скачать книгу бесплатно
В голову женщины закралось самое страшное подозрение.
– Петя, да? – тихо спросила она.
Юноша кивнул. Молча. Марина сжала ладонями виски, стиснула зубы от невыносимой боли потери. Наконец она подняла голову, посмотрела в глаза молодому человеку. Тот отвернулся, не выдержав усталого, полного бесконечной тоски взгляда.
В мрачной тишине, опустив голову, Марина Александровна Алексеева вышла из медотсека и пошла по коридору. Ее шаги гулко разносились под низкими сводами.
У тяжелой двери она остановилась, вымученно улыбнулась охраннику.
– Здравствуй! Андрей Савельевич меня ждет?
И, получив утвердительный кивок, несколько раз стукнула, повернула кольцо и вошла.
– Марина, ты соображаешь, что ты натворила?! – с порога вскинулся начальник бункера.
– Андрей, не кричи, голова раскалывается. Меня нехило приложило. Рассказывай, что произошло, – не повышая голоса, ответила заместитель.
– Нет, это ты мне сначала скажи, какого черта без директивы тебя понесло открывать двери кому попало?! Ты думаешь, вообще, что ты делаешь, ты соображаешь?! – кричал мужчина.
Андрей Савельевич Паценков, один из молодых ученых-политологов, спасся тогда вместе со всеми и был одним из немногих в бункере, кто помнил прежнюю жизнь. И именно его умирающий Григорий Николаевич Кошкин назначил своим преемником, повелев Марине ни на шаг не отходить от нового лидера подземного мирка. Держал ли Андрей власть? Едва ли. Алексеева знала о жизни бункера, будучи приближенной к начальству, не в пример больше. И решала главные вопросы его жизнедеятельности: снабжение продуктами и вылазки на поверхность. Номинальная власть была в руках мужчины, он же поддерживал безопасность и порядок в тесном убежище. Все же в искаженном мире доверием пользовались мужчины, защитники и добытчики. Именно поэтому в завещании Кошкин указал Андрея, понимая, что он будет лишь символом, гарантом спокойствия и стабильности. Но при нем серым кардиналом правила Марина. И ослушаться ее приказа было намного страшнее, чем попасть под горячую руку Паценкова. От разгневанного Савельича могла спасти заместитель Алексеева, от самой же Марины Александровны в этом бункере спасти не мог даже сам дьявол из преисподней. Часто злопыхатели втайне просили все адские силы забрать руководительницу к чертям собачьим во время очередной вылазки. Нет. В порванной химзащите, с выдранными фильтрами противогаза – Алексеева возвращалась вновь и вновь и, кажется, вовсе не собиралась подыхать, как того ожидали некоторые.
– Андрюша, не кричи, я же попросила. Если я отдала такой приказ, значит, был резон, тем более, со мной находились верные люди, отличные бойцы – Ваня и Петя. Оба – мои, истфаковские, прежних времен. Выкладывай, что произошло. И сколько я была в отключке.
Паценков раздраженно фыркнул, однако заговорил тише.
– Ты вырубилась, Ванька почти сразу отпустил дверь – руки не слушались. «Философ» влетел в тамбур, хорошо, ты на дежурство закрыла перегородку, когда входила…
Алексеева поморщилась. Неужели Паценков считает ее настолько тупой, что она могла забыть запереть внутренний затвор бункера?
– Без подробностей, Андрей. Давай по сути, – нервно перебила его заместитель.
– А по сути, Марина, то, что твоя открытая не вовремя дверь погубила Петю. Ваня валяется в медпункте с прокушенной рукой, и хрен его знает, не ядовитые ли у «философа» зубы.
– Оклемается. Не ядовитые, – спокойно ответила женщина, не поднимая головы.
Петя погиб… Милый, добрый, несчастный Петя…
До войны они с Петей встречались. Марина была студенткой исторического факультета гуманитарного института, он – почти кандидатом наук. Бурный, полный взлетов и падений роман прервался за полгода до Катастрофы, Марина ушла от Петра. Долгое время они переругивались по аське (Марина мечтательно вздохнула. По аське. Написать письмо, которое через долю секунды будет в Серпухове… И всего два часа на электричке от площади трех вокзалов… Как это было давно… Так давно, что, кажется, и не было…) И увиделись вновь за пару дней до Беды. Петя приехал в Москву на несколько дней, чтобы найти достойную работу – а это было его самое больное место. Они с Мариной встретились в кафе, долго болтали, а потом плавно перешли к теме политики. Заголовки газет пестрели сообщениями о ПРО, о надвигающейся войне… Петя легкомысленно отмахнулся. Не посмеют реализовать ядерный потенциал. Не дураки же в правительстве, все всё понимают. И в солнечном и мирном городе слабо верилось в то, что придет беда, что Москву раздерет на части разрывами бомб, такого просто не могло случиться. Это вымысел, байки, научная фантастика в духе Стругацких… Но теперь… теперь приходится прятаться в вонючем бункере, отбиваться от мутантов и терять самых дорогих и близких…
Последние два года Петя мечтал о том, что когда-нибудь окажется в родной квартире, без противогаза и химзащиты, вдохнет свежий воздух с восьмого этажа одного из высоких домов в пригородах Серпухова, искупается в ванне, в чистой проточной воде, а не в жалком душе, где вода из фильтров капала по три капельки в минуту… Благо, воды было достаточно – бункеру повезло больше, чем метро, грунтовые воды, пропущенные через фильтры, стали спасением. Петя мечтал о прежней жизни. А через четыре года ему должно было исполниться пятьдесят…
А теперь вот… Так бездарно, бездумно быть сожранным, растерзанным монстром, который стал хозяином нового мира.
«Хозяином мира… – мелькнула в голове Марины усталая, опустошенная мысль. – Теперь мир живет по иным законам. Либо сожрешь ты, либо тебя. Кто кого. И до этого противоборства нам осталось куда меньше, чем может предположить Паценков, чем могут догадаться жители бункера… То лекарство, которое мы стащили из лаборатории раньше, чем до него добрались местные разведчики, подходит к концу, а это значит, что…»
Размышления женщины оборвал резкий голос Андрея.
– О чем ты задумалась?! Ты здесь вообще? Что скажешь в свое оправдание?!
– Оправдание? – брови Марины превратились в две укоризненно изогнутые дуги. – То есть ты думаешь, я должна перед тобой оправдываться?
«Мне бы перед собой оправдаться. Смерть Пети и Леши себе простить. Придумать что-нибудь, как я придумываю каждую ночь, чтобы хоть немного очистить себя от того дерьма, в которое вляпалась еще двадцать лет назад…»
– У меня была четкая инструкция, – продолжала она. – Разведчиков группы, идущих из Раменок, впустить.
– Условный стук не прозвучал! – крикнул Андрей.
– Но Леша лежал под дверью, и он был ранен. Разведчики вернулись? Да. Я действовала по инструкции? Да. Что ты хочешь от меня, Савельич, какого лешего тебе еще приспичило? Хочешь себя перед народом оправдать? Хренушки тебе. Не за мой счет.
– Леша все равно бы сдох! Он не постучал условным стуком, потому что вокруг ошивались эти твари, он не мог подставить бункер!
– Зато минут десять скреб люк, корчась в конвульсиях и обделавшись от страха. А мы сидели и выжидали. Трусы. Сволочи и трусы, как и весь этот чертов спятивший мир. Минутой раньше – и Леша был бы жив и здоров. А мутант сожрал его руку на моих глазах. Ты сидишь в кабинете, и за все восемнадцать лет на поверхность поднялся один раз. А я там бываю каждые три недели, когда заканчивается жратва и бензин. Я видела многое. Я видела глаза Леши, Андрей. Не приведи тебя Бог увидеть такое даже во сне.
– Он не мог рисковать бункером, он все равно бы умер! – прошипел начальник, нависая над Мариной.
Она посмотрела ему в глаза. Холодно, бесстрастно, устало.
– Там был живой человек. Ты ученый, Андрей, хоть и бывший. Ученый-гуманитарий. Помнишь ведь – labor et scientia, arte et humanitate, трудом и знанием, искусством и человеколюбием. Я поклялась исполнять этот девиз, что бы ни случилось. Человеколюбием. Оставить на растерзание тварям – или спасти? Это был выбор.
– Зато ты не спасла своего Петю! – бросил Паценков. Прирожденный руководитель, но мелочный и жестокий человек.
– Петя погиб случайно. На его месте могла быть и я, и Ваня. Просто нам повезло. Ему – нет. А Леша был обречен на смерть, и мы пытались дать ему шанс. Мизерный – но шанс выжить. И не стоит давить на больную мозоль. Ты отлично знаешь, что мне очень больно переживать потерю Петра.
– Прости меня. Иди, отдохни. Мы еще побеседуем попозже. У меня к тебе есть важные дела.
– Важные – это то, что кончаются запасы еды?
– Нет. Разведчики принесли дозиметр.
– Разведчики отчитались тебе в обход меня? – мрачно спросила Марина. Уголок ее губ дернулся вверх.
– Да. Я сам отправил их в экспедицию, они вернулись вчера.
– Постой. Ты отправил разведчиков без моего ведома? Вслед за моей группой? – тихо, зловеще переспросила Алексеева. В ее глазах, спрятанных за стеклами очков, полыхнуло недоброе пламя.
– Ну… – Паценков отвел взгляд. – Да.
– Так вот кто погубил Лешу и его товарищей. Ты же знал, что «философы» отслеживают наш вход! Ты же знал, что, когда группа возвращается, эти твари сидят вокруг люка кучками еще пару суток, и мы оказываемся заблокированными снаружи? Ты же знал! – Голос Марины сорвался в крик. – И ради своего гребаного дозиметра ты погубил троих лучших разведчиков, ты Лешку погубил, его эти твари разодрали в клочья на моих глазах! Ты понимаешь, что, впустив свою группу, ты отрезал путь к отступлению моим ребятам?! Они шли с припасами, со жратвой они, мать твою, шли, тебя же спасать! Они мне из Раменок проводку несли, чтобы генераторы починить! Гордость свою лелеял?! Доволен, да?! Петю убил, сволочь, дрянь, Петю ты убил! Если бы не ты, не пришлось бы аварийно открывать люк, не погиб бы Леша… Я никогда не противилась твоим решениям. Я все тебе готова была дать. Дозиметр? Да три дозиметра у меня в ящике валяются, только они все еще при взрыве сдохли к матери, нет на поверхности целых. Что тебе еще надо было? Разведчиков захотелось отправлять? Так отправил бы через неделю, урод! И мои верные и лучшие ребята остались бы живы. Мы дохнем, словно крысы на корабле… Мы все сдохнем…
Марина обессиленно опустилась в кресло, достала из поясной сумки фляжку и упаковку таблеток.
– Что это? – хмуро буркнул Андрей.
– Транквилизаторы. Седативные.
– Зачем?
– Как ты думаешь, если бы я не пила их, что было бы? Я бы либо сама свихнулась, либо тебя, идиота, пристрелила бы. Ты дурак, Паценков. Дурак и трус. Ты понимаешь, что я могу свалить на поверхность? А вы не можете. Вы тут заперты, как подопытные мыши. И если я перестану контролировать то, что тут происходит, черта с два ты усидишь в своем кресле. Через два месяца вы сдохнете с голоду всем бункером.
Андрей склонил голову, исподлобья зло взглянул на своего заместителя. Но на выпад не ответил. Заговорил о другом.
– Кстати, о голоде. Марина, где ты берешь припасы? Разведчики говорили, в метро жрут грибы и крыс. Мы выращиваем картошку и свеклу, откуда-то берем тушенку и рыбные консервы, пусть просроченные давно, но съедобные. Где ты это все достаешь?
Разговор сворачивал в опасное русло. Еда и фильтры – два страшных сна Марины – очень давно начали интересовать встревоженное командование. Спустя пару месяцев после своего назначения Паценков попытался выяснить, откуда в таком количестве берутся продукты, одежда и медикаменты. И если от простых смертных можно было скрыть происходящее, то с Андреем все же пришлось считаться. И только то, что до Катастрофы политолог Андрей не интересовался ни химией, ни биологией, помогло Марине выкрутиться. Сочиненная сказочка про систему дезактивации продовольствия, зараженного радиацией, которую поднял бы на смех любой мало-мальски понимающий человек, на долгое время успокоила Паценкова. Несколько лет подряд Алексеевой удавалось выкручиваться, но это не могло длиться вечно. Руководитель бункера постепенно осознавал прописные истины и задавал вопросы.
«Очухались, родные! Через два десятка лет вас все-таки заинтересовало, откуда в кладовках появляется довоенная еда. Где ж вы раньше были со своими вопросами!» – с ненавистью подумала Марина, с хрустом сжимая пустой блистер от таблеток.
– Где надо, там и беру. Ешь от пуза, рога не растут – и радуйся, – раздраженно бросила Алексеева.
– Марина, не хами! Выкину на поверхность без противогаза, поняла?! – прикрикнул Паценков.
– Меня? – протянула Марина, хищно улыбаясь. – Я тебе сказала, что станет с тобой и твоим бункером. Хочешь попробовать?
Паценков поджал губы, справляясь с гневом, помолчал. Выдохнул. Ссориться с заместителем ему было страшно. Андрей был не так глуп, понимал, что ничего не знает о жизни бункера. Ничего не знает о поверхности. Алексеева держала в тайне нечто такое, что недоступно ему. Это пугало его, связывало руки. Внутри у мужчины многие годы зрела бессильная ненависть, готовая в любой момент выплеснуться наружу и снести эту наглую выскочку Марину, позволявшую себе ни во что не ставить его мнение. Но вместе с этим подсознательное, животное и иррациональное чувство страха заставляло его держать язык за зубами и мириться с неограниченной властью заместителя, довольствуясь ролью правящей марионетки.
Наконец, Паценков поднял голову.
– Погорячился, извини. Я вот что тебе скажу. Дозиметр мой исправен. Разведчики его из какого-то подвала складского приволокли, там ничего не пострадало особенно, стены ЭМИ не пропустили.
– Думай, что говоришь. Стены не пропустили ЭМИ. Насмешил… – откликнулась Марина, запивая таблетку из фляги.
«Вот и транквилизаторов моих маловато. А куда я без них? Нервы давно ни к черту. Сколько протянем? Месяц, два? А потом запоет твой дозиметр, Андрюша. Только будет поздно. Тут либо мы, либо нас…» – подумалось заместительнице. Однако от высказываний вслух она воздержалась. Нечего сеять панику в рядах простых смертных.
– Дозиметр соловьем заливается. Пищит и пищит.
– И что? Все дозиметры пищат. Тем более, вряд ли тебе принесли военный, скорее бытовой, а бытовой – он приборчик нежный, хапнул излучения и поймал глюк. Хватит цацку мучить. Делом займись. А я пойду, у меня забот и так по горло. Бывай, Андрюша, еще зайду, – холодно попрощалась Марина и вышла вон.
Охранник прикрыл дверь и занял свое место у кабинета начальника.
«Позер, мля!» – мысленно выругала начальника Алексеева. Она свернула по коридору и заспешила в медпункт, где лежал покалеченный Ваня.
Глава 2
Бункер
Бункер под учебным корпусом Московского института гуманитарных наук, двадцать лет назад ставший пристанищем для обезумевшей от ужаса группы студентов и сотрудников, появился еще при советской власти. Тогда каждое научное учреждение обязательно имело бомбоубежище. Когда рухнул Советский Союз, бункер был законсервирован за ненадобностью. О нем знала лишь небольшая группка преподавателей, приближенных к ректору института, и части из них хватило благородства втащить в убежище первых попавшихся на глаза студентов, давая им шанс выжить.
«Мы спаслись. Нас сто шестьдесят три человека, и всего лишь восемнадцать профессоров и сотрудников – остальные студенты, ничего не знающие в жизни, ничего не умеющие. Что мы будем здесь делать? Разве у нас есть шанс? Фильтры сломаны, вода радиоактивна, вчера в страшных мучениях умер еще один человек, из старших, преподаватель с философского факультета. Его организм не выдержал перегрузок. Нас, молодых, может быть, еще спасет иммунитет, регенерация клеток, а их – уже ничто. И что мы будем делать? У нас нет техников, которые могут попробовать починить фильтры, у нас нет радиоаппаратуры, чтобы связаться с внешним миром. Да и бесполезно это – если мы уже неделю как получаем значительную дозу радиации, нам мало что поможет. Сейчас в бункере холодно: никто не знает, как разбираться с системой отопления. Если сломается водоотвод, мы все утонем. Если встанет генератор – как его чинить? Полетит проводка – и будем сидеть в темноте. Среди нас нет электриков, сантехников. Да самое простое – если засорится наша уходящая вниз канализация… Если хоть что-то произойдет… Мы медленно умираем. И никто не знает, что можно сделать…» – через неделю после катастрофы писала Марина в своем маленьком дневнике, оглядывая бледные, измученные, грязные лица товарищей по несчастью (или счастью?), спавших вповалку на полу, укрываясь одним одеялом на двоих. В бункере тогда пахло сыростью и немытыми телами, – водоснабжение работало плохо, а Григорий Николаевич еще не разобрался, хватит ли на всех воды, и как действуют системы коммуникаций. Функционировала только одна вентиляционная трубка, дышалось тяжело, а воздух был липким, как кисель, тяжелым и спертым.
Вспомнив те дни, Марина остановилась, оперлась спиной о стену и прикрыла глаза…
* * *
В тот день основное население убежища отправлялось разбирать завалы сменных фильтров, пожарных шлангов и огнетушителей, переставлять коробки с химзащитой и противогазами, чтобы освободить жизненное пространство, а Марина с вверенными ей людьми должна была исследовать оставшиеся закрытые помещения бункера и попытаться разобраться с системами вентиляции.
Темные коридоры навевали суеверный страх. В полутьме было видно, как побледнели лица у троих ребят, с которыми Марина отправилась в закрытый тяжелой дверью отсек жизнеобеспечения бункера.
Первоочередную задачу – запустить аварийные генераторы, используя запасы оставшегося в огромной цистерне топлива, – решили в первый же день. Нашлись умельцы, сумевшие правильно открыть вентили подачи бензина. Каждое действие в бункере происходило методом проб и ошибок. И было страшно. До дрожи в коленях страшно крепить клеммы, стараясь в свете крохотного карманного фонарика на два диода не перепутать полярность. Открывать вентиль топлива. Затаив дыхание, взяться за ключ стартера. В полной тишине – щелчок. И гул двигателя. Полный восторга вопль «Ура!» – получилось, нет поломки, нет протечек, не взлетели на воздух. И выдох облегчения. Щелчок переключателя на панели генератора. Включить тумблер – и вот сосущая темнота озаряется светом маломощных лампочек…
Так же, с каким-то особым страхом, студенты открывали дверь в техническое помещение, где находились огромные аппараты фильтрации воздуха, системы подачи воды и котел отопления, который было необходимо подключить к системе подачи топлива и воды и запустить. Этим предстояло заняться Ване и Косте – бессменным помощникам Марины, которые были с ней с самого начала – и остались верны до конца.
«Почему это доверили студентам? Мы же ничего не понимаем в этом… Вопрос только в том, что профессора понимают в наладке бензинового котла еще меньше. А нас, по крайней мере, не так жалко, преподаватели могут научить остальных истории. Если мы выживем. А мы еще ничего не можем. А к системе фильтров Григорий кроме меня никого не подпустит, потому что держать язык за зубами – не каждому посильная ноша. Секрет, известный троим, – уже не тайна…» – мрачно размышляла Алексеева, заходя в комнату, отведенную под станцию фильтрации. В соседнем отсеке послышалась возня и отчаянный мат полушепотом. Кажется, у ребят возникли проблемы.
Марина остановилась перед огромной установкой. Она представляла собой нагромождение цилиндрических фильтров, от которых отходили в потолок круглые узкие трубки внешнего воздухозабора и желтые прямоугольные трубы вентиляции бункера.
– И при чем тут я? – спросила саму себя Алексеева. – Если кто-то думает, что я понимаю, как работает фильтр, он очень ошибается.
Девушка заглянула в круглый сменный блок фильтра, увидела разделенное на отсеки, наподобие пчелиных сот, внутреннее наполнение.
– Так. И почему же у нас не работает радиационная защита? – вслух размышляла Марина. И отвечала самой себе: – Потому что эти фильтры предназначены для фильтрации воздуха от пыли и углекислого газа, и они-то как раз функционируют нормально. Иначе мы бы тут давно задохнулись. Ага. Это угольные очистительные системы. А что у нас там?
Алексеева подошла к следующему блоку труб. На них фильтры выглядели несколько по-другому. Внутри металлического цилиндра, напоминающего бочку, оказались пластины разной толщины. Как раз эта система и была неисправной. Заслонка трубы была запаяна, и, таким образом, на весь бункер работали две фильтрационные станции в разных комнатах, и они не защищали от радиации.
«В случае радиационной угрозы запустить систему Р-1» – гласила выведенная по трафарету на стене надпись. Как будто издевалась над обреченными жителями. Рядом, на металлической полке, прикрученной к стене, лежал дозиметр. Ради интереса Марина перевела рычажок в положение «включено». Тотчас счетчик истерически запищал. Стрелка по шкале рентген поползла вправо. Остановилась. Дозиметр продолжал верещать. И Марине слышалось: «Бегииии… Бегииии!» Девушка выключила прибор и присела на табурет у стены. Ноги не слушались.
На Алексееву накатился ужас. «Мы умрем, мы умрем!» – навязчиво билась в голове мысль, вместе с писком счетчика Гейгера облеченная в слова, принятая и понятая. На лбу выступил липкий пот, в висках застучало. Огромным усилием воли Марина заставила себя встать. Пару раз глубоко вдохнула и выдохнула.
– Мы живы, а значит, не все потеряно. Никто еще не подписал нам смертный приговор. Отставить панику! – одернула она сама себя. – Терять нам больше нечего. Системы воздухозабора – на полную мощность. Помирать – так с музыкой! А задыхаться среди этой вони я не собираюсь!
Девушка повернула рычаг-переключатель на трубе, ведущей к поверхности, до упора. Фильтры надсадно ухнули, справляясь с выросшей нагрузкой, задребезжали расшатанные трубы. Завибрировал, заурчал огромный шкаф нагрева воздуха. Закапала вода с систем кондиционирования, утекая по трубам глубоко вниз.
Вся система жизнедеятельности бункера встрепенулась, ожила, забурлила. Жизнь продолжалась.
Марина оперлась на трубу, идущую вдоль стены вглубь помещения, и отдернула руку от неожиданности. Металл был теплым. У мальчишек получилось запустить бензиновый котел.
Медленно, но верно потекла по убежищу горячая вода, устремились потоки воздуха, побежал по проводам ток, наполняя светом лампочки.
Алексеева вышла в коридор, положила замерзшие руки на трубу, согреваясь. И до нее как никогда ясно и остро дошло: теперь это подземное убежище – их дом, дом навсегда. И она, Марина, студентка третьего курса разрушенного ныне, погребенного в руинах Московского гуманитарного института, сделает все возможное, чтобы под землей, посреди пекла и ада кто-то мог назвать бункер не последним пристанищем, а домом.
В коридор выглянул перепачканный сажей Ваня.
– У нас получилось, – прошептал он, не смея нарушить благоговейной тишины коридоров.
– И у меня, – улыбнулась девушка, делая шаг навстречу ему.
– Ура! – взвился под своды бункера, закружился эхом радостный крик.
* * *
Марина вновь открыла глаза, и взгляд ее скользнул по нарисованному от руки календарю на противоположной стене. «2033», – сообщали вычерченные ярким маркером цифры. Это постарались местные художники – двое талантливых детей выжившей в год Катастрофы девушки-искусствоведа. Календарь по личной директиве Алексеевой рисовали в торжественной обстановке каждый Новый год, чтобы не потерять счет времени. Новый год в бункере отмечали в июле. Руководством было принято решение отсчитывать время со дня Катастрофы, который стал праздноваться как прежний Новый год, ярко и весело. Григорий Николаевич с мрачной издевкой называл рисованный листок Новым Революционным календарем. Поначалу Марине было не по себе от столь черного и жестокого юмора, но вскоре новая система отсчета прочно вошла в привычку. Единственное, на чем настояла Алексеева, решительно зачеркивая «Год первый», так это на том, чтобы начать летоисчисление заново. «Мы, как историки, не имеем права предавать забвению минувшие годы!» – пылко заявила тогда еще молодая девушка. Кошкин не стал с ней спорить. Подсознательно он ждал, что кто-то исправит пугающую цифру, означавшую начало конца. Рухнувший мир стал жить по иным законам. И изолированный бункер не стал исключением. С жестокой иронией он отказался от предавшего их мира, изменив календарь и построив, пусть силой оружия, пусть в темноте и в каменном склепе, новое общество, живущее будто бы назло и вопреки…
Алексеева рассеянно остановилась, смахнула невидимую пылинку с циферблата висевших рядом часов.
Часы на батарейках – круглые, погнутые, но рабочие, святая святых бункера, – были последней ниточкой, вместе с календарем связывающей нынешний разрушенный мир с прошлым, когда часы висели в каждом кабинете и не казались редкостью и непозволительной роскошью.
Марина прошагала по гулкому полу коридора, по пустынному верхнему этажу – он был нежилой, и лишь на самом верхнем ярусе («Ближе всего к радиации, почти на поверхности», – мысленно добавила Алексеева) располагались административные помещения. Здесь она остановилась снова, подхваченная очередной волной воспоминаний.
* * *
