Люди, власть и прибыль

скачать книгу бесплатно


Появилась новая теория познания, которая охватывала все аспекты жизни кроме духовного мира: иначе говоря, наука с ее системой доверия на основе подтверждения, где каждое достижение опиралось на более ранние исследования и прогресс, достигнутый предшественниками[31 - Критически важным аспектом научного процесса является многократная проверка и подтверждение результатов, а также ясность в отношении научной точности и степени уверенности в результатах, полученных разными способами. Наука, таким образом, является социальным предприятием: мы знаем и верим в то, что делаем, в результате коллективных действий тысяч исследователей, которые действуют в строгих рамках научного метода.]. Появились университеты и исследовательские институты, помогавшие выявлять истину и постигать природу нашего мира. Многие вещи, воспринимаемые нами сегодня как нечто само собой разумеющееся, от электричества до транзисторов и компьютеров, смартфонов, лазеров и современной медицины, являются результатом научных открытий, поддерживаемых фундаментальными исследованиями. И это не только высокотехнологичные новшества: даже дороги и здания являются результатом научного прогресса. Без него у нас не было бы небоскребов и автомагистралей, не было бы и современных городов.

Отсутствие королевской или церковной власти, диктующей, какой будет социальная организация, означало, что общество должно само определять это. Оно не могло надеяться на то, что власть – земная или небесная – устроит все как надо. Ему пришлось создавать системы управления. Создание социальных институтов, которые обеспечат благополучие общества, было более сложной задачей, чем поиск истинных законов природы. Обычно в этой сфере невозможно экспериментировать в контролируемых условиях. Впрочем, полезным может быть изучение прошлого опыта. Приходится полагаться на логические построения и обмен мнениями, то есть признать, что ни у кого нет монополии на правильное представление о социальной организации. Эти логические построения приводят к осознанию важности верховенства закона, надлежащей правовой процедуры и системы сдержек и противовесов, подкрепленных фундаментальными ценностями вроде правосудия для всех и свободы личности[32 - Каждая из этих концепций сложна и деликатна, а их условиями нередко пренебрегают. Феодалы говорили о верховенстве закона, хотя они притесняли крестьян, работающих на них; то же самое можно сказать и о рабовладельцах на Юге, которые в соответствии с «законом» возвращали беглых рабов (см.: Eric Foner, Gateway to Freedom: The Hidden History of the Underground Railroad [Oxford: Oxford University Press, 2015]). Американская судебная система – с ее массовым лишением людей свободы или с массовым лишением домовладельцев жилья в результате автоматического подписания документов, несмотря на отсутствие долгов (см.: Stiglitz, Freefall и The Great Divide, 170–3), – обеспечивает «справедливость для всех» только до тех пор, пока эти все являются богатыми и белыми. Дискуссия, которая развернута далее на страницах этой книги, более ясно показывает, что я имею в виду.В последующих главах эти идеи рассматриваются с других точек зрения, например в связи с ограничением свободы одного человека, когда она вступает в конфликт со свободой других людей.].

Наша система управления с ее обязательством справедливо относиться ко всем требовала установления истины[33 - Ученые подчеркивают, что мы не знаем ничего абсолютно достоверно, а довольствуемся лишь приемлемым уровнем определенности. В некоторых случаях у нас нет уверенности в том, какое решение следует считать правильным – на этот счет может существовать слишком много разных взглядов. Однако мы можем сделать так, чтобы процесс принятия решения был справедливым и чтобы голос каждого был услышан. Каждый человек при принятии решений делает ошибки: как заметил Шекспир, «людям свойственно ошибаться». Однако, когда мы принимаем решения коллективно, вероятность допущения ошибки уменьшается. Таким образом, в нашей системе уголовного правосудия с ее презумпцией невиновности до тех пор, пока вина не доказана, единодушное признание вины двенадцатью присяжными не гарантирует правильности решения, даже если судебное разбирательство было справедливым. Но это повышает вероятность правильности решения – или, как минимум, мы думаем так, пока дальнейшее расследование не выявит скрытую предвзятость (например, серьезную дискриминацию).С течением времени мы улучшаем организационный процесс, процедуру решения, например, вопроса о том, как учитывать склонность человека к ошибкам при выборе проектов, балансировании рисков, связанных с отказом от хороших проектов и принятием плохих. См., например: Raaj Sah and Joseph E. Stiglitz, “Human Fallibility and Economic Organization,” American Economic Review 75, no. 2 (1985): 292–96; и Raaj Sah and Joseph E. Stiglitz, “The Architecture of Economic Systems: Hierarchies and Polyarchies,” American Economic Review 76, no. 4 (1986): 716–27.]. Наличие надлежащей системы управления повышает вероятность принятия хороших и справедливых решений. Они не обязательно должны быть идеальными, главное, чтобы их можно было корректировать при обнаружении недостатков.

Со временем появился широкий спектр институтов, обеспечивающих высказывание истины, выявление истины и подтверждение истины, именно им мы в значительной мере обязаны успешностью нашей экономики и демократии[34 - Важной группой связанных институтов являются наши образовательные учреждения, которые учат людей тому, как следует подходить к выявлению истины и ее оценке.]. Центральное место среди них занимают активные средства массовой информации. Как и любые другие институты, они допускают ошибки, но их расследования являются частью системы сдержек и противовесов и важным общественным благом.

Технический и научный прогресс[35 - Роберт Солоу из Массачусетского технологического института показал, что в огромной мере повышение уровня жизни обусловлено научным и техническим прогрессом. За эту работу он получил Нобелевскую премию по экономике в 1987 г. Его перу принадлежат две классические статьи: “A Contribution to the Theory of Economic Growth,” Quarterly Journal of Economics 70, no. 1 (1956): 65–94; и “Technical Change and the Aggregate Production Function,” Review of Economics and Statistics 39, no. 3 (1957): 312–20. Его работа вызвала к жизни огромный объем исследований, связанных с анализом роли технологических изменений. Другим важнейшим фактором повышения производительности труда являются инвестиции в основные средства. В числе прочих факторов следует упомянуть сокращение продолжительности рабочего дня, повышение образовательного уровня и более эффективное распределение ресурсов.Еще раньше Йозеф Шумпетер в своей книге 1943 г. «Капитализм, социализм и демократия» (Capitalism, Socialism and Democracy) обратил внимание на значение инноваций, подчеркнув, что они намного важнее, чем те аспекты, на которых экономисты обычно концентрируют внимание. Однако он не пытался количественно оценить относительную роль инноваций, как это сделал Солоу. (Обсуждение работы Шумпетера и современной теории роста и инноваций см. в моем введении к книге Capitalism, Socialism and Democracy, выпущенной в 2010 г. издательством Routledge.)] наряду с изменениями в социальной, политической и экономической организации, связанными с эпохой Просвещения, привел к такому росту объема производства, который опередил прирост населения, поэтому доход на душу населения начал повышаться. Общество научилось сдерживать рост населения, и в развитых странах люди все чаще стали ограничивать размер семьи, особенно с повышением уровня жизни. Мальтузианское проклятие было снято. Так начался рост уровня жизни, который мы наблюдаем уже более 250 лет (см. рис. 1: уровень жизни, остававшийся практически неизменным на протяжении многих веков, начал быстро повышаться, сначала в Европе к концу XVIII – началу XIX в., а потом и в других частях мира, особенно после Второй мировой войны[36 - Как Брюс Гринвальд и я написали в начале нашей книги «Создание обучающегося общества» (Creating a Learning Society), «со времен Римской империи, когда появились первые данные о выпуске продукции на душу населения, до 1800 г. средний уровень жизни людей практически не менялся… В структуре потребления подавляющего большинства людей основное место занимала еда, а еда ограничивалась основными продуктами питания… Жилища барачного типа не позволяли уединиться… Одежда была утилитарной и редко состояла из нескольких комплектов с дополнением в виде чего-то более теплого в холодное время. Медицинского обслуживания практически не существовало… Досуг практически отсутствовал, а развлечения были примитивными. Только небольшая группа аристократов наслаждалась тем, что мы сегодня считаем приемлемым для людей уровнем жизни… Лишь с 1800 г. и, особенно, в середине и конце XIX в. уровень жизни, доступный богатым, начал распространяться в Европе, Северной Америке и Австралии».]). Выросла и продолжительность жизни, в результате чего мы так много выиграли[37 - Излагаемые здесь идеи прорабатываются в книге Стиглица и Гринвальда «Создание обучающегося общества» (Creating a Learning Society). Их впервые высказал выдающийся специалист по истории развития экономики Джоэль Мокир из Северо-Западного университета в своей книге «Культура роста: Истоки современной экономики» (A Culture of Growth: The Origins of the Modern Economy, Princeton: Princeton University Press, 2016). В своей книге мы утверждаем, что одним из препятствий на пути к нашему росту сегодня является усиление погони за рентой, в частности связанной с монопольной прибылью. Это не противоречит историческим фактам, представленным Мокиром. Мы, Мокир и другие, очень часто видим это при исследовании уровня жизни, особенно того, что называют институтами просвещения, образовательные и исследовательские учреждения (включая, что особенно важно, наши университеты), а также политических и экономических институтов, о которых мы говорили ранее, в частности верховенства закона Не так давно Стивен Пинкер выпустил очень авторитетную книгу, где также прослеживается изменение уровня жизни вплоть до эпохи Просвещения: «Просвещение сегодня: Доводы в пользу рациональности, науки, гуманизма и прогресса» (Enlightenment Now: The Case for Reason, Science, Humanism and Progress, New York: Penguin, 2018).Конечно, экономические силы никуда не деваются: даже до промышленной революции в Англии была экономика с высокой оплатой труда / низкими затратами энергии, и это помогало пробиваться инновациям, нацеленным на сокращение использования труда/энергии. После эпидемии чумы уровень заработной платы также был сравнительно высоким, однако это не привело к дальнейшему его росту, который начался несколько столетий спустя. Эпоха Просвещения создала контекст, в котором высокий уровень заработной платы / низкие цены на энергию привели к промышленной революции. См.: Robert C. Allen, The British Revolution in Global Perspective (Cambridge: Cambridge University Press, 2009). (В этой книге изложена хорошо проработанная теория «индуцированных» инноваций, зародившаяся в 1960-х гг.)Существуют, конечно, и другие примеры заметного прогресса в сфере обучения и техники. Так, некоторые историки считают, что первая промышленная революция произошла во Фландрии с началом использования водяных мельниц в 1100-х гг. Отличительной чертой достижений XVIII в. было то, что они не только расширили рынок (как подчеркивает Аллен), но и привели к научному прогрессу, который обеспечил устойчивый рост.]. Судьба человечества изменилась кардинальным образом. Если в прошлом чуть ли не все силы уходили на то, чтобы добыть предметы первой необходимости, то теперь для их получения нужно работать всего несколько часов в неделю[38 - Кейнс в своем знаменитом эссе «Экономические возможности для наших внуков» (см.: Essays in Persuasion, London: MacMillan, 1931, 321–2) проанализировал последствия огромного роста производительности труда. См. также: Joseph E. Stiglitz, “Toward a General Theory of Consumerism: Reflections on Keynes’ Economic Possibilities for Our Grandchildren,” in Revisiting Keynes: Economic Possibilities for Our Grandchildren, eds. Lorenzo Pecchi and Gustavo Piga (Cambridge, MA: MIT Press, 1987), 41–87.].

В XIX в., однако, плоды этого прогресса распределялись очень неравномерно[39 - Как детально объясняется далее, из-за ограничительной по своему характеру практики на рынке труда и дискриминации, особенно женщин и темнокожих, большие группы людей ничего не получили от этого прогресса.]. На деле у многих жизнь стала тяжелее. Как выразился Томас Гоббс более чем за столетие до этого[40 - См.: Thomas Hobbes, Leviathan, 1651.], «жизнь была грязной, жестокой и короткой», а промышленная революция сделала ее для многих еще хуже. Романы Чарльза Диккенса очень ярко описывают страдания людей в Англии в середине XIX в.

В Соединенных Штатах неравенство достигало новых пиков в конце XIX в. – в «Позолоченный век» и «Бурные двадцатые»[41 - «Бурные двадцатые» – образное название 1920-х гг., периода интенсивной урбанизации страны. – Прим. пер.]. К счастью, правительство не осталось в стороне: законодательство Прогрессивной эры[42 - Прогрессивная эра – период политики реформизма 1900–1917 гг., проводимой президентами Теодором Рузвельтом и Вудро Вильсоном. – Прим. пер.] и Новый курс были нацелены на ограничение игры на рыночной власти и устранение проявившихся недостатков рынка, включая неприемлемый уровень неравенства и чувства незащищенности[43 - Аналогичная реакция наблюдалась и в Европе, в одних случаях раньше, чем в США, в других позже. (Германия при канцлере Отто фон Бисмарке стала первой страной, которая ввела государственное пенсионное страхование в 1889 г.)]. При президенте Франклине Рузвельте США приняли программу социальной защиты, которая официально называлась страхованием по старости, потере кормильца и нетрудоспособности. Позднее президент Линдон Джонсон обеспечил медицинским обслуживанием престарелых и развернул войну с бедностью. В Великобритании и большинстве стран Европы государство взяло на себя обеспечение медицинского обслуживания всего населения, и США стали единственной развитой страной, не признающей доступ к медицинскому обслуживанию одним из прав человека. К середине прошлого столетия развитые страны создали то, что тогда называли «общество среднего класса», где плодами прогресса пользовалось, как минимум в приемлемой степени, большинство граждан, и, если бы политика на рынке труда не дискриминировала людей по расовому и гендерному признакам, число получателей благ прогресса было бы еще больше. Граждане стали жить дольше и меньше болеть, приобретать хорошее жилье и одежду. Государство заботилось об образовании их детей и таким образом открывало перспективу для еще большего процветания и равенства возможностей. Кроме того, государство взяло на себя в определенной мере заботу о престарелых и социальную защиту от таких рисков, как безработица и нетрудоспособность.

Развитие рыночных и политических институтов, начавшееся в XVIII в., не всегда протекало гладко. Периодически случались кризисы, из которых самым тяжелым была Великая депрессия, начавшаяся в 1929 г. США не могли оправиться от ее последствий до самой Второй мировой войны. До войны правительство выплачивало пособие тем, кто временно не мог найти работу. После войны развитые страны взяли на себя обязательство обеспечить полную занятость.

Движение в поддержку равного распределения плодов прогресса тоже не всегда было стабильным. Как уже говорилось в этой главе, ситуация сильно ухудшилась в конце XIX в. и в 1920-х гг., но в десятилетия после Второй мировой войны заметно оздоровилась. Хотя доходы росли у всех групп населения, у тех, кто находился внизу, они повышались быстрее, чем у находившихся наверху. Но затем, в конце 1970-х – начале 1980-х гг., произошел крайне неприятный поворот. Доходы групп в нижней части социальной лестницы перестали расти и даже начали снижаться, в то время как у других групп они резко пошли вверх. У богатых средняя продолжительность жизни продолжала расти, а у менее образованной части населения она стала сокращаться.

Контратака

У прогресса, ассоциируемого с эпохой Просвещения, всегда существовали недруги. В их перечень нынче входят религиозные консерваторы, которым не по вкусу идеи вроде эволюции, и те, кого не устраивают терпимость и либерализм, проповедуемые сторонниками Просвещения[44 - Я должен подчеркнуть, что связь между консерватизмом и антилиберализмом не является чем-то предопределенным. Однако ситуация складывается именно так, хотя немало выдающихся консерваторов могут служить примером толерантности. – Прим. авт.]. К ним добавляются люди, чьи экономические интересы входят в противоречие с научными открытиями. Например, владельцы угольных компаний и их работники, перед которыми маячит перспектива принудительного прекращения добычи угля с учетом того, что его сжигание является одной из главных причин глобального потепления и изменения климата. Однако эта коалиция религиозных и социальных консерваторов вместе с теми, чьи своекорыстные интересы находятся в прямом противоречии с научными фактами, недостаточно широка, чтобы иметь политическую власть. Такая власть требует поддержки со стороны деловых кругов. И они предоставляют помощь в обмен на дерегулирование и снижение налогов. В США скрепляющей силой для этого альянса стал неожиданно свалившийся нам на голову президент Дональд Трамп. Тягостно видеть, как президент, склонный к нетерпимости, женоненавистничеству, национализму и протекционизму – то есть к тому, что совершенно не вяжется с ценностями, декларируемыми в бизнес-сообществе, – молча делает все, чтобы деловые круги могли получить более комфортную бизнес-среду с минимальным регулированием и особенно налоговые поблажки для себя и своих компаний. Предельно очевидно, что деньги в их карманах и жадность перевешивают все остальное.

С самого начала предвыборной кампании и особенно после вступления в должность президента Дональд Трамп выходил далеко за пределы традиционной «консервативной» программы. В некоторых отношениях, как уже отмечалось, он фактически является революционером: он не прекращает нападки на центральные институты нашего общества, с помощью которых мы пытаемся приобретать знание и устанавливать истину. В числе его целей университеты, научное сообщество и судебная система. Самым яростным атакам, конечно, подвергаются основные новостные каналы информации, которые окрестили «лженовостными каналами». Парадокс в том, что именно там проверка достоверности фактов стоит на первом месте, а Трамп беззастенчиво и регулярно лжет[45 - Газета Washington Post подсчитала, сколько раз он лгал, и выяснила, что Трамп сделал 8158 «ложных или вводящих в заблуждение заявлений» за первые два года пребывания в должности. См.: Glenn Kessler, Salvador Rizzo, and Meg Kelly, “President Trump Made 8,158 False or Misleading Claims in His First Two Years,” Washington Post, Jan. 21, 2019.].

Подобные нападки не только беспрецедентны для Америки, они к тому же разрушительны для нашей демократии и экономики. Хотя все эти нападки хорошо известны, крайне важно понимать, что является их побудительной причиной и насколько широки цели. Важно также понимать, что истоки происходящего следует искать не в Трампе: если бы у него не было поддержки, его нападки на институты установления истины не имели бы такого эффекта. Нападки подобного характера наблюдаются и в других местах. Если бы Трамп не развязал такую войну, это сделал бы кто-нибудь еще.

В таком контексте поддержка президента Трампа со стороны деловых кругов выглядит исключительно циничной и обескураживающей особенно для тех, кто хоть немного помнит о распространении фашизма в 1930-х гг. Историк Роберт Пакстон проводит параллели между благосклонностью Трампа к богатым и стратегией, лежавшей в основе зарождения нацизма в Германии[46 - См.: Patt Morrison, “Patt Morrison Asks: Robert O. Paxton Talks Fascism and Donald Trump,” Los Angeles Times, Mar. 9, 2016. Книга Пакстона «Анатомия фашизма» (The Anatomy of Fascism, New York: Knopf, 2004) является исчерпывающей работой на эту тему. Хотя эта замечательная книга была написана 15 лет назад, кажется, что речь в ней идет о происходящем сегодня.]. Как и Трамп, фашисты получили поддержку явного меньшинства, которого было недостаточно для прихода к власти демократическим путем, – у них никогда не было ничего похожего на большинство голосов. Успех Трампу принесла коалиция с деловыми кругами, как и в те времена, когда фашисты пришли к власти. Они смогли сделать это только в результате поддержки широкой консервативной коалиции, в которую входили и деловые круги.

Атака на университеты и науку

Нападки на университеты привлекли меньше внимания, чем нападки на средства массовой информации, однако они не менее опасны для будущего нашей экономики и демократии. Университеты являются тем источником, из которого берется все остальное. Кремниевая долина – центр инновационной экономики страны – стала тем, что она представляет собой, благодаря технологическим достижениям двух наших лучших университетов – Стэнфордского университета и Калифорнийского университета в Беркли. Массачусетский технологический институт и Гарвардский университет аналогичным образом дали начало грандиозному биотехнологическому центру в Бостоне. Репутация нашей страны как лидера в сфере инноваций зиждется на знаниях, получаемых в национальных университетах.

Наши университеты и научно-исследовательские центры не только генерируют передовые знания – они притягивают к нашим берегам ведущих предпринимателей. Многих привлекла сюда возможность учиться в лучших университетах. С 1995 по 2005 г., например, иммигранты основали 52 % всех новых компаний Кремниевой долины[47 - См.: Adam Bluestein, “The Most Entrepreneurial Group in America Wasn’t Born in America,” Inc., Feb. 2015.]. Иммигранты учредили также более 40 % компаний, входивших в 2017 г. в список Fortune 500[48 - См.: Rose Leadem, “The Immigrant Entrepreneurs behind Major American Companies (Infographic),” Entrepreneur, Feb. 4, 2017. Илон Маск (компании Tesla и SpaceX) проучился два года в Королевском университете в Канаде, а затем перевелся в Пенсильванский университет, где получил степень бакалавра по физике и экономике. Хамди Улукайя, основатель Chobani, компании по производству йогуртов, приехал в Соединенные Штаты для изучения английского языка в Университете Адельфи.].

Несмотря на это, Трамп пытался урезать государственное финансирование фундаментальных исследований в бюджете 2018 г.[49 - К счастью, конгресс не стал к нему прислушиваться: в бюджете на 2018 г. заложено увеличение расходов на науку на 12 %, а не урезание на 17 %, как предлагал Трамп.] Помимо этого, наверное впервые за все времена, налоговый закон республиканцев в 2017 г. предусмотрел налогообложение частных некоммерческих университетов, многие из которых играли центральную роль в научном прогрессе, а значит, в повышении уровня жизни и обеспечении конкурентного преимущества Америки.

Некоторые республиканцы критикуют наши университеты за идейность и нетерпимость к ханжеству и сексизму. Действительно, профессора почти повсеместно учат, что изменение климата реально, а многие высказывают сомнения в отношении экономики предложения. Университеты к тому же не уделяют серьезного внимания теориям плоской земли в географии, флогистона в химии или сохранения золотого стандарта в экономике. Существуют и другие идеи, которым заслуженно не уделяют внимания в высшем образовании[50 - Наши СМИ нередко подвергаются справедливой критике за перекосы в освещении событий. Хотя 99,9 % ученых убеждены в изменении климата, некоторые медиаисточники предоставляют равный голос оставшейся 0,1 %, узаконивая мнение тех, кто отрицает изменение климата.]. Было бы преступно учить устаревшим идеям, многократно опровергнутым с помощью естественно-научных методов.

До сих пор университетам удавалось устоять. Однако можно догадаться, что произойдет с американской экономикой и нашим положением в мире, если Трамп и иже с ним решат вести эту войну до победного конца. Мы быстро потеряем свою позицию в авангарде инновационного мира. Уже сейчас другие страны пользуются плодами антииммигрантской и враждебной по отношению к науке политики Трампа: Канада и Австралия, например, активно занимаются привлечением талантливых студентов и созданием исследовательских институтов и лабораторий, способных играть роль альтернативы Кремниевой долине.

Атака на судебную систему

Ни одно общество не застраховано от возникновения споров и расхождения сторон во мнениях, такое может случиться с людьми, компаниями или группой людей и правительством. Задача наших судов заключается в выявлении истины в той мере, в какой это возможно. Практически по определению, разрешение подобных споров дается непросто – если бы это было не так, стороны улаживали бы разногласия самостоятельно, а не прибегали бы к недешевым и требующим времени судебным процедурам. Когда суды выносят решения, которые Трампу не по вкусу, он начинает говорить о «так называемых судьях». Его пренебрежительное отношение к судебной власти ярче всего проявляется в готовности назначать совершенно неквалифицированных судей – у одного из кандидатов в Федеральный суд округа Колумбия Мэтью Спенсера Петерсена вообще не было опыта судебных разбирательств. Петерсен снял свою кандидатуру после уничижительного опроса во время слушаний перед утверждением, однако он оказался самым неквалифицированным в группе почти таких же выдвиженцев Трампа.

Оправдание атак – самозащита

Такая закономерность не случайна. С точки зрения Трампа и его сторонников, опасность всех институтов установления истины заключается в том, что они высказывают взгляды, которые противоречат предвзятому мнению Трампа и тех, кто находится в его окружении и его партии. Подобные атаки и попытка создать другую реальность давно являются частью фашизма, начиная с «большой лжи» Геббельса[51 - Некоторые историки относят этот термин к самому Гитлеру, а не к его главному пропагандисту. В книге «Моя борьба» Гитлер писал, что «большая ложь всегда звучит убедительно; …они скорее клюнут на большую ложь, чем на маленькую, поскольку сами нередко врут по мелочам, но стыдятся прибегать к крупномасштабному обману. Им и в голову не приходит сфабриковать колоссальную ложь, а потому они и не верят в то, что другие могут иметь наглость так безобразно искажать правду. Хотя факты, доказывающие это, довольно очевидны, они все равно сомневаются, раздумывают и продолжают думать, что может существовать какое-то другое объяснение. Беспардонная ложь никогда не проходит бесследно, даже если ее разоблачают. Этот факт хорошо известен всем профессиональным лгунам в этом мире и всем, кто тайно упражняется в искусстве лжи» (Mein Kampf, trans. James Murphy, London: Hurst and Blackett, 1939). Гитлер при этом обвинял в большой лжи евреев. Геббельс превратил большую ложь в инструмент политики, хотя приписывал ее другим – британцам: «Англичане руководствуются принципом, что если лжешь, то ложь должна быть большой, и никогда не отступают от него. Они продолжают держаться за свою ложь, несмотря на риск оказаться в глупом положении». Йозеф Геббельс, 12 января 1941 г. (“Aus Churchills L?genfabrik,” Die Zeit ohne Beispiel. Munich: Zentralverlag der NSDAP, 1941, 364–69; перевод на английский доступен в Архиве германской пропаганды, см.: German Propaganda Archive, Calvin College, accessed July 17, 2018, http://research.calvin.edu/german-propaganda-archive/goeb29.htm (http://research.calvin.edu/german-propaganda-archive/goeb29.htm)).]. Вместо того чтобы привести свои взгляды в соответствие с реальностью (например, в вопросе изменения климата), Трамп обрушивается с нападками на тех, кто занимается выявлением истины. То, что подобные нападки находят такой отклик, свидетельствует в определенной мере о недостатках нашей системы образования. Однако нельзя винить в происходящем только это. Достижения в сфере поведенческой экономики и маркетинга говорят о том, что восприятием и представлениями можно манипулировать. Табачные компании успешно используют определенные методы с тем, чтобы поставить под сомнение научные факты о вреде курения для здоровья, а разные фирмы убеждают людей покупать продукты, которые те в противном случае никогда бы не приобрели, поскольку по размышлении их ненужность становится очевидной. Подобно тому, как продают плохие и даже опасные товары, можно продавать плохие и даже опасные идеи – и в этом есть серьезный экономический интерес. Стив Бэннон[52 - Стив Бэннон – главный стратег избирательной кампании Дональда Трампа. – Прим. пер.] и Fox News прекрасно поняли это и использовали для изменения представлений по множеству тем от изменения климата до неэффективности и пристрастности правительства.

Внушение большинству идеи о необходимости политики, которая противоречит его интересам

То, что Трамп и его клика заинтересованы в искажении истины, неудивительно. Что вызывает вопрос, так это почему при такой высокой ставке, включая нашу демократию и рост уровня жизни за последние 250 лет, эта срежиссированная атака на главные институты и идеи нашей цивилизации нашла отклик у стольких людей. Одной из причин, заставивших меня написать эту книгу, является надежда на то, что более глубокое понимание важности этих институтов поднимет людей на их защиту.

Это, однако, не единственная загадка текущей политики. Любопытствующий может также поинтересоваться, в чем причина такой терпимости к высокому уровню неравенства в демократическом обществе. Конечно, некоторые наверху – группа, богатство и политическое влияние которой непропорционально велика, – если говорить прямо, просто жадны и близоруки. Они хотят быть на вершине независимо от того, во сколько это обойдется обществу. Многие мыслят категориями игры с нулевой суммой, которая предполагает единственный путь к богатству – отобрать что-нибудь у тех, кто находится ниже.

Впрочем, большинство находящихся наверху – если оно действительно понимает суть своего интереса – должно поддерживать более эгалитарную политику, а уж о тех 99 % внизу, которые страдают от нынешнего неравенства, и говорить нечего. Даже 10 % верхушки, которым перепадает небольшая толика благ от роста, беспокоит снижение положения на социальной лестнице. Страдают и многие из тех, кто входит в 1 %: в других странах богатые вынуждены жить в охраняемых резиденциях и заботиться о том, чтобы их детей не похитили[53 - Хотя в США лишь небольшая часть богатых укрывается в районах за забором, они все же чувствуют себя незащищенными. В книге «Великое разделение» я описывал званый ужин сверхбогатых, где разговор все время возвращался к необходимости ограничить безудержную алчность.]. Снижается общий рост экономики страны, а это тоже сказывается на 1 %, значительную долю богатства которого составляют деньги, выкачиваемые снизу. Чем меньше богатство внизу, тем меньше можно выкачать оттуда. Современная экономическая наука говорит о том, что страны с более высоким уровнем неравенства (особенно когда неравенство достигает таких масштабов, как в США, и усугубляется такой же гендерной ориентацией, как в США) довольствуются более низкими экономическими результатами[54 - Это была центральная тема моей более ранней статьи в журнале Vanity Fair «Демократия 1 % населения, для 1 % населения и по желанию 1 % населения» «“Of the 1 percent, for the 1 percent and by the 1 percent”) и книги «Цена неравенства» (The Price of Inequality). См. также ссылки, приведенные здесь, и обсуждение ниже.]. Экономика – это не игра с нулевой суммой; рост зависит от экономической политики – действия, усиливающие неравенство, замедляют его, особенно в долгосрочной перспективе.

Короче говоря, очень трудно найти рациональное объяснение для терпимого отношения к неравенству в стране. Есть и другие аспекты американской экономической политики, которым трудно дать вразумительное объяснение, если, конечно, верить в то, что люди в массе своей рациональны и поддерживают политику, соответствующую их собственным интересам, и в то, что у нас реальная демократия, где политика отражает интересы большинства. Например, за исключением собственников угле-, газо- и нефтедобывающих компаний, большинство в стране должно быть заинтересовано в принятии мер по предотвращению изменения климата.

Деньги в Америке пагубно влияют не только на политику, в более широком смысле они меняют убеждения. Братьям Кох, нефтяным и угольным компаниям, вместе с другими заинтересованными группами удалось обманом превратить значительную часть Америки в скептиков в вопросе изменения климата точно так же, как около 50 лет назад табачным компаниям удалось посеять в умах многих американцев сомнения в достоверности фактов, свидетельствующих о вреде курения для здоровья. Угольным компаниям свидетельства, касающиеся роли парниковых газов в изменении климата, нравятся не больше, чем табачным компаниям факты о связи курения с раком легких и сердечно-сосудистыми заболеваниями[55 - В октябре 2017 г. администрация Трампа запретила ученым, получившим гранты Агентства по охране окружающей среды, работать в консультационном совете этого агентства из-за опасений возникновения «конфликта интересов». При этом администрация не высказывала подобных опасений в отношении членов совета, которые получили гранты от отраслей, регулируемых агентством, в частности от нефтегазовой отрасли. См.: Warren Cornwall, “Trump’s EPA Has Blocked Agency Grantees from Serving on Science Advisory Panels. Here Is What It Means,” Science, Oct. 31, 2017.]. В результате шельмования фактов во втором случае сотни тысяч людей ушли из жизни раньше, чем могли бы.

Аналогичным образом богатым удалось убедить значительную часть американцев в том, что стране будет лучше без налога на наследство, хотя это неизбежно приведет к возникновению наследуемой плутократии – явлению, прямо противоречащему американским идеалам. А ведь налог на недвижимость и наследство совершенно не касается большинства граждан, поскольку он и так фактически взимается только с тех супружеских пар, у которых больше $11 млн.

Научные и веские аргументы заменили идеологическими соображениями. Идеология стала новым инструментом в удовлетворении жажды наживы. В некоторых районах страны сформировалась культура, которая в основе своей противоположна научным доводам. Лучшее объяснение этому я привел в предыдущих абзацах: у тех, кто делает деньги на том, что ставится под сомнение наукой, – будь это производство сигарет и химикатов или добыча угля, – есть прямой резон заронить сомнение в самой науке. Если это продолжится и если республиканцы, поддерживающие подобные взгляды, останутся у власти, то трудно сказать, сможет ли американская машина создания богатства, опирающаяся на научный фундамент, работать и дальше.

Провал наших элит

Если понять, почему многие поддерживают нападки на сами основы нашего экономического прогресса и демократии, трудно, то особой сложности в выявлении причин, по которым значительная часть страны ополчилась против «правящих кругов» и их взглядов на глобализацию, финансиализацию и, в более широком смысле на экономику, нет. Элиты (обеих партий) много чего обещали, когда проводили реформы в последние четыре десятилетия, однако ничего из обещанного мы так и не увидели.

Они обещали, что снижение налогообложения богатых, глобализация и либерализация финансового рынка приведут к ускорению и стабилизации роста, от которого выиграют все. Однако несоответствие того, что обещали, и того, что получилось, оказалось слишком очевидным. Поэтому, когда Трамп назвал эти обещания «бесчестной манипуляцией», его слова нашли отклик.

Неудивительно, что после экономических провалов, о которых мы говорили, – либерализация и глобализация обогатили очень немногих, а остальным принесли стагнацию, незащищенность и нестабильность, – появился скептицизм в отношении элит и институтов знаний, из которых они, как считалось, черпали информацию. Такой вывод ошибочен: уважаемые ученые указывали на то, что глобализация может в действительности привести к снижению заработной платы неквалифицированных работников и ухудшить их положение даже с учетом более низких цен на приобретаемые ими товары, если правительство не будет проводить активную компенсационную политику. Они подчеркивали, что финансовая либерализация ведет к нестабильности. Однако группа поддержки политики глобализации и либерализации финансового рынка заглушила их голоса[56 - Некоторые ученые, конечно, стали прислужниками этой идеологии и образовали группу поддержки глобализации и финансового дерегулирования. В главе 4 я объясняю с помощью обычного экономического анализа, почему торговая интеграция с развивающимися странами и рынками приводит к снижению спроса на неквалифицированный труд в США независимо от уровня его оплаты и почему, даже если мы сумеем обеспечить полную занятость, реальная заработная плата неквалифицированных работников будет падать, несмотря на рост ВВП. Когда я работал в администрации Клинтона, беспокойство вызывало бедственное положение производственных рабочих и мало кого из экономистов заботило влияние глобализации на уровень реальной заработной платы неквалифицированных работников. (Министр труда Роберт Райх был разительным исключением.) По всей видимости, даже хорошие экономисты хотели верить в то, что глобализация пойдет на пользу всем даже в отсутствие компенсационной политики. Экономика просачивания благ уже тогда глубоко укоренилась в умах людей.].

Какой бы ни была причина[57 - Иначе говоря, была ли это иллюзия, связанная с экономикой просачивания благ, которую я упомянул в предыдущем примечании, или ошибочное представление о том, что ухудшение положения работников – это всего лишь временное явление.], мы бросили на произвол судьбы тех, кто пострадал в процессе деиндустриализации страны. Мы закрыли глаза на стагнацию зарплат и доходов и рост отчаяния. Мы думали, что «прикрытие» – пузырь на рынке недвижимости, который создал на некоторое время рабочие места в строительстве для тех, кто потерял работу в промышленности, – было реальным решением.

Короче говоря, наши элиты в обеих партиях посчитали, что концентрация внимания на ВВП может заменить концентрацию на людях. По существу, они «кинули» большую часть страны. Такое неуважение, пожалуй, не менее болезненно, чем обрушившаяся на нее экономическая трагедия.

Альтернативные теории происхождения богатства народов

Выше я обрисовал реальный источник богатства народов – тот, что опирается на науку и знания, а также на социальные институты, которые помогают нам не просто жить мирно друг с другом, а сотрудничать во имя общего блага. Еще я говорил об угрозе этому фундаменту, которая исходит от Трампа и его единомышленников. При рудиментарном наборе представлений, совершенно оторванных от реальности и обслуживающих только экономические интересы некоторых недальновидных стяжателей (охотников за рентой), их успех был невозможен без развертывания массированной атаки на наши институты установления истины и даже на саму демократию.

Одна давнишняя и широко известная альтернативная теория происхождения богатства народов, которая, к сожалению, господствует в последние четыре десятилетия в нашей стране, предполагает, что экономика работает лучше всего, когда она полностью или как минимум по большей части находится во власти свободных рынков. Поборники подобных теорий не занимаются опровержением истины, как это делает Трамп. Как хорошие фокусники, они концентрируются больше на внешнем оформлении того, что мы видим. Если глобализация оставляет многих позади, если рейгановские реформы приводят к распространению бедности и прекращению роста доходов большой доли населения, то фокус заключается в прекращении сбора данных о бедности и замалчивании проблемы неравенства. Концентрируйтесь на конкуренции, которая всегда присутствует на рынке, а не на власти, которую имеют немногочисленные доминирующие на рынке фирмы.

Возьмите, например, типичный учебник по экономике для колледжей. Слово конкуренция мелькает тут и там во всех без исключения главах, а вот термин власть встречается от силы в одной-двух главах. Понятия эксплуатация вы, скорее всего, там вообще не найдете – это слово давно вымарано из традиционного словаря экономистов. Если обратиться к экономической истории американского Юга, то в ней обнаружатся, пожалуй, дебаты о (конкурентном) рынке хлопка или даже рабов, но не об эксплуататорском использовании власти одной группы людей в целях присвоения плодов труда другой группы и не о том, что одна из групп использовала политическую власть для сохранения такого положения вещей после Гражданской войны. Огромное неравенство заработной платы в зависимости от пола, расы и этнической принадлежности – главная особенность американской экономики, о которой речь пойдет в следующей главе, – если и упоминается, то с использованием какого-нибудь мягкого термина вроде дискриминации. Только в последнее время такие убийственные слова, как эксплуатация и власть, появились в описании того, что происходит.

Недостаток конкуренции – слишком большая власть в одних руках – всего лишь одна из причин, по которым рынки зачастую работают не слишком хорошо. То, что это так, должно быть очевидно: слишком много людей с очень низким доходом, не позволяющим вести достойную жизнь; США вкладывают в здравоохранение в расчете на душу населения больше любой другой страны мира, а средняя продолжительность жизни, которая и так ниже, чем в других развитых странах, снижается; для нашей экономики характерен высокий уровень незанятых домов и, одновременно, бездомных. Самые серьезные провалы связаны с высокой безработицей – несоответствием числа рабочих мест и количества людей, желающих занять их. Великая депрессия 1930-х гг. и Великая рецессия, начавшаяся в 2007 г., – лишь два наиболее ярких примера, однако для рыночной экономики периоды высокой безработицы были характерны с самого начала.

В каждом из этих примеров правительственная политика, даже если она работала неидеально, могла улучшить ситуацию по сравнению с той, что была бы в ином случае. Во время экономических спадов, в частности, стимулы в сфере денежно-кредитной и налоговой политики не раз успешно помогали снизить безработицу[58 - Нередко аргумент в пользу регрессивного налогообложения (от которого богатые выигрывают больше, чем бедные) состоит в том, что это приносит деньги богатым, которые создают рабочие места, а от появления рабочих мест выигрывают все. Однако такая теория опирается на три ложных допущения: о том, что высокоталантливых людей очень мало; о том, что их интересуют только материальные стимулы, а не захватывающий процесс создания нового бизнеса или удовлетворение от служения обществу; и о том, что для успеха необходимы только низкие налоги и слабое регулирование.Реальным источником новых рабочих мест является не столько наш предпринимательский класс, сколько простой спрос. Когда совокупный спрос высок, появляются рабочие места. Конечно, предприимчивость необходима, однако тех, кто готов стать предпринимателем, вполне достаточно, был бы только спрос и возможность получить финансирование. Роль правительства как раз и заключается в том, чтобы обеспечить появление спроса и источников финансирования.].

А есть ли помимо обеспечения полной занятости еще какая-то роль у правительства или все остальное должны делать сами рынки? Первое, что требуется для ответа на такой вопрос, – это признание того, что рынки являются не самоцелью, а средством достижения определенной цели – более процветающего общества. Тогда центральным становится вопрос: когда рынки обеспечивают процветание не только верхушке, составляющей 1 % населения, но и обществу в целом? Хотя невидимая рука (идея Адама Смита о том, что преследование личной выгоды ведет в конечном итоге, словно невидимая рука, к процветанию общества) – это, пожалуй, самая главная идея в современной экономической науке, даже сам Смит признавал ограниченность власти рынков и необходимость вмешательства со стороны правительства. Современные экономические исследования – как теоретические, так и практические – углубили наше понимание принципиальной важности действий правительства в условиях рыночной экономики. Они необходимы не только для осуществления того, что рынки не могут делать, но и для создания условий, в которых рынки действуют должным образом.

Чтобы рынки хорошо работали сами по себе, необходимо выполнение кучи условий – конкуренция должна быть здоровой, информация – идеальной, а действия одного человека или фирмы не должны идти во вред другим (например, должно отсутствовать загрязнение окружающей среды). На практике эти условия никогда не выполняются – зачастую в крупных масштабах, – а это значит, что рынки не выполняют своих функций. До принятия природоохранного законодательства нашим воздухом невозможно было дышать, а воду нельзя было пить – такая ситуация наблюдается сейчас в Китае, Индии и других странах, где требования к защите окружающей среды слишком мягкие или слишком плохо соблюдаются.

Важнее всего то, что частный сектор по своей воле вкладывает слишком мало в фундаментальные исследования, которые необходимы для появления динамичной, инновационной экономики. То же самое относится и к другим сферам, где инвестиции служат общему благу (инфраструктура и образование, например). Выгоды от расходования государственных средств на эти сферы намного превосходят затраты. Такие статьи расходов необходимо финансировать, а для этого, конечно, требуются налоги[59 - Я должен подчеркнуть, что в случае неполной занятости в экономике правительству следует допустить дефицит бюджета, то есть позволить расходам превысить налоговые сборы. Канцлер Германии Ангела Меркель ошибочно отождествляет экономику со «швабской домохозяйкой», которая должна сбалансировать расходы и доходы своего хозяйства. Критически важная разница между ними заключается в том, что в условиях высокой безработицы увеличение расходов на общенациональном уровне приводит к созданию рабочих мест, повышению дохода и росту совокупного спроса, который, в свою очередь, подталкивает к созданию дополнительных рабочих мест по раскручивающейся спирали.]. (Понятно, что частный сектор трубит о том, как много он делает: его прикладные исследования важны, но они опираются на фундаментальные исследования, финансируемые государством.)

Как-то раз я поинтересовался у министра финансов Швеции, почему экономика его страны функционирует так хорошо. Вот его ответ: потому, что у них высокие налоги. Он, конечно, имел в виду, что для процветания страны необходим высокий уровень государственных расходов на инфраструктуру, образование, технологию и социальную защиту и что государству необходимы доходы для стабильного финансирования этих расходов. Многие из этих статей государственных расходов дополняют затраты частного сектора. Техническое развитие, финансируемое государством, поддерживает частные инвестиции. Инвесторы получают более высокую отдачу при наличии высокообразованной рабочей силы и хорошей инфраструктуры. Главным для быстрого роста является приобретение новых знаний, и лежащие в его основе фундаментальные исследования должны поддерживаться правительством.