скачать книгу бесплатно
ЯблоPad. Сборник рассказов
Юрий Студеникин
Книга «ЯблоPad» – это сборник рассказов московского художника и сценариста Студеникина Юрия. Жанр рассказов колеблется: от мемуарных – «В Искусство» – до антиутопий «Обновленцы» и «Блог Натальи Г.» Но основу книги составляют рассказы о жизни, любви и похождениях наших современников. Все рассказы пропитаны легкой иронией, что так свойственна взглядам самого автора на жизнь. Писатель считает, что без неё наша жизнь была бы скучна и тягостна, а рассказы о ней просто невыносимы.
ЯблоPad
Сборник рассказов
Юрий Студеникин
ДОРОГИМ ЧИТАТЕЛЯМ ПО РУМЯНОМУ ЯБЛ-У
Дизайнер обложки Георгий Бирюков
© Юрий Студеникин, 2017
© Георгий Бирюков, дизайн обложки, 2017
ISBN 978-5-4483-4903-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
(полное предисловие к неполному собранию сочинений)
Смеяться у нас не принято. Смеяться – грех. Тем более, над убогими. А в сущности, над кем еще можно посмеяться? Не над сильными, умными, смелым богатырями духа и прочими истинными арийцами же! Вот и выходит, что юмористический жанр в отечественной литературе как бы на вторых ролях. Если не на третьих или четвертых. Во всяком случае где-то после иронического детектива. И это, конечно не сегодня случилось, а было всегда. По такой уж колее покатился тарантас. Мы не берем сатиру, тут у нас раздолье, есть где раззудеться, не берем комедию как драматургический жанр, хотя бы потому, что добрая половина всех комедий окажутся опять-таки сатирическими, и уж совсем не замечаем поэзии, ибо не нашего ума дело. А вот так – просто юмор.
Рассказ, повесть и т. п. Обычный человеческий юмор, без милых шизоидных надломов Даниила Хармса, например. Имен в громадной нашей литературе окажется немного. Скажите – Чехов. Ну, конечно, да – Чехов. Писал юмористические рассказы, писал много и хорошо. Но ведь на этот этап его творчества смотрят как некий «разгон», «начало» и даже «ученичество». Мол, что там – «Толстый и тонкий»? Рассказ для учащихся начальных классов. Вот «Ионыч», вот «Дом с мезонином», вот «Дама с собачкой» – это да. А то, что раньше – это так… Скажут, и будут правы. То же самое можно сказать и о Василии Шукшине, а про Ильфа и Петрова можно сказать и похуже. Они-то навсегда остались зубоскалами, так и не выросли в «серьезную литературу».
Пожалуй, единственный непререкаемый авторитет в области юмористических рассказов – Михаил Зощенко. Однако, читать его тяжеловато. Это, конечно, дело вкуса, но по субъективным наблюдениям, прочитать сборник рассказов, скажем, О. Генри – не составляет труда.
При долгом же чтении Зощенко все лица и персонажи постепенно сливаются в одно сипящее хамское мурло, которое вызывает не смех, а отвращение.
Несколько в стороне от прочих юмористов стоит Бабель. В стороне, потому что берет он в большей степени не сюжетом, а стилистикой, языком. И в этом отношении, кстати, сближается с тем же Зощенко.
Можно назвать еще ряд имен – Искандер, Аксенов, Попов, Довлатов, Венедикт Ерофеев, но, наверное, все согласятся, что не юмор является сильной стороной этих писателей, и любим мы их совсем за другое.
Среди же современных писателей (тут следует печальный вздох) … Ну, был такой Слава Сергеев. Был ярко, прямо здорово так. Но где он теперь?
Конечно, есть интернет и стоит только вбить в google «юмористические рассказы», как оно и повалит. И прочесав километры баянов, перемежающиеся белогорячечными выхлопами сетевых пейсателей, можно отыскать что-то стоящее. Тем не менее, такого автора, чье имя можно было бы написать на сверкающем щите современной юмористической литературы, пока не наблюдается.
Безусловно, утверждать, что на это почетное место будет вписано имя Юрия Студеникина, пока рано. Сейчас можно лишь констатировать: автор, чьи рассказы представлены читателям в сборнике, ступил на тропу войны со скукой посредством юмора, а в качестве боевого томагавка выбрал жанр короткого рассказа.
Главное чувство, которое возникает при прочтении текстов Юрия Студеникина – спокойствие. Однако оно одновременно является и эффектом, и условием. Только внутренне успокоившись, следует приступать к поглощению сборника. Лучше всего встать на простую и честную позицию: переживающие маленькие страсти, которые иногда вдруг раздуваются до слонопотамских размеров. И вот тут появляется юмор. Жизнь сама ломает комедию, и спокойному человеку не остается ничего, кроме как посмеяться над очередным ее изгибом. Именно эта самая жизнь порой подсказывает автору сюжеты. Несколько рассказов сборника тяготеют к «правде факта» и «автобиографичности».
Правда, в силу довольно большого временного разрыва с сегодняшним днем (рассказ «Мокрое дело» – события 1975-ого, «В искусство» – 1986-ого), острота поставленных проблем изрядно притупилась и не жалит читателя в самое сердце, зато на примере этих двух рассказов хорошо заметно тяготение автора к абсурду. Он-таки имеет место быть, причем порой прямо тарантиновский (рассказы «Гагарин», «Спасатель»). Всем ведь нравятся необычные истории с необычными развязками («Мой любимый Пуздрыкин»), а Юрий Студеникин готов одаривать ими читателей словно румяными яблочками, и тут их у него целая корзина.
Справедливости ради, стоит сказать, что некоторые рассказы сборника вызывают некое смятение, не знаешь смеяться ли над ними? Впрочем, как говорили отцы церкви, тут всё «по Стагириту» – «смешное есть часть уродливого». Ничего не поделаешь, второе иногда перевешивает. Также отметим, что тексты сборника далеки от милых побасенок годных всем возрастам. Присутствует у автора и писательская смелость, он не бежит двусмысленностей и предельного реализма («Яблопад», «Пять палок для Таис»), предоставляя читателю самостоятельно разобраться в содержании и смысле прочитанного.
А вот, кстати, не настало ли время разобраться? Вперед, приятного чтения!
Дмитрий Калмыков (писатель,
член союза писателей России)
Мокрое дело
– Студеникин, снимай штаны, – раненым зверем ревела Зинаида Васильевна, наша классная руководительница, дама властная и жестокая. – Нам всем интересно, что там под ними?
Студеникин, ученик четвертого года мытарств, стоял у доски с набухшими от влаги веками, готовый вот-вот разреветься. Девятилетняя душа его проходила испытание позором и унижением.
Да, чуть не забыл, Студеникин – это я.
1975 год все в моей памяти стер, оставив лишь смутные воспоминания о переходе в пятый класс и один судьбоносный эпизод. Как-то после урока ко мне подошли одноклассницы Малькова и Болдина. Не в добрую минуту принесла их нелегкая – я разрывался между двумя прекрасными идеями: плющить под колесами поезда алюминиевые ложки или в песчаном отвале копать золото графа Шереметева. Девы предложили пластинку дефицитной тогда жвачки, промямлили что-то о том, как мы, современная молодежь, быстро взрослеем, и без перехода врезали.
– Юр, целоваться с нами будешь?
Предложи кто мне такое удовольствие сейчас, реакция была бы следующей:
• отпадает челюсть,
• весь покрываюсь пятнами,
• пятясь, бурчу под нос, что, мол, не стоит так горячиться, надо еще подождать, подумать, а сам бы уже рассуждал о психическом и душевном здоровье целовальщика.
Но тогда во мне зрел и бух образ открывателя-первопроходца, покорителя новых земель, дел, чувств и всего прочего неведанного. Еще не поросший лианой комплексов, я был смел и отважен. А в тот памятный момент я находился в эйфории гипотетического покорения не только новых стран, но, видимо, и женских сердец, поэтому отреагировал достаточно резво.
– Че, прям щас?
– Не..е..ее, – в голос заблеяли девицы и назначили мне свидание.
Как джентльмен, как истинный герой-любовник, я пришел в точно указанное время. Место для первого свидания, надо заметить, было выбрано со вкусом – узкий лаз между двух гаражей. Кругом грязные покрышки и ржавые остовы машин. Романтичней трудно было бы и выбрать!
Как положено светским дамам, опоздав не более чем на полчаса, явились мои подруги. Все их поведение говорило – в этом деле они профи: вели себя развязно, нервически смеялись, клацали языком. Я полностью доверился их советам и наставлениям.
Но время шло, темнело, а дела не было. Вскоре родилась правда – все это понты. Девочки оказались насквозь нецелованными. Здесь, между ржавым железом, зарождался и их первый опыт в этом мокром деле. Меня же они выбрали не из-за привлекательной внешности (как это мне по наивности казалось), а исключительно из-за доброго и миролюбивого моего нрава. Да еще и язык мой им показался с «костями».
Но это было лишь началом печалей. Оказалось, что целоваться придется через… носовой платок.
Господи, в какое только тяжкое испытание не пускаемся мы, мужчины, ради слабого пола! Пройдет много времени, пока я не приду к выводу – с того платка началась целая череда побед и разочарований, связанных только с одним существом – женщиной.
Таким образом, «счастливо» процеловавшись на покрышках по очереди с каждой из одноклассниц, я ощутил что-то призывно новое, окрыляющее, вдальзовущее, короче, почувствовал себя настоящим мачо.
Этот дух рос, креп и, примерно через неделю я, словно петух в курятнике, носился по школе за визжащими и перелетающими лестницу в три прыжка одноклассницами. Весело задирал им юбки, дергал за косы, предлагал жениться. В общем, давал понять – в классе появился настоящий мужчина.
Но то ли мое гормональное развитие несколько опередило этот же процесс у части дев, то ли с чувством юмора они не водили хоровод, или они никогда не заглядывали за гаражи, но мой Эрос, в конце концов, напрямую столкнул меня со старой девой сталинской закваски Зинаидой Васильевной.
Я стал жертвой доноса. За мной полз целый шлейф дел непристойного характера. Некоторым, видите ли, не нравилось, что без их согласия задирают юбки. Намного позже я пришел к неутешительному заключению: даже самая плюгавая шмара промолчит, самая последняя мымра проглотит обиду, и более – с радостью сбросит все одежды, если проделанные мною манипуляции совершит самый любимый и желанный ею человек.
Но это позже, а пока я стоял перед классом и крепился, чтобы не разреветься.
Классная маятником ходила вдоль, размахивала указкой и рассказывала то о маньяках-убийцах, то шпионах и прочих поганых элементах. Оказалось, что пока весь наш народ засыпает в закрома и повышает надои, я способствую, являюсь благодатной почвой, а также в своем лице порочу… короче, без пяти минут кандидат в уголовники.
Она хорошо знала свое дело. Она добилась своего. После очередного предложения спустить штаны и явить классу всю подноготную, веки мои дрогнули, капля за каплей покатились слезы.
– Простите, я больше не буду, – еле слышно заблеял я.
Зинаида, однако, стояла рядом, она продолжила пытку, затребовав:
– Нет, мы здесь на первых партах не слышим, повтори еще.
– Йа-а-а больше-е не-е бу-у-уду-у-у!
– Не уверена, что последние ряды тебя слышали. Слышали последние ряды? – рявкнула она так, что «камчатка», с удовольствием наблюдавшая развитие сюжета, пожалела, что не испытывает проблем со слухом.
– Йаабольшеенебудууааааа..а..а….а.
Помню, от пережитого я испытал сильнейший шок и вселенскую обиду. Меня сравнили со всякой сволочью и мразью. А за безобидную детскую шалость чихвостили наглядней, чем двух моих одноклассников, месяцем ранее пойманных за аутодафе бездомных кошек.
От пережитого я дал себе зарок никогда не жениться.
Но что значат наши клятвы в девять лет? Я снял с себя обет безбрачия в тридцать, до того еще очень долго живя с настоящим футбольным правилом:
«Все бабы – Бляди,
мир – бардак,
болейте только за «Спартак».
Яблопад, яблопад…
Приятно. Нет, правда, приятно сидеть в тени, когда зной, когда изматывает жара, когда не хочется ничего делать, а лишь, закрыв глаза, слушать. Слушать пульс сада. Да, завидуйте, у меня есть свой сад, и он – живой. У моего сада есть дыхание, есть сердце и ритм: они в его кустах, деревьях, траве. А если есть сердце, то должен быть и пульс. И он у него есть. Но пульс у сада кривой, биение его неровно. Мой сад стар. Ему больше сорока. Оттого и пульс его шалит. Аритмию услышать легко – по звуку падающих яблок; ударяясь, они разбегаются и пытаются зарыться в некошеную траву, отчего возникает соблазн подумать, будто ватага лысых гномов затеяла игру в прятки.
Вот шлепнулось еще одно… еще, а вот – бу-бух! – это целый дуэт оборвал связь с родной ветвью и полетел навстречу неведомому, навстречу с землей.
Это – яблопад: маленький отрезок жизни, когда можно не только услышать пульсацию, но и воочию насладиться дыханием сада.
Но мне лень открывать глаза. Я насмотрелся на «гномьи скальпы» и хочу просто сидеть на полусгнившем покосившемся, как башня в Пизе, венском стуле и слушать сад. Но если бы: в музыку падения врываются посторонние звуки – это «мои» Равшан и Джамшут[1 - Равшан и Джамшут – былинные герои экранного эпоса] начинают одевать в ярко-красный ондулин крышу. Вообще-то наемных работников зовут как-то иначе (старшего, кажется, Батыр), но какое это имеет значение, когда – яблопад.
Я лениво разлепляю глаза: запоздалая реакция на обращение ко мне второго, что моложе – «хозяин». Нет, что бы там не говорили, а приятно: давно меня так никто не называл, да, почитай, никогда. Впервые услышав, я вздрогнул, но в тот же миг не понял – нет, больше – ощутил: это мое. Хозяин! Что-то сразу в памяти, в душе взыграло, что-то давным-давно забытое из прошлого: будто бы у меня и не восемь соток в комарином краю, и не щитовая развалюха на них, а усадьба, да с колоннами, да с гербом, конечно же, конюшня, псарня, крестьяне вдоль дороги челом бьют, когда карета несет меня, да вдоль лугов моих заливных, да вдоль пруда родового со стерлядью…
– Хозяин, налей баклажка вода пить, – возвращает меня в бытие голос Джамшута (или как его там?). Я лениво отдираю зад от стула, своим скрипом как бы выражающего мне благодарность, и плетусь в дом за водой. Хватаюсь за дверную ручку, но перед тем, как открыть дверь и войти, замечаю: большая белая машина и маятник гамака в саду напротив – Она приехала. А это значит, что сегодня-завтра – игра! Теперь и мой пульс учащается, низ живота начинает приятно потягивать, а в душе рождается музыка.
Наполнив пластиковую бутылку чистой водой, я выхожу на веранду и слышу:
– Здравствуй, сосед. Какой у тебя урожай яблок отменный! Аж завидки берут, – кричит от ограды она.
Я иду ей навстречу. За «зиму» она изменилась: плечи, бока округлились, щеки утеряли любимые мною ямочки, но в глазах по-прежнему не гаснет огонек: чертовщинка страсти и жизнелюбия.
– День добрый, соседка, – отвечаю я. – Да, отменный урожай созрел.
– А у меня – полный голяк. Хоть бы яблочко где, – говорит она.
– Что ж, – констатирую я. – Не повезло.
И мы умолкаем, чтобы еще раз окинуть взглядом разноцветный яблочный ковер. Мы долго молчим, обозревая плодовую россыпь. Все эти долгие паузы – часть игры.
– И как так устроилось, – прерываю я немой диалог вслед за тем, как очередное перезрелое соцветие «Белого налива» с хрустом бухается о землю, – что у меня урожай, а у вас нет? Вроде бы и земля одна, и участки рядом?
Я стараюсь изобразить искренне удивление, и, кажется, мне это удается.
– Феномен! – слетает с ее красивых (умеренной пухлости) напомаженных губ. – Но я полагаю это от того, что деревья на моем участке посажены годом позже ваших, вот у меня и голяк.
И в разговор опять вплетается пауза. С годами я стал понимать, что истинное мастерство игрока проверяется в коротких отрезках времени, когда он громко и многозначительно молчит. Но не меньшее мастерство – найти достойный выход из пауз.
– Слушайте, а давайте я с вами поделюсь? – как бы вдруг предлагаю я. – Все равно закопаю, ну, что не съем. У меня-то, сами видите – яблопад.
Она смеется, как когда-то давно, как в первый день нашего знакомства: широко, звонко, красиво.
Я удаляюсь. Достаю ведро и наполняю его урожаем. Изо всех сил стараюсь не спешить, хотя внутри меня кто-то молодой, сильный, волевой уже подталкивает, нашептывая: скорее, скорее, скорей.
И вот с урожаем, бьющим в нос сладчайшим ароматом, я стою возле гамака.
Что-то вязаное и дорогое, в чем была она возле ограды, что ее полнило и лет на шесть старило, уже сброшено, и она остается в простом сарафане изо льна. Мой кадык непроизвольно перемещается вслед за сглатываемой слюной, пульс спринтует.
Я молча ставлю ведро возле гамака и поворачиваюсь, чтобы уйти. Тогда, одиннадцать лет назад, она остановила меня, удержала, попросив открыть старым ржавым штопором времен Карибского кризиса бутылку такого же древнего коньяка. Так мы когда-то познакомились. Но в этот раз меня никто не держит, и я ухожу. Удаляюсь, чтобы игра налилась соком, как поздняя «антоновка», чтобы набрала обороты, закрутилась на полную мощь.
Я выхожу за ограду, какое-то время просто стою, а затем резко оборачиваюсь и, что есть силы, начинаю долбить в ее забор кулаком.
– Хозяева! Есть кто в доме? Откройте – пожнадзор, – ору я.
Как бы заспанная, как бы непонимающая, что же происходит, она появляется возле калитки. На ее лице изумление, растерянность, но я жестко отстраняю ее с прохода и уверенно прохожу в дом, по ходу бросая объяснения:
– В связи с пожарами проверка. Хожу вот, смотрю нарушения. Проверяю проводку. Вы хозяйка?
Я намеренно груб и резок. Я – власть. Я – пожарный. Первым вхожу в дом, все осматриваю. Быстро нахожу, что нет огнетушителя, и устремляюсь к столу составлять протокол и выписывать штраф. Но она уже домашней птицей кружится вокруг, квохчет, предлагая «договориться по-хорошему». Я делаю вид, что не понимаю, и тогда она достает из сумки кошелек и кладет одна к другой три купюры по тысяче рублей. И это ее главная на сегодня ошибка. Я – честный пожарный. Честный, гордый и оттого злой, поэтому я кричу на нее, просто ору и, вдруг… бью! Да, я даю ей пощечину, отчего ее щека сразу пламенеет, а в глазах появляется недоумение вперемежку с испугом, тут же, правда, сменяющиеся на азарт и восторг.
Затем резко разворачиваю ее, бросаю на стол и задираю подол сарафана. В этот момент она сжимает мою руку в своей, шепча: «не здесь», распрямляется и уводит меня по лестнице наверх, на второй этаж. Что ж, пусть так, «если женщина просит», направляюсь за ней вслед.
Я знаю это место. Там, в ее спальне, больше десяти лет назад мы дали начало игре. Вернее, тогда еще это не было игрой. Мы просто любили друг друга. Любили долго, часто, напивались друг другом до первых заморозков. Потом расстались до зимы, которая все изменила. Вернее, все изменил город с его ритмом, с его жесткими условиями. Город развел нас. Там она была другой: холодной и чужой, как зима. Наша связь прервалась. В следующие два года я наблюдал ее жизнь сквозь разделявший наши участки забор: вроде бы был муж, еще какие-то мужчины. Она стала редко бывать здесь.
Шесть лет назад (я точно помню дату и день), когда я с грустью и одновременно радостью наблюдал, как беременеет плодами ее сад, она неожиданно окликнула меня (я замечтался и не заметил ее внезапного появления). Между нами завязался ни к чему не обязывающий разговор, примерно такой, что был и сегодня – о феноменальной способности одного сада рожать, в то время как на соседнем пустоцвет.
Поговорили и разошлись уже по-доброму, старыми друзьями. Но то давнее, что родилось в этом саду, что еще тлело в нас, кровоточило, и что искало выхода – мучило нас обоих, не давая покоя. Но до поры мы скрывали это друг от друга, молча возделывая тяпками, свои огороды.
Как-то, сидя перед компом, я приканчивал второй килограмм «славы победителя» (второе дерево справа от «ватерклозета»), особенно любимого мною сорта. В этот год «слава» уродилась необычайно ароматной и вкусной. Дожевав яблоко до состояния, когда оно приняло форму миниатюрной, но широкобедрой богини победы Ники, я забросил огрызок в корзину, зашел в Интернет и настучал в поисковике ЕЕ инициалы.
К моему удивлению, получилось: адрес, телефон, должность, даже электронный адрес выдала бездушная машина. Я написал письмо. Она ответила, и нас как прорвало: в письмах мы отдавали друг другу все то, что годами копили в себе и не могли сказать вслух. Она писала, что помнит меня, мой сад с его пульсом, с его яблопадом и теми днями, когда мы вылезали из постели лишь затем, чтобы утолить голод новой порцией немытых яблок. Только в конце каждого такого письма-признания стояла приписка, что сильнее ее невесть откуда взявшаяся боязнь однообразия, скуки, что приходит вместе с устоявшейся связью. Так в нашей жизни появилась Игра.
Правила у нее просты: игроков всего двое, игра длится один день в году, летом, в пору самого разудалого яблопада. Тот, кого природа одарила урожаем, придумывает сценарий и роли для себя и соседа. Я уже побывал в шкуре лесничего и налогового инспектора, она «поработала» медсестрой и страховым агентом. Сегодня моя роль – роль пожарного, жесткого, сурового, но честного парня. Возможно, я немного переиграл с оскорбленным самолюбием, может, и зря та пощечина, но в ее глазах я прочел лишь строки одобрения.
Я давно уже остудил пожар ее страсти своим, давно уже смело, и даже немного грубо «залил» легко воспламеняемые участки ее тела изрядным количеством настоянным за год разлуки «охладительного», и лежал теперь у ее ног. Мы остывали. Моя голова покоилась возле ее бедер, и своими нежными пальцами она теребила мне волосы. В распахнутое окно врывались слабые звуки ударов молотка, мутившие мою совесть напоминанием о так и не отданной строителям бутылке с водой.
