Отлив

– Ты, скотина, – сказал он дрогнувшим голосом, – оглянись назад!

– Что такое? – завопил пьяница, подскакивая и опрокидывая шампанское.

– Ты погубил «Морской скиталец» из-за того, что был горьким пьяницей. Сейчас ты погубишь «Фараллону». Ты утонешь точно так же, как те, кого ты утопил, и будешь проклят. Твоя дочь пойдет на панель, а твои сыновья станут ворами, как их отец.

На секунду капитан совершенно оторопел от этих слов и побледнел.

– Бог ты мой! – воскликнул он, уставившись на Геррика как на привидение. – Бог ты мой, Геррик!

– Да оглянись же скорее! – повторил его обвинитель.

Несчастный пьяница, почти протрезвев, повиновался и в тот же миг вскочил на ноги.

– Стаксель долой! – заревел он.

Матросы давно с нетерпением ожидали этой команды. Большой парус быстро спустился вниз и наполовину перевалился за борт в мчавшуюся пену.

– Марса-фалы[35] отдать! Стаксель так оставить! – опять прокричал он.

Но не успел он договорить, как шквал с воем обрушился сплошной лавиной ветра и дождя на «Фараллону», она содрогнулась от удара и замерла как мертвая. Разум покинул Геррика: он с ликованием вцепился в наветренные снасти, он покончил счеты с жизнью и теперь упивался свободой; он упивался дикими звуками ветра и оглушающей атакой дождя; он упивался возможностью умереть сейчас, среди бешеной сумятицы стихий.

А тем временем капитан, стоя на шкафуте по колени в воде (так низко сидела шхуна), кромсал фока-шкот[36] карманным ножом. Это был вопрос секунд, так как «Фараллона» уже наглоталась ринувшейся в наступление воды. Но руки капитана опередили стихию: фока-гик порвал последние волокна шкота и рухнул в подветренную сторону. «Фараллона» прыгнула к ветру и выпрямилась, а носовой и пяточный фалы, которые давно были отпущены, побежали в тот же миг.

Еще минут десять шхуна неслась под напором шквала, но теперь капитан уже владел собой и кораблем, и опасность была позади. И вдруг шквал умчался, ветер упал, солнце опять засияло над потрепанной шхуной. Капитан, закрепив фока-гик и поставив двоих матросов к помпе, двинулся на корму – трезвый, немного бледный, а в зубах у него все еще торчала изжеванная сигара, как застал его шквал. Геррик последовал за ним; недавней силы чувств как не бывало, но он понимал, что предстоит сцена, и с готовностью, даже с нетерпением ждал ее, чтобы скорее покончить со всем этим.

Капитан, дойдя до конца надстройки, обернулся и, столкнувшись с Герриком лицом к лицу, отвел глаза.

– Мы потеряли два марселя и стаксель, – пробормотал он. – Слава богу еще, что мачты целы. Вы небось думаете, что без верхних парусов еще лучше.

– Я не это думаю, – сказал Геррик неестественно тихим голосом, который, однако, вызвал смятение в душе капитана.

– Я знаю! – закричал он, вытянув руку. – Знаю, что вы думаете. Незачем говорить это сейчас. Я трезв.

– И все-таки я должен сказать, – возразил Геррик.

– Не надо, Геррик, вы уже достаточно сказали, – упрашивал Дэвис. – Вы уже сказали такие слова, которых я не стерпел бы ни от кого, кроме вас. Я один знаю, насколько это верно.

– Я должен вам заявить, капитан Браун, – продолжал Геррик, – что я слагаю с себя должность помощника Можете заковать меня, застрелить, если хотите: сопротивляться я не буду, я только отказываюсь каким бы то ни было образом помогать или подчиняться вам. Предлагаю назначить на мое место мистера Хьюиша. Из него получится достойный первый офицер, под стать капитану, сэр. – Геррик улыбнулся, поклонился и повернулся, чтобы идти.

– Куда вы, Геррик? – закричал капитан, удерживая его за плечо.

– Переселиться к матросам, сэр, – ответил Геррик все с той же улыбкой. – Я достаточно долго прожил здесь с вами, джентльмены.

– Вы зря так поступаете, – сказал Дэвис. – Не бросайте меня так сразу, я ведь ничего плохого не сделал – только пил. Старая история, дружище! Но раз уж я протрезвел, вы теперь увидите… – умолял он.

– Извините, но у меня больше нет желания вас видеть, – ответил Геррик.

Капитан застонал.

– Вы помните, что сказали про моих детей? – вырвалось у него.

– Абсолютно точно. Хотите, чтобы я вам повторил еще раз? – спросил Геррик.

– Нет! – воскликнул капитан, зажимая ладонями уши. – Не заставляйте меня убить человека, который мне дорог! Геррик, если вы хоть раз увидите меня со стаканом вина до того, как мы сойдем на берег, разрешаю вам всадить в меня пулю. Я даже прошу вас об этом! Вы – единственный на судне, кого жаль потерять. Думаете, я не знаю этого? Думаете, я вас предал? Я всегда понимал, что вы правы; пьяный или трезвый – понимал. Чего вы хотите? Клятвы? Вы же умный человек, вы должны понять, что я говорю серьезно.

– Вы хотите сказать, что не будете больше пьянствовать? – спросил Геррик. – Ни вы, ни Хьюиш? Что вы не будете воровать мою долю прибыли и пить шампанское, за которое я продал свою честь? Что вы будете выполнять свои обязанности, и стоять вахту, и станете бдительным, и будете делать вашу часть работы на корабле, а не взваливать ее всю целиком на плечи неопытного человека и делать из себя посмешище для туземных матросов? Это вы хотите сказать? Если да, то извольте сказать это определенно.

– Вы говорите так, что джентльмену это трудно проглотить, – сказал капитан. – Не хотите же вы заставить меня признать, что я стыжусь самого себя? Поверьте мне на этот раз: я выполню все без обмана, вот вам моя рука.

– Хорошо, на этот раз я поверю, – сказал Геррик. – Но если вы снова меня обманете…

– Ни слова больше! – прервал Дэвис. – Ни слова, дружище! Вы и так много наговорили. У вас злой язык, Геррик, когда вы рассержены. Просто порадуйтесь, что мы опять друзья, как я радуюсь, и перестаньте меня колоть все время в больное место. Я постараюсь, чтоб вы в этом не раскаялись. Сегодня мы были на волосок от смерти – можете не говорить, по чьей вине, – и, наверное, от ада тоже на волосок. Мы оба попали в скверную передрягу и должны быть терпеливее друг к другу.

Он говорил бессвязно, но казалось, что он делает это нарочно, просто ходит вокруг да около, не решаясь в чем-то признаться, или же в страхе оттягивает время, чтобы не дать Геррику сказать еще что-нибудь неприятное. Но Геррик выпустил уже весь яд; он был по природе своей человек добрый и теперь, торжествуя победу, начинал испытывать жалость. Он произнес несколько ободряющих слов, желая закончить разговор, и предложил пойти переодеться.

– Погодите еще немного, – остановил его Дэвис. – Сперва я хочу вам объяснить еще одну вещь. Помните, что вы сказали про моих детей? Я хочу объяснить, почему это меня так садануло, и, мне думается, вы пожалеете о своих словах. Это насчет моей крошки Эйды. Не следовало вам так говорить, хотя я, конечно, понимаю, что вы не знали. Она… видите ли… она умерла.

– Что вы, Дэвис! – воскликнул Геррик. – Да вы десяток раз о ней говорили как о живой! Проветрите голову, старина! Это все вино.

– Нет, сэр, – сказал Дэвис. – Она умерла. От какой-то желудочной болезни. Я тогда плавал на бриге «Орегон». Она похоронена в Портленде, штат Мэн. «Эйда, пяти лет, единственная дочь капитана Джона Дэвиса и его жены Марии». Я вез для нее куклу. Я даже не вынул этой куклы из бумаги, Геррик; она пошла ко дну вместе с «Морским скитальцем» в тот самый день, когда я был проклят.

Глаза капитана были устремлены на горизонт, он говорил с необычной для него мягкостью, но с полным самообладанием, и Геррик глядел на него с чувством, близким к страху.

– Не думайте, что я спятил, – продолжал Дэвис. – У меня ровно столько здравого смысла, сколько нужно. Но мне кажется, что человек в несчастье делается как ребенок. И это у меня как будто детская игра. Я никак не мог посмотреть правде в глаза, вот я и придумал притворяться. И прямо вас предупреждаю: как только мы окончим наш разговор, так я снова начну притворяться. Так что, видите, на панель она пойти не может, – добавил он, – не смогла даже выздороветь и получить свою куклу!

Геррик робко положил руку ему на плечо.

– Не надо! – вскричал Дэвис, отпрянув назад. – Не видите разве, я и так совсем разбит? Пошли, пошли, дружище, можете мне поверить до конца. Пошли, наденем что-нибудь сухое.

Они вошли в каюту и застали там Хьюиша, который на коленях взламывал ящик с шампанским.

– Эй, стоп! – закричал капитан. – Чтоб больше этого не было! Больше пьянства на судне не будет!

– Трезвенником сделались, что ли? – отозвался Хьюиш. – Я не против. По-моему, самое время, а? Сдается мне, что вы чуть второй корабль не потопили к черту. – Он достал бутылку и начал преспокойно отковыривать проволоку острием штопора.

– Слышите, что я сказал? – рявкнул Дэвис.

– Конечно, слышу. Вы орете громко, – ответил Хьюиш. – Но только мне наплевать.

Геррик потянул капитана за рукав.

– Пусть его… – сказал он. – На сегодня нам уже довольно.

– Ладно, пускай пьет, – согласился капитан. – Все равно в последний раз.

Проволока уже была снята, бечевка перерезана, головка из позолоченной бумаги сорвана, и Хьюиш с кружкой в руке ждал обычного взрыва. Взрыва не последовало. Он раскачал пробку большим пальцем – никакого результата. Наконец он взял штопор и вытащил пробку. Она вылезла легко и почти беззвучно.

– Надо же! – сказал Хьюиш. – Бутылка-то порченая.

Он налил немного в кружку – вино было бесцветное и без пузырьков. Он понюхал его, потом попробовал.

– Вот так номер, – сказал он. – Да это вода!

Если бы посреди океана внезапно прозвучал трубный глас, то и тогда трое в кают-компании не могли быть сильнее ошеломлены. Кружка обошла всех троих, каждый попробовал, понюхал, каждый воззрился на бутылку с роскошной золотой головкой, как, вероятно, Крузо воззрился на следы на песке. И у всех одновременно родилось одно общее мрачное предчувствие. Разница между бутылкой с шампанским и бутылкой с водой невелика, но между судном, груженным шампанским, и судном, груженным водой, лежит огромная дистанция от богатства до разорения.

Откупорили вторую бутылку. В каюте стояло наготове два ящика; их притащили и попробовали. Тот же результат: содержимое было бесцветным, безвкусным и безжизненным, как дождь на дне рыбачьей лодки, вытянутой на берег.

– Мать честная! – сказал Хьюиш.

– Погодите, попробуем из трюма, – проговорил капитан, вытирая лоб тыльной стороной руки, и все трое, мрачные, тяжело ступая, вышли из каюты.

Всю команду вызвали на палубу, двоих канаков отправили в трюм, третьего поставили к талям, а Дэвис с топором в руке встал у комингсов[37].

– А как же матросы? Ведь они будут знать, – прошептал Геррик.

– Черт с ними! – ответил Дэвис. – Не до того. Важно знать нам.

На палубу подняли три ящика и по очереди проверили. Из каждой бутылки, по мере того как капитан разбивал их топором, бежало, шипя и пенясь, шампанское.

– Из глубины давайте! Слышите? – крикнул Дэвис в трюм канакам.

Эта команда явилась сигналом к новому пагубному повороту событий. Поднимали наверх ящик за ящиком, разбивали бутылку за бутылкой – оттуда текла вода, и только вода. Еще глубже, и вот они дошли до слоя, где ящики уже были без клейма, бутылки без проволоки и без обертки, где мошенничество стало явным и откровенным.

– Хватит валять дурака! – сказал Дэвис. – Дядюшка, сложи ящики в трюм, а битую посуду свали за борт. Пошли, – обратился он к своим спутникам и повел их назад, в кают-компанию.

Глава 6

Компаньоны

Они уселись по сторонам стола. Впервые они собрались за ним все вместе, но сейчас, перед лицом общей катастрофы, они и думать забыли о взаимной неприязни, о былых разногласиях.

– Джентльмены, – начал капитан, выдержав паузу, как заправский председатель, открывающий собрание, – нас надули.

Хьюиш расхохотался:

– Ничего не скажешь, проделка первостатейная! А Дэвис-то, Дэвис думал, это он всех провел! Украли груз сырой водицы! Ой, не могу! – И он скорчился от смеха.

Капитан выдавил из себя слабое подобие улыбки.

– Опять старуха судьба, – сказал он Геррику, – но на сей раз она, сдается, вошла-таки в дверь.

Геррик только покачал головой.

– Ах ты, господи, вот отмочил! – не унимался Хьюиш. – Вот бы смеху было, случись такая штука с кем-нибудь другим! А дальше что с этой проклятой шхуной делать? Ну и дела!

– В этом вся загвоздка, – сказал Дэвис. – Одно ясно: незачем везти это дурацкое стекло в Перу. Нет, сэр, мы в капкане.

– Мать честная, а купец? – крикнул Хьюиш. – Купец, который делал погрузку? Он получит новость с почтовой бригантиной и, само собой, решит, что мы идем прямо в Сидней.

– Да, купцу будет худо, – сказал капитан. – Кстати, понятно теперь, почему команда – канаки. Если хочешь потерять судно, то лучшей команды, чем канаки, и искать нечего. Но одно непонятно: зачем шхуну завели в воды Таити?

– Да чтобы потерять ее, младенец! – сказал Хьюиш.

– Много вы понимаете, – возразил капитан. – Никому не охота терять шхуну вот так, ее нужно терять, когда она идет своим курсом, каналья вы этакий! Вы что ж, думаете, у страховой компании не хватит ума, чтобы вылезти сухой из воды?

– Так и быть, – проговорил Геррик, – кажется, я могу вам сказать, почему ее занесло так далеко к востоку. Я знаю от Дядюшки Неда. Видимо, эти двое несчастных, Уайзман и Уишерт, с самого начала как упились шампанским, так и умерли пьяными…

Капитан опустил глаза.

– Они валялись на койках или сидели в этой самой проклятой каюте, – продолжал Геррик с возрастающим волнением, – и насасывались этой мерзости. Когда их одолела болезнь и начала трепать лихорадка, они стали пить еще больше. Они валялись тут, скуля и воя, пьяные, умирающие. Они понятия не имели, где находится судно, им было наплевать. Они, видно, даже не измеряли высоту солнца.

– Не измеряли высоту? – воскликнул капитан, поднимая голову. – Дух святой! Ну и компания.

– Да какое, к черту, это имеет значение? – вмешался Хьюиш. – Нам-то что за дело до Уайзмана и того, другого?

– Очень большое, – ответил капитан. – Мы как-никак их наследники.

– Наследство нам досталось хоть куда, – заметил Геррик.

– Не скажите, – возразил Дэвис. – На мой взгляд, могло быть и хуже. Конечно, с грузом было бы иное дело, сейчас наличных за него не выручишь. Но я вам берусь разъяснить, на что можно рассчитывать теперь. Сдается мне, что нам удастся выжать из купца во Фриско все его доллары до последнего.

– Погодите, – остановил его Хьюиш. – Дайте сообразить, как же это получается, господин судья?

– Слушайте, дети мои, – продолжал капитан, который заметно обрел свою прежнюю самоуверенность. – Уайзману и Уишерту должны были заплатить за то, чтобы они бросили старую шхуну вместе с грузом. Ну так и мы тоже собираемся ее бросить, и я считаю своим личным долгом добиться, чтобы нам тоже заплатили. Сколько должны были получить У. и У.? Этого мне не угадать. Но У. и У. замешаны в этой истории, они сознательно участвовали в мошенничестве. Мы же действуем честно, мы случайно ввязались в эту историю, так что купцу придется выложить секрет, и уж я постараюсь, чтоб он выложил его честь по чести. Нет, сэр! Все-таки из «Фараллоны» еще можно кое-что вытянуть.

– Валяйте, кэп! – прокричал Хьюиш. – Ату! Вперед! Не сдаваться! Вот это нюх на деньги! Будь я проклят, но такой оборот мне нравится еще больше.

– А я не понимаю, – проговорил Геррик. – Прошу простить меня, но я не понимаю.

– Знаете что, Геррик, – сказал Дэвис, – я так или иначе хотел с вами поговорить по другому поводу, так пусть и Хьюиш заодно послушает. С пьянством покончено, и мы прямо просим у вас прощения. Мы должны поблагодарить вас за все, что вы для нас делали, пока мы вели себя как свиньи. Вот увидите, в дальнейшем я как следует примусь за свои обязанности. Что касается вина, которое, согласен, мы у вас украли, то я все проверю, и вам будут возмещены убытки. С этим все в порядке. Но вот про что я хочу сказать. Старая игра была опасной. Играть в новую так же безопасно, как держать пекарню. Мы просто ставим «Фараллону» по ветру и идем себе, пока не минуем с подветренной стороны наш порт отправления и пока не окажемся достаточно близко к любому другому месту, где есть американский консул. Тут «Фараллону» – на дно, прощай, наша «Фараллона»! Сутки или около того болтаемся в шлюпке, а потом консул переправляет нас за счет дядюшки Сэма во Фриско. И если купец не выложит денежки немедленно, то тогда он будет иметь дело со мной!

– Но я думал… – начал Геррик и не выдержал: – Нет, нет, давайте лучше поплывем в Перу!

– Ну, если вам полезен тамошний климат, я ничего не имею против! – ответил капитан. – Но за каким еще чертом вам туда понадобилось, не возьму в толк. С нашим грузом там делать нечего. Я что-то не слыхал, чтобы пустые бутылки считали где бы то ни было добрым товаром, а уж в Перу и подавно, готов прозакладывать последний цент. И всегда-то было сомнительно, удастся ли нам продать шхуну, я никогда на это не рассчитывал, а теперь и вовсе уверен, что она гроша ломаного не стоит. Не знаю уж, какой в ней изъян, но только чую, что-то есть, иначе она не была бы сейчас здесь с таким товаром в трюме. Опять же, если мы ее потеряем и высадимся в Перу, что нас ожидает? О нашей потере мы объявить не можем – спрашивается, как мы очутились в Перу? В этом случае купец не имеет права дотрагиваться до страховых денег, скорее всего, он обанкротится. А вас устраивает сидеть на мели в Каллао?

– Зато там не выдают преступников, – заметил Геррик, – никто нас оттуда не выставит.

– А между прочим, сын мой, мы мечтаем, чтобы нас выставили, – возразил капитан. – Ведь какова наша цель? Мы хотим, чтобы консул выставил нас в Сан-Франциско, прямехонько к дверям купца. По моим расчетам, Самоа должен оказаться подходящим деловым центром. Пассаты нас туда загонят, Штаты там имеют консула, и оттуда во Фриско ходят пароходы, так что мы тайком съездим обратно и навестим купца.

– Самоа? – переспросил Геррик. – Да мы туда будем добираться целую вечность.

– Ну да, с попутным-то ветром! – отвечал капитан.

– С лагом возиться не надо, так? – вставил Хьюиш.

– Не надо, сэр, – подтвердил Дэвис. – «Маловетрие и противные ветры, шквалы и затишья. Навигационное счисление: пять миль. Обсервации[38] не было. Откачка производилась». Да еще внести показания барометра и термометра за прошлогодний рейс. «В жизни не видывал такого плавания, – говорите вы консулу. – Я уж боялся, что не хватит…» – Капитан вдруг оборвал фразу. – Слушайте, – сказал он и снова остановился. – Извините меня, Геррик, – добавил он с откровенным смущением, – а вы следили за расходованием продуктов?

– Если бы меня предупредили, я следил бы и за этим тоже, в меру моих скромных способностей, – ответил Геррик. – А так кок брал что хотел.

Дэвис повесил голову.

– Видите ли, я взял маловато, когда снаряжал шхуну, – произнес он наконец. – Главное для меня было убраться подальше от Папеэте, пока консул не передумал. Пойду-ка проведу ревизию.

Он поднялся из-за стола и исчез с лампой в кладовой на корме.

– Вот и еще одна прореха, – заметил Хьюиш.

– Любезный, – сказал Геррик с внезапной вспышкой враждебности, – ваша вахта не кончена, кажется, вам сейчас стоять у штурвала.

– Все разыгрываете важную персону, голубок? – сказал Хьюиш. – «Отойдите от нактоуза. Кажется, вам стоять у штурвала, любезный…» Ха!

Он демонстративно зажег сигару и – руки в карманах – вышел на шкафут.

Капитан вернулся подозрительно скоро; даже не взглянув на Геррика, он снова кликнул Хьюиша и уселся за стол.

– Так вот, – неловко начал он, – я проверил запасы на глазок. – Он помолчал, как бы выжидая, не поможет ли ему кто-нибудь, но так как двое других молча и с явной тревогой смотрели на него во все глаза, он еще более неуклюже продолжал: – Так вот, ни черта не выйдет. И это наверняка. Мне жаль не меньше вашего и даже еще больше, но игра проиграна. До Самоа нам не дотянуть, до Перу и то вряд ли.

– Не пойму, чего вы там мелете? – грубо спросил Хьюиш.

– Сам ничего не пойму, – ответил капитан. – Я взял мало запасов, признаюсь, но что тут творилось – убей, не понимаю! Точно дьявол постарался. Должно быть, наш кок величайшая бестия. Всего двенадцать дней, шутка сказать! С ума сойти можно. Я честно признаюсь в одном: я, видно, плохо рассчитал с мукой. Но остальное… Черт побери! Вовек не пойму! На этом грошовом судне больше расходуется, чем на атлантическом лайнере. – Он украдкой взглянул на товарищей, но, не прочтя ничего хорошего на их помрачневших лицах, счел за благо прибегнуть к ярости. – Ну, погоди, доберусь я до этого кока! – взревел он и ударил кулаком по столу. – Я поговорю с сукиным сыном так, как с ним еще никто не говорил. Я возьму его на мушку, я…

– Вы его пальцем не тронете, – проговорил Геррик. – Вина целиком ваша, и вы это прекрасно знаете. Если вы даете туземцу свободный доступ в кладовую, сами знаете, к чему это может привести. Я не позволю мучить беднягу.

Трудно сказать, как реагировал бы Дэвис на этот вызов, только в эту минуту его отвлек на себя новый противник.

– Нда-а, – протянул Хьюиш, – дельный из вас капитан, нечего сказать. Никудышный вы капитан, вот что! Нечего мне зубы заговаривать, Джон Дэвис, я вас теперь раскусил: от вас проку не больше, чем от паршивого чучела! Ах, вы ничего не понимаете, да? А кто вопил и требовал, что ни день, новые консервы? Сколько раз я своими ушами слышал, как вы отсылали обед целиком обратно и заставляли кока выплескивать его в помойную лохань? А завтрак? Мать честная! Завтрака наготовлено на десятерых, а вы орете: еще, еще! А теперь вы сами не понимаете? Провалиться мне, если этого мало, чтобы послать протест Господу Богу! Будьте осторожней, Джон Дэвис, не троньте меня, я могу укусить.

Дэвис сидел как пришибленный. Можно было бы даже предположить, что он не слышит, если бы голос клерка не разносился по кораблю, точно крик баклана среди береговых утесов.

– Хватит, Хьюиш, – остановил его Геррик.

– А-а, переметнулись? Ладно же, надутый, брезгливый сноб! Берите его сторону, давайте! Двое на одного. Но только Джон Дэвис пускай бережется! Он сшиб меня тогда, в первый вечер на шхуне, а я этого еще никому не спускал. Пусть становится на колени и просит у меня прощения. Вот мое последнее слово.

– Да, я на стороне капитана, – сказал Геррик. – Значит, нас двое против одного, оба люди крепкие, и команда будет за меня. Надеюсь, смерть моя близка, но я совсем не против, если сперва мне придется прикончить вас. Я даже хочу этого: я бы убил вас без малейших угрызений совести. Берегись, берегись, мерзкий пакостник!

Злоба, с которой он произнес эти слова, была так поразительна сама по себе и так неожиданна именно в его устах, что Хьюиш вытаращил глаза, и даже униженный Дэвис поднял голову и уставился на своего защитника. Что же касается Геррика, то волнения и разочарования этого дня сделали его совершенно бесстрашным; он испытывал странный подъем, возбуждение; голова казалась пустой, глаза жгло, в горле пересохло; миролюбивый и безобидный человек, если не считать, что от слабохарактерных людей можно ожидать чего угодно, Геррик в этот миг был одинаково готов убить или быть убитым.

Вызов был брошен, и бой предложен. Тот, кто отозвался бы первым, неминуемо определил бы исход; все это понимали и не решались заговорить; долгие секунды трое сидели молча, неподвижно…

Но тут последовало желанное вмешательство.

– Земля! – прокричал голос на палубе. – Земля с наветренной стороны!

И, будто спасаясь из комнаты, где лежит труп убитого, трое бросились бежать вон, оставив ссору позади неразрешенной.

Небо на стыке с морем было молочно-опаловое, а само море, вызывающее, чернильно-синее, описывало безупречный круг. Они могли обшаривать горизонт сколько угодно, однако даже опытный глаз капитана Дэвиса не мог обнаружить ни малейшего нарушения в его сплошной линии. Вверху медленно таяли бледные облачка; над шхуной, единственным предметом, привлекавшим внимание, то кружила, то замирала тропическая белая, как снежные хлопья, птица с длинными, ярко-красными перьями в хвосте. В океане и в небе больше не было ничего.

– Кто кричал «земля»? – грозно спросил Дэвис. – Кто вздумал шутить со мной шутки? Я научу, как меня разыгрывать!

Однако Дядюшка Нед с довольным видом показал на какое-то место над горизонтом, где можно было различить зеленоватое туманное пятно, плывшее на фоне бледного неба, как дым.

Дэвис приставил к глазам подзорную трубу, потом взглянул на канака.

– Это называется земля? – спросил он. – Я бы этого не сказал.

– Один лаз давно-давно, – сказал Дядюшка Нед, – мой видал Анаа все давно как этот, четыле-пять часа ланьше, как подошел туда. Капитана говолил, солнце заходить, солнце вставать опять, он говолил, лагуна все давно как селькала.

– Все равно как что? – переспросил Дэвис.

– Селькала, саа, – повторил Дядюшка Нед.

– А-а, зеркало, – догадался Дэвис. – Понял, отражение от лагуны. Что ж, может, и так, только странно, что я никогда об этом не слыхал. Давайте-ка посмотрим по карте.