скачать книгу бесплатно
Медсёстры полюбили меня далеко не сразу, им всячески хотелось показать своё превосходство, но моё терпение и аккуратность доконали и их, ведь я предупреждаю любые просьбы и делаю всё чётко и быстро. Даже старшая медсестра фрау Марта перестала покрикивать на меня. Ровно в 7 часов около её двери висит чистенький выглаженный халатик. Мне кажется, что теперь она раздосадована тем, что ей не к чему придраться.
Первое время никто не мог поверить, что какая-то учительница из России (я никому не рассказывала о том, что я журналистка и издала свою первую книгу в Москве) сможет справиться с такой тяжёлой работой, да ещё с улыбкой. Впрочем, улыбаться я начала не сразу, первые три месяца я работала как муравей, который попал в чужой муравейник и должен доказать, что он чего-то стоит, иначе новые сородичи его просто сожрут. Но мне удалось не только справляться со всеми маленькими и большими делами, но и научиться получать удовольствие от всякой работы, как бы дурно она ни пахла.
Меня спасли размышления на эту тему: врачи тоже делают грязную работу, ведь они оперируют тяжелобольных – тут и кровь, и экскременты, но профессиональный долг врача – не брезговать человеческим телом, как бы оно ни было отвратительно в моменты рождения, болезни и смерти.
Почему большинство людей уверены в том, что они должны делать только чистую и безопасную работу? А кто будет принимать роды или тушить пожары?
Не скрою, первое время меня выворачивало наизнанку от запаха грязного белья, но я боролась со своей брезгливостью и победила её, мне кажется, что я стала мудрее, ведь мне удалось принять человека всего целиком, а не только его верхнюю часть, что производит мысли и слова. Увы, мы все привязаны к нашему телу, и если оно перестаёт выбрасывать нечистоты, то мы корчимся от боли и забываем о возвышенных рифмах и высоких идеях.
Я нашла в себе силы подружиться не только с симпатичными пожилыми людьми, но и относиться вежливо и сдержанно даже к тем, кто давно выжил из ума и потерял способность к благодарности и к общению. А некоторых из них мне удалось сделать добрее, ибо я сама была к ним терпелива и снисходительна.
Работа в Доме преобразила меня: во-первых, я увидела жизнь совсем с другой стороны, но это не разозлило и не разочаровало, просто мне стало ясно, что возможности человека поистине безграничны, он может приспособиться к любой ситуации. Может быть, именно поэтому люди, что вернулись из сталинских лагерей, сохранили олимпийское спокойствие и продолжали жить как ни в чём не бывало. А у меня всего-навсего работа, а не тюрьма и не лагерь.
* * *
Должна честно признаться: меня спасает Музыка. Какое счастье, что есть магнитофон и можно работать под Моцарта, Гайдна или Чайковского. Предаюсь воспоминаниям, а в это время быстро и ловко подшиваю слишком длинное платье или старательно выглаживаю старинные кружева на скатерти, которую делали мастерицы в начале XX века. Но есть работа и попроще – пришивать пуговицы вручную, но с напёрстком, ведь кители поваров сшиты из очень плотной ткани.
Жаль, но шить на электрической швейной машинке под музыку не удаётся – слишком громко она стрекочет, приходится слушать учебную плёнку с непонятной немецкой речью. И опять я пытаюсь доказать себе, что любая форма деятельности – это всё равно жизнь.
И если какой-нибудь султан праздно лежит под балдахином и его ублажают звуки лютни и голые танцовщицы, а другой человек копает канаву или варит обед на сто человек, то совершенно неизвестно, кто счастливее.
Вы помните миллионера из пьесы Максима Горького «Дети солнца»? Главная героиня полюбила не его, а инженера, который работал в поте лица и мечтал о прекрасной жизни для всех людей, а миллионер в отчаянии покончил с собой. Чем это объяснить? А вот скучно ему было жить на свете, не мог себя по-настоящему занять, увлечь… Вот и получается, что его погубило богатство и праздность, и на этой почве выросли отвратительные сорняки – скука и лень.
В сущности, у любого человека есть выбор: если нет материального, тогда притягивает духовное, а нет духовного, тогда только и остаётся, что подсчитывать ежедневную выручку. Но у материального есть естественный и физический предел, а у духовного – предела нет! Вот и ещё один парадокс: сколько бы ни прочитал книг – истина ускользает, вопросы прибавляются, сколько бы ни думал о загадке бытия, а решить эту задачу даже в наш космический век не под силу самым современным наукам. Итак, духовный процесс бесконечен, а материальный конечен. Вот, например, у великого Крылова он закончился смертью по причине обжорства… А ведь какие замечательные басни он перевёл и записал – здесь уже смешение материальных излишеств с духовными шедеврами…
И всё-таки неудобно спать на кровати в километр и не нужен огромный обеденный стол – пространство жизни, даже самой роскошной, ограничено размерами тела: а в спальне невероятной длины не найдёшь любимого мужа, а за километровым столом будешь чувствовать себя одиноко и не разглядишь своих прекрасных гостей. Да, не нужно человеку больше того, что может увидеть глаз и осязать рука, а самая страшная пытка ничегонеделания гораздо страшнее самой непосильной работы. Наверно, лишь тратя энергию, борясь с видимыми и невидимыми врагами, даже содрогаясь от отвращения или возмущаясь и мучаясь, мы и живём в полную силу…
* * *
Именно здесь, в этом подвале, я поняла, что нормальная и светлая усталость приходит только после усилий тела и духа. Вот откуда берётся эта странная внезапная радость, которую испытывает человек, который потерял всё: город, в котором родился и вырос, друзей, интересную работу и даже завистливых врагов. И вдруг ты будто свалился с небес и узнал, что делается на земле. Да это настоящее приключение, над которым могли бы смеяться или плакать зрители, если бы присутствовали в зале на представлении пьесы, которую придумала за автора сама жизнь. Итак, ценность того, что имел, понимаешь только тогда, когда теряешь привычный распорядок удовольствий и забот. И здесь я открываю для себя первый закон оптимиста:
Любая новизна – подарок!
В чём бы это ни проявлялось – в богатстве или бедности, в здоровье или болезни, все перемены требуют от участника событий новых решений, борьбы с самим собой или новыми обстоятельствами. Вы помните одну удивительную историю о человеке, которому врачи предсказали скорую смерть, а он вместо того, чтобы тихо и безрадостно умирать в собственной постели, отправился в путешествие на корабле, и оказалось, что врачи ошиблись лет на 20! Может быть, именно новизна была главным лекарством от самой страшной болезни, просто сами врачи не знали об этом…
Итак, я продолжаю рассуждать на эту тему. Кстати, почему актёры живут довольно долго, может быть, потому что они имеют возможность часто менять свои роли? Значит, человек, который может «организовать» себе нечто совершенно неожиданное, и есть самый богатый и самый счастливый человек в мире.
* * *
Итак, из научного зала № 3 библиотеки имени вождя я оказалась в подвале с грязным бельём, однако я остаюсь любознательной личностью, и у меня есть пространство, где я царю безраздельно – мои главные апартаменты. Я стою у гладильной доски и могу смотреть в окна, что выходят во двор, там прогуливаются обитатели нашего Дома и полицейские с собаками – охрана от террористов, ведь Дом принадлежит Еврейской общине.
Здесь я решаю судьбу вещей. Мои милые беспомощные платья и блузки, штаны и подштаники, ночные рубашки… Они взывают ко мне о помощи. Грубые равнодушные машины сдирают с них пуговицы, рвут, иногда просто разрывают в клочья, а я пытаюсь вернуть их к жизни. Если бы вещи умели говорить, они, наверно, просили бы меня: «Выпусти нас из подвала, позволь явиться к людям! Мы так хотим, чтобы нас носили! Нам вовсе не нравится лежать тут на полках без всякого движения, ведь наше назначение – охранять людей от холода и даже придавать их телам изящество и привлекательность».
О, если бы все мыслимые и немыслимые просьбы выполнялись. Как было бы здорово, если бы мы могли услышать непроизносимое. Однако я не устаю удивляться: какие странные метаморфозы происходят с платьями и юбками! Вот я держу скомканную цветную тряпку и поначалу не могу понять, что это такое. Но когда начинаю выглаживать замысловатые узоры, оказывается, в умелых руках (разумеется, это мои руки) этот кусок материи превращается в халат непривычного фасона из экзотической страны, смотрю на марку – Индонезия! А ведь это чудо можно было попросту выкинуть – приняв оригинальный орнамент за грязные несмываемые пятна… Разве не чудо – увидеть красоту там, где её никто не заметил! «Сколько причудливого гибнет на свалке истории, – думаю я, – только потому, что кому-то было лень посмотреть внимательно на вещь или на человека?!»
Как мне нравятся чудеса портновского искусства! Мне удаётся находить среди старого обшарпанного тряпья маленькие шедевры человеческой фантазии и трудолюбия – просто упиваюсь неожиданным сочетанием цветов и формой рисунка и чувствую себя охотником за прекрасным, даже если иду по улице и выхватываю внимательным взглядом нечто, потерянное случайным прохожим.
Музейное воспитание сыграло свою роль: люблю всё старинное, добротное, сделанное век назад не машиной, а руками неведомого мастера или мастерицы, которых подгоняло то же чувство прекрасного…
* * *
Когда в потоке вещей из дальних стран или от родственников наших постояльцев мне попадается модная одежда, которая никак не подходит нашим старичкам, я стараюсь отдать её молодым девчонкам, что работают в нашей столовой, и получаю истинное удовольствие от того, как они самозабвенно крутятся перед зеркалом, а потом убегают счастливые с пиджаком или юбкой из моего подвала.
Почему-то я совершенно не завидую их молодости, а ведь многие из них ужасно хорошенькие, стройные и тоненькие, но всем им не хватает уверенности в себе, жизненного опыта, и почти все они зациклены на своих «тяжких» проблемах, маленьких ежедневных событиях, а я слушаю их взволнованный шёпот и улыбаюсь.
– Фрау Марта сказала, что суп сегодня был невкусный, ты представляешь? А фрау Эстер принесла диабетику огромный кусок торта, от которого ему стало плохо! Но ей почему-то всё сходит с рук! А меня, наверно, скоро выгонят, ты помнишь, как на меня посмотрела утром фрау Кристина? – говорит Валюша, самая молодая в нашем Доме.
Совсем недавно она училась в университете, собиралась стать программистом, но вся семья решила уехать из России – мама с сестрой в Израиль, а она с мужем в Вену, надеялись на помощь родственников, но дядя мужа наотрез отказался помогать – устраивайтесь, как знаете. Но разве это трагедия – быть молодыми и самим пробиваться в жизни? Я каждый раз пытаюсь им напомнить, что в 25 лет ничего нестрашно, ведь главное достояние – это время, а значит, всё ещё можно успеть. Главное – не впадать в уныние, не отчаиваться – нужно действовать, на то и пословица есть: «Под лежачий камень вода не течёт!» И в который раз я повторяю: всё будет хорошо, всё в вашей жизни будет просто замечательно – как будто в моём подвале происходят занятия психотерапией…
Свои беседы я веду между глажкой и беготнёй в душную вашерайку под гул постоянно работающих стиральных и сушильных машин – кругом висит бельё, и только слив для воды связывает этот ад с внешним миром… Но весь этот антураж нам не мешает, и я вижу, как светлеют лица у моих молодых товарок, мои слова, пусть ненадолго, но подбодрили их, растерянных и напуганных соотечественников, которые ехали на Запад в надежде на лёгкую и беззаботную жизнь…
Девчонки уходят, надо приниматься за груду халатов для медсестёр, иногда набирается штук 20. Предпочитаю работать быстро, соревнуюсь сама с собой. Вчера гладила халат за восемь минут, а сегодня за шесть. Если постараться, то можно довести это время до рекорда – 5 минут!
«Нет предела совершенству и скорости», – думаю я и смеюсь над собой. А вдруг кому-нибудь придёт в голову организовать конкурс гладильщиц, вот тогда и посмотрим, кто кого!
Кто бы мог подумать, что мамино воспитание мне так пригодилось в трудную минуту, вот когда я оценила её твёрдый характер, ведь это она научила меня шить и долго приучала к любому труду, причём всегда говорила, что даже самую грязную работу надо делать с удовольствием. А потом я прочитала у Станиславского его знаменитую формулу: надо сделать трудное лёгким, а лёгкое – приятным… Итак, я работаю по Станиславскому!
И всё-таки гладить стоя, даже под музыку, – довольно утомительное занятие; как бы ни были прекрасны ночные рубашки и юбки для старичков, наступает состояние, когда хочется присесть на краешек стула и открыть книжку, которую я читаю в дороге, но не тут-то было… В тот момент, когда я, будто маленький воришка, пытаюсь прочесть хотя бы одну строчку, с шумом распахивается дверь и в мой подвал врывается одна из моих начальниц – неутомимая фрау Эстер. В ней клокочет удивительная энергия бессмысленного движения: она бегает по дому целый день, как человек, который не знает, зачем и куда он бежит, но не может остановиться.
Топот её ножек разносится повсюду, и это в какой-то степени спасает зазевавшихся старушек, которые прячутся от неё в свои комнаты, а сотрудники быстро тушат сигареты и демонстрируют удивительную прилежность в вытирании пыли, спасении цветов от засухи и сопровождении избранных постояльцев в клубное помещение, но только тех, кто не может запомнить туда дорогу…
Худенькая женщина маленького роста, неопределённого возраста (маленькая собачка до старости щенок), она очень гордится своей должностью «Hausfrau» и очень хочет, чтобы её почитали и высоко ценили. Однако все её старания (очень для меня странные – бесконечные жалобы начальству, слежка и омерзительная клевета) привели к тому, что младший персонал её ненавидит и боится, а все остальные просто потешаются над ней или не замечают вовсе.
А ведь живи она несколько веков назад в Испании или во времена сталинизма в России, отправила бы на тот свет не один десяток людей. И откуда берутся такие странные люди? Скорее всего, это одна из форм социальной адаптации личности слабой и бездарной, это её борьба за выживание, попытка дотянуться или встать выше остальных людей, до которых невозможно достать ни умом, ни другими способностями, которых попросту нет…
В нашем доме из-за её наветов выгнали с работы троих, меня она чуть не довела до психушки – а ведь я, как вы уже заметили, не робкого десятка, но от её придирок мои нервы настолько разладились, что я вскакивала часто среди ночи и продолжала дискуссию с достопочтимой фрау Эстер…
Нет ничего более фальшивого, чем её голосок и улыбка! Могу себе представить, что она была бы идеальным персонажем в комедии Мольера со своими лицемерными поцелуями, которыми она пыталась одарить меня в начале нашего недолгого знакомства… А когда я надоедала своим коллегам рассказами о её тихих пакостях, мне никто не верил, понадобилось полгода, чтобы девочки из столовой, медсёстры и повара наконец разобрались, кто есть кто.
Даже наша директриса – и та очень долго жалела «бедную вдову», которая рыдала и жаловалась на жестоких ужасных сотрудников Дома, среди которых я занимала не последнее место…
* * *
Итак, моя старая жизнь слетела с меня как пожухлая листва с деревьев – для того чтобы не погибнуть, а за долгую зиму подготовиться к новому цветению. На смену прежним мечтам пришли новые, а значит, жизнь не остановилась, а продолжается, и никто не знает, что ждёт меня и мою семью в будущем.
Разве я буду брать пример с неисправимого пессимиста? Даже если он король, то трон ему кажется слишком жёстким, а придворные – глупыми и ленивыми дураками. Оптимист вроде меня счастлив, если вовремя поспел на трамвай, если он или она в состоянии заметить, что небо вдали голубеет и постепенно раздаётся розовым светом, и вдруг – как чудо – в утренней дымке проступают очертания готического собора, и есть пять минут для созерцания прекрасного, если… Вот и родился ещё один закон оптимиста:
Никогда не терять интерес к происходящему!
Но без парадокса так было бы скучно жить на свете, так вот, признаюсь, что никогда ещё чтение самых замечательных книг и размышления на самые интересные темы не давали мне такой простой радости, как выстиранная и выглаженная мной рубашка, аккуратно сложенная в пакет, и благодарный человек, который собирается её надеть.
Никогда не думала, что так важно ощутить сиюминутную полезность своего труда и увидеть результат, но не опосредовано – где-нибудь в отдалённом будущем, когда кто-то прочтёт твой рассказ, или статью, или книгу, которую ты наконец напишешь и издашь, которую, скорее всего, никто и не заметит вовсе, но ты всё-таки надеешься, что этот кто-то улыбнётся или задумается.
Но ты никогда не увидишь этого человека, потому что письма в редакцию чаще всего пишут люди, которые хотят только критиковать, а часто это ханжи или завистники, которые начнут придираться к одной-единственной неудачной фразе в твоих излияниях и не заметят в ней ни ума, ни таланта… А ты будешь тихо мечтать о неведомом читателе, который разделит твоё одиночество…
* * *
Однако нынче мои зрители – безгласные вещи. Они покорно лежат стопками разных цветов, а у меня очень мало времени, чтобы оказать им достойное внимание. Для меня это всего лишь ПОТОК вещей. Разбираю новую порцию подарков от богатых родственников и беру в руки хорошенькое платье в горошек, вижу маленький разрыв по шву. Сразу вопрос: выбросить или зашить? Нас вечно окружают гамлетовские сомнения! А работы всего на пять минут, вот только сегодня срочно нужны тряпки на кухню, а платьев здесь хватает, к тому же пришлось бы менять нитку в швейной машинке, а ещё столько неотложных дел… вот и летит это совсем «юное» платье в пакет погибших вещей. Скоро я его безжалостно искромсаю большими ножницами на тряпки: в рубашках я избавляюсь от воротничков и манжет, а платья режу на правильные квадраты.
Попав на кухню (судьба бывшего текстильного шедевра), он прикоснётся последний раз к разделочному столу и впитает запахи и остатки продуктов, из которых готовят еду, а потом его швырнут в мусорное ведро. Вот так же КТО-ТО владеет моей судьбой и решает, куда пустить моё Существование на этой планете – бросить в тряпки или вернуть к нормальной жизни среди людей. Есть ли надежда, что этот КТО-ТО будет в хорошем расположении духа и у него будет время, чтобы разглядеть мои трудолюбие и упорство?! Впрочем, я опять замечталась, а на кухне нетерпеливая Мария ждёт стопку бывших вещей.
* * *
Три раза в неделю в моём подвале аврал – прибывают вагоны с чистым бельём. Это, конечно, не железнодорожные вагоны, а алюминиевые тележки-стойки на колёсиках, доверху набитые простынями, пододеяльниками, рубашками, преимущественно ночными, и всем тем, что необходимо нашим старичкам и ночью, и днём.
Я деловито смазываю руки кремом, надеваю белые нитяные перчатки и, как заправский хирург, принимаюсь за работу. Прежде всего, надо всё разложить по местам: пижамы и халаты, рубашки и свитера, платья и блузки, горы полотенец: махровые, кухонные и банные и эти бесконечные маленькие квадратики, которые почему-то заменяют австрийцам русскую мочалку.
Один вагон надо отобрать для старичков на первом этаже, ещё один – для лежачих на втором, здесь в пользовании только ночные рубашки для тех, кто уже не может самостоятельно двигаться. Их кормят, моют, выводят на короткую прогулку, но это уже не жизнь, а всего лишь доживание – старческое слабоумие и полная беспомощность. И дело вовсе не в возрасте – среди самостоятельных постояльцев есть дамы и за 90! А здоровым можно быть и в 94 года!
Возраст жителей нашего Дома колеблется от 80 до 103, а наша ветеранша, фрау Виммер, в свои 103 года сама приходит на завтрак в столовую, чистоплотна и опрятна, но самое удивительное – она сохранила неизменную доброжелательность в общении с персоналом и соседями. Это качество у старичков после 88 лет встречается крайне редко. Чаще всего пожилые люди подозрительны и агрессивны и напоминают одичавших человекообразных обезьян. Иногда в столовой возникают даже стихийные потасовки по самому незначительному поводу. Но люди культурные, интеллигентные сохраняют здравый ум, несмотря ни на что. Вот, например, фрау доктор Хаббер. Ей всего-навсего 92 года, а она живо интересуется всем, что происходит в мире, читает газеты, обсуждает политические и научные новости, пишет письма в разные концы света своим бывшим коллегам и проявляет интерес даже к молоденьким официанткам, которые обслуживают её в столовой. Услышав, что я неплохо играю на фортепиано, она даже пыталась найти мне учеников, чем растрогала меня до слёз.
Однако большая часть пожилых людей всё время погружены «в себя» и ничего и никого не замечают вокруг. Их мир постепенно сужается до размеров их собственного тела, я называю это явление «старческим солипсизмом» – весь мир во мне самом. Но из каждого правила, к счастью, есть исключения. В нашем стариковском пансионе оно тоже есть – это достопочтимая фрау Бучер. Ей немногим больше 90, но она старательно молодится и говорит, что ей только 88 лет. Наверно, ей очень нравится эта цифра, ведь на морском языке это означает что-то вроде большой удачи – две «бесконечности», перевёрнутые на 90 градусов. Но что меня более всего в ней восхищает, так это её ненавязчивая элегантность: она всегда аккуратно причёсана и активно пользуется косметикой, и, что удивительно, румяна ей идут и не кажутся неуместными. Но главное её достоинство – обаяние, которое буквально обволакивает собеседника, при этом сознательная ирония к себе самой и к своему возрасту.
Если фрау Бучер обращается к вам с какой-нибудь просьбой, она непременно подчеркнёт, что, поскольку она «мишугин» (на иврите это означает не совсем нормальный человек), то просит очень и очень сделать то-то и то-то. Она кокетлива и мила настолько, что так и хочется поцеловать её в надушенную щёчку. Если приходится столкнуться с фрау Бучер на каком-нибудь перекрёстке в коридорах нашего Дома, то, как бы ни спешила, а услышишь «фрейлин» или «паненка», обязательно остановишься и поговоришь с ней о каких-нибудь пустяках, и чувствуешь себя бездомной кошкой, которую вдруг приласкали да ещё дали кусочек чего-то очень вкусного.
Увы, ещё одно распоряжение нашей директрисы гласит: «Персоналу запрещается разговаривать с постояльцами Дома». Наше начальство пресекает в корне тёплые и доверительные отношения стариков с теми, кто их обслуживает. Я долго не могла понять – почему; оказалось, что таким образом ведётся борьба с получением чаевых… Наши дамочки из кабинетов не могут себе представить, что кто-то будет разговаривать со стариками совершенно бесплатно. Однако мне и другим моим коллегам чаще всего приходится быть бескорыстными собеседниками. Но никто об этом не жалеет, а администрации и в голову не приходит, что мы, эмигранты-сотрудники, так же нуждаемся в человеческом внимании, как и наши брошенные родственниками старики, они одиноки в силу своего возраста, а мы с трудом адаптируемся в чужой стране и тоже одиноки по-своему.
Но, к счастью, наша работа не даёт нам скучать, а фрау Бучер всегда находит для себя занятие по душе: если она одна в своей уютной комнате, то непременно кушает конфетки или шоколад, что вовсе не лишает её аппетита за обедом. Если хорошая погода, она прогуливается в нашем маленьком саду и с радостью вступает в беседу с каждым, кто выказывает хоть малейшее желание обратить на неё внимание.
Всё это я наблюдаю, стоя у гладильной доски перед продолговатым окошком, что выходит во двор. Да если бы в нашем Доме жили ещё несколько таких милых пожилых дам, то наша работа показалась бы нам праздником, но фрау Бучер – единственная в своём роде. Вот ещё одна черта её характера: она никогда ни на кого не злится, наверно, потому, что она совершенно довольна собой и прожитой жизнью. Она с упоением вспоминает свою молодость, брак с красивым и умным дипломатом, его портрет красуется на видном месте в её комнате. С мужем она поездила по свету. В заграничном паспорте, который она мне гордо показала, стоят визы всех европейских стран. В Париже она жила несколько лет, и я пытаюсь вспомнить несколько фраз из забытого французского, который учила в университете.
Мы часто обмениваемся с фрау Бучер традиционными вопросами: «Комман та ли ву?» (Как идут дела?). Увы, молодая красивая женщина осталась только на фотографиях – бал в каком-то дворце, приём в посольстве Швеции, необыкновенные наряды, красавец-муж рядом во фраке… Какая-то нереальная жизнь проходит передо мной на этих старинных фотографиях, и фрау Бучер, улыбаясь, говорит: «Да, я была любима!» Глядя на неё, я думаю, что если ей удаётся даже в свои 90 лет привлекать людей, то что же творилось в дни её молодости? Она горда прожитой жизнью и без горечи и печали смотрит в окно, она знала много солнечных дней в своей жизни.
Но однажды я узнала от медсестры, которая делает фрау Бучер регулярно уколы, что после внезапной смерти мужа ей пришлось уехать в Австралию к родственникам, и там она работала продавщицей апельсинов! Чуть ли не 20 лет! Это меня так поразило, что я не могла прийти в себя от этой новости, ведь фрау Бучер держится как настоящая герцогиня. Неужели можно сохранить внутренний аристократизм и быть продавщицей апельсинов?
В сознании бывшего советского человека торговля ассоциируется с толпой, грубостью, хамством… Не огрубеть, не возненавидеть людей за то, что тебе приходится их обслуживать, – разве это не чудо? Кроме того, человеческая память очень хитро сохраняет в сознании то, что приятно вспоминать, и напрочь стирает то, что хочется забыть.
Наверно, с фрау Бучер именно это и произошло: она вычеркнула из своей памяти какие-то 20 лет жизни и вспоминает только приёмы у английской королевы, путешествия и красивые отели в столицах Европы. Точно так же она относится и к своей старости – она её просто не замечает, а продолжает радоваться жизни и сейчас, когда её тело согнуто и одно плечо возвышается над другим, но она так умильно вскидывает на вас глаза, что вы не видите недостатков её фигуры, а непременно ласково дотронетесь до её плеча и постараетесь помочь продефилировать к своему месту в столовой…
* * *
Неделя проходит на удивление быстро: не успела оглянуться – вот и утро пятницы. В этот день все разговоры отменяются, никаких анекдотов на кухне, надо приготовить всё для старичков впрок на два дня вперёд, значит, пятница – самый трудный день недели, ведь нагрузка увеличивается в три раза. Но зато с каждым часом ты приближаешься к заветному времени свободы…
Итак, что нужно для всего Дома. Я не надеюсь на свою память и держу перед глазами целый список дел: кухня – спецодежда для рабочих, халаты для поварих, кители для мужчин, комбинезоны для рабочих, на спецовке у шеф-повара откипятились все застежки, а машина-пришивалка не работает – придётся срочно искать пуговицы и пришивать вручную. Рабочий Гриша умолял найти ему свитер, медсестра Нора потеряла свои халаты, нет ни чистых, ни грязных – вот и выходи из положения как знаешь. Таких маленьких и больших дел набирается целая куча, но ещё предстоит разобрать сотни две полотенец, простынь и платьев для здоровых и больных старичков.
Часам к трём моя битва с горами белья заканчивается, они разложены аккуратными стопками, и скоро за ними придут рабочие. Наконец можно вздохнуть спокойно – всё поглажено, пришито и отправлено в тележках по назначению.
Вдруг – звонок, будто мне звонят с капитанского мостика в машинное отделение нашего огромного стариковского корабля и просят прибавить тяги… «Неужели что-то забыла?» – спрашиваю я и понимаю, что действительно забыла про носки и чулки…
«Поняла, всё будет сделано, скоро отправлю», – уверенно говорю я. Придётся обойтись сегодня без чашки кофе…
Вот он – огромный мешок, набитый чистыми, но совершенно перепутанными носками и чулками всех мастей и размеров. Для начала операции освобождаю огромный продолговатый стол – метра три в длину и полтора в ширину, это моя палитра, разноцветные носки и чулки – это мои краски. Вначале я раскладываю всё это богатство аккуратными рядами, ориентируясь на форму и величину, – длинные налево, короткие направо. Носки, разумеется, отдельно, чулки отдельно.
И что же я вижу? Все они самых разных оттенков, разного качества, и нет ни одного похожего друг на друга?! Вдруг где-то мелькнёт красный или чёрный, как диссонанс, как безумное отступление от серой и коричневой безликой нормы. Просто поразительно, что из трёх десятков женских чулок примерно одного цвета – все разных оттенков, все разной формы, и соединить их попарно кажется просто невозможным. А ведь их делали на машинах, причём сотнями, тысячами, а они здесь, на этом столе, вопят о своей индивидуальности, и каждый, как произведение фабричного искусства, совершенно не хочет иметь друг с другом ничего общего.
Так что же удивляться, что люди, которых создаёт его величество Случай или генетический конвейер Природы, так непохожи, так строптивы, так несоразмерны по способностям и характерам и совершенно, совершенно не хотят соединяться в Пары!
Однако эти невесёлые размышления не мешают мне быстро перебирать моих трикотажных героев, и постепенно я всё-таки нахожу для большинства из них сородича, а иногда мне удаётся отыскать пару какому-нибудь совершенно безнадёжному чулку с зеленоватым отливом. При этом я радуюсь так, как будто решила судьбу двух людей, которых разлучила жестокая прачечная… Остальные потерянные одинокие носочки безжалостно отправляются на помойку: кому нужен один носок или чулок? Слава Богу, в нашем Доме все имеют по две ноги.
* * *
Рабочий день пятницы подошёл к концу. На кухне мы дружно желаем друг другу хорошей «вохеенде» и разбегаемся кто куда. Итак, я принимаю душ, переодеваюсь и скоро выйду из моего почти уютного подвала. Сегодня я не буду бродить по центру и заворожённо разглядывать имперскую архитектуру Вены (хотя нормальная «фрау» должна бы спешить домой). О нет, сегодня я могу себе позволить маленький праздник – в Государственной венской Опере дают «Пиковую даму» Чайковского на русском языке, а Германа поёт сам Атлантов. Это событие нельзя пропустить русскому человеку, живущему в Австрии.
Пробираюсь к боковому левому входу в оперу, занимаю очередь на стоячие места. Они хоть и дешёвые, но требуют настоящего мужества от любителей музыки, ведь надо стоять не только во время спектакля, но пару часов в очереди перед кассой… Иначе купишь билет не в партер, а на балкон 3-го яруса, а там увидишь только клочок сцены, да и то шею себе свернёшь от напряжения.
В ожидании дешёвого билета не выдерживаю и усаживаюсь на пол, как это уже сделали весёлые и шумные американские студенты. До кассы остаётся каких-нибудь 20 метров… Через полтора часа я в толпе из 1 50 человек в партере венской оперы, здесь настоящий раёк, хоть и очень тесный. Туристы чинно становятся в ряд, опираясь на удобные перила по периметру этой уютной ниши, которая примыкает к самым дорогим рядам настоящего партера, где сидят в удобных креслах богатые туристы, «партер» в венской опере называется почему-то «паркет».
Мы стоим тесно, в то же время сохраняем дистанцию: американцы, французы, англичане, русские – всех возрастов и цветов кожи, большинство из нас совершенно не в театральной одежде… но все мы в эти минуты счастливы – мы в Венской опере!
Вспоминаю определение счастья английского писателя Торнторда Уайлдера: «Счастье – это то, что отвоёвано у страдания, всё остальное называется обыкновенными житейскими благами…»
Прощание в сентябре
В толпе, усиленно работая локтями, меня отталкивает женщина и пробирается к выходу. Я снисходительно улыбаюсь и думаю: «Она полагает, что обогнала меня. На самом деле я вовсе могу не двигаться и буду на сотню-другую лет впереди. Просто она работает локтями, а я головой…
Из дневника
– Ох, уж эта самостоятельность, – сказала мать, когда Женя уверенно заявила: «Поеду на озеро Селигер, уже деньги за отпуск получила. Возьму удочки, буду рыбу ловить, а если тепло будет, то и купаться можно».
– Одна едешь? – глядя исподлобья, задала мать самый волнующий вопрос.
– Одна.
– А почему не с Игорем?
– Мама, я же говорила, что ничего у нас с ним не было и не будет, понимаешь?
– Нет, не понимаю. Он ходит ко мне чуть ли не каждый день. Все часы в доме перечинил, даже стиральную машину исправил! Я к нему привыкла: всегда вежливый, уважительный. У него и квартира двухкомнатная, и работа хорошая. Парень он трудолюбивый и тебя любит. Ну чего тебе надо?
– Мне с ним скучно, мама. Этот человек не моего уровня, и я его не люблю. Он меня попросту не волнует!
– Вот уж причина! А то от любви много проку. Ты уже вышла замуж по любви. И что? Сын растёт, а мужа нет.
А тебе не восемнадцать! Мы с отцом не вечные, как ты будешь жить?
– Мама, ты опять, – сказала Женька и подумала, как её тошнит от циничного расчёта – стиральную машину починил и получай взамен мою дочь. «Как же дёшево я стою в глазах матери!»
Женька продолжала «витать в облаках». Не вернул на землю даже неудачный брак. Она постаралась не заметить того, что с ней произошло. Главное – она осталась жива и здорова, а ведь могла попасть в психушку – шутка ли, три года прожить в одной комнате с неуправляемым типом!
После развода её комната с роялем показалась ей раем, и она сказала себе: «Теперь я свободна!»
Жизнь представлялась Женьке бесконечным путешествием. Она просыпалась утром, замирая от волшебства прочитанной вчера книги, и словно пускалась в новую страну, не видя, не замечая вокруг себя почти ничего.
После короткой эпопеи – поступления в студию МХАТ (из 10 тысяч девчонок её отобрали на третий тур, но здесь ей сказали: приходите на будущий год, а в этом году у нас всё договорено), надо было пережить этот провал, хотя скорее – стечение обстоятельств, ведь Женька попала во второй поток, когда основные кандидатки были приняты, оставалось всего два места!
Чтобы успокоиться и не сойти с ума от обиды, она отвлеклась от театра и быстро поступила на философский в МГУ: два месяца занималась каждый день по 12 часов в исторической библиотеке, никто не заставлял, никто не понукал – благо с медалью нужно было сдать только один экзамен.
История философии стала любимым предметом: читала трактаты Гесиода и Марка Аврелия, размышляла над диалогами Платона, восхищалась Сократом, воистину её захватила игра Ума великих мужчин. Они обдумывали мир, они задавали друг другу вопросы, на которые до сих пор ни у кого нет ответа.
