скачать книгу бесплатно
Вопросы жизнь решает очень просто.
Плевать на возраст: это ерунда,
Ведь старость где-то там… за девяносто.
Юрий Шушерин
Однажды в жизни каждого наступает час, когда с сожалением и болью приходится избавляться от переживания слишком волнительных эмоций, сентиментальных фантазий и сопутствующих им соблазнительных декораций. Смотреть издалека с соблюдением ряда предосторожностей можно, трогать и пользоваться – ни в коем случае нельзя.
Григорий Александрович не заметил, когда счастливая, вполне пригодная для любого способа употребления жизнь, стала безвкусной, начала стремительно распадаться на бесформенные фрагменты, из которых получалось сложить разве что абстракцию, что-то отдалённо напоминающее прежнее благополучие, но расплывчато, смутно.
В какой момент он впервые почувствовал дискомфорт, ощутил агрессивную тревожность бытия, испытал необъяснимое беспокойство по поводу недостатка жизненной энергии, предчувствие необратимого финала, вспомнить невозможно.
Что-то явно шло не так: жизнь незаметно утратила яркие оттенки эмоциональных импульсов, выразительные нюансы впечатлений и чувств, определяющих желание наслаждаться её изысканным вкусом.
Прежде Григорий Александрович даже будни пил залпом, пока внутри не начинало плескаться и булькать избыточное, пьянящее блаженство от ощущения гармонии, пробуждающее желание, если не летать, то, по крайней мере, двигаться в ритме танца.
Теперь же даже созерцание природных пейзажей, не говоря обо всём прочем, вызывало зевоту по причине чрезмерной сытости.
Он всегда был везунчиком, даже в мелочах. Победы в школьных олимпиадах и спортивных состязаниях, исключительный музыкальный слух, способность рисовать и рассказывать, не говоря уже о привлекательной внешности и умении восхищать эрудицией.
В него с первого взгляда влюблялись девчонки, да какие!
Когда мальчишки рассказывали о внезапно настигшей их первой влюблённости, пятнадцатилетний Гриша загадочно улыбался: уже в восьмом классе баловень судьбы был достаточно опытен в любви.
Женился он довольно поздно, в тридцать четыре года, на бывшей однокласснице, Инге Кудряшовой при странном стечении обстоятельств – по залёту: то ли не справился с управлением эмоциями, то ли подружка злоупотребила магическими манипуляциями.
Удивительным было то, что семейная жизнь увлекла с самого начала, соблазнила демонстрацией стабильности. Григорию понравилось быть любящим супругом, заботливым родителем, воспитателем и наставником.
Шикарно сложенная, покладистая Инга, на много лет стала для него идеальной парой.
Как жене удалось приручить дамского угодника с многолетним стажем, оставалось семейным секретом.
С того памятного дня, когда супруга смущённо поведала Грише о странном поведении солёных огурцов и непредвиденной задержке ежемесячного рейса овуляции, и до сего времени, ей ни разу не пришлось пожалеть о своей беспечности.
Верность и преданность стали фирменным стилем супружеского поведения.
Чего Григорию стоило добродетельное поведение, известно лишь ему да создателю.
Конечно, он заглядывался на точёные фигурки очаровательных женщин, на соблазнительно милые девичьи мордашки, на их кокетливую игривость и гибкую пластику, но целомудренно, скромно, что было довольно странно. Ангельский характер жены полностью перекрывало полное отсутствие у неё сексуальности.
Кроме редких случаев переполнявшего её возбуждения до замужества она никогда не была инициатором близости. Уступала нехотя, порой просто изображала страсть, пусть искренне, но без азарта.
С годами Инга всё с большей неохотой и менее темпераментно исполняла танец любви, изобретательно от него уклоняясь.
Григорий Александрович был настойчив. Физиология действовала исправно до часа “X”, когда запланированный природой возрастной функциональный сбой у жены протрубил готовность завершить интимные отношения окончательно.
Инга стала капризной, нервной. Неприятный период совпал с взрослением детей, один за другим покинувших отчий дом по разным причинам.
От сексуальной неудовлетворённости у Григория закипал мозг, портилось настроение и характер. Спасался незадачливый супруг игрой на скрипке, рисованием и рыбалкой.
Лето Копыловы проводили на даче в живописной местности.
Берёзовая и дубовая рощи, прозрачная река, тысячи тем для индивидуального творчества.
Всё складывалось бы совсем неплохо, если бы Григорию Александровичу удалось полностью сублимировать естественное желание прикасаться к женскому телу в картины и музыку, но реальность не способствовала исполнению даже усечённых интимных желаний.
Как же терзала, как мучила мужчину телесная неудовлетворённость. Он тщетно пытался уговорить Ингу согласиться на компромисс, на малюсенький сеанс близкого контакта, но она была непреклонна.
Жизнь превратилась в пытку. Он страдал, пока соседнюю дачу не приобрела таинственная незнакомка, любительница загорать и огородничать в коротенькой юбчонке и без бюстгальтера.
Женщина постоянно была одна, общения с соседями категорически избегала.
Как же умопомрачительно она выглядела, как задорно трепыхалась дерзко торчащая грудь!
Особенной, экзотической эстетикой Григория поразила осиная талия, венчающая удивительного размера аппетитный упругий зад и мягкий поджарый животик.
Появлялась соседка, едва рассветёт; покровы сбрасывала часов в десять, нисколечко не стесняясь зрителей. Впрочем, мужчина наблюдал за ней из укрытия.
Пленённый изысканным зрелищем Григорий потерял покой и сон. Рисовал и грезил, включая на полную мощь молотилку воображения, фонтанируя нескромными фантазиями.
Когда становилось совсем невмоготу – отправлялся на берег реки со скрипочкой, которая пела и плакала, пока он остужал по пояс в воде чувствительное либидо.
Однажды, в середине июня, когда особенно одолевала жара, горячее волнение внизу живота от бесконечных приливов и сентиментальных галлюцинаций так распалило вибрации неудовлетворённой страсти, что пришлось сбежать на реку ещё до рассвета.
Мучить музыкальный инструмент столь рано мужчина не решился, прислонился мечтательно к стволу наклонённой к воде ракиты, опустившей в неё изумрудные ветви, и погрузился в сказочный полусон.
В иллюзии Григорий опять встретил её, свою мечту.
Сначала наблюдал за ней исподтишка, спрятавшись в кустах.
Незнакомка скинула лёгкую одежду, нагая ступила в воду. Было видно, как женщина покрывается мурашками.
Кожа её была нежной и гладкой, совсем не как у преждевременно постаревшей жены.
Соседка никак не решалась окунуться: широко распластывала руки-крылья, повернулась к берегу лицом, явив взору налитую грудь, закрыла нос двумя пальцами и погрузилась с головой в зеркальную неподвижность.
Из небытия Григория выдернул реальный всплеск воды.
Мужчина вздрогнул, открыл глаза.
Видение на самом деле стояло в воде, метрах в семи от него. Ему показалось, что обнажённая фея материализовалась из сна.
Соседка бесстыдно потягивалась с широко расставленными ногами, затем принялась подмываться, отчего у Григория случился кратковременный шок и приступ.
В груди стало нестерпимо жарко, перед глазами закружили разноцветные мухи, голова раскалывалась, что-то странное происходило с левой рукой.
Копылов захрипел, попытался вскочить, хрустнул сухой веткой, упал, чем привлёк внимание соседки, которая оказалась бывшей медицинской сестрой из отделения реанимации.
Действовала женщина быстро, намётанным глазом распознав начинающийся инсульт. Наверно это и спасло страдальца от трагического финала.
Так они познакомились.
С тех пор Григорий Александрович тайно посещал Амалию Игоревну, которая оказалась замечательной собеседницей.
Отношения с женой стали пустой формальностью.
Множились и усложнялись её хронические болезни. Теперь они постоянно жили на даче.
Однажды Инга не проснулась: оторвался, перекрыл ток крови безжалостный тромб.
Амалия Игоревна, как могла, поддерживала искренне страдающего нового друга.
Спустя пару месяцев, произошло это обыденно, словно планировалось заранее, Григорий остался у подруги ночевать, вновь почувствовав прилив сил, вкус к жизни и… вспомнил, что такое синхронный оргазм, удивив не только себя, но и Амалию, которая неожиданно обнаружила, насколько чувствительно и отзывчиво на ласки её истосковавшееся по мужским ласкам тело.
– Представить не могла, – сказала она однажды, – что в сорок пять можно влюбиться. Я ведь никогда, хотя дважды была замужем, ничего подобного не испытывала. Наверно ты, Гриша, особенный. Разбудить вот так запросто эротическую чувствительность в возрасте баба ягодка опять – это ведь уметь надо. Всю жизнь уверена была, что у нас, женщин, второй любви не бывает, не может быть; что природа агрессивной сексуальности столь расточительное для организма явление, что вынести повторно эмоциональное и физическое потрясение, если не сказать больше – помешательство, немыслимо. И вдруг такое!
Григорий смутился, подтянул обвисающий животик, прижал спасительницу к груди, – сам не ожидал от себя такой прыти. Думал, что внезапная остановка сердца – единственное, чего могу пожелать себе от неумолимого рока.
Осколки моей души
Словно слёзы. Забыт восхитительный, радостный смех,
Тонких радуг сплетённые туго цветные косицы…
Поцелуй на прощанье. Упавшая капля с ресницы.
Ты на той стороне, я на этой…. Вдали ото всех…
Светлая печаль
Я сидел и насвистывал популярную песенку, – и солнце светило, и радуга цвела. Всё было, всё было, и любовь была…
Радоваться жизни получалось не особенно убедительно. На самом деле я прокручивал в голове второй или сотый десяток вариантов диалога с Эльзой – девушкой, с которой мы скоро десять лет катаемся на скрипучих эмоциональных качелях.
За это время мы десятки или сотни раз стремительно разлетались в разные стороны и столь же пылко воссоединялись, давая друг другу заверения и клятвы.
Инициатором того и другого состояния неизменно была она, девушка, которую я любил и ненавидел одновременно.
Не удивляйтесь, так бывает. Во всяком случае, я живу в таком ритме, локально конфликтуя с самим собой в затяжном режиме. Преодолеть парадоксальный диссонанс болезненной чувствительности мне никак не удаётся.
Сколько раз давал себе зарок – никогда больше не связываться с Эльзой.
Ага! Кто бы подсказал, как это возможно реализовать в реальности.
Виртуально я рвал с ней неисчислимое число раз, причём делал это убедительно и твёрдо.
Тысячи вариантов сюжетных миниатюр, гениальные сценарии визуализированных до мельчайших деталей диалогов, способных уничтожить что угодно, не говоря о таких хрупких материях как интимные чувства.
Я старался быть глубокомысленным, ироничным и твёрдым, даже записывал особо удачные варианты развития событий в особую тетрадь, которую озаглавил “Shards of my soul”*, хотя испытывал стойкую неприязнь к иноземным языкам. Иногда дополнял сценические декорации остроумными деталями, чаще редактировал стилистику, исходя из новых условий бесконечной иронической пикировки и эволюции наших странных отношений.
Каждый раз, когда она возвращалась, а делала это легко и непринуждённо, словно мы не расставались вовсе, Эльза вела себя так буднично и непринуждённо, будто никаких истерических выпадов в отношении меня, конфликтных провокаций, драматических диалогов, провоцирующих очередное тягостное расставание, не было.
Девочка пришла с работы, из магазина, библиотеки, ужасно устала….
Какая, мол, разница, откуда вернулась! Вот она я – перед тобой: живая, здоровая, готовая ради тебя и любви на любой подвиг.
Любовь имеет миллионы оттенков, столько же разновидностей: страстная, взаимная, безответная, пылкая.
Своим чувствам к Эльзе и её отношения ко мне я не мог найти аналоговых эпитетов. Наша интимная связь была сумбурной, сумасбродной, суетливой, противоречивой и непостоянной, как Броуновское движение в колбе исследователя.
Мы дрейфовали в локальном, закольцованном пространстве гравитационных волн злосчастной по отношению к ней и ко мне судьбы параллельным курсом. Болезненно, мучительно сладко сталкивались, после чего старательно зализывали кровоточащие раны. После опять слипались в единое целое, поскольку объекты с разными потенциалами притягивают друг друга.
Мы предельно эмоционально испытывали глубинное взаимопроникновение удивительно аппетитных интимных энергий, тепловой и физический шок от волнующего вторжения в сокровенные пределы, неодолимую власть плавного скольжения в вязкой среде и животворящую силу непристойного, но страстного и трепетного трения.
Долго существовать в однообразных, приедающихся условиях комфортной невесомости Эльза не могла – ей становилось скучно.
Постепенно или вдруг утрачивал силу и интенсивность заряд трогательной сентиментальной привязанности, что приводило к пустяковым, но затяжным необъяснимой природы конфликтам… и как следствие – немедленному унизительно болезненному разрыву.
Моей девушке (довольно спорное утверждение, ибо столь эксцентричная особа никому не может принадлежать: это кошка, которая гуляет сама по себе), необходимы были, как воздух, всё новые и новые волнующие кровь ощущения.
Что-то незримое, но властное, настойчиво и нетерпеливо распирало Эльзу изнутри, словно в её чреве зарождался некто Чужой, безжалостно грызущий трепетную плоть, отравляющий мозг разрушительными миазмами.
Её и моя жизнь моментально разлетались на отдельные бесформенные фрагменты, которые немедленно поступали в гигантский миксер, взбивающий в жуткий коктейль случайные события, противоречивые чувства, влечение и нежность, превращающая недавние выразительные эмоции и интенсивные интимные стимулы в вязкий застывающий гель безразличия и вражды.
Мы стремительно теряли друг друга из вида до следующей необъяснимой встречи, избежать которой лично для меня было попросту невозможно.
Эльза была предприимчива, изобретательна, хитроумна.
Кто-то невидимый, но властный, отвинчивал крышку с тюбика, в котором покоился питательный крем, в который превращалась наша любовь при последнем расставании, и начинал щедро намазывать его, на зажившие было душевные раны.
Это было намного больнее, чем стремительный процесс изготовления данной субстанции при очередном примирении. Повторное проникновение чувств в истёрзанное страданиями тело требовало наркотического обезболивания.
Эльза просто приходила, чувственно целовала в губы, доверчиво прижималась, ласково смотрела в глаза, – ты скучал, Нечаев? Как ты мог так долго жить без меня. Я, например, чуть не умерла от тоски. Какой же ты, однако, бесчувственный.
Она открывала дверь моей квартиры своим ключом, уверенно проходила в комнату, одним движением ловко сбрасывала одежду, – убери эти тряпки в шкаф, я так устала скрывать свои чувства. Ты ведь приготовил ужин, да? Не-е-ет! Ты невыносим. Мы что, будем любить друг друга на голодный желудок!
Что я мог сказать, что сделать, если аромат волшебного во всех отношениях тела как нельзя лучше подходил к замочной скважине моей души. Разве мог я в такие волнующие моменты вспоминать о заранее заготовленных сценариях траурно скорбной прощальной речи?
Нет, нет и нет!
Позже, когда наши бренные телесные оболочки в щедро сдобренном острыми специями клокочущем бурными эмоциями бульоне неуправляемых страстей, растворённых в обжигающем души кипятке, вновь обретали возможность логически мыслить, можно было попытаться чего-то оценить… но изменить чего-либо было уже поздно.
Потеряв контроль над эмоциями души, заполняющими мыслимое и немыслимое пространство бытия, вырастающими до пределов Вселенной, я начинал понимать: чтобы бороться с чем-то, не имея над этим власти, нужно перестать быть человеком.
Сознаюсь, что моменты, когда всерьёз рассматривал вопрос о переходе в мир иной, наступали неоднократно. Я любил Эльзу настолько сильно, что очередное расставание рассматривал как завершение всего, тем более личной миссии в этой реальности.
Что держало меня в этом мире? Однозначно, Эльза.
