скачать книгу бесплатно
Где все селенья Тева. И, рядом проплывая,
От лодки к лодке нёсся смех, и песни напевали.
И весь народ на берегу собрался посмотреть:
Кому-то видно всё с земли, другим – на ветки лезть,
Чтоб прокричать и помахать, – другого не могли:
Деревни, к ветру накренясь, скрывали вид вдали
Как птица, мимо что летит. Где мимо проплывали,
Как птицы, что несётся, крик, брег песней обдавали,
Желанным смехом юных дев, детей, что восторгались.
И наблюдатели им вслед смотрели, улыбаясь.
Селенья Тева позади, лишь Папара[21 - Папара (Pаpara) – столица всех Тева вообще, и Тева-и-ута в частности, резиденция их верховного вождя. Расположена на юго-западном побережье Таити-Нуи. Центр современной одноимённой префектуры Таити.] осталась,
Где дом вождя, где сборный пункт, война где начиналась,
Откуда маршем воины шли по землям по чужим.
А дальше из-под пальм теней вверх поднимался дым,
Клубясь, струясь и умерев, где уж закат пылал.
«Паэа!» – тут раздался крик. И плаванью финал.
Хиопа к берегу пришёл, уж ночь вела отсчёт,
Он визитёров насчитал примерно восемьсот:
Детишек кратконогих, что бегали меж древ,
Мальчишек безбородых и малогрудых дев,
И женщин коренастых – их верных матерей,
Отцов невозмутимых, что впереди семей,
А парни и молодки в кольце гурьбой стоят,
Чураются семейных, на короля глядят,
Пытаясь быть взрослее, но жесты их и взгляды
Нежны, как поцелуи, смеются, шуткам рады.
И там же патриарх, весь в седине, стоял
И немощной рукой свой бюст приобнимал.
Счастливые супруги, их выводок невинный –
Любимые дитя, – то жизни ход старинный.
Хиопа видел их, людей всех возрастов,
И чуть заколебался.
Но то был клан врагов.
И, жалость погасив, он мил был с королём,
С Рахеро и с другими достойными при нём,
Всем, кто имел свой вес, он слово находил,
Со всеми благородными о прошлом говорил.
«То правда, – он сказал, – у нас еда гниёт.
Но много вас, друзья, и пир большой грядёт,
Мы стали уж свиней ловить и забивать,
И фрукты приносить, и каву растирать.
Сегодня ляжем спать, чтоб завтра поутру
Все вы, король и жрец, сидели на пиру».
Хиопы молодцы всю ночь без сна трудились.
Со всех сторон свиней всё визги доносились,
И гостевых домов пол чисто устлан был,
И сборщикам плодов луною свет светил,
Тела их разукрасив тенями от ветвей,
И красный свет пылал от множества печей.
Так семеро из йоттовых трудились до утра,
Работа же восьмого невидима была.
Его отряд в лесу дрова, сгребая в кучи,
В вязанки собирал посуше да получше,
Те, что как порох вспыхнут, чтоб пламя занялось.
И вот настал день праздника. Как утро началось,
Леса заколыхались, вершины затряся,
Кокосовых орехов дождь будто пролился:
Восславя утро пира, пожара ветер шёл.
И вёл на пир Хиопа гостей всех в общий холл.
Всех возрастов толпою торжественно шагав,
В венках все улыбались, беды не предсказав.
На каждых трёх по свинке зажарили в земле
И навалили каждому закуски в стороне,
И фэи[22 - Фэи – растение Musa troglodytarum – красные бананы Океании. Спелые употребляются в пищу как фрукты – в натуральном виде, недоспелые подвергаются жарке и в готовом виде похожи на жареный картофель. Красноватый цвет им придаёт обилие каротина.], жареных в костре и свежих, – пополам,
Для каждого в достатке, как сена лошадям
Запасено в конюшне, и рыбы – объеденье, <13>
И соусов корытца, и хлебных древ печенье[23 - Хлебное дерево – дерево Artocarpus altilis семейства тутовых, важный источник пропитания на островах Тихого океана. Созревшие плоды хлебного дерева едят сырыми, пекут, жарят, сушат и, растирая в муку, используют для приготовления лепёшек. Недозрелые плоды используют в качестве овощей, перезрелые – в качестве фруктов.],
И кавы полны чаны. Хоть раньше пир бывал,
Но изобилий здешних Вайау люд не знал.
Весь день они так ели запасы той еды,
Свиней сменяя рыбой, а рыбу – на плоды,
И осушали соус, и каву пили всласть,
Пока сон отупенья не стал на месте класть.
Сон сильный, как убийство, слепой, как ночь без звёзд,
Связав, их обездвижил, их души вдаль унёс.
Бесчувственны все вместе лежали стар и мал:
Боец с рукой смертельной, хвастун, что лишь болтал,
И женщина замужняя, привыкшая рожать,
И девочка невинная легли устало спать.
Хиопа встал, покинул холл, вождей своих забрав,
Катилось солнце уже вниз, вершины освещав,
Но ветер всё упрямо дул, не меньше, чем с утра,
Орехи сыпались в тени, и, словно флаг порвав,
Ветер разбил все облака в вершинах островных.
И по сигналу, молча, вмиг толпа людей других
Готовить стала быстро смерть, снуя и там, и тут,
Вязанки дров кладя вдоль стен, как муравьи бегут,
И возвели их высоко у стен со всех сторон.
Внутри царила тишина, у всех был крепок сон.
Стояла Таматеа мать с Хиопой рядом вместе,
Трясясь от радости и страха, как девочка-невеста.
А между тем спустилась ночь, тогда Хиопа сам
Пошёл проверить в холле всё, вверя своим глазам.
До крыши хворост сложен был, дровами дверь полна,
И восемьсот упитых тел храпело в неге сна.
Тогда отослан айто был, и он огня принёс.
«Внутри судьба целой страны, – Хиопа произнёс. –
Смотри! Я уголь раздуваю, сдувая весь восток,
И оголяю лес и брег, и пира голосок
Заглохнет здесь, в дыму костра, как крыша упадёт
На дом пустой, и пепел стен лишь ветер разнесёт».
И так в дрова он положил тот уголь раскалённый,
И побежала краснота в завал им возведённый,
И повалил обильно дым. Как та вода: сочится,
Потом пробьётся струйками и станет серебриться,
И вдруг всю дамбу, разорвав, теченьем унесёт.
Вот так, в мгновенье ока, ввысь тут пламя как скакнёт
В ночи, от ветра всё гудя, деревьев выше всех,
Окрестность моря осветя и местный его брег.
И Таматеа мать, крича, вверх руки вознесла:
«О, сына моего костёр, вот месть богов пришла,
Так долго я ждала её, но всё же увидала,
Теперь тоска всех дней моих, агония, пропала.
Желанье мести утолив, довольна я вполне,
Убийцы сына моего зажарятся в огне.
Десятикратно ценна месть, коль её долго ждать!
Прервали песню вы певцу? – Теперь вам услыхать
Сожженья песню! Мне, вдове, век доживать одной? –
Узрите, расы вашей плоть горит передо мной,
Все мучаетесь вместе: мужчины и ребята,
Все будете погребены, разнесены пассатом,
Дым вашего костра затмит звезду ночей».
Кричала так она, возвысясь средь людей.
III. Рахеро
Рахеро спал в том холле, подле него: жена,
Весёлая и милая, жила всегда сполна,
Их девочка-невеста, вся скромная, как мышка,
И главная надежда – мальчишка-шалунишка.
Спокойно, безмятежно так спал он среди них,
Но тут ему приснился беззвучный чей-то крик,
Проснувшись, он вскочил, как тот, что ему снился.
И адское сиянье, и дым вокруг, и рёв, что в уши доносился,
Звуча, как водопад, что рядом вниз упал,
Рахеро встал, качаясь, но разум ещё спал.
Тут пламя на ветру размашистым ударом
Ударило о крышу, сметя ей край пожаром.
Высокий холл и пир, его народ лежал, –
Он взглядом охватил, но в дыме потерял.
И разум в тот момент кристально ясным стал,
И, горло не жалея, он тут же закричал.
Как паруса гремят от шквала урагана,
Так он гремел: «Дождь! Ветер! – слова для сбора клана. – <14>
Подъём! Вайау, к оружью!» Но тишина в ответ,
И только рёв пожара, – живых уж рядом нет.
Он наклонился, щупая. Женщин своих нашёл,
Но дым пожара с кавой их жизнь уже увёл,
Ничком лежат. Его рука коснулась пацана,
И озарилась вдруг душа, надеждою полна:
«Спасти его ещё могу! Быстрей!» – себе сказал.
И, сняв повязку с бёдер, ребёнка спеленал,
Надев на шею, свёрток он завязал узлом.
А там, где крыша рухнула, как ад, ревел пролом.
Туда бежал Рахеро через людей завал,
Он по столбу подпорки в дыму взбираться стал:
Последние Вайау – отец с сынишкой малым,
А столб, уже занявшись, светился углем алым,
Кусая его плоть, и руки-ноги раня,
И жгя его глаза, и мозг его дурманя.
А он, чрез боль взбираясь, всё поднимался выше,
Сквозь пламя протянулся и был уже на крыше.
Но тут же ветер жаром и болью облетел
И, пламенем его обдав, на нём тряпицу съел.
Дитя едва живое упало вниз – в костёр.
Вокруг пожара пира враги несли дозор:
С оружьем наготове, никто чтоб не сбежал,
И каждый голову тянул и брови прикрывал.
И лишь с подветра тот огонь так далеко пылал,
Что загорелись уж леса, никто там не стоял.
Туда Рахеро, устремясь, с карниза соскочил
И, по земле ползя ничком, в тройном прикрытьи был:
Гниющих листьев, и огня, и дыма покрывала, –
Невидима врагам душа себя во тьме спасала.
А сзади, дымной печью коптя весь небосвод,
Повержен, жжёной костью лежал его народ.
Сперва бежал бесцельно, потом прибой услышал,
Туда свой путь направив, на побережье вышел.
Глаза были сухими, хоть и в ожогах тело,
Сильнее, чем от боли, от гнева всё горело.
«Ах, дураки Вайау! – печально он кричал. –
Обжоры свинорылые! Ну кто вас туда звал?
Те, с кем я рос, кого кормил и кто меня кормил,
Хоть я – ничтожнейший из всех, но всех я пережил!
Себя считавший хитрецом в ловушке очутился,
И в этом адовом огне я всех родных лишился:
Моих друзей, моих отцов, седоголовых старцев –
Совета клана мудрецов, детишек-оборванцев –
