скачать книгу бесплатно
Вулли тихо закрыл дверь гостиной. Из шерстяных брюк он вытащил свой тяжелый рабочий ремень, на коже которого был вытеснен логотип Медоусайдского профсоюза, и тот всей своей тяжестью протащился по ковру.
– Что ж, может, это к лучшему.
Агнес выставила перед собой руки и стала пятиться к двери. Нагловатая ухмылка сошла с ее лица. Отец наступал на нее, а она отступала, пока не уперлась спиной в буфет гостиной, не услышала, как предупредительно звякнули фарфоровые статуэтки. Сын был теперь у ее ног, выглядывал из-за ее джинсов. Вулли накрутил ремень на руку, один раз, второй – чтобы надежнее удерживать.
– Убери от себя малыша подальше.
Она крепко прижала к себе Шагги. Вулли ухватил ее руку выше предплечья. Другой рукой он мягко, но уверенно отодвинул мальчика от ее ног. Потом он подвел Агнес к стулу, сел на него и уложил ее себе на колено.
Она не сопротивлялась, ни одной мольбы не сорвалось с ее губ.
– Господи Иисусе, прошу Тебя, дай мне силы, чтобы простить. – Ремень с громким хлопком опустился на ее мягкие ягодицы. Агнес не вскрикнула. Вулли снова поднял руку. – Я благодарю Тебя за то, что мое бремя никогда не было больше того, что я мог вынести. – Удар. – Даруй Агнес многие жизненные благодати. – Удар. – Уйми ее нужды. – Удар. – Дай ей немного покоя.
Агнес услышала рядом тихое шарканье, почувствовала прикосновение к своей левой руке. Почувствовала прохладные бескровные руки на своем потном загривке, ощутила нежные прикосновения матери. Лиззи опустилась на колени рядом с ней. Ее голос присоединился к молитве Вулли.
– Господи Иисусе, только через Твое прощение можем мы простить себя. – Удар.
После пожара Шаг ушел на ночную смену и второй раз на этой неделе не вернулся домой утром. Если не считать его брата Раскала Бейна и нескольких парней-таксистов, приятелей-мужчин у него почти не было. И все же Агнес знала, что есть миллион других мест, где он может находиться с превеликим удовольствием.
Она осторожно сидела на краю их кровати. Кожа на ногах сзади горела, словно ошпаренная ремнем Вулли, и она никак не могла сосредоточиться, складывая чистые носки Шага – один внутрь другого, чтобы полинявшая расцветка совпадала точно так, как ему нравилось. В чьих он сейчас объятиях? Она почувствовала, что бойцовский дух в ней снова набирает силу. Может быть, он совсем рядом – в соседнем квартале, с толстухой Рини?
Она должна выйти, должна появиться на людях.
Она достала из платяного шкафа один из раскладных шезлонгов, которые они брали с собой, когда жили в доме на колесах во время недельной ярмарки. Она вытащила и прополоскала в теплой воде свои зубы. В обтягивающих джинсах и новом черном бюстгальтере в качестве верха она вышла на площадку, дождалась пахнущей мочой кабинки лифта. Спустившись с шестнадцатого этажа, она вздохнула с облегчением, увидев, что ее обгорелых занавесок нигде не видно.
Кроме затвердевшего собачьего говна и каких-то едва заметных подпалин, ничего примечательного во дворе она не заметила. Агнес порыскала на задах многоэтажки – не стоит ли там такси Шага. Один раз она таки поймала его. Он должен был работать в дневную смену, а на самом деле трахал какую-то неизвестную ей бабенку. Он устраивал свои развратные оргии рядом с семейным домом – всего бетонированную дорожку пересечь. Агнес весь день каталась в лифте с ведром, наполненным спитым чаем и мочой. Она часами ждала на каждой площадке – вдруг откроется дверь и оттуда выйдет он, а прекратила свою охоту, только когда из открывшихся дверей вышла группка хорошеньких девочек, спешивших на улицу поиграть. Девочки мельком взглянули на нее и в испуге отказались входить в лифт с сумасшедшей теткой с шестнадцатого этажа.
Поначалу она думала, как это глупо со стороны Шага – так позорно подставляться. И только позднее, когда она обвинила его, Агнес поняла, что глупой оказалась сама. Она его не поймала на месте преступления. Он просто хотел, чтобы она все знала. Некоторые вещи не должны проходить мимо нее.
Белое солнце светило с небес. Над бетоном уже поднималась рябь утренней жары. На пустыре загорала Лиззи, лежа на старом одеяле животом вверх. Ее платье в цветочек было расстегнуто до груди и распахнуто, чтобы на всю катушку использовать такую редкость, как солнечный свет. Ее волосы были плотно накручены на светло-голубые папильотки и аккуратно замотаны клетчатым кухонным полотенцем. Она читала сегодняшнюю газету и сплетничала со стайкой таких же божьих одуванчиков, расположившихся на клочках травы. Другие женщины группкой сидели на кухонных стульях, чистили большие коричневые картофелины и кидали их в старый полиэтиленовый пакет.
Агнес села в свой шезлонг на почтительном отдалении от матери и ее шайки. Лиззи продолжала читать газету, и Агнес понимала, что наказана. Она пыталась сидеть под солнцем с беспечным видом, но ее глаза постоянно косились на Лиззи в надежде увидеть хотя бы малую толику сочувствия, чтобы облегчить одиночество в ее груди.
На стене над Лиззи появилось новое граффити. Оно выпрыгнуло из ее кудряшек, как «облачко» грязных мыслей: «Не стесняйся, мой дружок… Покажи свой пирожок». Лиззи это граффити могло казаться дружеской просьбой к скромнику-пекарю. Но Агнес понимала, что к чему, и не смогла сдержать смех.
Лиззи оскалилась на нее.
– Что тебе кажется таким смешным?
Она в первый раз открыла рот после благочестивой порки сегодня утром в гостиной, и Агнес несколько секунд взвешивала, чего ей хочется больше: то ли поощрить разговор, то ли пресечь его в зародыше.
– Ничего. Где мой мужичок?
Лиззи ответила со всем спартанским лаконизмом, на какой была способна:
– У пекаря, ест пирожное.
Агнес знала заведенный порядок. Днем в субботу и воскресенье Вулли с внуком проходили около полумили до магазинов – скудного ряда наполовину заколоченных витрин в сумрачной нише, куда, казалось, никогда не заглядывает солнце. Власти вытаскивали семьи из старых глазговских жилищ в этот район, который хотели сделать не похожим на другие, футуристическим, великолепно усовершенствованным. Но в реальности весь район получился слишком суровым, чересчур аскетичным, очень дешевым, ничем не лучше прежних их мест обитания.
Шагги, как послушный мальчик, стоял в пакистанском магазинчике, пока его дедуля покупал упаковку сладкого стаута и четвертинку виски – этого хватало, чтобы прожить субботний вечер и благополучно перейти в священный день отдохновения. Подрастающий мальчик давал Вулли и Имрану тему для разговора, пока алкоголь укладывался в пакеты. Таков был заведенный порядок – ни одному из них не позволялось признавать, что алкоголь переходит из рук в руки, иначе это испортило бы всю игру. Вулли в полутемной пекарне болтал с хорошенькими девушками, а Шагги жадными глазами поедал сладости. Шагги всегда выбирал одну и ту же ярко-розовую бисквитную пирамидку, покрытую красной и белой кокосовой стружкой, а сверху украшенную сахарной конфеткой. Домой он шел очень медленно в тени Вулли, наслаждаясь вкусом своей добычи.
Агнес посмотрела в направлении магазинов, но эту парочку там не увидела. Она поднялась и встала на краю пустыря в своем черном бюстгальтере, запрокинула голову и широко развела руки, чтобы ощутить своей бледной кожей солнечные иголочки. Она поймала косой взгляд Лиззи. На пояснице у нее наливался лиловато-коричневый синяк. Именно это и привлекло внимание ее матери. Агнес провела окольцованными пальцами по следу, оставленному ремнем, и театрально поморщилась.
Лиззи гордо выпрямилась и прошипела:
– Да бога ради, прикройся.
Женщины, чистившие картошку, обменялись сочувственными взглядами, которые говорили о том, что они знают, почему синяки в браке встречаются чаще объятий. И не только у женщин. Уж кто-то, а Агнес об этом и так знала. Она в раздражении рухнула на свой шезлонг, отчего тот непристойно подпрыгнул, как детский хоппер[38 - Хоппер – резиновый мяч с ручками, которые позволяют сидеть на нем и не падать. Благодаря эластичным свойствам хоппера на нем можно прыгать.], и в несколько прыжков подобрался к ее матери.
Агнес с наслаждением растянулась на нем, ее кожа начала обгорать, становясь светло-розовой. Она вытянула ногу и, как ребенок, поиграла с подолом желтого платья Лиззи, которая опустила газету и оттолкнула ногу Агнес.
– Ты ко мне не лезь с глупостями, – сказала она. – Еще имеешь наглость показывать мне свою физиономию сегодня утром. – Лиззи сняла полотенце со своих папильоток. Она раскрыла полиэтиленовый пакет, лежавший рядом с ней, и принялась распутывать волосы.
Агнес взяла материнскую расческу с длинными зубчиками и снова растянулась на своем липком шезлонге.
– У меня голова раскалывается.
Лиззи раскрутила одну папильотку, зажала заколку губами.
– Ах, бедняжка. Надеюсь, ты не ждешь от меня сочувствия.
– Ты должна была его остановить!
Теперь Лиззи краем глаза наблюдала за Агнес.
– Должна сказать, миледи, за сорок лет брака я ни разу не видела, чтобы твой отец в ярости поднял на кого-то руку. – Она повернулась к женщинам с картошкой. – Ты знаешь, Мейгрет, он такой кроткий, я думала, его через неделю привезут с этой треклятой войны мертвым.
– Ой, он такой превосходный человек, что верно, то верно, – дружно закивали картофельные женщины.
Лиззи снова развернулась к дочери.
– Я не хочу, чтобы ты трепала его доброе имя рядом со своим.
Агнес запустила зубья расчески в крашеный колтун.
– Я такая мерзкая?
– Мерзкая? – Лиззи презрительно фыркнула. – Ты знаешь, я тут сидела сама по себе, чтобы загореть чуток, так не дают покоя. Тут одной в магазин сбегать неохота, но не поленилась пройти по траве и спросить, как я тут держусь.
– Люди не должны совать нос в чужие дела.
– Я тебе говорю про Джанис Маккласки, она притащила ко мне своего сынка-дауна через все эти сорняки. Пришла и такая: «Я слышала, твоя Агнес не очень того. У нее какие-то проблемочки?» – Костяшки пальцев, в которых Лиззи сжимала заколку, побелели от негодования. – Я сижу здесь с расстегнутым до самых моих красот платьем, а эта парочка идиотов глазеет на меня.
– Ма, не обращай на них внимания.
– Ублюдки! «Не очень того!» – Ее руки терзали воображаемых оскорбителей. Лиззи шумно выдохнула, и ее ярость сменилась выражением усталого фиаско. – Я ничем не заслужила, чтобы мне так выкручивали руки, Агнес. Я всю жизнь работала, как ломовая лошадь, без дня отдыха. И ради чего?
Следующее предложение Агнес прекрасно знала. Она продолжала отрицательно качать головой.
– Для того, чтобы у тебя было все, что душа пожелает.
Лиззи в этот момент, казалось, унесло куда-то далеко-далеко. Агнес захотелось вдруг обнять мать, попросить у нее прощения, хотя при этом она не испытывала ни малейшего угрызения совести.
– Мы не можем снова быть друзьями?
– Нет. Теперь все стало не так просто. – Уголки рта Лиззи насмешливо опустились вниз. – Давай поцелуемся и помиримся? Нет, не думаю. – Она раскрутила еще одну папильотку. – Сколько женщин согласится на такое, Агнес?
Агнес ощетинилась.
– Мне нужно закурить.
– Тебе много чего нужно. – Она помолчала, потом добавила: – Тебе нужно было оставаться замужем за тем католиком.
Агнес порылась в материнском пакете с папильотками, вытащила пачку «Эмбасси» и сунула себе в рот две сигареты. Она глубоко затянулась и надолго задержала дым в легких.
– Иисус не заплатит за мой каталог.
Лиззи притворно рассмеялась.
– Не заплатит. И поделом тебе.
Агнес встала, потом села на одеяло рядом с матерью. Зажженная сигарета была жалким предложением мира, но Лиззи приняла ее и сказала:
– Помоги мне вытащить эти папильотки. Я, наверно, похожа на полоумную. – Агнес взяла материнскую голову в свои руки, погладила редеющие волосы. Лиззи немного смягчилась. – Знаешь, твой отец всегда в пятницу вечером приходил в половине седьмого. Все остальные работяги пропадали. Во всем Джермистоне до послеполуденных часов воскресенья не было слышно ни одного мужского голоса. Помню, ты высовывалась в окно, смотрела, как они бредут домой к воскресному ужину, все с сильного похмелья.
Чистильщицы картофеля снова закивали в унисон.
– Я им не судья, – сказала Лиззи. – Так было заведено в те времена. Если ты хотела, чтобы у тебя были деньги на хозяйство, то должна была выковыривать своего мужика к пятничному ужину из паба. Но твой отец возвращался домой с песней к пятничному вечеру: жалованье целехонькое в кармане, а под мышкой новый пакетик. Дурачок заходил на рынок по пути из Медоусайда и покупал тебе маленькое платьице или новое пальтишко. Я никогда не слышала, чтобы у кого-то муж знал размеры своих чад, я уж молчу о том, чтобы он что-то им покупал. Я ему все говорила, чтобы он перестал, что он тебя избалует. Но он только отвечал: «Какая от этого может быть беда?»
– Ма, я больше не могу об этом.
– Откровенно говоря, я порадовалась за тебя, когда ты вышла за этого Брендана Макгоуэна. Мне казалось, он мог тебе дать то, что твой отец дал мне. Но посмотри на себя: тебе непременно нужно было искать кого получше.
– А что – нельзя?
– Получше? – Лиззи прикусила кончик языка. – Посмотри, куда это получше тебя привело. Эгоист до мозга костей.
Агнес расплела последнюю папильотоку матери. Ей приходилось сдерживать себя – уж больно велико было желание дернуть, хоть чуть-чуть.
– Что ж, если ты меня считаешь эгоисткой, хочу попросить тебя об услуге.
Лиззи шмыгнула носом.
– Недавно помирились – рановато еще просить об услугах.
Она потерла мочку уха Лиззи, потерла легонько, с намерением.
– Мне нужно, чтобы ты передала ему кое-что от меня. Скажи ему, что мы съезжаем. Скажешь?
– Это убьет твоего отца.
– Не убьет. – Она покачала головой. – Но если я останусь, я точно знаю, что потеряю его.
Лиззи повернула голову, внимательно посмотрела на дочь. Ее холодный взгляд отметил искорку надежды в глазах Агнес.
– Ты во что угодно готова поверить. – Это был не вопрос.
– Нам нужно начать с чистого листа. Шаг говорит, переезд может все исправить. Домик совсем маленький, но там свой садик, и отдельная входная дверь, и все такое.
Лиззи небрежно помахала сигаретой.
– Ах, какие мы! Собственная входная дверь. Скажи мне: сколько тебе замков понадобится повесить на эту дверь, чтобы не выпустить этого блядуна из дома?
Агнес почесала кожу вокруг своего обручального кольца.
– У меня никогда не было собственной входной двери.
После этого две женщины долго молчали. Первой заговорила Лиззи.
– Ну так и где она – твоя собственная входная дверь?
– Я не знаю. Это где-то на Истерн-роуд. Раньше ее снимала какая-то итальянская шлюшка или какой-то знакомый Шага. Он говорит, там много зелени. И тихо. Как раз для моих нервов.
– А собственная бельевая веревка там есть?
– Думаю, есть. – Агнес перекатилась на колени. Она умела выпрашивать то, что ей хотелось. – Слушай, мы ведь снова друзья, правда? Мне нужно, чтобы ты сказала об этом папке.
– Время ты выбрала просто превосходное. После этой утренней фигни? – Лиззи опустила подбородок на грудь и растянула губы в грустной клоунской улыбке. – Если ты уйдешь, он будет корить себя до конца жизни.
– Не будет.
Лиззи начала застегивать свое летнее платье. Пуговицы залезали не в те петли, испытывая ее терпение.
– Помяни мои слова. Шага Бейна интересует только Шаг Бейн. Он увезет тебя к черту на рога, там-то тебе и придет конец.
– Нет.
Тут, неуклюже топая, во двор вошли Вулли и Шагги. Первой их увидела Лиззи.
– Ты только посмотри на это: ходячая реклама мыльного порошка.
Когда Агнес посмотрела на Шагги, тот слизывал со своих пухлых пальцев остатки «Эйфелевой башни». Она не смогла сдержать улыбку, глядя на отца – гиганта, выпустившего полы рубашки поверх брюк, словно школьник, уклоняющийся от ношения формы. Они шли медленно, между ними покачивалась куколка Дафна, столь любимая Шагги.
– Если ты не можешь заставить Шага вести себя правильно по отношению к тебе, то по крайней мере заставь его вести себя правильно по отношению к мальчику. – Лиззи прищурилась, глядя на внука и его белокурую куколку. – Тебе надо будет пресечь это на корню. Неправильно это.
Семь
Агнес следила за красными кожаными чемоданами Шага, которые перемещались по квартире. Они появились из ниоткуда в начале этой недели, без ценников и почти как новенькие. Прежде чем тщательно упаковать вещи, Шаг аккуратно сложил всю свою одежду, носки затолкал в туфли, скрутил нижнее белье в опрятные рулетики. Часто в течение этой недели он открывал один из красных чемоданов и внимательно изучал содержимое, словно запоминая, где что лежит, потом закрывал крышку и надежно запирал замок. Агнес видела, что чемоданы полупусты, что внутри еще много свободного места. Несколько раз она оставляла рядом с ними маленькие стопки детской одежды, а потом с яростной ревностью наблюдала, как чемоданы перемещаются в другой конец комнаты, а вещички ее детей остаются там, где и лежали.
