скачать книгу бесплатно
Он посмотрел на меня быстрым загадочным взглядом:
– Но ведь это не он дает мне все это.
– Кто же тогда? Твоя тетя Элоиза?
Он отрицательно покачал головой:
– Они не могут давать мне то, что им не принадлежит. Это все принадлежало моему отцу, а теперь мне.
Я внимательно посмотрела на него. «Так вот в чем дело! Вальми». Я вспомнила, как вспыхнули его черные глаза, когда я в шутку обратилась к нему «граф де Вальми». Де Вальми понимали это с раннего детства.
– Это все твои владения? – спросила я. – Но ведь мсье Леон управляет ими для тебя. Он ведь твой опекун, правда?
Филипп выглядел удивленным.
– Опекун? Я не знаю, что такое опекун!
– Он управляет Вальми до тех пор, пока ты не станешь взрослым. Потом имение перейдет к тебе.
– Да, когда мне исполнится пятнадцать. Это называется «опекун»? Тогда мой дядя Ипполит тоже опекун.
– Правда? Я и не знала.
Он кивнул с торжественным видом, из-за которого его маленькое бледное личико казалось мрачным.
– Да. Оба. Дядя Леон опекун моего имения, а дядя Ипполит мой собственный опекун.
– Что ты хочешь сказать? – невольно спросила я.
– Я слышал, как папа говорил это. Он сказал…
Взгляд сверкающих черных глаз был не то лукавым, не то злобным.
– Филипп… – начала я, но он не слушал.
Он пытался в уме перевести на английский то, что сказал его отец, но оставил эти попытки и выпалил по-французски длинную фразу, которую, очевидно, запомнил наизусть:
– Он сказал: «Леон будет содержать имение в полном порядке, можешь мне поверить. Боже тебя сохрани поручить это дело Ипполиту». А мама сказала: «Но если с нами что-нибудь случится, ребенок должен оставаться у Ипполита, ни в коем случае не у Леона». Вот что мама…
Он внезапно замолчал, крепко сжав губы. Я ничего не сказала. Он снова окинул меня взглядом:
– Вот что они говорили. Это значит…
– Нет, Филипп, не надо переводить. Думаю, твои папа и мама не хотели, чтобы ты это слышал.
– Н-нет. Но мне не хотелось уезжать от Ипполита.
– Ты его любишь?
– Ну конечно. Он уехал в Грецию. Я хотел поехать с ним, но он меня не взял с собой.
– Он скоро приедет.
– Да, но все равно долго…
– Время пройдет незаметно, – сказала я. – Пока что я буду смотреть за тобой вместо него, а твой дядя Леон присмотрит за Вальми.
Я остановилась и посмотрела на бледное мрачное личико. Не хотелось произносить пышные слова и отталкивать от себя Филиппа, но, в конце концов, я отвечала за его поведение и манеры.
– Он делает свое дело прекрасно, Филипп. Вальми – очень красивое имение, и он заботится о нем. Ты должен быть ему за это благодарен, – сказала я осторожно.
Филипп действительно не имел никаких оснований жаловаться на своего дядю в этом отношении. Леон целиком посвятил себя делам имения. Казалось, все его огромные способности, вся энергия, которую он не имел возможности направить на что-либо иное, сосредоточились на Вальми. День за днем его инвалидное кресло часами не покидало террасы, катилось по вымощенному гравием двору перед домом или по дорожкам сада. Леон наблюдал за подвалами, огородом, гаражом; успевал побывать везде, куда мог попасть на кресле. И в самом замке всюду чувствовалась рука заботливого хозяина. Для Леона де Вальми ни один план не казался слишком грандиозным, ни одна деталь – слишком незначительной, если это касалось Вальми.
Конечно, Филипп как граф де Вальми мог совершенно законно претендовать на признание того, что он кое-что значит в собственном доме, но ему исполнилось только девять лет, и к тому же он был парижанином, чуждым местным нравам. Дядя и тетя совершенно не занимались мальчиком, но полное отсутствие того, что принято называть нормальной семейной жизнью, – обычное дело, когда ребенок лишается родителей.
– Вряд ли ты мог бы найти лучшего опекуна, – довольно неуклюже прибавила я.
Филипп снова бросил на меня один из своих загадочных взглядов. Его лицо опять стало замкнутым, словно на окне опустили жалюзи. Вежливо и безразлично он произнес: «Да, мадемуазель» – и посмотрел в сторону.
Я ничего не сказала, чувствуя, что не в силах рассеять антипатию, которая казалась мне совершенно беспочвенной.
Но однажды, когда подходила к концу вторая неделя моего пребывания в Вальми, я вынуждена была изменить свое мнение.
Мы с Филиппом нанесли традиционный получасовой визит к мадам де Вальми в маленький салон. Ровно в шесть она нас отпустила, но, когда мы уходили, подозвала меня, не помню для чего. Филипп не стал ждать – он без лишних церемоний скрылся в коридоре.
Примерно через минуту я вышла из салона и натолкнулась на самую неприятную сцену, какую мне пришлось видеть когда-либо в жизни.
У столика, прислоненного к стене за дверью салона, с виноватым и несчастным видом стоял Филипп. Столик был старинный и очень красивый, по сторонам его находились два стула в стиле Людовика XV, с сиденьями, обтянутыми светло-желтым шелком. На одном из этих сидений я увидела ужасное жирное чернильное пятно: очевидно, ручка, скатившаяся со стола, попала на стул и оставила на нем след.
Я вспомнила, что, когда позвала Филиппа спуститься в салон, он писал письмо своему дяде Ипполиту. Наверное, он поспешил вслед за мной, держа в руке ручку со снятым колпачком, и положил ее на столик, перед тем как зашел в салон. Он сжимал сейчас эту ручку пальцами, измазанными в чернилах, и, побледнев, смотрел на Леона.
Как назло, именно в столь неудачный момент он не смог избежать встречи с мсье де Вальми. Инвалидное кресло застыло в середине коридора, преграждая выход. Сгорбившись перед ним, Филипп выглядел очень маленьким, виноватым и беззащитным.
Казалось, никто из них не заметил моего появления. Леон де Вальми что-то говорил, обращаясь к мальчику. Он был рассержен, и, конечно, у него на то имелась веская причина, но та холодная ненависть, звучавшая в его голосе, выговаривавшем мальчику, была поистине чудовищной: это было все равно что охотиться на бабочку с помощью атомной бомбы.
Филипп, смертельно бледный, что-то пробормотал, очевидно извинение, но я расслышала лишь испуганный шепот, и дядя перебил его словами, прозвучавшими, словно удар хлыста:
– Наверное, следует запретить тебе бывать в этой части дома чаще раза в день. Я вижу, что ты не умеешь вести себя как нормальное цивилизованное человеческое существо. Может быть, в вашем парижском доме терпели твои хулиганские выходки, но здесь мы привыкли…
– Это мой дом! – сказал Филипп.
Ответ прозвучал тихо, но мрачно и решительно. Леон хотел добавить еще что-то, но эти слова остановили его. Произнесенные слабым детским голосом, они показались мне нестерпимо трогательными, и в то же время я удивлялась поведению Филиппа, обычно не любившего открыто проявлять свои чувства. И тут мальчик прибавил, все еще тихо, но очень ясно:
– И стул тоже мой.
Наступило томительное молчание. Что-то дрогнуло в лице Леона де Вальми – беглое выражение, словно вспышка фотокамеры, но Филипп отступил на шаг, а я инстинктивно бросилась к мальчику, как дикая кошка, защищающая своего детеныша.
Леон де Вальми, подняв голову, увидел меня, но обратился к Филиппу спокойно, словно только что не смотрел на него с бешенством:
– Когда ты придешь в себя и обдумаешь свое поведение, ты извинишься передо мной за эти слова.
Его темные глаза обратились ко мне, и он сказал по-английски, очень сдержанно, но вежливо:
– А, мисс Мартин. Боюсь, что у нас тут произошло небольшое недоразумение. Может быть, вы отведете Филиппа в его комнату и постараетесь убедить, что вежливость по отношению к старшим – одно из тех качеств, которых мы ожидаем от джентльменов.
Когда Леон заговорил со мной, Филипп со вздохом облегчения повернулся ко мне. Лицо его было бледнее, чем обычно, и выглядело изможденным и мрачным. Но глаза смотрели на меня умоляюще.
Я взглянула на мальчика, затем перевела глаза на его дядю.
– Вряд ли понадобится убеждать его, – сказала я, – он сейчас же извинится перед вами.
Я тихонько взяла Филиппа за плечи и повернула лицом к дяде. Минуту я держала его так. Плечи были тоненькие и хрупкие, но мускулы на них напряглись. Он весь дрожал. Я отпустила мальчика.
– Филипп? – сказала я.
– Я прошу у вас прощения, если был с вами груб, – с трудом произнес он, проглотив слюну.
Леон де Вальми посмотрел на меня, потом на племянника:
– Прекрасно. Я уже забыл об этом. А теперь мисс Мартин отведет тебя наверх.
Мальчик быстро повернулся, собираясь уходить, но я остановилась и сказала:
– Конечно, стул испорчен и Филипп виноват, но я тоже виновата. В мои обязанности входит следить за тем, чтобы ничего подобного не случалось. Это моя вина, и я тоже должна принести вам извинения, мсье де Вальми.
– Прекрасно, мисс Мартин. Благодарю вас. Забудем этот эпизод, хорошо? – обратился он ко мне уже более мягким голосом.
Когда я поднималась по лестнице, перед глазами у меня стояла уродливо укороченная, словно обрубленная, фигура, молча наблюдавшая за нами.
Я закрыла за собой дверь и прислонилась к ней. Мы с Филиппом посмотрели друг на друга. Лицо его было еще бледным и хранило следы пережитой обиды. Рот сжался в прямую линию, но я увидела, что губы немного дрожат.
Он молча глядел на меня.
Это был момент, когда я должна была проявить свою власть. Мисс Мартин читает нотацию. Леон де Вальми совершенно прав: Филипп глупый, безалаберный и грубый ребенок…
– Ягненочек, я целиком на твоей стороне, но все-таки ты неуклюжая маленькая совушка, – сказала я.
– Нельзя быть ягненком и совой одновременно, – сказал мальчик сдавленным голосом.
Потом он прижался ко мне и залился слезами.
После этого происшествия я старалась, чтобы он не попадался на глаза своему дяде.
Глава 5
Сплетается все туже наш сюжет…
Букингем. Репетиция
Все еще стояла чудесная весенняя погода. На ближайших горах лежал снег, а высокие дальние вершины, вздымавшиеся к облакам, были покрыты шапками льда ослепительной белизны, не тронутой солнечными лучами. Но долина уже зазеленела, и с каждым днем зелень становилась все ярче; на склонах расцвели фиалки, и все каменные вазы и ящики для цветов, обрамляющие террасу замка, сверкали созвездиями белых и желтых нарциссов, которые словно плясали на длинных стеблях под порывами ветра.
Мы с Филиппом каждый день выходили на прогулку одетые в пальто и закутанные в шарфы, потому что со снежных вершин дул холодный ветер. Казалось, горный воздух идет на пользу мальчику: его бледные щеки покрывались румянцем, иногда он даже смеялся и бегал, хотя большей частью солидно шел рядом со мной и медленно отвечал на правильном английском языке на мои вопросы, когда я старалась завести с ним беседу.
Одним из наших излюбленных маршрутов была крутая, но хорошо протоптанная тропинка, которая шла через луг к селению. У подножия склона узенький деревянный мостик пересекал реку Мерлон, тихую и глубокую в этом месте, где она как бы отдыхала на пути между сверкавшими стремнинами. От моста тропинка вела прямиком к селению, через заливные луга и огороды, где уже пробивались зеленые ростки.
Если становилось известно, что во время прогулки мы дойдем до Субиру, нам давали небольшие поручения – обычно требовалось что-нибудь купить для миссис Седдон, Берты, иногда для Альбертины или даже для самой мадам де Вальми.
Однажды утром – было первое апреля, понедельник, – мы с Филиппом сразу же после завтрака отправились в селение. Обычно в понедельник по утрам в замок приходил монсеньор Сент-Обрэ, кюре Субиру, чтобы обучать молодого графа де Вальми латыни, греческому и основам римской католической веры. Но мсье кюре подвернул ногу, и, поскольку было нежелательно, чтобы Филипп пропускал уроки, я повела его в дом священника, расположенный рядом с церковью, и оставила там.
Впервые я оказалась в Субиру одна, и мне некуда было спешить. Я стояла на маленькой площади перед церковью и осматривалась.
День был теплый: нагретые солнцем плиты мостовой и стены домов ярко блестели и излучали тепло. На низкой стенке, под которой были высажены примулы, грелся в солнечных лучах белый кот. Перед входом единственного в Субиру бистро сверкал черными и красными полосками холщовый навес. Дома с открытыми дверями и поднятыми жалюзи выглядели уютно и весело, несмотря на выцветшую и облупившуюся краску, которой были покрыты стены. В маленькой клетке, вывешенной за окно магазина, заливалась канарейка. Несколько черноволосых детей с загорелыми до черноты руками и ногами рассматривали что-то лежащее в канаве. У дверей лавки были разложены кочаны капусты, круглые сыры и подсохшие апельсины, образуя яркое цветовое пятно. Мимо меня промчался мальчик на велосипеде, держащий под мышкой батон белого хлеба длиной почти в ярд.
Все вокруг было таким веселым, уютным и мирным – на сердце у меня тоже было спокойно. Стояло чудесное утро, и я могла провести его по собственному усмотрению: я была свободна на целых два часа! В кармане лежало немного денег; тень приюта Констанс Батчер для девочек съежилась и растаяла в волшебном свете альпийской весны. Легкий и теплый ветер разносил благоухание примул, осыпал стену дождем лепестков цветущей ранней вишни. Весна!
Я медленно прошлась по площади, удостоверилась, что ребятишки играют в шарики, а не мучают лягушку или котенка, потом направилась к аптеке рядом с бистро, чтобы выполнить возложенные на меня поручения.
– Мадемуазель Мартин?
Аптекарь вышел из темного, похожего на пещеру помещения за аптекой. Мы уже были с ним хорошо знакомы. Миссис Седдон в промежутках между покупкой антигистаминных препаратов поддерживала свое существование, по всей видимости, исключительно аспирином и дешевым мылом, которое называла «Воде Калон»; я же после вынужденного длительного употребления детского мыла «Белый Виндзор» предпочитала более изысканные сорта.
– О, доброе утро, мсье Гарсен. Очень красивый день, не правда ли? И вчера тоже было чрезвычайно красивый день. И завтра, я думаю, тоже должен быть красивый день. Нет? Я, как привычно, пришла для покупать мыло, – весело обратилась я к аптекарю, говоря с самым страшным английским акцентом, который только могла изобразить.
Я нарочно сказала «привычно» вместо «обычно», и аптекарь немного надул свои тонкие губы. Каждую неделю, когда я приходила в аптеку, он от души наслаждался, поправляя меня и делая при этом кислое, обиженное лицо; было бы просто жестоко лишать его этого удовольствия.
– Как обычно! – мрачно произнес он.
– Как вы сказали? – переспросила я, на этот раз произнося слова без всякого акцента: он научил меня им на прошлой неделе.
– Как обычно! – сказал мсье Гарсен немного громче, словно я была глухая.
– Как что? Не понимаю, – поддразнила его я. Конечно, это было неосторожно, но стоял божественный весенний день, а мсье Гарсен был такой аккуратный, высохший и немного затхлый, как старое сено, и к тому же он всегда старался поставить меня на место. Я, в свою очередь, повысила голос: – Я сказала, что, как привычно, пришла для покупать мыло.
Тонкий нос аптекаря как-то странно дернулся, но он с трудом сдержался. Он возмущенно посмотрел на меня, задрав подбородок над коробками со слабительным.
– Да, понимаю. И какое мыло вы желаете? – Он достал из-за прилавка коробку «Роже и Галле». – Получил только на этой неделе, новый сорт. Роза, фиалка, сандал, гвоздика…
– О да, пожалуйста. Гвоздика, я ее очень люблю.
– Вы знаете гвоздику? – Его глаза, похожие на устриц, удивленно блеснули.
– Это написано на мыле, – объяснила я. – И к тому же здесь картинка. Вуаля. – Перегнувшись через прилавок, я взяла брусок мыла, понюхала его, улыбнулась аптекарю и почти нежно сказала: – О, это самое лучшее, се ле плю бон, са…
Он клюнул на удочку:
– Наилучшее. Le meilleur.
– Ле мейё, – покорно повторила я. – Спасибо, мсье.
