скачать книгу бесплатно
– Господи, и я это целовал, Господи-и… То-то я сразу почуял – мертвечиной пахнет…
Я встала с кровати – и он задохнулся от ужаса.
– Нравится цвет кожи? – горделиво спросила я. – Готичненько, не находишь?
– Какой кошм… – начал он, но тут же спохватился. – Алёнка, ну не при жене, не при ней, она ж только спит, хоть и нетрезвая, а вдруг проснется?
Дрожащей рукой он впился в руку Ларисы, выставил ее перед собой, словно это могло меня остановить. Я коснулась ее, ощутила знакомый могильный холод и равнодушно произнесла:
– Она уже мертва, и ей совершенно без разницы.
Он мгновенно отбросил безжизненную кисть, вытер руку об ковер и внезапно как-то криво улыбнулся.
– Алёна, ты похудела, стала такой утонченной, просто красавица.
– Правда? – подняла я бровь, вспоминая, что после того, как он меня бросил, я забыла про еду. Олеська ходила ко мне и насильно кормила обедами, чтобы я не умерла с голоду. Напрасна была ее забота, я все равно без Андрея не выжила.
– Алёночка, котеночек ты мой, – вдруг горячо заговорил он, клацая зубами от ужаса. – Я ж тебя одну любил, как ты не поймешь? На Лариске мне пришлось жениться в интересах семьи, у нее папаша из Газпрома. Но я же тебя бы не бросил. Да ты сама посмотри – ну как ты можешь с ней сравниться? К тому же мне никогда брюнетки не нравились.
Я внимательно посмотрела на девочку, которую я только что убила. Высокая, с потрясающей фигурой и силиконовой грудью, тонкие черты лица, темные волосы до плеч. Молоденькая, лет восемнадцать, совсем ребенок.
– Конечно я лучше, – самодовольно тряхнула я золотистыми локонами.
– А я тебе про что? – обрадовался он, решив, что его тактика опять возымела успех. – Алёночка, ты беги обратно, рассвет уж скоро, а уж я позабочусь, чтобы и семья твоя ни в чем не нуждалась, и на могилку к тебе буду ходить каждый день…
– Светке так, значит, секс, а мне так – визиты на могилку…, – задумчиво посмотрела я на него.
– Какая Светка? – прошептал он, взглянул мне в глаза и понял, что я все знаю…
– Козленочек мой, я уйду, – ласково шепнула я, – Только для начала займись со мной любовью. Ты же помнишь, как нам было хорошо, а, милый?
Я надвигалась на него, он весьма шустро отползал в сторону, в ужасе глядя на мертвое синевато-серое тело, которое его когда-то так восхищало.
– Ну куда же ты? – снисходительно шептала я. – Ты ж одну меня любишь… Наврал, что ли?
– А? Нет, что ты, – лепетал он. – Я понимаю, что такой шикарный шанс снова увидеть тебя и восхититься твоей красотой… Просто я слегка растерян и не в форме, давай ты завтра придешь, а? Или лучше через месяцок?
Он с разбега врезался в стену спиной, затравленно оглянулся по сторонам – бежать было некуда.
– Козленочек мой, я тебя люблю, – нежно шепнула я и страстно его поцеловала.
Его выгнуло от прикосновения мертвых губ, словно в судороге, он попытался закричать, сбросить меня, избавиться, только я вцепилась в него, словно клещ. Проникла в него, разливая могильный холод, и вскоре он обмяк и затих. Глубокий обморок, только и всего. Убивать этого подонка – слишком слабое наказание. Нет, пусть живет, и как можно дольше. А уж я позабочусь, чтобы он никогда не забыл ту, что умерла из-за него.
– Я буду тебя навещать, милый, – шепнула я и не удержалась, царапнула острым когтем кожу, вскрывая его, словно тетрапак с законсервированным соком. Лизнула, с восторгом ощущая, как перетекла в меня капелька настоящей жизни. Я не потеряла голову, я отпила совсем немного Андрея, только чтобы потекла в моих венах тонкая струйка крови, только чтобы чуть – чуть согреться.
А потом я тщательно зализала рану и направилась в ванную. С наслаждением приняла душ, сделала макияж и немного помародерничала, скидав в пластиковый пакет зеркало, расческу, духи и косметику. А что делать? Сестра у меня хоть и умная, а не сообразила, что не могу я появляться в обществе с синей покойницкой кожей и соответствующим запахом.
Уже перед уходом я обернулась, посмотрела на любимого и злорадно улыбнулась: он был совершенно седой.
Ночь удалась.
Глава вторая
«Незваный гость хуже
татарина»
Памятка начинающим покойникам
Мне и после смерти снились сны…
Мамочка, любимая мамочка, горько рыдала над моим телом, гладила по волосам и шептала: «Алёнушка, ты ведь такая молодая, жить да жить бы еще. Все бы отдала за то, чтобы ты не умерла».
Я хотела улыбнуться, обнять ее и утешить, но тело мне не повиновалось. Олеська с заплаканными глазами возложила мне на голову венок из ромашек с крупными лепестками цвета утренней зари, и краска с них кровавыми струями потекла по моим щекам.
«Она плачет», – изумленно ахнула сестра и принялась меня трясти за плечи. Вместе с матерью они умоляли меня проснуться, не рвать им сердце, и я, не выдержав их рыданий, наконец открыла глаза. Могильные черви усердно грызли крепкую сосновую доску моего гроба, и это был единственный звук.
«Приснятся же кошмары с вечера пораньше», – облегченно подумала я, со вкусом потянулась и встала. Лунный луч резанул по глазам, я поспешно прикрыла их и села на лавочку. Огляделась.
Одним венком на могиле стало больше. На фарфоровой тарелочке лежали дорогие конфеты и пара яичек. А рядом с ними сидел старый облезлый медвежонок.
В детстве мы увидели его с Олеськой в «Детском мире», и обе ахнули от восторга – он был ужасно милым и умел танцевать. Я первая успела его выпросить у матери, и Олеське оставалось лишь страдать от жесточайшей зависти – делиться игрушкой я совершенно не намеревалась.
А потом сестра заболела воспалением легких, металась в жару и однажды я подслушала разговор матери с врачами. По всему выходило, что Олеська не жилец.
И я рассудила: медвежонка мне мать еще купит, а новую Олеську – вряд ли. Вот тогда я и подарила медвежонка ей, чтобы она не вздумала помирать.
Сестра от жадности тут же выздоровела. К медвежонку она меня все детство даже близко не подпускала – играла с ним одна.
И вот теперь эта игрушка – у меня на могиле, словно привет от живой сестры к мертвой. Лучше всяких слов она сказала мне, что любит меня и отчаянно страдает в разлуке. Я задумчиво развернула фантик, надкусила конфету, старательно прожевала и выплюнула. Опилки опилками, а ведь я так любила «Ферре Роше»!
Итак, еда живых мне отныне явно не по вкусу. Я покачала головой, походила кругами около могилы, разминая затекшие мышцы и одновременно раздумывая. Значит, Олеська и мамочка и правда были сегодня здесь, они и правда плакали обо мне. Проснуться днем я не могла, но я их услышала.
Медвежонок был шершавым наощупь, мертвые пальцы больше не могли оценить мягкость пыльного плюша. Я не знала – хранит ли он еще тепло солнца или уже пропитался лунным холодом? Но я точно была уверена в одном: я не одна. У меня есть семья, которая скорбит по мне. Ушли в прошлое обиды перед лицом смерти, забыты все распри, и у родных осталось только понимание, что меня больше нет. И что это уже не исправить.
Прижав медвежонка к мертвому сердцу, я пошла домой. Давалось это с некоторым трудом, ибо мной овладела какая-то слабость. Она словно обратила мои мышцы в дрожащее желе, перед глазами все плыло. К счастью, до маминого дома было всего-то две остановки. Где-то через час я добрела до старой панельной пятиэтажки, набрала код у подъездной двери и вошла внутрь.
На втором этаже я тяжело привалилась к косяку и нажала на звонок. Неуверенные шаги, и наконец послышался приглушенный Олеськин голос:
– Кто там?
– Свои, – прошептала я.
Щелкнули замки, скрипнула дверь, и я устало улыбнулась:
– Ну здравствуй, сестра.
Глаза Олеськи расширились, она как-то странно забулькала, словно пытаясь что-то проговорить.
– Я тоже по тебе скучала, – застенчиво призналась я и протянула ей медвежонка.
Она машинально потянулась за ним, взгляд ее упал на мою руку, синюшно-бледную, которая не могла принадлежать живому человеку, и сестра отшатнулась. Я ободряюще сказала:
– Все в порядке, Олеся. Я умерла, но по ночам я вполне могу приходить к вам. Буду жить с тобой в одной комнате, и не надо больше вам по мне слезы лить. Видишь, как все здорово получилось?
Шагнув, я приблизилась к ней и чмокнула в щечку. Сестренка булькнула напоследок и свалилась в обморок.
«От радости», – умиленно подумала я, закрыла за собой дверь и прошла на кухню. Щелкнула кнопкой чайника, достала лимон из холодильника, насыпала в кружку пять ложек сахара. Странно – конфеты я есть не могу, а горячий чай меня бодрит и согревает.
– Кто там? – послышался усталый голос из дальней комнаты.
– Мам, это я, идем чай пить, – позвала я.
Разлила в три кружки заварку, налила кипяток и с наслаждением приложилась к своей чашечке.
Мать заворочалась в своей комнате, что-то бормоча. Я слышала, как она накидывает халат, слышала, как сунула босые ноги в тапочки и пошла в кухню.
– Доченька, ну что тебе не спится ночами, – ворчала она, идя по коридору. Я пила чай и улыбалась – сейчас она зайдет в кухню, а тут вместо Олеськи – навеки потерянная Алёна. Слегка испугается, конечно, но материнская любовь все равно перевесит.
Она вошла, щурясь от яркого света, кутаясь в темно-зеленый халат от «Victoria's Secret», который я ей подарила незадолго до смерти. Мне понравилось, что она носит мой подарок. Не забывает, значит.
– Здравствуй, мамочка, – улыбнулась я. – Ты только меня не бойся, но это я, Алёна.
Она молча судорожно щипала себя за руку.
– Господи, мне это снится, – наконец убежденно пробормотала она. – Что, доченька, значит, ты за мной пришла? Я следующая уберусь?
– Тьфу-тьфу, да живи до ста лет, – пожелала я.
– Но покойники ведь снятся к смерти.
– Да ничего тебе не снится, – покачала я головой. – Мама, это я, твоя дочь Алёна. Так получилось, что я смогла встать и прийти домой. Ты ведь сегодня плакала на моей могиле, и вот я тут.
Мама дрожащей рукой пошарила в вырезе халата, нащупала простой крестик на суровой нитке и выставила его перед собой. Он засиял нестерпимым светом, хлестнул меня лучами, и я отшатнулась, прикрывая глаза.
– Мама, ты чего делаешь? – отчаянно закричала я. – Убери, скорей это убери!
– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, – выдохнула она, в ужасе глядя то на крестик, то на меня и пятясь из кухни. – Олеська!
На ее вопль никто не отозвался.
Мать кинулась в коридор, что вел к входной двери, еще пару шагов вперед – и будет комната сестры.
– Мамочка, ну неужели ты мне не рада? – неверяще спросила я.
– Олеська! – не своим голосом вопила мама. – Олеська, доченька!
Я подняла бровь.
– Значит, я больше тебе не доченька?
Мама посмотрела на меня темными от смертельного ужаса глазами и закричала:
– Сгинь, бесовское отродье!
– Я твоя дочь! Неужели ты не рада встрече со мной? Теперь ведь тебе не надо оплакивать меня, я могу приходить сюда по ночам, мы будем пить чай, вышивать крестиком и играть в покер!
– Я тебе покажу вышивание, бесовка, – дрожащим голосом сказала мать, все так же отступая к комнате сестры. – Алёна, моя дочь, похоронена, а кто ты – мне неведомо.
И тут она споткнулась об Олеську, упала, и закричала не своим голосом:
– Убила! Убила уже Олесеньку, кровиночку мою!
Кровиночка, очнувшаяся от материнского пинка, со стоном поднялась, увидела меня и потерянно прошептала:
– Ну что за хрень мне снится?
– Иконы неси! – закричала мама.
– Да перестаньте вы цирк устраивать! – в сердцах бросила я. – Пришла к вам, потому что больше некуда, и думала, что вы обрадуетесь моему воскрешению, а тут такие истерики. Мне уйти?
– Да! – закивала головой мать.
– Ты меня правда выгоняешь? – неверяще спросила я. – Мамочка, это ведь я, Алёна, дочь твоя!
– В могиле моя дочь! – зло сказала она. – Сама ее похоронила!
Олеся вышла из своей комнаты и решительно выставила прямо мне в лицо оставшуюся от бабушки икону. Темная, почерневшая, она засияла ярче крестика, причиняя мне дикую боль.
Завизжав, я отшатнулась.
– Отведай освященной иконы! – Олеська, почуяв силу разрисованной дощечки, наступала на меня.
– Да уйду я, уйду, если вы такие злые, – плача от боли, шипела я. – Уйду! Только проход к двери освободи!
Сестра словно и не услышала, загоняя меня обратно в кухню.
– Иди отсюда, тварь, – шипела она.
– Куда? – взвыла я. – Пропусти к двери!
Никогда не думала, что у меня сестра такая дура. Если бы она освободила мне проход, я бы ушла, плюнув ей в рожу напоследок. А так она меня загнала в угол. В прямом смысле. Я забилась около холодильника и смотрела, как Олеська с безумными глазами надвигается прямо на меня. Кожа плавилась от сияния иконы, и бежать было некуда.
– Убери икону, я уйду! – уже не мольба, не плач, а яростный рык вырвался из моих уст. – Уйди, или я за себя не отвечаю!
Она скривилась, размахнулась и я поняла: сейчас икона прилетит мне прямо в лицо. Я не знала, что со мной станет при этом, но выяснять не хотелось. Схватив со стола чайник, я метнула его в сволочную сестру, а сама подскочила к окну, быстро рванула на себя шпингалеты и выпрыгнула из родной квартиры. С подоконника – на козырек перед дверью в подъезд, оттуда – на землю. Вслед мне неслись дружные проклятья моей семьи.
Отряхнувшись, я поковыляла к себе на кладбище, злая до невозможности.
