скачать книгу бесплатно
Во время войны Пая осталась в Москве. Ее мобилизовали на трудовой фронт: она сначала копала окопы, потом работала на комбинате Микояна, в цехе, производившем суфле для армии. Пая работала сутки через 2 дня на третий. После нашего возвращения из эвакуации, свободные дни она проводила у нас. Отпустили ее с комбината только после победы. В 1946 г. у нее открылся рак пищевода. Папа устроил ей лечение химиотерапией в той примитивной форме, которая существовала в то время, и то – для избранных. Но все было напрасно, и Пая ушла от нас 15 ноября 1946 г. Похоронена на Ваганьковском кладбище в колумбарии. Светлая ей память!
Детство
Себя в окружающем мире я осознала в 2 года. Это случилось летом на даче в Останкино, где мы с Паей жили ли в маленьком деревянном домике. Родители приезжали к нам после работы. В тот год папа купил фотоаппарат Кодак со стеклянными негативами и увлекался фотосъемкой. Однажды родители приехали рано и разбудили меня после дневного сна, чтобы сфотографировать. Открыв глаза, я увидела сначала солнечный луч, внутри которого танцевали пылинки, потом папу у окна, который «целился» на меня фотоаппаратом, рядом с ним – маму, которая говорила: «смотри, смотри, сейчас вылетит птичка!». В отдалении за столом сидела Пая. И все смеялись. Фотография (конечно, я – на горшке) сохранилась, и эта сцена запечатлелась в памяти.
Детство у меня связано с Паей. С детьми я играла только во время прогулок, а домой ко мне никто не приходил, наверное потому, что я часто болела. Пая проводила много времени на кухне, и вся квартира была в моем распоряжении. Самая большая и светлая комната – спальня. Там стояла родительская кровать с металлическими шарами, славянский шкаф, моя кроватка и кушетка а ля мадам Рекамье. На кушетке спала Пая, когда оставалась ночевать. В эти дни папа высылался в свой кабинет на диван. На полу спальни лежала шкура белого медведя, привезенная папой с севера.
Папин кабинет в дальней комнате был уставлен шкафами с книгами до потолка. Книги не помещались в шкафы и лежали стопками на полу и на стульях. Папа был библиофил и собирал книги по трем направлениям – биологию, историю и современную художественную литературу, а русская и европейская классика у него была собрана еще в молодые годы. Папа любил также антикварную бронзу и покупал ее, насколько позволяли наши средства. В комнатах висели старинные люстры и стояли красивые настольные лампы с бронзовыми фигурами. Мне особенно нравилась лампа, которую папа подарил маме: четыре бронзовых амура на мраморной подставке держат абажур. На книжных шкафах стояли бронзовые и мраморные скульптуры. Помню охотника с ружьем, бронзовую лошадь и квадригу из белого мрамора, запряженную в колесницу, которой управлял Аполлон. Во время генеральных уборок фигуры снимались со шкафов, и мне доверяли стирать пыль с квадриги, что я очень ценила. Средняя комната служила столовой, в которой стоял дубовый складной стол (мамино приданое от Епанечникова) на 20 персон, а также мамин письменный стол и сундук, окованный зелеными железными листами. В него на лето складывали зимние вещи. Сундук, покрытый ковром, служил для моих игр в куклы. В доме зимой было прохладно, и дуло в ноги.
Пая приезжала к нам очень рано и сразу уходила в лавку за керосином. Готовили на двух керосинках, но в доме лишний керосин не держали – боялись пожара. Потом поднимались мы с мамой. Мама наскоро завтракала и убегала на работу. Папа вставал позже и долго брился. Я очень любила смотреть, как он взбивает пену, в хорошем настроении он при этом мазал пеной мой нос.
Будучи «одиноким ребенком», я умела себя занять играми, источником которых были рассказы родителей, а также мой собственный жизненный опыт. Я любила путешествовать на север и охотиться на медведей. Поскольку я часто болела, наиболее яркие впечатления оставались у меня от врачей и лечения. Поэтому я лечила всех своих кукол от тех болезней, которыми болела сама. Однажды я отморозила щеки, и мне по рецепту сделали специальную мазь, чтобы защищать щеки на улице. Когда Пая была на кухне, я измазала всю мазь на старые дырявые валенки, чтобы их вылечить.
Мы с Паей гуляли дважды в день. Утром – в компании моих сверстников мы играли в штандер, в прыгалку, в классики, или катались на санках и на лыжах, а няни и бабушки разговаривали на скамеечке. После обеда мы с Паей снова выходили, нередко по хозяйственным делам. Пая многое покупала на Арбатском рынке, куда я очень любила ходить. Я любовалась красивыми грудами овощей и яблок на прилавках и молочницами в молочном ряду. Все продавщицы были в белых нарукавниках и отмеривали молоко алюминиевыми кружками. Зимой кружки покрывались инеем, и молоко на краях застывало, как мороженое.
Когда мне прочитали сказку о купце Калашникове, я воображала, что лавка его была не в Охотном ряду, а здесь на Арбатском рынке. Даже искала взглядом его лавку, которую купец должен был перед вечером закрывать большим висячим замком. А когда над рынком опускались сумерки, и небо окрашивалось розовой полоской, мне казалось, что именно завтра состоится его бой с Кирибеевичем на Москве-реке из-за красавицы Алены Дмитриевны. Сердце наполнялось тревогой, и хотелось переписать эту историю.
У моих родителей было много друзей и просто знакомых. Почти каждый день кто-то заходил, иногда просто, чтобы проведать. Телефонов в те времена было мало, а наш дом стоял на перекрестке многих дорог. Кроме того, к папе приходили люди по журнальным делам, и он беседовал с авторами дома, в вечернее время. У нас в доме бывали немецкие ученые, эмигрировавшие в СССР от фашизма. В Москве создался круг научной эмиграции, с которым мои родители поддерживали хорошие отношения.[6 - Во время войны у многих эмигрантов поломалась жизнь. Немцев (кроме Шакселя) отправили в ссылку на Полярный Урал и в Караганду. Некоторые погибли, достаточно счастливо сложилась судьба только у Георга Шнейдера. Его вызвали в Москву и предложили работать на немецком радио. Он согласился и поехал на фронт. Это было в 1943 г., когда мы уже вернулись из эвакуации, и Шнейдер приходил к нам на Арбат. После окончания войны он вернулся в родную Иену и начал работать в Институте экспериментальной биологии, где был сотрудником до 1933 г. В 60-х гг. его отправили в Москву в качестве атташе по науке и культуре посольства ГДР. Мы снова виделись, а в 1966 г. он погиб в автокатастрофе в Иене.] После ухода гостей папа занимался до позднего часа, и мне было запрещено входить в его кабинет.
Иногда в выходные дни к нам приходила в гости бабушка Маня. Это была тихая маленькая женщина, всегда закутанная в большую шаль. Она жила в своей квартире на Смоленской площади с внучкой Эсфирью, дочерью рано умершей Сони, папиной сестры. Бабушка хорошо готовила и обычно приносила какие-нибудь гостинцы, которые встречались нами с радостью. В отсутствие Паи бабушку Маню просили посидеть со мной, и я любила оставаться с ней, так как, в отличие от родителей, она умела включаться в мои игры и серьезно относилась к той или иной роли, которая ей предлагалась. Папа и мама никогда не играли со мной и даже не понимали, что такое игра. Например, я переворачивала пару стульев вверх ножками и говорила папе:
– Давай поплывем на ледоколе в Арктику. Он с готовностью отвечал:
– Давай поплывем, только поставь стулья на место.
Ну как можно играть с ними после этого! Приходилось разыгрывать сцены в одиночку (Приложение: «Четыре с половиной»).
Пришла пора учить меня чему-нибудь. Первым встал вопрос о музыке. Мама решила сначала проверить мои музыкальные способности, прежде чем покупать инструмент. Меня показали преподавательнице музыки, которая сказала, что у меня отсутствует музыкальный слух. Тогда родители решили обучать меня иностранным языкам, а в области музыкальной – воспитать из меня «грамотного слушателя». Был куплен абонемент в Консерваторию на детские утренники, куда мы ходили с папой по выходным дням.
Я очень жалею, что меня не учили игре на фортепьяно. Слух развивается, если над этим работать. Уже в эвакуации я это поняла. В нашем общежитии для эвакуированных стояло расстроенное пианино, и одна добрая женщина (из неработающих членов семьи) соглашалась заниматься с детьми. Я брала у нее уроки, выучила гаммы и простенькие пьески. В конце концов, пианино приказало долго жить, и мое музыкальное образование на этом закончилось.
В 6 лет меня определили в частный немецкий детский сад, который я посещала в течение двух лет до школы. Там мы учились говорить по-немецки на бытовые темы – за обедом и во время прогулок, а на специальных занятиях по языку устно осваивали грамматические премудрости. В конце дня, когда мы уставали, нам читали немецкие сказки. Мне особенно запомнилась одна сказка про горного духа R?bezahl. Этот дух Богемских гор (из старонемецких сказок) поднимался с туманом из долин и превращался в великана, которого все боялись. Но он делал только добрые дела, спасал людей от опасности и исчезал вместе с утренней зарей. Только в самое последнее время мне удалось установить, откуда взялась эта сказка: дух жил в Марианских Лазнях.
Весной в конце учебного года руководительница устраивала концерты для родителей, в которых мы выступали в костюмах, с немецкими диалогами или песенками. Мне досталась роль говорящей куклы, которую я с удовольствием изображала в пышном белом платье, специально сшитом для такого случая.
Мама и Пая были заядлые курильщицы; мама курила Беломорканал, а Пая – Норд. Папа не курил и не пил спиртное из-за сердца. Все шутили по этому поводу. Вечерами, когда папа уходил в кабинет заниматься, мама шла на кухню, и они с Паей дымили папиросами, пили крепкий чай и разговаривали по душам. Мама не допускала, чтобы в комнатах пахло дымом. Если я появлялась на кухне, меня выпроваживали в комнаты. После этих посиделок Пая уезжала домой, а мама начинала меня умывать на ночь и укладывать спать.
Мама взяла себе за правило провожать меня ко сну. Это было длинное действие, которое нравилось нам обеим. После умывания и переодевания в пижаму на кухне, где было теплее всего, мама несла меня на руках в спальню и укладывала в постель. Она садилась рядом и что-нибудь рассказывала, пока я не засыпала. Позже мама читала мне книжки. Когда я научилась читать сама, то мама читала мне какой-нибудь текст и останавливалась на интересном месте, говоря: уже поздно, завтра ты сама дочитаешь. А читать я любила.
