скачать книгу бесплатно
Берия схватил салфетку и стал торопливо промакивать испачканную одежду. Сталин свирепел. Всех спасло чудо, появилась Светлана. Вася, сын, не часто заезжал к отцу, а если и заезжал, то был, как правило, сильно выпившим.
«Пьяниц ко мне не пускать!» – в очередной раз приказал Иосиф Виссарионович, и Василию дали от ворот поворот, потом, правда, пожалели, простили, все-таки родная кровь.
Светлана подошла к отцу и поцеловала в щеку.
– Пришла стариков проведать! – растаял Иосиф Виссарионович, встал и обнял непутевую дочку.
Радиола заиграла громче. Гости запели:
Журчат ручьи,
Слепят лучи,
И тает лед и сердце тает,
И даже пень
В апрельский день
Березкой снова стать мечтает…
– Танцуй! – велел дочери Сталин и подтолкнул плечом.
– Я устала, папа, можно просто посижу с вами?
– Пляши, говорю! – отец схватил дочь за волосы, грубо схватил, и, не отпуская, вывел на центр комнаты.
Мужчины умиленно хлопали.
– Пляши, радуй отца!
Светлана стала танцевать, плавно, как бабочка, но в глазах ее застыли слезы. Больно отец сделал, чуть при всех не разрыдалась бедняжка. Чувства Сталин выражал звероподобными приемами, вроде нежности кошки с мышкой, а ведь он любил их – своих Светланку и Васю.
Танец Сталину не понравился.
– Не хочешь танцевать, так иди спать! Нечего было приходить!
Светлана скомкано попрощалась и ушла. Недовольный властитель переменил пластинку.
Артиллеристы, Сталин дал приказ,
Артиллеристы, зовет Отчизна нас,
И сотни тысяч батарей
За слезы наших матерей,
За нашу Родину – огонь, огонь!
Сталин закопался, подбирая новую музыку, обернулся, видит, Маленкова и Берии нет.
– Слушай, – обратился он к Хрущеву. – Где эти два жулика?
– В туалет пошли.
Из приоткрытой двери появилась пропавшая пара. Первым семенил Маленков, за ним Берия.
– Добежали, не обоссались? – развернулся к ним Хозяин.
Булганин пел лучше всех, не перевирал мотив, голос зычный, красивый. Сталин сажал министра Вооруженных Сил рядом, между собой и крупнолистным фикусом, и с удовольствием слушал его сочный тягучий голос.
– Тебе в певцы надо было, а не в маршалы! – проговорил Сталин.
И снова радиола играла, и снова раздавались задорные голоса.
– Этих врачей-выродков надо бить, лупить нещадно! Надо их в кандалы! Щербакова ухайдокали и ко мне подбирались! Старейший член партии, товарищ Андреев, сидит на совещаниях глухой, как мумия! Это врачи кремлевские его глухим сделали. Он еще легко отделался. Это чудо, что до меня псы не дотянулись! Ты, прокурор, куда смотрел?!
– При чем я?! Я промышленностью занимаюсь!
– Промышленностью! – передразнил Сталин. – Зачем тогда к тебе Абакумов бегал, если ты ничего не знаешь?! Кто заговор в Грузии проворонил?
Берия беспомощно развел руками.
– Я всегда говорил, мингрелы не настоящие грузины, поэтому к Турции присоединяться собрались. Ты, кстати, не мингрел?
Берия сидел бледный, как полотно. Тогда, в 1951, чтобы на него не пала тень, он помчался в Грузию и утопил Тбилиси в крови. Десятки людей были уничтожены, сотни репрессированы. Сегодня Сталин снова вспомнил про позабытое мингрельское дело. Может, Сталин специально под Берию тот заговор готовил, да что-то помешало ему клещами до Лаврентия дотянуться. А сколько невинных пострадало – не перечесть! – но это владыку не беспокоило – сотней больше, сотней меньше, бабы еще нарожают!
– Товарищ Сталин! – произнес Хрущев. – Я пью «Манавицвани». Очень достойное вино, попробуйте!
Председатель правительства громко чокнулся с ним и выпил.
– Мировое! – оценил он. – А эти кислятиной давятся!
– С вашей помощью я стал в винах понимать. «Манавицвани» и «Оджалеши» мои самые любимые, – блеснул эрудицией Никита Сергеевич.
– Губа не дура! – ухмыльнулся вождь.
– За нашего любимого товарища Сталина! Многих вам лет жизни и богатырского здоровья! – провозгласил Маленков.
Опять все встали и потянулись рюмками к правителю.
– Может, вас бананами угостить? Смотрю, их принести забыли, – проговорил вождь.
Сталин обожал бананы. Министерству торговли было поручено организовать поставку бананов и их продажу в крупных городах.
Когда ваза появилась на столе, гости взяли по банану. Сталин почистил свой и с удовольствием съел:
– Берите, угощайтесь! – кивал он. – О чем еще поговорим, что у нас на повестке дня?
Выручил Булганин:
– Можно анекдот расскажу?
– Валяй!
Булганин уже здорово поддал, он раздвинул перед собой посуду и облокотился на стол:
– Про козу. Одного мужика за плохое поведение выслали на остров. Дали ему там махонькую квартиру на третьем этаже, аккуратненькую такую. Все хорошо на острове, только одна беда – баб нет! Смотрит парень, а все мужики с козами спят. Он прямо ужаснулся: «Как это, с козами?! Нет, это не по мне! – думает. – Я как-нибудь перетерплю!» – и, значит, ходит, мучается. Неделя проходит, другая, месяц, второй, совсем невмоготу ему стало. Отправился парень на базар, купил козу, привел домой, привязал на балконе, и только стал к ней пристраиваться, слышит смех. Он голову поднял – соседи на балконах стоят и смеются. «Вы чего смеетесь? – кричит парень. – Вы тоже коз дерете?!» – «Дерем, – отвечают, – но не таких же страшных!»
Народ попадал со стульев.
– Тонкий юмор, только козу жалко! – смахнул выступившую от смеха слезу Иосиф Виссарионович.
– Почему, товарищ Сталин?
– Потому что ее никто не обласкал, не порадовал!
– Ничего я из вашего дополнения не понял, – сконфуженно проговорил Булганин.
– Вот, послушай, Николай Александрович, – уважительно начал Сталин. Он редко кого называл по имени и отчеству, обычно по фамилии, всегда строго. – В зоопарке звери днем друг другу анекдоты рассказывают, умирают со смеха, один жираф кислый стоит. А ночью, когда все спят, жираф начинает хохотать. До него только ночью смысл доходит. Понимаешь? – уставился на маршала Сталин.
Николай Александрович растеряно пожал плечами. В комнате опять расхохотались.
– Что, ребята, может, про меня анекдотик расскажете? – прищурился генералиссимус.
– Про вас, товарищ Сталин, мы анекдотов не знаем, – с серьезным видом заявил Маленков.
– Жаль, а то бы вместе посмеялись, – Иосиф Виссарионович зевнул: – Скучно сегодня было. Думайте, чтобы завтра не скучать. Вот вчера я здорово посмеялся!
Вчера, перед отъездом, Берия жирно написал на листке бумаги слово «МУД…К» и незаметно прикрепил на пальто Хрущеву, и, когда Никита Сергеевич, попрощавшись с Иосифом Виссарионовичем, развернулся к дверям, народ лопнул от смеха! Долго хохотали, тыча в него пальцами. А товарищ Хрущев больше других розыгрышу обрадовался – смеялся, так уж смеялся! И долго, обеими руками, тряс бериевскую руку. Председатель правительства сразу на Лаврентия указал – вот кто выдумщик! Очень товарищу Сталину шутка понравилась. А что на завтра придумать – вопрос?
Сталин поднялся, и, не оборачиваясь, ушел. Гости расстроились, что вождь их не проводил, стали подбирать снятые в духоте пиджаки, кофты и переместились в прихожую. Берия и Булганин получили от дежурного офицера личное оружие, Маленкову вернули его толстый, на двух блестящих замках, кожаный портфель. Оружие и сумки на «ближней» полагалось сдавать. Каждого визитера здесь отводили в сторонку и тщательно осматривали – не утаил ли случайно какую дрянь? Два капитана со знанием дела выворачивали посетителям карманы, ощупывали подкладку одежды, заставляли снимать ботинки, чтобы более детально исследовать и их. Разве можно поручиться, что крамольная мысль не закрадется в чью-то голову?! Осознавая степень особой ответственности, никто таким мерам предосторожности не удивлялся, наоборот, всячески пытался оказывать при досмотре содействие, то руки вверх задерет, то удобнее для сотрудника охраны повернется. Это и Лаврентия Павловича касалось, никому на «ближней» исключения не делали.
Булганин и Хрущев ехали домой вместе. От Волынского до горкомовского поселка «Ильичево», где проживал Никита Сергеевич, было рукой подать. По пути завозили в Барвиху Булганина.
Хрущев вышел пожать товарищу руку.
– Лаврентий в туалете про куропаток возмущался, – вспомнил Николай Александрович. – «Во врет! – говорит, – двадцать четыре куропатки одним выстрелом уложил и за тридцать километров за ружьем сбегал! Где это видано, чтобы кавказский человек на лыжах столько ходил? Сил нет слушать!»
– Ругался, значит? – улыбнулся Хрущев, голова у него гудела от выпитого.
– Ругался! – министр Вооруженных Сил обнял Никиту Сергеевича.
Когда автомобили Булганина и Хрущева сворачивали с Успенки на Барвиху, «ЗИС» Лаврентия Павловича, где ехали Берия и Маленков, глухо просигналил на прощанье.
Кто они, эти люди? Они – ближний круг. Ближе не бывает. Самые преданные, самые надежные, самые доверенные соратники вождя, его руки, его плечи, его опора. Не могут эти искренние люди подвести, не могут оступиться. В любую минуту они начеку – и в радости, и в горе, – плечом к плечу! Их не сдвинешь, не купишь, не соблазнишь, они охраняют власть, стерегут ее, а власть – это самое святое, что есть на земле!
Трудно быть защитой и опорой, очень трудно, но еще труднее быть им – владыкой.
Сталин обхватил подушку и закрыл глаза. Что ему приснится сегодня?
На черном безоблачном небе плыла слепая бледная луна, плыла и светила немым неодушевленным светом. Стояла морозная февральская ночь.
1 марта 1953 года, воскресенье
– Илюша, не шуми, папа спит! – шикнула мама.
Илья собрал с пола паровозики с вагонами и с обиженным видом поплелся в детскую.
– Надя, посидите с ним, а то он Никиту Сергеевича разбудит! – велела няне Нина Петровна, но Никита Сергеевич уже встал.
С перепоя было скверно. Опьянение побеждало, как только Хрущев попадал в постель, его штормило, нутро выворачивало, с убыстряющейся скоростью все перепутывалось в голове. Если уткнуться в подушку круговерть приостанавливалась, но стоило шевельнуться, начинало штормить опять. Очнешься, попьешь воды – и еще хуже!
Пока Хрущев ехал от Сталина домой, мозг по инерции был сконцентрирован, напряжен, не позволял распуститься, расслабиться, хоть на миг потерять контроль, но стоило Никите Сергеевичу переступить порог – сразу становился вдрызг пьяный. Маленков, тот часто надирался до зеленых чертей, прямо за столом падал, и его под довольную ухмылку вождя, в невменяемом состоянии, утаскивали телохранители. Один Берия, ссылаясь на болезнь, пил умеренно и редко напивался. За то, что он не пил наравне с другими, Сталин злился, противно повторяя: «Кто не пьет, тот либо сильно хворый, либо подлюка!»
Сталин жил ночью, как сова, а, значит, и советская номенклатура не смыкала до утра одурманенных усталостью глаз, и получалось, что вся страна, за исключением простого люда, бодрствовала. Некоторые начальники располагались на ночлег прямо в кабинетах – разложил тюфячок и дремли у телефона, но самые стойкие ни при каких обстоятельствах не ложились, так и оставались за письменным столом при полном параде, зевали, пили крепчайший чай, растирали ароматными бальзамами виски, моргали воспаленными глазами. А что оставалось делать? Если товарищ Сталин бодрствует, значит, никому спать не положено!
Глядя на несчастного Никиту Сергеевича, супруга сочувственно вздыхала, отпаивала мужа наваристым куриным бульоном, приносила огуречный рассол. После ужасных попоек мысли в голову лезли препротивные и самая тяжкая – как будет на «ближней» завтра? Какую затейливую историю выдумать, чем ублажить великого человека?
Никита Сергеевич долго, фыркая, умывался. Больше часа ему делали массаж, разгоняли загустевшую кровь. Издерганное тело сбивали, гладили, отжимали, заставляя мышцы сопротивляться. Массажист уходил, а пациент еще долго лежал, блаженствуя под одеялом.
«Разве ж можно так пить? – спрашивал себя Хрущев. – Нельзя, ведь пропаду!»
Спасала прогулка. В любую погоду, и в дождь, и в метель, и в зной, он отправлялся гулять. Прогулка для Хрущева стала непременной обязанностью. Прогулки, как он считал, продлевают человеческую жизнь, они как воздух необходимы тем, кто киснет в четырех стенах. Шагая по кругу, проходил московский секретарь мимо соседних дач, вдоль убаюканного снегами фруктового сада, шел у гаражей и конюшни, наискось, через лес, спускался к реке, маршировал низом и снова поднимался к дому, а от дома начинал маршрут заново. Эти неспешные круги позволяли дышать полной грудью, мирили с самим собой. Никита Сергеевич любовался заснеженными березами, прозрачными льдинками, тут и там причудливо застывшими на кривых сучках, глядел на кургузые сугробы, на неровную, точно драконья чешуя, кору исполинских сосен, которые, высоко в небе расправляли вечнозеленые пушистые шатры. Каждый день Хрущев ходил, дышал, стараясь ни о чем дурном не думать.
Всякий раз, Никита Сергеевич подходил к сколоченной в виде резного домика птичьей кормушке. Никогда не появлялся он у кормушки с пустыми руками, обязательно приносил угощение – то хлебушек птичкам покрошит, то положит мелко нарезанное сало, которым с радостью угощались синички, то щедро высыплет зерно.
– Кушайте, птахи! – радовался невысокий человек.
За несколько лет птицы привыкли к лысому, толстому, очень подвижному мужчине, совершенно не боялись, подлетали, садились на руки, попискивали, благодарили.
Раскрасневшийся от морозного воздуха, Никита Сергеевич, возвратился домой.
– Никто не звонил? – скидывая валенки, поинтересовался он.
– Никто, – ответила Нина Петровна.
– Где Сережа?
– В институте, к коллоквиуму готовится.
– А Илюшка?
– Наверху, играет.
– Зови его, стосковался.
Последние годы рядом с вождем стояли четверо: Маленков, Берия, Булганин и Хрущев. Многие герои сорвались в бездну, канули, распались на молекулы, исчезли сами и утянули за собой любимых – семьи их были пущены по миру, гнили по тюрьмам или отбывали на северах – бестелесные тени с замызганными номерами вместо фамилий, пришитыми нервущимися нитками на спинах истерзанных роб. Номера эти сделались теперь именами. Партия желала, чтобы и там, на краю земли, никто не вспомнил о падших. Верными друзьями заключенных стали бессловесные гнусы – вши, которые тысячами плодились в голове, в паху, под мышками, да где придется, высасывая пока еще теплую человеческую кровь. Зацепишь ладонью под одеждой, и сразу в плену окажется целая жменя кровососущих паразитов.
Немец капитулировал, в городах налаживалась мирная жизнь. Но опять подняли голову, зашевелились враги. Тут и там стали отлавливать шпионов и вредителей. Газеты предостерегали – будьте бдительны! Вскрывались заговоры, целые подпольные диверсионные организации. Обнаружился отвратительный сговор продавшихся Америке евреев, потом авиационная промышленность дала крен из-за пробравшихся туда диверсантов и халатности руководства, были арестованы министр авиационной промышленности Шухаев и главком Военно-воздушных Сил Новиков. За измену Родине был расстрелян выбившийся наверх из самых низов прямолинейный маршал Кулик, который отличился и тем, что неотлучно возил за собой корову, не мог маршал обходиться без парного молочка, однако, он и воевать не боялся. Годом раньше, средь бела дня, бесследно исчезла его красавица-жена. И в партийной организации города Ленинграда, колыбели русской революции, обнаружились предатели и перерожденцы. А недавно вывели на чистую воду замаскированных уродов-врачей.
Последние месяцы тучи нависли над правофланговыми революции Молотовым и Микояном. Каким-то чудом избежал опалы легендарный маршал Ворошилов, а ведь и его, первого красного командира, героя Гражданской войны, Сталин причислял к английским шпионам и поговаривал о скором следствии. А следствие было простое и понятное. Начиналось оно с показаний, так называемых свидетелей, которые утверждали, что им доподлинно известно, что такой-то человек – враг, что он работает против советского государства, а потом человек, на которого указывали, находясь уже за решеткой, чистосердечно признавался в содеянном. Чего ж больше? Разве собственного признания недостаточно для подтверждения злого умысла? Безусловно, достаточно. Когда подследственный как на духу выкладывал эпизоды собственной подрывной деятельности, каялся, письменно подтверждал факты вредительства, неопровержимо признавая вред, нанесенный социалистическому обществу, сомнений в виновности не оставалось.
Поговаривали, что задержанных били. Зачем? Вовсе бить их было не обязательно. Бессмысленная трата времени выворачивать подследственному руки или до крови царапать кожу железной щеткой, чтобы мазнуть на рану жгучий скипидар. И уж совсем глупо с ожесточением дубасить палкой, предусмотрительно обмотав ее тряпкой, дабы не оставалось на теле коричневых синяков и бурых кровоподтеков. Избиение применялось лишь в воспитательных целях, чтобы показать арестованному, кто есть кто; вернее, что арестант – пустое место, ничтожество, отвратительное, никому не нужное существо. Признания получали нехитрыми способами, где не надо было сотрудникам следственных органов потеть, растрачивая силы на закоренелых уродов. Лишить воды, еды, лишить сна или посадить в разогретую, точно баня, камеру, и поглядеть, надолго ли умника хватит. И ведь точно знали, что ненадолго, что не железный, что попросит водички, что будет умолять сжалиться, сломается и напишет любые объяснения, а бить, выбивать зубы, ломать носы, челюсти, ребра, с хрустом выворачивать руки – дурное и нервное занятие.
Название «концентрационные лагеря» сменили на более пристойное – исправительно-трудовые, потому как главный принцип подобного учреждения – труд. Миллионы заключенных отбывали на ударных стройках – так зачем государству калеки? Заключенным вкалывать надо, выполнять поставленные партией и правительством задачи, с киркой, пилой и лопатой в руках, искупая собственную вину. Именно они, эти искушенные предатели, приближали трудом своим заветное светлое будущее. А если сердце не выдержит, дрогнет рука, толкая перегруженную драгоценной рудой тачку, или придавит ненароком торопливо подпиленное дерево, значит, такова судьба! Отпетых преступников, как ни старайся, не перевоспитаешь, не переделаешь – ни трудом, который, как известно, сделал из обезьяны человека, ни лютой прыткою. Частенько заканчивалось дело девятью граммами свинца. Правда, бывали случаи, когда миловали, заменяли расстрел заветными двадцатью пятью годами. А кто-то еще сомневается, что на свете существует божья милость!
