скачать книгу бесплатно
Она скорчила гримасу и открыла кран с горячей водой. Мистер Ломакс попросил кипяченой воды из чайника, и мама посмотрела на него с раздражением.
Они сидели за кухонным столом, и мистер Ломакс много говорил о разнице в качестве воды из цистерны, центральной системы водоснабжения и подогреваемого бака или бойлера. Он говорил о доме и его состоянии. Его беспокоила возможность появления крыс и тараканов, ведь мы разводим цыплят, а за оградой располагается булочная. По его мнению, появления крыс и тараканов «практически невозможно» избежать. Его также беспокоило расположение бойлера, недостаток места для вентиляции, а еще перила, которые совсем расшатались.
Мама предложила ему еще что-нибудь выпить. Он выпил еще горячей воды, и мама довольно грубо спросила его, почему он пьет горячую воду. Мистер Ломакс объяснил, что он только залечил анальную трещину и надо пить побольше воды, чтобы избежать рецидива. Тут мама, видимо, поняла, что ей нечего терять, и мы разыграли для него фрагмент из ее пьесы. Мы часто разыгрывали фрагменты из ее пьесы (пьес), но обычно без публики, и нынешнее представление здорово пощекотало нам нервы.
Мы представили сцену, в которой разводящаяся пара ссорится, решая, у кого останется молодой лабрадор.
РОДЕРИК (его играла мама). Я забираю Дебби.
АДЕЛЬ (я). Нет, не забираешь. Дебби предана мне.
РОДЕРИК. У тебя остаются дети.
АДЕЛЬ. Я хочу Дебби (держит Дебби на руках), а ты получаешь тостер.
РОДЕРИК. Ты делаешь Дебби больно. (Тянет Адель за руку.)
Пара борется.
АДЕЛЬ. Мне больно!
РОДЕРИК. Отдай его мне.
АДЕЛЬ. Нет.
Родерик сдается и уходит со сцены. Адель гладит Дебби.
Мы боролись за Дебби очень энергично и немного устали, потому после представления сделали короткий перерыв, чтобы мама могла выкурить сигарету. Во время перерыва я заговорила о замеченной мною ошибке в тексте – Родерик говорит о Дебби как о существе мужского пола, в то время как Дебби на самом деле сука, и, выходит, эту строку следовало бы читать как «отдай ее мне», но мама заявила, что это намеренная ошибка, показывающая, что Родерик едва знает лабрадора, что он никчемный ублюдок. Мама затушила сигарету. Она выкурила ее только наполовину, фильтр переломился, а из белой части продолжал валить дым. Я знала, что она готова продолжать, и объявила следующую сцену, «Мой муж ушел», но, прежде чем мы смогли начать представление, мистер Ломакс сказал, что уйти нужно ему.
Воюя со своим анораком, он сказал, что знает одного человека, экс-сантехника, оставшегося без работы, потому что он потерял сертификат, выданный Палатой газового оборудования, и этот человек наверняка будет лучше соответствовать маминым задумкам, а потому он опустит его карточку в почтовый ящик. И мистер Ломакс торопливо убежал к своему фургону, припаркованному на газоне.
– Странный малый, – сказала мама, и я не могла с ней не согласиться.
– Недоразвитый, – сказала сестра, которой нравилось произносить это слово.
– Краб, – сказал Джек, он в первый же день определил это, а мнение свое он менял редко.
Сейчас самое время объясниться по поводу пьесы. К моменту расставания с папой лишь одно предприятие мамы увенчалось успехом. Одно-единственное, и произошло это, когда она, шестнадцати лет от роду, написала пьесу под названием «Планета». Она сама ее придумала, сама написала и отдала на конкурс. Потом она заняла первое место, и пьесу поставили в театре одного из университетов, и студенты театрального факультета представляли ее в течение целой недели (такой был приз).
Маме не так уж понравилось писать пьесу, и, несмотря на зазывное название, пьеса была мрачная и рассказывала о жизни обычных людей (по ее словам), но так совпало, что в то время мрачные пьесы о жизни обычных людей были в моде, и судей поразили мамины зрелость и проницательность. И пусть ее пьеса была мрачной, а писать маме не понравилось, но зато понравилось внимание публики, понравилось, что ее называют гением драматургии, говорят, что пьеса прекрасно выстроена, а диалоги просто блестящие и т. д.
Потом потекли годы, мамина жизнь являла серую беспросветную полосу – она только смотрела на огонь, рожала и пила виски, ну иногда еще пыталась вернуться в те мгновения, когда ее оценили и признали. И после папиного ухода мама принялась писать пьесы без передыху. На самом деле это была одна длинная, без конца и без края, пьеса о ее жизни, и мама постоянно ее правила, меняла и улучшала. Это была Пьеса. Иногда маме случалось написать и что-то более классическое, а то и стихотворение, но в результате все опять сводилось к той же истории. Ее истории.
Иногда работа над пьесой разгоняла тоску и мама принималась носиться с идеей постановки, и в такие дни мы ненавидели пьесу, потому что мама умоляла разыграть ее, хотя мы предпочитали смотреть «Дика Эмери». В другие дни у мамы не хватало энергии прогнать тоску с помощью пьесы (обычно потому, что она слишком рано начала и быстренько напилась), и тогда мы скучали по пьесе.[2 - «Шоу Дика Эмери» – британский комедийный сериал (1963–1981), в котором Дик Эмери представал в самых разных гротескных ипостасях. – Здесь и далее примеч. перев. и ред.]
Мама была главной героиней, и ее всегда играла я, потому что я и в самом деле могла сыграть ее, у меня и голос такой же, и манеры. Мама всегда играла папу или главного героя, потому что она была выше нас, и это оказалось важным. Мы с ней часто дрались, или боролись, или кричали друг на друга (по ходу представления).
Сестра, наделенная артистическими способностями в меньшей степени, чем мы с мамой, играла прочих персонажей – учителей, соседей и так далее. Моему младшему брату Джеку изредка перепадали крошечные, хотя и важные роли, например фельдшера скорой помощи или судьи, а как-то раз – аптекаря.
И хотя к участию в постановках у меня было сложное отношение, я должна признать, что пьеса была хорошо написана. Умело, иногда весело и всегда жизненно – ничуть не хуже пьес по телику или в театре, за исключением разве что пьес Теренса Рэттигана, который меньше объяснял, но показывал столько же. Мама слишком все разжевывала, и ее персонажи время от времени ломали четвертую стену, что я считала жульничеством. Но меня это заботило не так, как сестру. Вот только то, что заботило ее, рано или поздно начинало заботить нас всех.[3 - Теренс Рэттиган (1911–1977) – английский драматург, автор знаменитой пьесы «Глубокое синее море» об одном дне из жизни молодой женщины, поставившей все на карту во имя любви.]
4
Препарируя визит мистера Ломакса, мы с сестрой проявили должную самокритику. Наша цель заключалась в том, чтобы они вместе выпили, а потом занялись сексом в маминой гостиной и продолжали в том же духе, пока дело не дойдет до помолвки и свадьбы. Но мы слишком плохо все спланировали и небрежно исполнили, что позволило шансам ускользнуть сквозь пальцы.
И хотя мы согласились, что мистер Ломакс далеко не идеал, себя мы оценивали, исходя из того, что он все-таки идеал, пусть на самом деле так и не было.
Было ошибкой, решили мы, не предложить ему закусок и не включить музыку, из-за этого, возможно, мистер Ломакс чувствовал себя не в своей тарелке и наверняка голодным, а если я что-то определенно и знала о мужчинах, так это то, что их совершенно не интересует секс, если они голодны. Мы также согласились, что пьеса все только усугубила, в особенности сцена с Дебби, тяжеленной, надо признать. Неудивительно, что мистер Ломакс испугался.
Но мы не сдались. Сестра сверилась со Списком мужчин, вычеркнула мистера Ломакса и добавила Кеннета, папиного шофера. Я возразила, заметив, что они с мамой ненавидят друг друга до глубины души, но сестра ответила, что от любви до ненависти один шаг, то есть вы с большей вероятностью займетесь сексом и выйдете замуж за человека, которого ненавидите, чем за человека, к которому вы равнодушны. Я хорошенько подумала, и эта мысль показалась мне разумной. Что меня обеспокоило.
Следуя той же логике, мы добавили в Список механика по имени Денис, который почти уже вышел на пенсию и таксовал на своем «форде зодиак», – его мама тоже терпеть не могла.
Я спросила, не проще ли подтолкнуть ее к воссоединению с папой. Сестра сказала, что нет. По ее мнению, они все еще были как вода и камень. Кроме того, сама память о папе начала блекнуть. В то время так всегда бывало с разведенными отцами. Они старались не маячить – из соображений вежливости и удобства. Это справедливо и для неразведенных отцов, но с разведенными вы и вовсе никогда не встречались, разве что за редким воскресным обедом или когда топали по полю на пикник. В вашей личной жизни разведенный отец не участвует, и для Крошки Джека это стало проблемой, ведь в доме не было мужчины, который мог бы научить его, как изобразить ба-бах от взрыва, или объяснить, почему Западная Германия играла лучше Эквадора. Не то чтобы наш конкретный отец был способен хотя бы на что-то одно из этого – речь о принципе. Но хуже всего, что в вашей общественной жизни разведенный отец тоже не участвует – не ходит на родительские собрания, спортивные соревнования, школьные пьесы и выставки. Не видит, как вы играете на сцене, как вы стараетесь, выигрываете и проигрываете, не знает, какие вы молодцы, – а это стало проблемой уже для моей сестры: папа не слышал похвал ее школьным успехам, а потому не мог восхищаться ею в той степени, в какой она того заслуживала. Иногда она сама рассказывала ему о своих успехах, но казалось, что она хвастается и преувеличивает, и всем присутствующим от этого становилось тошно, так что сестра оставила это.
Меня отсутствие отца в моей личной и общественной жизни задевало меньше всего. Возможно, потому, что я не сомневалась, что он был бы хорошим отцом, если бы не развод. Я вовсе не страдала от того, что больше никто не напоминает мне, что следует сохранять палочки от леденцов, а то вдруг меня посетит непреодолимое желание построить модель Лестерширской тюрьмы, как случилось с папой в детстве (хотя он использовал спички). Память у меня хорошая, и я в достатке получила от него жизненных советов. А его одобрения мне не требовалось. Просто я считала, что по сравнению с остальными мужчинами из Списка он самый милый и самый хороший, и, что важнее, его мы знали лучше всех. Хотя папа и присутствовал в Списке, но (пока вы чего себе не придумали) до романтического повторного брака дело не дошло, даже попытки в этом направлении не предпринимались: мы решили, что все это слишком запутанно и маловероятно плюс требует дорожных расходов.
Мы пришли к согласию, что пока больше не стоит заманивать мужчин на встречу с мамой, сначала нужно поподробнее изучить ситуацию и разработать порядок действий. Между тем мы придумали и промежуточные проекты – дабы подбодрить маму и, как мы надеялись, предотвратить сочинение пьесы. Моя сестра была горазда на быстрые решения: завести еще одного жеребенка, поехать в театр за пятнадцать миль от нашего дома или построить кормушку. Она даже подумывала притвориться, будто произошло нечто ужасное, а потом развернуться и объявить, что тревога ложная, и мама тут же ощутит невыразимое облегчение и поймет, до чего же ей повезло в жизни. Но, на мой взгляд, идея была слишком рискованной.
Я предпочитала проекты подлиннее, сулящие разнообразные последствия. Например, обсадить аллею тополями, как это делают во Франции, чтобы деревья защищали нас от знойных ветров, или подружиться с кем-то навроде миссис С. Бороды – эта леди жила через дорогу и казалась единственным симпатичным человеком во всей деревне, она ругала нас за то, что мы мусорим, но только если мы и в самом деле мусорили, а когда мы не мусорили, она улыбалась и иногда даже зачем-то махала нам рукой.
Лучшее, что мне пришло в голову, учитывая чрезмерную худобу мамы, – заняться кулинарией, тем более что даже поджаренный хлеб и соус из петрушки нам порядком надоели. Сестра про все мои идеи говорила, что они либо слишком амбициозные, либо «навряд ли принесут плоды», имея в виду, что они так и останутся идеями. Что касается кулинарии, она сочла этот прожект нереалистичным, потому что мама ненавидела еду почти так же сильно, как она ненавидела шофера (из всех слов в английском языке она больше всего не любила слово «порция»).
И тогда сестра, куда более практичная, чем я, выступила с удачной и простой идеей, которую она представила так естественно, что я едва заметила, как это случилось.
Мы сидели в маминой спальне. Там стояла тяжелая кровать с уродливым балдахином и прочая неуклюжая мебель из грецкого ореха, и мне очень не нравились все эти древесные разводы, которые я бы охотно покрасила симпатичной изумрудной краской. Но мы любили здесь сидеть. В спальне приятно пахло и все выглядело так, как и до расставания с папой, – то же белье, те же флакончики с духами и т. д. Мама даже повесила над незажженным камином картину, на которой была изображена Офелия. Другие старые картины она снесла на чердак, заменив их изображениями абстрактных штуковин оранжевого и желтого цвета и старыми рекламными вывесками, предлагающими купить моторное масло и средства от несварения.
– Думаю, нам стоит начать ходить в церковь, – сказала сестра, глядя в увеличенные глаза мамы в зеркале на туалетном столике. (Вот такая ей пришла в голову простая и хорошая идея.)
Я удивилась, но поддержала ее и напомнила, что церковь очень удобно расположена – прямо через дорогу, так что добираться туда совсем нетрудно. Какое-то время мама молчала. Она, похоже, собиралась куда-то пойти: закапала капли в оба глаза и провела бледной губной помадой по сложенным в трубочку губам. Она почти не красилась, предпочитая выглядеть естественно. Свои длинные волосы она носила распущенными, а ее худощавое загорелое лицо усыпали крошечные квадратные веснушки, которые почему-то напоминали осколки разбитого цветочного горшка. В ее облике не было ничего лишнего, и, как мне казалось, выглядела она эффектно, тогда как остальные женщины – нелепо размалеванными.
– Ты можешь пойти в церковь, если хочешь, – наконец сказала мама, глядя на свое отражение в зеркале, и саркастически хмыкнула.
– Нет, я имела в виду всю нашу семью, – сказала сестра. – Надо же познакомиться с жителями деревни.
– Живой вы меня туда не затащите, – ответила мама, – только не после визита этого жалкого идиота викария и его дурацкой проповеди.
– А что он сказал? – спросила я.
– Он сказал, что будет несказанно рад видеть нас в церкви, но в Союз матерей меня не примут, потому что я разведена.
– Что ж, если он будет «несказанно рад нас видеть», надо пойти, – сказала я и развела руки, подразумевая «вот видишь», но получилось, будто я пародийно открываю молитвенник.
– Нет, Лиззи, когда люди говорят, что будут несказанно рады тебя видеть, это значит, что они вообще не желают тебя видеть, – сказала мама.
– Правда? А что же они говорят, когда хотят меня видеть? – спросила я.
– Тогда они ничего не говорят. Это и так понятно.
Сестра сидела подавленная, ведь ее идею разнесли в пух и прах, но тут выступил Крошка Джек, что было странно, потому что мы никогда не привлекали его к своим планам – он вечно чего-то опасался, да и был слишком мал, чтобы выкладывать ему всю правду. Но его вмешательство продемонстрировало, какой он умный и проницательный. И его не просто посетило озарение, он раздобыл листовку, подкреплявшую его замысел, и был тем чрезвычайно горд.
Крошка Джек продемонстрировал листовку, в которой сообщалось о Пасхальном параде. Сам парад Джека, в общем-то, не интересовал, но вот размахивать листовкой ему нравилось. Джек всегда подбирал рекламные листовки. В то время они были не так распространены, как сейчас. Звучит невероятно, но в них даже имелась прелесть новизны. И эта листовка Крошке Джеку особенно понравилась, ведь благодаря ей он оказался в центре внимания, а крошки только ради этого и живут.
Вслед за мамой мы спустились в кухню и, сгрудившись на большом кожаном диване, который стоял в холодном углу, стали обсуждать парад и конкурс маскарадных костюмов. Как оказалось, мама никуда не собиралась, она обдумывала одноактную пьесу под названием «Лиса – рыжая краса» о жене охотника, которая приручила дикую лису, просто чтобы доказать, что это возможно, и теперь не знает, что делать с ручной лисой, которая подсела на измельченную пшеницу и уже не выживет в лесу. Интересный сюжет.
К тому времени мы с сестрой уже всей душой ненавидели деревню, и я ненавижу ее по сей день. При этом должна признать, что ничего я не хотела так сильно, как стать своей, понравиться местным жителям. Прояви кто-нибудь хоть малейшее дружелюбие, хоть самую капельку, жизнь показалась бы мне куда лучше, поэтому я готова была сделать все, только бы меня приняли за свою.
Конечно, можно было вступить в один из деревенских клубов или прибиться к какой-нибудь группе, а там были любопытные, вот только тебя должны были принять, поддержать твою кандидатуру или твое имя должно было оказаться во главе списка кандидатов, а это означало, что от тебя самого мало что зависит. Например, мама хотела петь в хоре, но ей сказали, что сопрано у них предостаточно и с ней свяжутся, если кто-нибудь умрет, или потеряет голос, или заболеет. Сестра – страстная любительница птиц – очень хотела вступить в Клуб юных орнитологов, но в свои одиннадцать она была слишком взрослой для младшей группы, куда принимали детей до восьми лет, но когда Крошка Джек сказал, что он, наверное, не против, мы позвонили руководителю клуба, и вдруг группа до восьми лет оказалась группой до семи лет, а значит, и Джек тоже оказался великовозрастным для юного орнитолога.
По правде говоря, – если не брать в расчет церковь, а ее мы исключили из-за жалкого идиота викария, который сказал, что будет «несказанно рад нас видеть», и мамы, которой хватило ума объяснить нам истинное значение его слов, – вступать-то было особо некуда, если вы уже не чувствовали себя в деревне как дома. Однако в Пасхальном параде-маскараде могли участвовать все, а значит, и мы, и для этого не нужно было записываться в лист ожидания и преодолевать бесконечную полосу препятствий.
– Судьи особенно рассчитывают увидеть необычные и актуальные костюмы, сделанные своими руками, – протараторил как из пулемета Крошка Джек.
Я сказала, что нам не нужно преодолевать полосу препятствий, хотя небольшое препятствие все же было: мы с сестрой осуждали подобные мероприятия (парады-маскарады). Она – потому что терпеть не может, когда на нее все смотрят, а я – потому что выиграть можно, только если у тебя прекрасный костюм, который к тому же должен быть оригинальным и актуальным, а это значит, что вам должна прийти в голову оригинальная актуальная идея, а затем у вас должны иметься время и материалы, чтобы сшить костюм. Или мама, которая сошьет костюм. И побеждают всегда одни и те же счастливчики, а было бы неплохо, чтобы для разнообразия хоть разочек выиграл кто-нибудь другой.
Сестра решительно отклонила саму мысль обрядиться в маскарадный костюм, и я тоже почти отказалась от этой затеи, как вдруг маму посетила по-настоящему оригинальная мысль, настолько блестящая и актуальная, что я чуть не упала в обморок и подумала, что мне, наверное, все это снится. Я честно думаю, что это лучшая идея, которая когда-либо посещала маму, и ничего лучшего ей уже не придумать. Мама и сама так сказала. Даже пьеса, с которой она победила на конкурсе в 1957 году, не могла сравниться с той идеей. Пьеса была случайностью, а это была хорошая ИДЕЯ, а такие почти никогда не приходят в голову. Мне предстояло стать Мисс Децимализацией.[4 - Денежная реформа, осуществленная в Великобритании в 1971 году, при которой произошел переход на десятичную систему исчисления.]
Мама принялась за работу, и через час костюм был готов. Простое белое платье из гофрированной бумаги, к которому спереди была приколота гигантская пятидесятипенсовая монета из картона, обернутого фольгой.
Идея была необыкновенно актуальной, о денежной реформе все еще говорили в новостях. Децимализация произошла только в феврале, и вот в понедельник на Пасхальной неделе я выступлю в образе ходячего и говорящего пятидесятипенсовика. Я не сомневалась, что после парада деревенское общество раскроет нам свои объятия, ведь мамина идея была не только актуальна, но и проста и лишена всякого пафоса.
Отметив это, я пристала к сестре, чтобы она согласилась, она нехотя согласилась, и мама предложила сделать для нее простой костюм под названием «Закон о реформе разводов», который также вступил в силу в этом году, следовательно, костюм будет актуальным (и сделанным своими руками).
– А как будет выглядеть закон о реформе разводов? – спросила я, слегка напугавшись, что на его фоне Мисс Децимализация может померкнуть.
Немного подумав, мама ответила:
– Я бы взяла простое ситцевое платье с мелкой складкой на груди, вышила на нем слова любви и подвязала красным поясом. Но юбка пусть будет разодрана в клочья, и вышивка на ней бы разошлась, так что только нитки бы висели…
– И волосы в полном беспорядке, и размазанная тушь… – добавила я.
– Нет, спасибо, – оборвала сестра.
Настал день парада, мы с Джеком облачились в наши костюмы и, взявшись за руки, отправились в сад викария у церкви. Миссис Лонглейди, наша почти соседка, входила в жюри и в микрофон обращалась к участникам соревнования и их матерям. Увидев ее в роли деревенского лидера, я решила, что она леди высокая и солидная, как и следует из ее фамилии. И она все время повторяла слово «троекратно». Это тоже показалось мне солидным. Прежде я не слышала, чтобы кто-нибудь говорил «троекратно», и слово это тотчас стало моим любимым.
– Жюри троекратно осмотрит всех участников конкурса, – сказала миссис Лонглейди участникам и их матерям в отдающий эхом микрофон, – когда они будут идти, стоять и вблизи. После этого мы решим, кто получит призы.
Я участвовала в категории «дети до двенадцати лет», и нас осматривали в первую очередь. Мы сгрудились в кучу под каштаном, и к нам вышел помощник судьи и рассредоточил, чтобы судьи могли нас осмотреть (троекратно). Я очутилась прямо в середке шеренги. Слева от меня стояла Мэри с пушистым барашком под мышкой, а справа – мальчик в купальных плавках с завязками, который, как я предположила, изображал Маугли. Я попыталась поговорить со своими соперниками, но они отвернулись. Кое-кто насмешливо оглядел мой костюм, кто-то спросил: «А она кого изображает?», кто-то ответил: «Десять шиллингов», и все засмеялись.
Потом члены жюри – миссис Лонглейди, миссис Уорс из магазина игрушек и скобяных товаров и миссис Фринк из магазина «Охота» – прошлись вдоль шеренги и троекратно посмотрели на Мэри и барашка, улыбнулись и спросили, помогала ли она маме делать костюм и где ее барашек. Они прошли мимо меня. Ни разу не посмотрели, не то что троекратно.
Они не улыбнулись, не воскликнули: «Какая остроумная идея!» Не спросили, сама ли я делала свой костюм. Они не посмотрели внимательно на мои сабо, на которые я прилепила пластиковые монетки, хотя я старательно покачалась на них, чтобы привлечь внимание.
Отчасти причина была в том, что я им совсем не нравилась – ни я сама, ни моя семья, оставшаяся без рулевого. Но децимализацию они ненавидели не меньше, для них это было неудобство, прибывшее из Лондона, – никому не нужные, бессмысленные перемены, о которых они не просили. Округление полпенни как в б?ольшую, так и в меньшую сторону их злило. Владельцы магазинов вроде миссис Уорс теряли деньги, а домохозяйки вроде миссис Лонглейди подозревали, что их обманывают. А тут вот она я, живое воплощение ненавистного. Покрытое фольгой.
Они даже толком не посмотрели на меня, мазнули взглядами, моргнули и сразу же перешли к Маугли. Миссис Уорс ошибочно приняла его за американского пловца по имени Майк и выразила сожаление, что на Олимпийских играх 1968 года Британия не получила ни одной медали в этом виде спорта. Маугли объяснил, что он Маугли, и, посмотрев на него как минимум троекратно, члены жюри выразили свое восхищение, сказали, как они любят «Книгу джунглей» и так далее.
Первое место получила русалка в бикини. Ее подбитый ватой хвост переходил в ласту, она как-то сумела всунуть в эту ласту обе ноги. Верх бикини состоял из двух ракушечных пепельниц, что предусмотрительно расставлены в зоне ожидания ресторанов, где готовят навынос; пепельницы эти вечно грязные, потому как их неровности толком не отмоешь. В общем, русалка с пепельницами выиграла, хотя я не поняла, что актуального в ее костюме. Жюри понравился ракушечный верх бикини и находчивое использование инвалидной коляски, позаимствованной из дома престарелых «Сосны».
Вскоре на помосте выстроилась младшая группа. Комитет справедливо решил, что публике особенно понравятся малыши в маскарадных костюмах. Крошка Джек был одет египетским королем Фаруком, что было далеко не столь актуально, как Мисс Децимализация, ведь Фарук уже двадцать лет назад превратился в короля-изгнанника, но наш много путешествующий папа подарил Крошке Джеку феску. И когда мама увидела эту феску, в ее голове всплыл образ короля Фарука и она отказалась от своего плана надеть на Джека очки в тонкой проволочной оправе, как у Джона Леннона, и переключилась на создание образа хорошо известного, пусть и старого и, возможно, мертвого египетского короля. Крошка Джек не возражал. Сами понимаете, кто ж не хочет быть королем?
Жюри троекратно осматривало участников, и Крошке Джеку совсем не понравилась та часть, где его рассматривали вблизи, поэтому он все пятился и пятился от судейской троицы, пока не упал с помоста, так что его феска покатилась, точно оброненный леденец. И хотя Крошка Джек и не выиграл в своей категории, жюри не проигнорировало его всецело, особенно после падения. Им понравились его закрученные усы и феска (которая всех очаровала), и, конечно, им понравилось смеяться над его иностранностью. Кроме того, он был маленьким мальчиком, и это сразу сыграло ему на руку. Судьи даже вывели его вперед вместе с Малюткой Бо-Пип и Говорящим Сверчком (оба костюма взяли напрокат в магазине «Пиноккио» в Лестере). На мгновение нам показалось, что Джек сейчас получит наградную розетку, судьи на него показывали (мы привязали ему на живот подушку, поэтому в криво надетой вновь обретенной феске он выглядел как самый настоящий толстенький и низенький король), но в последнее мгновение миссис Лонглейди спросила: «Ты король Иордании Хуссейн?», Крошка Джек покачал головой, и зрители засмеялись, и миссис Лонглейди сказала: «Ну так скажи нам, пожалуйста, кто ты такой?» Крошку Джека заело на букве «к», он с от[5 - Девочка из английской детской песенки, потерявшая овечек, которых пасла.] чаянием поглядел вокруг, так что я ринулась вперед в своем шуршащем платье и объяснила, что он не кто иной, как король Египта Фарук, ныне покойный, и все снова засмеялись.
Получив эту информацию, судьи замахали на Крошку Джека руками, прогоняя его обратно в шеренгу, и вызвали вперед Леди Годиву, которой дали розетку за третье место. Больше всего их позабавило, по словам миссис Лонглейди, то, что участница сидела на настоящем пони и была одета в трико и боди телесного цвета. Это вдвойне уязвило нас, потому что мы договорились НЕ задействовать пони, у нас в семье соблюдалось правило не выставлять напоказ богатство.
Если бы Крошка Джек выиграл ту желтую розетку, все бы изменилось (могло бы измениться). Возможно, наше отношение к деревне поменялось бы к лучшему. Думаю, так бы и произошло. Но он не занял никакого места, и наше отношение не изменилось, и мы побрели домой, и я поднялась к себе, и посмотрела в зеркало, и почувствовала себя бесконечно опустошенной и униженной. Я не стала драматизировать. Я не растоптала свои пятьдесят пенсов ногами и не разорвала их в клочья. Я была зрелой девочкой для своего возраста, я заварила чай и сказала, что в жюри одни суки, и Крошка Джек кивнул.
Мама испытала горькое разочарование. Я сказала «горькое», потому что это слово прекрасно сочетается со словом «разочарование». На самом деле она слегка разочаровалась и рассердилась и, как и я, подумала, что в жюри одни суки, особенно учитывая, как презрительно они отнеслись ко мне в костюме Мисс Децимализации, хотя идея была самая актуальная.
Сестра сказала, что участвовать в конкурсе было глупостью с нашей стороны, что мы оба выглядели по-дурацки и ей было стыдно. И в тот момент я поняла, как я ее люблю. Поняла, что она всегда будет честна с нами, и ее честность в высшей степени подбодрила меня. Ее едкое замечание дало мне надежду.
Пьеса, которую мама написала о параде, была самой несмешной из тех, что она когда-либо писала.
Судья. Ну, так кого же вы изображаете?
Адель. Я деревня.
Судья. Но вы похожи на судью Верховного суда, попавшего в беду.
Адель. Это моя интерпретация деревни.
Судья. А этот костюм актуальный и сделан своими руками?
Адель. Да, за исключением парика, который я взяла взаймы.
Судья. Не забудьте его вернуть.
Участие в маскараде никак не продвинуло нас на пути к главной цели, да и вообще никуда не продвинуло, и мы решили, что пора самим идти дальше. Понимая всю неотложность дела, мы снова занялись обсуждением Списка – относительных достоинств Кеннета, шофера, и мистера Олифанта, местного жителя типа фермера (хотя он лично и не занимался никаким фермерством) – и ломали голову в поисках новых кандидатов, как вдруг в кухню вплыла мама в платье-рубашке карамельного цвета с металлическим поясом и в белых сандалиях.
Мы спросили, куда она собирается, и она ответила, что идет на прием к доктору Кауфману за рецептом на таблетки, от которых ей станет лучше, и удалилась настолько быстро, насколько ей это позволяла узкая юбка.
«Таблетки, от которых ей станет лучше». Какая блестящая мысль! Когда дверь за мамой захлопнулась, я победоносно вскинула кулак. Такое простое решение всех наших проблем, куда проще, чем красить мебель или топать в церковь раз в неделю, и благодаря ему нам, может быть, и не придется доставать новые идеи из рукавов – в переносном смысле.
Сестра сказала, что не следует слишком радоваться, потому что даже если таблетки и сработают, нам, чтобы вернуть себе остатки уважения, по-прежнему отчаянно нужен человек у руля, какой бы счастливой или нормальной наша мама ни стала.
– Нам нужен мужчина, Лиззи, и пока мы его не найдем, мы все равно что прокаженные, – сказала она.
Крошка Джек прижался лицом к оконному стеклу.
– Куда мама пошла? – спросил он и принялся стучать в окно ей вслед. Мама все время забывала объяснить ему, что происходит, да и мы тоже, так что он зачастую пребывал в неведении и стучал в окна.
– Она пошла за таблетками к доктору Кауфману, – сказала я, – чтобы подбодриться.
И, чтобы самим подбодриться, мы развели сухой лимонад – наш особый секретный напиток, который миссис Лант раньше запрещала, потому что все сразу же становилось липким, а мы оказывались во власти отрыжки, а ей не нравилась ни липкость, ни отрыжка.
Понимая, что на таблетки нельзя всецело полагаться, я снова погрузилась в изучение Списка и постаралась припомнить еще каких-нибудь мужчин для мамы, которая совсем скоро станет более счастливой. Вдохновляясь порошковым лимонадом, мы вдруг вспомнили жалкого идиота викария, к которому мама испытывала настоящую неприязнь. Памятуя о том, что от любви до ненависти, как уже говорилось, один шаг, мы добавили его в Список и даже порешили, что он будет следующим.
Должна признать, что после таблеточной идеи Список мужчин казался мне уже не таким важным. Я была уверена, что таблетки принесут невыразимую пользу, и, несмотря на сомнения сестры, я предчувствовала, что Список нам не понадобится. Я еще раз попыталась убедить сестру принять мою точку зрения, но она разочарованно посмотрела на меня и очень серьезно сказала:
