочным только что испечённый на хлебокомбинате имени знатного смутьяна Степана Разина разнообразный, пахнущий особенно аппетитно по утрам хлебный товар. Ещё чуть-чуть – и на пребывающей в зимнем отпуске, вросшей в лёд с припорошёнными рыбачьими лунками приволжской пристани вспыхнули многоцветные, развешанные, как бусы на женской шее, новогодние гирлянды. Обычно не очень заметные, сейчас, на общем тёмном фоне, они выглядят необыкновенно, почти ослепляюще яркими. Отбрасываемый ими свет настолько эффектен, что взбодрился и пребывающий до сей поры в кромешной тьме противоположный речной берег: стали заметными ближе всех вынесенные к речному урезу пёстрые сельские избушки на курьих ножках. А потом настал черёд приступить к активной жизни и спальным кварталам города. Тем, где преимущественно селится самый энергичный, вперёдсмотрящий, добивающийся исполнения своих желаний и потребностей работящий люд – будь это служащие или пролетарии. И только вслед за ними, в самую последнюю очередь, открывает, протирает глаза так называемый «Старый город». Тот, где, помимо уже упомянутых чиновных административных зданий, толпятся ещё и старой, дореволюционной постройки трёх-, четырёхэтажные, ещё держащиеся на древнем цементном чудо-замесе, упрямо не поддающиеся распаду и тлению дома. В них, ютясь в коммуналках, в основном доживает свой век неприхотливая, робкая, застенчивая (словом, такая, как и везде) краснохолмская интеллигенция. Или уже отчаявшиеся добиться чего-то более их достойного, махнувшие на всё рукой, уже дышащие на ладан дряблые старички-пенсионеры. А вот горделиво возвышающаяся на центральной Советской площади главная городская новогодняя ёлка так всю ночь ни на секунду и не угасала. Не только горит, но ещё и многозначительно подмигивает просыпающимся краснохолмчанам своими бесчисленными огоньками. А венчает эту ёлку уже не пятиконечная, как бывало в недавнюю советскую пору, звезда, а гордо, невозмутимо взирающий одновременно на Запад и Восток двуглавый орёл.
Теперь самая пора (более удачного момента и не придумаешь) провозгласить что-то вроде оды в честь Краснохолмска. Этот город отнюдь не самый большой из тех, что населяют, испещряют карту России. Таких, пожалуй, десятки. Нет, далеко не столица и на роль столицы никогда за несколько веков своего существования не претендовал. Город – не герой. Не оттого, что жи?ла тонка, а потому что вражеские полчища в последнюю войну до него не добрались, их наступление на этом фронте ещё за сотню километров захлебнулось, вот и лишился он повода проявить свой героический нрав. Зато помнит – пусть смутной, исторической, запечатлённой в летописи памятью – о других полчищах, о другой войне. О том, как подступили прямо к крепостным стенам краснохолмского кремля несметные полчища жадных в ту пору до добычи монголо-татар. Окружили со всех сторон. Дань, видите ли, им на блюдечке с голубой каёмочкой подавай. Что правду-то скрывать? Дело прошлое. Страшно многим горожанам стало, особенно тем, кому было что терять, и уже собрались было отворить ворота, да простой народ, которому терять почти нечего, вдруг восстал. Спохватились: «Братцы, да что ж мы делаем?!» И началась рубка. Многие тогда краснохолмчане полегли, а те, кому удалось выжить, испытали сладкий вкус победы. Отступил тогда неприятель. Видимо посовещавшись, рассудили: «С этими шайтанами упёртыми, видать, плова не сваришь». И, благоразумно обогнув неуступчивый Краснохолмск, пошли на северо-запад, к более прогибающейся или, как сказали бы сейчас, «договороспособной» матушке-Москве. Правда, это всего лишь история… А что сейчас? Опять же далеко не самый населённый российский город – полмиллиончика населения наберётся, пожалуй. То, что прежде, ещё до той революции, называлось «губернский город». Финансы не ахти. Даже близко нельзя сопоставить с той же Москвой. И музеями, скажем, как в Питере, похвалиться не может. Но не музеями же и не финансами славен любой российский провинциальный город, а в первую, главную очередь теми, кто его населяет. То есть, выходит, людьми. Та же история. Кто главным образом творил Россию? Причём и тёмную и светлую её половинку. Откуда пришло спасение в великую российскую смуту, когда уже всё висело на тонюсеньком волоске? От тех, кто из Нижнего. А где уготовано было Провидением появиться на свет главному российскому смутьяну (не чета Степану Разину, пострашнее будет), тому, кто заварил всю последующую кровавую кашу? Правильно, на берегу той же Волги, в городе Симбирске. Имя ему… да вы и так уже догадались.
А то, что дела свои – и тёмные и светлые – творили уже не у себя под боком, не по принципу «Где родился, там и сгодился», а вдали от родного очага, по северным да по южным столицам, так уж испокон веков на Руси устроено, что не спится и не лежится энергичному русскому в провинциальной якобы глухомани, неспокойно, чего-то всё просит душа: «В Москву! В Москву!» Мечтатели… Вот и притягивают к себе всех наиболее достойных, честолюбивых, как мощным магнитом. Как пылесосом. Используют. Кого-то с пользой для дела, кого-то пожуют – невкусно, – смотришь, выплюнут за ненадобностью. Обе столицы – одна другой не чище – это такие своеобразные российские жернова. Мелют себе и мелют. Правильно, так и надо, значит, хорошо работают, оправдывают своё столичное предназначение. Но зерно-то в них, спрашивается, всё-таки откуда? Правильно, из той же российской глубинки. А больше ему и взяться-то неоткуда. Не из неженок же, капризных, избалованных с самого своего рожденья, столичных? Нет, кто бы что ни говорил, какой бы «передовой», «продвинутой», «креативной» ни выглядела жизнь в любой из столиц, а те, кто олицетворяют животворящую квинтэссенцию России, в любое время и при любых правителях, появляются на свет всё-таки, скорее, в российской глубинке…
4
Народная примета: «Как не сладится с утра, так и маяться до сна». Справедливость этой приметы Аркадий испытал на себе 31 декабря 2000 года.
Аркадий Петрович Новосельцев. Статный добрый молодец полных 25 лет от роду. Прошу любить и жаловать. Это, если по канонам прежних школьных сочинений, «самый главный положительный образ». Сейчас наверняка таких канонов уже не существует, а самоё понятие «положительный» вызывает у читателей зевотную реакцию. Поэтому автор спешит объясниться. Во-первых, не такой уж этот добрый молодец и «положительный» (да, есть, наличествуют в нём и «отдельные недостатки», никуда от них не скроешься), а во-вторых, он ещё не совсем внутри себя устаканился, пребывает в процессе роста. «Роста» не в смысле физического (172 сантиметра – выше этого уже, увы, не вытянется, природа не позволяет), а в смысле того, что он ещё не определился, с кем ему по пути и (что, может, ещё более важно) куда он этот путь держит, какую именно цель видит там, впереди. На протяжении всей этой дороги, пока будет длиться наше повествование, этот относительно положительный герой постепенно с окружающим его миром станет осваиваться, внутренне подрастать. Подрастая, обретать всё большее к себе доверие читателя. В любом случае, автор очень надеется на это.
В такой день нормальные люди стараются под любыми предлогами откосить от работы, чтобы подготовиться к предстоящему торжеству. Но Аркадия в этом смысле к нормальным не отнесёшь: он не бюджетник, где поволынить как будто сам бог велел, а работает «из интереса»: нагрузил его хозяин заданием – особо-то и не поспоришь. Бери под козырёк и выполняй.
Собственно, заявка у него на сегодня лишь одна. Но не простая, а золотая: в посёлке Бирю?чи, что на семнадцатом километре шоссе Краснохолмск – Иваново, необходимо установить отопительный котёл в частном секторе. Поднялся пораньше, мать с отчимом ещё спали, перекусил тем, что с вечера было приготовлено стараниями родительницы, вызволил из объятий выпавшего за прошедшую ночь снега скромный жигулёнок, доставшийся в наследство от покойного деда (на приличную импортную машину пока не наработал), добрался до склада на Румянцевской, загрузился необходимых параметров оборудованием – и в дорогу.
А дорога – врагу не пожелаешь: под колёсами снежная каша, и сразу, как снегопад прекратился, подмораживать начало. Плюс наплывающий с юга туман. В целом, Аркадий неплохой водитель, при этом осторожный: хоть и пригород, и трафик в это время суток умеренный, старался передвигаться небыстро. Он-то не спешит, а метров за сто перед развилкой Бирючи – Старая Засека, в момент обгона тихоходного рефрижератора, на встречку выбросился на скорости мощный вездеход «Сузуки». До почти лобового столкновенья не хватило какого-то метра: Аркадий крутанул резко влево и только чудом не «поцеловался» с придорожным бетонным столбом; его жигулёнок замер над придорожной канавой в самой неприличной позе. Пока, мгновенно покрывшийся ледяным потом, сидел, не способный двинуть ни ногой, ни рукой, приходил в себя, подбежал то ли водитель, то ли пассажир «японца». «Ну как, парень?.. С тобой всё ништяк? Извини, браток, бывает. На вот тебе денежку», – суёт какую-то иностранную банкноту. «Да пошёл ты…» – «С Новым годом, дорогой товарищ! С новым счастьем».
До объекта доехал с большим опозданием: уговор был в десять, а получилось почти в одиннадцать. Склочная хозяйка: «Почему так долго?! Если б знала, я бы с вашей конторой не связывалась!» Уже при установке обнаружилось, что котёл ему на складе всучили с другими параметрами. Возвращаться в город и ругаться с продавцами? Всё одно что пи?сать против ветра – раз, и управится он тогда не раньше трёх-четырёх часов дня – два. Кое-как приспособил. То есть будем называть вещи своими именами – схалтурил. Когда пришло время получить за работу, хозяйка протянула пятнадцать тысяч, а надо четырнадцать шестьсот (суммарно за работу и за сам котёл). Сдачи у Аркадия, как назло, не оказалось – очередной приступ жёлчеизлияния у хозяйки. Аркадий плюнул, вернул вручённую ему пятисотку и, мысленно пожелав даме поскорее отправиться на тот свет, двинулся в обратный путь, то есть в Краснохолмск.
Где-то на полдороги закрякала, как подсадная утка, Аркадьева «труба». Истины ради, «труба» всё-таки не его, а казённая: выдаётся под расписку, и он вправе пользоваться ею только в рабочее время; на выходные и праздники завозит и оставляет в конторе. Да, хозяин у Аркадия классический эксплуататор-держиморда: жмот и крохобор, но в расчётах честен – качество довольно редкое у современных держиморд. Это единственная причина, отчего он пока не уходит от этого хозяина. «Аркаш, выручай». – «В чём проблема?» – «Ещё один заказик срочный свалился…» – «Нет, не могу. Сегодня короткий день. Мы же…» – «Погоди, не спеши, он пустяковый. Там надо только дымоход прочистить. Они там, вишь, к Новому году решили камин разжечь – уже сто лет пальцем к нему никто не прикасался – ну и, видать, попёрло. Как друга прошу! Заказчик-то уж больно видный, обижать не хочется. Родная сестра нашего Генерального Могильщика». Генеральным Могильщиком в городе обзывали их избранного пару лет назад губернатора, а хозяин, если ему чего-то надо, обязательно того добьётся – и подластится, и польстит, и бочку арестантов наобещает. Словом, Аркадий в конце концов сдался: «Адрес!» Улица Аркадия Гайдара, дом двенадцать. «Где эта улица, где этот дом…» Аркадий сразу догадался, о каком здании идёт речь. Скромненький такой, двухэтажный особнячок. В прошлом – городская детская библиотека имени понятно кого. А ещё раньше – резиденция какого-то богатого купчишки. Аркадий, ещё в невинном возрасте, был частым гостем читального зала этой библиотеки. Да, книголюбом он когда-то слыл – будьте-нате! А теперь, значит, этот домик-пряник оприходовала губернаторская сестрёнка. Будь Аркадий чисто пролетарского происхождения, в нём наверняка сейчас вскипел бы «разум возмущённый», но у него не «чистая», а куда более пёстрая подноготная, может, поэтому и разум в данном конкретном случае особо не возмущается.
«Ну и что тут у вас?» – это уже после того, как охрана разрешит Аркадию пройти в дом. «Идите за мной». Вертлявая бебеха. Под тридцать. В кружевном передничке. Надо понимать, прислуга. Поднялись по широкой деревянной, покрытой богатым ковром лестнице. Как когда-то поднимался и не достигший на то время половой зрелости юный Аркаша. Тогда тоже был ковёр, но другой – дряхленький, с потёртостями. На первом этаже абонемент и гардероб. На втором – просторный читальный зал, буфет и туалет. Это в прошлом. Сейчас, конечно, после евроремонтов, тут не только ковёр, но многое, если не всё, по-другому. «Вот тут», – притормозила напротив камина.
Помнит Аркадий этот камин, в «его» времена им (верно, хозяин прав) не пользовались. «Мы только затопили, и сразу же повалило отовсюду!» – «Выход где?» – «”Выход”?..» – «Да, у любого камина есть отверстие, где собирается сажа». – «Может, здесь?» – вернулась в коридор, Аркадий за ней. Да, там, куда показывала прислуга, высоко, под потолком, действительно была какая-то чугунная дверца. «Мне нужны стремянка и тазик побольше». – «Сейчас… Вы пока постойте здесь». Ушла. Пока никого нет, Аркадий может переодеться.
«Здоро?во, рабочий класс!» – вынырнул из-за угла, судя по нарядному форменному костюмчику, охранник. «Здорово, служивый». – «Слушай, у моей родственницы кошку в вентиляционную трубу угораздило. Второй день пищит. Сможешь вытащить?» – «Без проблем. Только не сегодня. После праздников». – «За праздники она может… того самого». – «Тогда ничем…» В дальнем конце коридора появляется прислуга со стремянкой и тазиком. Аркадий бросает охраннику строго: «Даме лучше помоги!» Переодевшись в свою обычную спецовку, он вскарабкивается по стремянке. Прислуга уходит по своим делам, а охранник остаётся – бдит. С трудом смог открыть дверцу. Да-а, этот камин, похоже, со времён царя Гороха не затапливался. Столько дряни всякой накопилось! Отсюда и «повалило». Когда сделал первый зачерп, сажа чёрными хлопьями посыпалась на сияющий, отлакированный паркет. «Ух ты! – даже страж порядка удивился. – Ёкэлэмэнэ… Слушай, ты там потщательнее поройся. Может, ещё и кладик какой-нибудь. Чур, на двоих?»
Нет, кладиков никаких, зато гэ более чем. Чтобы его убрать, пришлось потрудиться. Затопил камин, убедился, что дыма больше нет. Пока возился, охранник убрался со своего боевого поста. Прислуги поблизости тоже не было видно, а Аркадию, хоть ты тресни, нужно было сполоснуться. Вспомнил! Вон там вроде бы должен находиться совмещённый санузел для мальчиков. Ровно в противоположном конце коридора был когда-то такой же санузел для девочек.
Подойдя к двери, не обнаружил мужественного силуэта в профиль (раньше был). Впрочем, нет и силуэта женственного. Поэтому Аркадий решился отворить дверь и, когда она легко поддалась, заглянул в то, что раньше точно было санузлом, а сейчас… Нет, это уже жилая комнатка. Мягкая мебель. Столик типа журнального. На нём красивая ваза с цветами. Но что сразу и первым бросилось в глаза – иконка в простенке и зажжённая лампадка. В поле зрения Аркадия – только половина комнаты; в первые несколько мгновений, кроме мебели и иконки с лампадкой, больше ничего и никого. Ему бы и захлопнуть на этом дверь: эй, любопытная Варвара, не суй нос, куда тебя не просят, но… Может, «сон разума порождает чудовищ» или унаследованный от прапрапредков инстинкт охотника-следопыта сработал: рискнул отворить дверь пошире… И чего теперь там?.. Женщина. Или скорее совсем молоденькая девушка. Также обернулась и так же – не то с любопытством, не то с испугом – смотрит на него. Необыкновенная какая-то девушка. Настолько необыкновенная, что… «Не можно глаз отвесть. Днём свет божий затмевает. Ночью землю освещает. Месяц под косой блестит…» Ну а дальше всё по порядку, как у Александра Сергеевича.
Тут уместно, наверное, будет привести одно претендующее на глубокомысленность нотабене. Негоже, конечно, когда не хватает собственных средств выражения, пользоваться услугами высказавшегося, кажется, уже по поводу всего, что есть на белом свете, классика, но… лучше его, как ни тужься, всё равно не скажешь, не так ли? И второе. Именно здесь и сейчас мы касаемся самого важного. Это самое важное носит высокое звание «идеального». Идеальное же тем и примечательно, что Оно единственное в своём роде. Неподражаемо и неповторимо. Это Эталон. Отсюда Идеал и дефиниция – вещи несовместные. Обозначить Идеал, конкретизировать его, дать Ему какое-то связное описание – означает сопоставить Его с чем-то или кем-то неидеальным, то есть поместить в одну шеренгу, наравне с другими. Но даже если Идеал будет по ранжиру первым в этой шеренге, это уже унизит или даже уничтожит Его. Отсюда и желание скромного автора воспользоваться тем, что уже было открыто задолго до него великим пиитом: «Не можно глаз отвесть». И всё! И точка! Этим всё и исчерпывается.
Итак, Аркадий, остолбенев, смотрит на поразившую его каким-то своим, не поддающимся определению совершенством девушку, а девушка смотрит на него. Аркадий её явно не поражает, не числится за ним никаких совершенств, скорее пугает (чужой, чумазый от осевшей на его физиономии сажи и не в самой опрятной робе). И так порядка нескольких секунд, пока из-за спины Аркадия не донёсся истошный крик: «Эй, ты, мать твою!.. Трубочист!» Служака-охранник. Мчит по коридору, орёт во всю лужёную глотку. Аркадия мгновенно, как порывом ветра сдуло от двери, а тем же временем на другом конце коридора появляется прислуга. В общем – полундра!.. Свистать всех наверх!..
«Вань, ты чего?! Что случилось-то?..» – «Да вон, трубочист… К нашей гувернанточке ломится». – «Иди ты! Вот это трубочист! Губа-то не дура». Аркадий готов сквозь землю провалиться. Теперь доказывай, дружочек, что ты не верблюд. Охранник уже лапает Аркадия, похоже собирается продемонстрировать какой-то приём; Аркадий, естественно, сопротивляется, силёнок ему тоже не занимать, поэтому задуманное и не срабатывает, а подрулившая вплотную бебеха подначивает охранника. В общем, сценка ещё та… В это мгновение на пороге злосчастной комнаты появляется Она. «Перестаньте!.. Что вы делаете?..» Ух ты! Похоже, она ещё и сердиться умеет. Причём, что больше всего нравится Аркадию, как будто сердится не на него, а на то, как грубо с ним, Аркадием, обращаются. «Оставьте его! Пожалуйста. Он же ничего мне плохого не сделал». И так это было сказано, с такой непререкаемой убедительностью, что тут же возымело эффект! Охранник отцепился от Аркадьевой руки, бебеха тоже больше не голосит так, как будто её насилуют. Словом, все неприятности для Аркадия на этом закончились.
Да, именно так: все неприятности для Аркадия на этом закончились. Девушка только заступилась за него, убедилась, что от него отстали, и тут же, бросив прощальный взгляд, вернулась к себе, закрыв дверь. Уплыла по своим делам и прислуга. Правда, перед тем как ей уплыть, Аркадий успел навести у неё справки… Нет, не по поводу гувернантки, а где находится то самое вожделенное место, где он сможет умыться. Чувствующий себя немного виноватым охранник его туда проводил. Оказалось, для таких, как они, то есть для челяди, всё это удовольствие теперь на первом этаже, где прежде был гардероб. Под конец с Аркадием, как положено, рассчитались, и он отправился восвояси. Готовиться к встрече Нового года.
Словом, пронесло. А пронесло только благодаря тому, что эта красавица не погнушалась вступиться за него. Отчего же ему сейчас, пока возвращается домой, как-то… как будто не по себе? Примерно так же с ним однажды было, когда схватился голой пятернёй за обнажённый провод: тряхануло. Тряхануло как будто и сейчас. Но что с ним в самом-то деле?.. Смазливых девушек, что ли, до сих пор не видел к своим-то уже солидным двадцати пяти годам? Нет, тут что-то другое. Иконка, лампадка? Вещи для современной молодой девушки, согласимся, не совсем обычные. Но был в его уже богатой приключениями жизни и такой случай, когда любился с одной замужней женщиной. Она тоже была набожной, то и дело молилась, постоянно, как на службу, ходила в церковь, соблюдала все посты и пятое-десятое. Аркадий как-то поинтересовался: «А тебе не стыдно мужа обманывать?» – «Ещё как стыдно-то! Но я же исповедуюсь у своего батюшки. Да. Я честно ему всё и про себя, и про тебя рассказываю». Рассказчица! У Аркадия, когда услышал такое, сразу пропало желание любиться с этой вечно кающейся грешницей. Так, значит, не в иконках тут дело, а в чём-то другом. И в чём именно, ему ещё придётся разобраться.
5
«У тебя глаза какие-то…» – «Какие?» – «Сумасшедшие. С тобой всё… в порядке?» Это у Вали, Аркадьевой подруги, возникли сомнения на предмет, не сошли ли его глаза с ума. Ещё на относительно дальних подступах к Новому году, когда, естественно, обсуждали, где, в какой компании встретят новое тысячелетие, не сразу, но всё-таки пришли к обоюдному согласию плюнуть на всех друзей-приятелей и встретить тысячелетие один на один в снимаемом Валей на паях с её однокурсницей скворечнике посёлка Первомайский. Однокурсница – тоже не из местных, как и Валя, – уехала на все праздники к своим.
Аркадий сегодня впервые попал в Валин скворечник, но для посёлка Первомайский он, конечно, не новичок. Дело в том, что прежде на окраине посёлка располагалось овощехранилище, где время от времени приходилось «отбывать барщину» краснохолмским старшеклассникам и Аркаше в их числе. Наиболее дерзкие из них – а Новосельцев ещё в своём «зелёном» состоянии был из таких – набивали предусмотрительно принесённые из дома «авоськи» дефицитными в те времена мандаринами и апельсинами и, пользуясь дырявым забором, выносили, допустим в обеденный перерыв, наружу, продавая местным, чаще всего не за деньги, а за «настоящее», не поддельное, как в городских магазинах, молоко. Тогда в Первомайском ещё держали коров. В то время Аркаша и познакомился с внутренним убранством многих поселковых домов.
С тех пор многое, конечно, здесь изменилось: стало ненужным первомайское овощехранилище, потеряли нужду в собственных коровах и жители посёлка, зато мандаринов и апельсинов стало навалом. «Скворечник» же, применительно к Валиному временному жилищу, это чисто Аркадьева придумка. В более традиционном, что ли, виде это назвалось бы «чердаком». Или, если речь идёт о деревенского типа доме, «светёлкой». А если по-иностранному, то и «мансардой». Последнее, пожалуй, было бы даже наиболее уместным, учитывая, что подруга у Аркадия – студентка романского отделения филологического факультета Краснохолмского педвуза имени К. Д. Ушинского.
«Извини, у нас тут тесновато…» Да, это так. Вот хоть и невелик росточком Аркадий, а всё равно его голова едва не упирается в крышу, пронзённую кирпичной трубой. Зато крохотная, но настоящая, из леса, ёлочка. Однако это уже заслуга кавалера. Именно он, на свой страх и риск, отыскал в лесу зелёную красавицу, срубил «под самый корешок», довёз благополучно, минуя специально расставленные кордоны, до города. От Вали же понадобилось только доставить деревце в Первомайский, и всё, что сейчас украшает ёлочку, это она сама, то есть Валя, постаралась. Не забыла украсить и себя как подобает на Новый год: коротенькая, едва прикрывает колени, из какой-то шикарной, как будто политой белой глазурью ткани юбочка, голубая узорчатая куртка. Снегурочка, да и только! «Тебе случайно не холодно?» – «Случайно нет, тепло». Да, сейчас, ровно в эту минуту, здесь действительно не холодно: хозяйка хорошо протопила печь, от кирпичей, если поднести к ним ладонь, так и пышет жаром. Но так долго продолжаться не будет. Аркадий уже успел и глазом, и нюхом специалиста подметить, что в скворечнике-светёлке-мансарде серьёзный сквознячок. Неудивительно: здесь столько неважно заделанных щелей! «У тебя хоть что за одеяло-то?» – «Одеяло?.. Хорошее одеяло. Ватное. Мышкинское. Им ещё моя бабушка укрывалась. Не бойся, не замёрзнешь». – «Я надеюсь», – многозначительно прокомментировал Аркадий.
Они ещё ни разу не проводили ночь вместе, ни разу не делили постель. Вот в чём вся соль! Если хотите, даже на этот момент интрига местного масштаба. Хотя встречаются уже полгода. И причиной тому вовсе не Аркадий. Он-то всегда пожалуйста, в полной готовности, как тот небезызвестный пионер; но Валя – Аркадий это почувствовал – как-то… не очень. Про себя решил: «Напрашиваться не буду». Судя по тому, что она первой предложила этот вариант встречи Нового года (Аркадий её лишь охотно поддержал), долгожданный перелом в их отношениях настал.
Серьёзно ли всё это у него? Надолго ли? Не охладеет ли, как с ним уже не единожды случалось прежде, когда пресытится всем, что этой, очередной его подруге, по силам ему дать? После каждого такого пресыщения одна мысль: «Да на фиг я вообще… с ней?» И как расплата за содеянное – воздержание на какое-то время. Пока внутри опять что-то не проснётся, не зашевелится. Какая-то гадость. Впрочем, почему «что-то»? Почему «какая-то»? И ежу понятно, это «что-то» называется, кажется, придуманным неким доктором Зигмундом Фрейдом мудрёным словечком либидо. И хочется как-то вырваться из его плена, стать полновластным хозяином самого себя, но… И хочется, и колется. В общем, пока не получается. Такой вот, оказывается, не совсем простой и обыкновенный этот Аркадий.
Время – скоро бить кремлёвским курантам. Здесь, у Вали, крохотный, чуть ли не в спичечный коробок, чёрно-белый телевизор. Постоянно какие-то полосы. Но что-то всё-таки видно. Хотя сейчас этим «что-то» является «кто-то». Президент всея Руси. Отчего-то грустный. И ещё, если кому-то одного определения ныне действующего президента покажется недостаточно, тонкошеий и измождённый. В припорошённом белым снежком плащике. Тихим, совсем не бодрым, не «президентским» голосом: «Дорогие друзья, уважаемые граждане России. В эти минуты мы не только сверяем наши часы, мы сверяем все наши мысли и чувства…» И пошло-поехало. Словом, приблизительно всё то, что уже «поживший и испытавший» к своим почтенным двадцати пяти годам Аркадий слушает не первый раз. Да и устал он уже от застолья: больше двух часов насыщают желудки. День выдался для него тяжёлым, хочется поскорее… Да, баиньки. «Ну что? – поинтересовался, едва раздались первые звуки последовавшего сразу по окончании президентского спича гимна. – Не пора ли?» Подруга встрепенулась, как будто её невзначай ущипнули. Но через пару секунд, видимо окончательно решившись, сказала: «Капельку подожди. Я сейчас». Поднялась из-за стола – и куда-то вниз, по деревянной лесенке прыг-скок.
Пошли секунды, минуты. Бубнит телевизор, Аркадий намеренно его приглушил. Кто-то на улице запустил фейерверк. Душновато в скворечнике – вот Аркадий и приотворил окно: пусть проветрится. Вспомнилось (оттого, что фейерверк): «Что такое День Победы? Это праздничный салют. Фейерверк взлетает в небо, рассыпаясь там и тут». Памятка из ушедшего Аркадьева детства. И ещё, если хорошенько вслушаться, доносящееся из дома напротив: «А где мне взять такую песню и о любви, и о судьбе…» Впрочем, это, скорее, не из дома напротив, это из телевизора хозяйкиного, что под скворечником, то бишь в горнице.
Но вот наконец и она, подруга. Теперь стало понятно, зачем убегала. Переоделась. Сейчас на ней одна длинная, почти до пола, красивая, с какими-то яркими цветами, с кружевами по подолу и воротничку ночная рубашка. Смущённо улыбается, спрашивает глазами: «Ну как?» «Здо?рово!» – что-то подсказывает Аркадию: нет, до сих пор не совсем в себе уверена его зазноба. Хочется, чтобы все эти её «ой, мамочки родные, то ли я делаю?» поскорее остались позади. «Ну что? Под одеяло? Пока не замёрзли». – «Д-да, но… – смущённо опуская глаза, – только ты учти… я ещё ни с кем… никогда». Признание, которое дорогого стоит. Впрочем, Аркадий и сам о том, чем вызвана подмеченная им неготовность подруги, догадывался. И чтобы приободрить её: «Да ладно ты, не тушуйся! У нас с тобой будет полный о'кей». Хотя о'кей ли? Это ещё вопрос. И обращённый на этот раз не к подруге, а к самому себе.
Дело в том, что у самого-то Аркадия, так уж получилось, ещё не было опыта занятия любовью с девственницей. Как-то в его мужской жизни получалось, что он был далеко не первым. Вот это-то обстоятельство его сейчас немножко и тревожило. Впрочем, здесь важно было не выдавать своего смущенья, не обнаруживать свою неопытность. Пусть она считает, что он жог ещё тот! Так будет лучше для них обоих. А опыт… Что ж? Что-то непременно подскажет ему, как лучше. Как подсказало когда-то, много лет назад, когда он сам был девственником. Тоже тогда боялся. Но когда настал момент, всё то, чему положено, сработало как на автомате. Всё действовало чин-чинарём, как у многоопытного любовника. Инстинкт – великое дело. Всё будет тип-топ и сейчас.
«Только, пожалуйста, – ещё попросила его Валя, когда оба друг за дружкой забрались под одеяло, – сделай так, чтобы мне было не больно». – «Не волнуйся, сделаю так, что ты вообще ничего не почувствуешь». – «Ну, уж совсем-то… “не почувствуешь”… наверное, тоже не надо… Ты как-нибудь… посерединке». – «Договорились… Только учти, я как-то сегодня оплошал, без резины». Валю это не смутило. Чуть приподнялась на локте, протянула свободную руку, достала из тумбочки презерватив, протянула Аркадию. Вот! Хоть и неопытная, и «первый раз в первый класс», а всё-то она, голубушка, предусмотрела! «Хорошо! Но пока не надо. Пока положи на место».
Когда Аркадий под доносящееся из-под пола сначала «Огней так много золотых на улицах Саратова…», а потом «Волга-реченька глубока бьёт волнами берега…» вроде бы «созрел», с ним как будто что-то произошло. Что-то совершенно непредвиденное. То, чего он меньше всего ожидал. Да что меньше? Вообще не ожидал! Ему вдруг показалось, что он не хочет совершать самое главное, ради чего, собственно, и ложился с подругой в постель и ради чего он её, как положено, ласкал, возбуждал и, естественно, возбуждался сам. Ему не хочется ЭТОГО. Что за чёрт?..
Валя лежала, кажется, совсем не дыша, только её сердце громко тук-тук-тук. Ждала, что будет дальше, а он… уподобившийся деревянной колоде… Кажется, тело его онемело, а в горячей голове сейчас как будто кипяток: «Но ты же действительно этого не хочешь…» И это была сущая правда: ему действительно в последний момент вдруг взяло и расхотелось. Как будто ножом желание чик – и нету! Хоть ты волком вой! Наконец Валя, кажется, тоже осознала, что с её другом не всё в порядке. «Что?» – робко. «Не знаю… погоди… Давай ещё просто… полежим немного». Валя не возражала. Они полежали, касаясь телами друг друга, ещё несколько минут. Желаемое возбуждение к Аркадию не возвращалось. Его инструмент сморщился, превратился в нечто жалкое. Такое позорище с ним, с инструментом то есть, а не с самим Аркадием, случалось впервые.
Когда прошло ещё несколько минут, всё же решился признаться Вале в своём бессилии. «Слушай, какая-то, честное слово, чертовщина. Давай пока… оставим это… На утро». – «Давай, – покорно согласилась Валя и добавила через минуту: – А ты не заболел?» – «Да нет, непохоже. Просто у меня день был очень тяжёлым. Чуть на тот свет не отправили». – «Да ты что?! И молчишь! Расскажи». Пока долго рассказывал – и про то, как ехал по снежной каше, как на него наскочила «сузуки», как переругивался с хозяйкой, как… нет, про то, как встретился глазами с той, что «не можно глаз отвесть», уже ничего не рассказал, не успел – подруга, убаюканная его словами, благополучно заснула.
Они расстались на зорьке. Хотя какая там зорька? С первым автобусом, начало седьмого, кругом темным-темно. Весь Первомайский от мала до велика спал мертвецким сном. Он был единственный пассажир в холодном, неотапливаемом салоне. «Что, паренёк, – зевающая поминутно пожилая кондукторша, – так невесел? И в такую рань. Любушка, видать, не дала?» – «Да, есть немного», – вялый, совершенно не выспавшийся Аркадий не стал перечить кондукторше. «Строптивая очень? Ничего, ты ещё молодой. Вон какой бутончик. В следующий раз даст. Обязательно. Можешь не сомневаться». – «Будем надеяться», – вяло отбрехнулся он.
Глава вторая
1
2000 год. Июль. День взятия Бастилии. Екатерина Юрьевна только позавтракала у себя на Гайдара и поехала посмотреть, что творится с её вечно хворающим, нуждающимся в особой заботе детищем: гимназией, что на улице Юбилейной. Эту обузу на свою шею она взгромоздила пять лет назад. Гимназия не простая, а раздельного обучения, со своим уставом, режимом и униформой, пошитой по выкройкам её мужа, известного модельера, и вызывающей зависть у других. Плата за обучение в такой гимназии довольно высокая, её могут позволить себе только относительно преуспевающие родители. Краснохолмск – скромный провинциальный город, преуспеть в нём гораздо сложнее, чем, скажем, в столицах, поэтому и гимназистов пока немного. Да и не столько для пополнения бюджета затеяно было это дело, сколько во имя материализации честолюбивой мечты, неизвестно каким шальным ветром занесённой в голову Екатерины Юрьевны ещё в те далёкие времена, когда она была всего лишь ученицей седьмого класса «Б» средней школы города Краснохолмска. Тогда её вожделенной целью, маршальским жезлом в солдатском ранце (да, по Наполеону) было стать директором собственной школы, показать всему миру, на что она способна. Теперь же, к сорока с каким-то хвостиком годам, она являлась хозяйкой гимназии. Это в первую очередь престижно. Цели же успешного пополнения бюджета служит её другое начинание: сеть городских салонов красоты.
Гимназия поселилась в двухэтажном деревянном доме постройки тысяча восемьсот какого-то. В царское время здесь был так называемый «Дом призрения». Что он призревал сразу после Октябрьской революции, Екатерина Юрьевна не знала, а в конце сороковых уже века двадцатого, после войны, в нём размещался Слободской райком партии. В середине восьмидесятых райком нашёл себе более достойное пристанище, а обезлюдевший дом стал на глазах разрушаться, и, как знать, если б не Екатерина Юрьевна, его б, скорее всего, уже не существовало на свете. Благодаря ей, точнее, вложенным ею приличным средствам, дом был спасён, перестроен, перегорожен на две равновеликие половины. На одной обучаются мальчики, на другой девочки. Только то, что стало называться «рекреационной зоной», то есть окружающую дом по всему периметру территорию, сохранили в общем пользовании. Этим же летом Екатерина Юрьевна затеяла косметический ремонт здания, а помимо этого занялась кое-каким переустройством, например рассталась со всеми старыми, неуклюжими партами, заменила более удобными, регулируемыми по высоте. Это, конечно, влетело ей в хорошую копеечку, но не жалко было денег, потраченных на то, что, по сути, являлось её хобби.
Уже после того как она успела побранить не совсем, с её точки зрения, расторопных отделочников, обратилась к своей правой руке, или, как её должность называлась официально, исполнительному директору, Инне Иосифовне: «Теперь займёмся вашим чудом».
Дело в том, что накануне, где-то во второй половине дня, Инна Иосифовна позвонила хозяйке: «Извините, если я не вовремя. Мне бы очень хотелось показать вам одну девочку». – «Какую “девочку”?» – «Я же вам говорила, с нашими младшенькими…» – «Да, я помню, – перебила Екатерина Юрьевна. – И что? У вас появился какой-то претендент?» – «Да! Чудная во всех отношениях девушка. Чрезвычайно воспитанная. Я знакома с такими только по книгам. Играет на нескольких музыкальных инструментах, знает несколько иностранных языков…» – «Ну хорошо. Если всё так, я согласна, давайте возьмём её». – «Правда, там есть одно “но”. У неё нет специального образования…» – «Тогда извините». – «Именно потому я и попросила бы вас уделить ей какое-то время. Вам будет достаточно только на неё посмотреть…» – «Ну хорошо, хорошо…» Екатерина Юрьевна очень доверяла Инне Иосифовне. И вполне по праву. Как-никак заслуженный учитель РСФСР. А что Екатерина Юрьевна? Да, Ленинградский педагогический институт имени А. И. Герцена, но незаконченная диссертация. Практической работы в школе фактически ни-ка-кой. «Я буду у вас завтра. Можно заодно посмотреть и вашу чудо-девушку». «Посмотреть-то посмотрю, – про себя подумала она, – но взять? Чтобы потом получить нагоняй от надзорных органов за трудоустройство случайных людей? Спасибо, достаточно мне и других проблем».
Политика Екатерины Юрьевны как учредительницы гимназии состояла в том, чтобы требования к абитуриентам предъявлять весьма высокие, но никого не отвергать. По крылатому выражению (кажется, Сухомлинского): «Нет глупых учеников, есть нерадивые педагоги». Тем родителям, чьи дети пока не отвечали этим требованиям, предлагалось разместить своих чад в гимназическом филиале. Что-то вроде интерната, где дети живут круглосуточно и получают какие-то дополнительные уроки. И так только по первым двум классам. Начиная с третьего, всем уделялось одинаковое количество времени. Кроме периодически приезжающих преподавателей (интернат располагался в получасе езды от города), была ещё и должность постоянно живущего в интернате воспитателя. Именно она и стала вакантной, когда прежняя воспитательница неожиданно объявила о том, что уходит в декретный отпуск.
«Ну и где она?» – обратилась Екатерина Юрьевна к своему исполнительному директору уже после того, как одарила заслуженным нагоняем отделочников. «Пойдёмте. Она вас ждёт», – Инна Иосифовна заметно волновалась. Так переживает за эту девушку? Екатерине Юрьевне заранее была жаль, что придётся её огорчить, хотя, с другой стороны: «А что я могу? Известно, плетью обуха не перешибёшь». Плеть в данном случае это Екатерина Юрьевна. Обух – живущее только по букве, а не по духу чиновничество.
Вошли в кабинет Инны Иосифовны. Там их действительно стоя встретила девушка. На ней лёгкий, очень скромный наряд: кажется, чисто льняное белое платьице с коротким рукавом, с опоясывающим её тонкую талию кожаным ремешком. Да, одежда очень скромная, но её внешность… Тонкая длинная шея. Гибкая талия. Собранные на затылке в тугой узел пепельные волосы. Охватывающая выпуклый лоб алая ленточка. «Где-то я её… уже…» – пронеслось в голове Екатерины Юрьевны. Вспомнила! Гостила вместе с дочерью этой зимой на Крите. Дворец… Кносский. Настенные фрески. Такое ощущение, что эта девица перекочевала прямо оттуда. Подумала: «Очень интересно», а вслух: «Как вас зовут?» Девушка назвала себя, но настолько тихо, что Екатерина Юрьевна сразу не разобрала и вопросительно посмотрела на стоящую чуть в стороне Инну Иосифовну. «Гея», – пришла на помощь Инна Иосифовна. «Странное имя… – опять в голове. – Впрочем, для ожившей фрески, наверное, вполне». «Гея немножко волнуется», – попробовала прийти на помощь Инна Иосифовна. «Да, я понимаю… Сколько вам лет?» – «Девятнадцатый», – уже погромче и потвёрже. А выглядит так, будто ей максимум шестнадцать. «Насколько я понимаю, вы хотели бы устроиться к нам на работу?» – «Да… если можно». Очень тактично. «Какое у вас образование? Вы что-нибудь кончали?» – «Только школу». – «Но вы вообще до сих пор где-нибудь кем-нибудь работали? У вас есть трудовая книжка?» – «Нет, только по дому». Настала очередь продолжающей переживать за девушку Инны Иосифовны: «А дом-то! Двухэтажный. В Симферополе. Большой сад. Домашние животные. Пожилая бабушка. Вся нагрузка на Гее. У неё не оставалось ни времени, ни сил на что-то другое». – «А ваши родители?» Девушка опустила глаза. Похоже, не горит желанием отвечать. И вновь вмешалась Инна Иосифовна: «Гея сирота. А бабушка её тоже умерла. На девяностом году. Здесь, в Краснохолмске, живёт её родная тётя по отцу. Какие-то случайные заработки. Кружок бальных танцев. Муж-художник. В дом почти ничего не приносит. Словом, нищета. А Гея очень совестливая девушка. Готова трудиться. Она не может жить за чужой счёт». Да, в самом деле, если совестливая, не хочет жить за чужой счёт, девушка исключительная, но… «Хорошо, мы ещё подумаем. Потом сообщим вам». Негоже отказывать человеку, глядя прямо в глаза.
Уже после того как девушка скрылась за дверью, Инна Иосифовна попыталась оказать давление на хозяйку: «Поверьте, мы совершим очень большую ошибку, если упустим этого человека…» – «Вы сказали, – перебила Инну Иосифовну Екатерина Юрьевна, – она знает несколько иностранных языков?» – «Да. Французский и грузинский». – «Почему грузинский?» – «У неё очень трагическая судьба, я вам ещё об этом не сказала. Она родилась в Грузии. Её отец русский, но работал главврачом на одном из курортов под Сухуми. Французскому же её обучила бабушка, урождённая Кичерджи… Её, то есть Геина, мать – гречанка. Её предки поселились там во времена существования Колхидского царства». – «А почему “трагическая”? Вы сказали, у неё трагическая судьба». – «Вы спросили о её родителях. Она вам не ответила. Они оба погибли. Известные события. Вы должны помнить. Война между грузинами и абхазами. Очень кровавая. Хотя всех подробностей того, что произошло именно с её родителями, я не знаю». – «А что значит “Кичерджи”?» – «Шувалова-Кичерджи. Жена знаменитого художника Куинджи… Его картины в Русском музее в Ленинграде…» – «Я знаю!» – перебила, немного раздражаясь, Екатерина Юрьевна. Большим знатоком живописи она не была, но… не до такой же степени! «Сама же её бабушка работала главным искусствоведом, – продолжала добивать Екатерину Юрьевну своими аргументами Инна Иосифовна, – при музее в Симферополе. Теперь-то вы понимаете, какая она сама по себе жемчужина?..» – «Я всё понимаю, однако поймите и меня, – Екатерину Юрьевну уже начала раздражать настойчивость обычно знающего своё место исполнительного директора. – Не мне вам говорить, в каком уязвимом положении мы находимся. Вы знаете об этом не хуже меня. Наши “доброжелатели” только и ждут малейшего повода, чтобы закрыть нашу контору. Зачем же давать им для этого лишний козырь? Поэтому давайте свернём эту тему. Посоветуйте вашей девушке, пусть она получит хоть какое-то специальное образование. Пусть раздобудет хоть какую-то бумажку. После этого может приходить к нам. Но, извините меня, никак не раньше». Дальше Екатерину Юрьевну ждал обед с приехавшей в Краснохолмск из Петербурга приятельницей.
Лера, так звали эту знакомую, была ровно такой же краснохолмчанкой, что и Екатерина Юрьевна. Обе по окончании школы поехали в тогда ещё Ленинград, поступили в тогда ещё ЛГПИ, хотя могли бы получить высшее педагогическое образование, как говорится, «не отходя от кассы», прямо в Краснохолмске, но… «Ты что?.. Это же в сто раз престижнее! А если ещё и муженька какого-нибудь с ленинградской пропиской заарканим, тогда вообще супер!» Так убеждала когда-то подруга вечно нерешительную Катю. Сказано – сделано. Вот только Лере удалось выполнить задуманное на все сто процентов: и более престижный диплом, и муж-ленинградец. Сейчас он в мэрии, хозяйственник, занимает какую-то далеко не самую «заднюю» должность, а зять – крупный бизнесмен, ему перепадают неплохие подряды на озеленение города. Катя же тогда удовлетворилась исполнением только первого задания. В Краснохолмск вернулась той же Поваровой, и тогда в дело пришлось вмешаться её всесильному, вездесущему брату. Он-то и подобрал ей мужа со звучной фамилией Милославский. Фамилией, которой она пользуется до сих пор, хотя уже давно рассталась с первым мужем и вышла замуж за другого. Лера же, хотя и живут теперь порознь, по-прежнему остаётся её настоящей и, может, даже единственной подругой.
Да, так уж сложилось у Екатерины Юрьевны, что подруг у неё кот наплакал. Скорее всего, из-за её несколько угловатого, неуживчивого характера. Или испытываемого ею и в детстве, и в юные годы желания верховодить без обладания достаточно убедительными правами на это. В самом деле, она нигде и ни в чём не блистала, не первенствовала, не отличалась живостью, остроумием, училась средне, была относительно твёрдой четвёрочницей, но не более. Самое главное, она была «нехороша собой». Словосочетание, встреченное ею примерно в двенадцатилетнем возрасте, когда читала какого-то автора из девятнадцатого века. Не самого крупного. Типа Писемского. Там девушка так чистосердечно, с болью отзывалась о себе. «И я тоже», – тогда, едва не расплакавшись, подумала Катя.
Была ли она в действительности так «нехороша собой» или это её мнительность? Скорее всего, первое. Невыразительное лицо, редкие, бесцветные, зато жёсткие, неподдающиеся расчёске волосы, нос пуговкой. А ещё она была приземиста, грузновата, коротконога, склонна к полноте. В детстве над ней посмеивались: «Вон наша уточка проковыляла!» Она всё это слышала, понимала, часто втихомолку плакала. Но ничего поделать с этим не могла. Тому, что дружба с Лерой всё же сложилась, могли послужить две причины. Лера была из «хорошей» семьи: папа главред самой популярной в те времена краснохолмской газеты «Северные зори», мать занимала достаточно высокую должность в облздравотделе, поэтому и Катины родители как-то поощряли дочку, чтобы она дорожила этой дружбой. Причина вторая: Лера также была далеко не красавицей, хотя ни капельки по этому поводу, судя по её поведению, не комплексовала. Скорее всего, благодаря этому качеству и сумела в своё время стать ленинградкой. В ней Катя увидела своего рода эталон, которому хотела бы подражать. Увы, это не всегда ей удавалось.
Подруги уединились в отдельном кабинете в недавно открывшемся в Краснохолмске ресторане, принадлежавшем близкому родственнику Леры. «А ты, матенька, вроде как опять пополнела… – С этой неприятной для Екатерины Юрьевны темы начался разговор верных подруг. – Ты же фитнесом, помнится, собиралась вплотную заниматься?» – «Занимаюсь», – односложно ответила Екатерина Юрьевна. «Не помогает? Хотя, конечно, одного фитнеса в наши с тобой годы уже маловато… А что твой красавчик муженёк? По-прежнему в контрах?» Ещё одно больное место Екатерины Юрьевны. Пожалуй, побольнее первого. «Да, ничего не меняется». – «Всё так же ты здесь, а он в Москве?» – «Да». – «Я как-то видела его по телику. Слушай! Это же просто картина маслом! Голливуд в чистом виде. Хвастался своими моделями». – «Д-да. У него всё отлично». – «И как долго это будет продолжаться?» – «Скорее всего, недолго». – «Что, очередная пуси-муси?» – «Нет, эта уже, скорее, не пуси-муси. Эта с серьёзными намерениями». – «Это он сам тебе так сказал?» – «Нет. Мы последнее время почти не общаемся. Но слухами земля полнится». – «А ты?..» – «Что?» – «По-прежнему без пуси-муси?» – «Нет, отчего же? Я встречаюсь». – «Я его, конечно, не знаю». – «Нет». – «И нерегулярно. Только, пожалуйста, не ври». – «Пожалуй, да. Нечасто». – «Ох-хо-хо. Оттого, матенька моя, и полнеешь… Ну ладно, перекусим чем бог послал».
Много чего «перетёрли» в эту встречу подруги. Расстались уже в шестом часу. «Куда теперь?» – поинтересовался у Екатерины Юрьевны водитель. Екатерину Юрьевну ещё ждали кое-какие запланированные заранее дела, в частности она собиралась устроить что-то типа «летучки» с заведующими её салонов красоты. В Краснохолмске появился конкурент, и с этим злом надо было как-то бороться, но только что закончившийся, оставивший неприятный осадок разговор с подругой заставил её изменить планы, да и слишком много позволила себе выпить, не хотелось никаких совещаний, поэтому: «Домой». Пока добирались до Гайдара, обзвонила всех своих заведующих о переносе «летучки» на следующий день. Уже после того как машина выехала на Гайдара, вдруг, как будто из ничего, подумалось: «А может, мне пригласить её к себе в гувернантки?»
А может, и не совсем «из ничего». Когда «перетирали» с подругой, та поинтересовалась: «А как дела у твоей непоседы?» Дочка Екатерины Юрьевны уже третью неделю гостила в Америке у вышедшей замуж за американца бабушкиной подруги. Екатерина Юрьевна об этом сказала. Тут же началось, как трудно приходится с подростками (Насте, дочери Екатерины Юрьевны, пошёл тринадцатый); Лера поделилась, что её зять и дочка наняли для своей «хулиганки» (да, у подруги уже внучка) опытную гувернантку и дело вроде как пошло на лад. «Вовсе шёлковой, конечно, не стала, но хотя бы мать с отцом на все четыре посылать прекратила. И то, согласись, прогресс». Екатерина Юрьевна в тот момент как-то на это не отреагировала: голова была занята другим, – и только сейчас… Нет, сказать, что её дочь Настя может распоясаться настолько, насколько, если верить Лере, позволяет себе её внучка, Екатерина Юрьевна ну никак не может, хотя… Мать-то из Екатерины Юрьевны получилась, прямо слово, какая-то никудышная. Да, своё чадо, как должно, образует, накормит любыми вкусностями, разоденет как принцессу, прогуляет заграницу – всё это так. Но этого, конечно же, мало. Ею ведь не по случаю, а каждодневно заниматься надо. Следить, с кем дружит, по ком страдает, о чём мечтает. Но на это ни времени, ни желанья, ни сил у Екатерины Юрьевны уже совсем не остаётся. Иное дело, если рядом с ней постоянно будет находиться уверенная в себе, психически здоровая, недёрганая, тактичная, неглупая и, конечно же, преданная Екатерине Юрьевне особа. Конечно, ещё вилами на воде, отвечает ли этим строгим требованиям та ожившая фреска с необычным именем Гея, которая предстала сегодня перед Екатериной Юрьевной, но одна яркая, так непохожая на будничные лица внешность этой девушки, её подкупающая манера держаться уже о чём-то говорит. «А что? Возможно, Инна Иосифовна права. Это действительно своего рода жемчужина».
Екатерина Юрьевна, однако, ничего не делала впопыхах. Подождала, когда наступит вечер. Уже поужинав в гордом одиночестве, вернула ту же мысль, исследовала её с разных сторон и пришла к выводу, что первоначально посетивший её импульс имеет право на жизнь. Только после этого позвонила Инне Иосифовне.
«Добрый вечер. Ещё раз относительно вашей протеже…» – «Да-да!» – Инна Иосифовна сразу раскусила, о ком пойдёт речь. «У вас есть сейчас при себе какой-нибудь её телефон?» – «Лично её – нет. Её родственников – да». – «Продиктуйте, пожалуйста… Я вас слушаю». Заполучив номер телефона, тут же позвонила. «Да-да, говорите», – тусклый женский голос. Такое ощущение, будто человек уже при смерти. «Скажите, вы имеете какое-то отношенье к девушке по имени Гея?» – «Д-да… – оживление в голосе. – Я её родная тётя. А что?» – «Я Милославская. И я бы… возможно… взяла её к себе в качестве гувернантки для моей дочери. Но прежде всего мне необходима какая-то дополнительная информация. Ваше имя…» – «Марина». – «Так вот, Марина, вы не могли бы встретиться со мной? Допустим, завтра. В четыре». – «А где?» – «Скажем, на Октябрьской набережной. У главного спуска. Там есть кафе…» – «Да-да! Я знаю». – «Вы подойдёте?» – «Да, конечно!» – «На всякий случай запишите мой телефон… Вы готовы?» – «Да, я вас слушаю».
Прошло всего-то около получаса, когда перезвонила обладательница прежде тусклого, но теперь ожившего голоса. «Простите, я по поводу нашей встречи… А вы не согласились бы встретиться ещё и с моим мужем? Он более практичный человек…» Екатерине Юрьевне «более практичный человек» совершенно был не нужен, однако отказываться не стала. «И… – продолжала Марина, – может, лучше не в кафе, а прямо в его студии?» – «Почему “студии”?» – «Он художник». – «Ну хорошо, продиктуйте адрес». Марина назвала координаты и добавила: «Я вас встречу на улице. Рядом с домом».
2
