Продам радость. 1 шт.

скачать книгу бесплатно


Экзамен

Сашка Морозов тяжело вздыхал, гипнотизируя асфальт, и молчал. Ольга сидела рядом на лавке.

– Да ладно тебе сокрушаться! Пересдашь. Учил?

Сашка кивнул.

– Ну вот видишь. А шпоры писал?

Сашка снова устало кивнул.

– Ну… А чего тогда не сдал? – удивилась Ольга.

Сашка тяжело выдохнул, почесал двумя руками брови, вскинулся весь, сверкнув карими глазами:

– Да блин! Хоть вообще ни с кем не разговаривай перед экзаменом! Фролова-зараза, перед тем как в аудиторию идти вдруг говорит: «Ни пуха, ни пера!» – Морозов с досады двинул кулаком по лавке.

– Подумаешь. Поддержать хотела.

– Да плевал я на её поддержку! Это плохая примета! Понимаешь, нет?! Ну так сложилось у меня, если кто-то пожелал «ни пуха, ни пера» – всё! Пиши пропало! Я зашёл в аудиторию, а в голове пустота, только это её восторженное, – передразнил он писклявым голосом, – «Ни пуха, ни пера!» в башке.

Ольга понимающе хмыкнула и поинтересовалась:

– И что не мог плюнуть через левое плечо?

– Да я и плюнул… Там Александр Константинович стоял, в билет мой заглядывал.

Сладость или гадость?

Нет, никогда, больше никогда он не вернется домой, лучше уж сдохнуть от голода или броситься с моста. Хотелось скулить от безвыходности.

Жека прятался от дождя под мостом, сидя на бревне, на котором половина коры отвалилась, а другая была изрезана ножом. Посередине бревна кто-то аккуратно вырезал сердце, пронзенное стрелой и ниже подписал неровно LOVE, а чуть ниже LIVE. Жека долго смотрел на эти буквы, представляя того, кто их начертал. Какой-нибудь обычный парень вроде Жеки, ничем не примечательный, с самой обыкновенной внешностью: носом картошкой и не выразительными серыми глазами, непослушной челкой и упрямым подбородком с ямочкой. А может это была девчонка? Такая же светлая и чистая как Вера. Мысли путались. Живот сводило от голода. Поджилки тряслись. Жека сбежал из дома три дня назад, слонялся по улицам, выпрашивая мелочь, пробирался на кладбище и собирал конфеты с могил, а печеньем и яйцами брезговал. Жека накинул на голову капюшон толстовки, обхватил себя руками и закрыл глаза. Сбегать из дома в одной толстовке, шортах и кедах – не лучшая идея, которая его посещала в жизни. Успокаивал размеренный звук проносящихся сверху машин. За забором загрохотал поезд. Пахло сыростью и землей.

– Сяду? – послышался рядом с ним надтреснутый голос.

Жека покосился на того, кто пристроился рядом. Старый и морщинистый человек зашелся в кашле, выворачивая легкие в кулак. Жека не на шутку испугался и отвел взгляд. Уставился на черные грязные стоптанные ботинки незнакомца.

– Не боись, малец, не обижу, – прокаркал тот. – Давненько сидишь тут? Руки-тож синие…

– Да не, – сказал Жека, поерзал на месте и отодвинулся, спрятав ладони под мышки.

Потом испугался,что слишком явно отодвинулся, будто брезговал, и замер на месте, не глядя на собеседника. Жека соображал, как бы ему смыться отсюда ненавязчиво? Место здесь тихое, безлюдное. А вдруг этот мужик – маньяк? Жека покосился на старика,тот сидел расслабленно, чуть улыбаясь и глядя вдаль. Куда-то мимо Жеки. Руки старика лежали на коленях ладонями вверх. У Жеки задергался глаз и кашель так и рвался из груди, как ни старался он его сдерживать. Скорее всего он разболелся не на шутку, дни стояли сырые и пасмурные, конец октября. Да и ноги Жека промочил за эти дни не раз. Жека покосился на свои сырые кеды.

– Из дома убёг? – снова спросил старик. Жека глянул на него и решил соврать, но медлил. Старик прокашлялся и заговорил:

– Я тоже из дома сбегал, не сейчас, давно. Вот таким жа как ты. А жил я тогда в глухой деревне, самый маленький бывши в семье. Нас двадцать ртов мамка растила. Жили впроголодь, – дед помедлил немного, скосился на Жеку.

Рядом со стариком он успокоился и, кажется, даже перестал трястись от холода, слушая его неторопливую размеренную речь. Разомлел. Давно он ни с кем так не говорил.

– А ты значицца што? Помереть решил? Не рано? – огорошил его дед.

Жека уставился на него, выпучив глаза. Дыхание перехватило. “Откуда он знает?”

Старик пошебуршал как ни в чем не бывало в засаленных карманах бежевого плаща, достал кусок газеты и спички. Смял газету, наклонился, сгреб несколько веток, сунул в них газетный комок и поджег его, долго чиркая спичкой по коробку. Занялось крохотное беспокойное пламя, играющее на ветру. “Рано… да откуда ему знать, старику этому, уж лучше смерть!” И Жека, сам того не осознавая выпалил:

– Матери нет дела до меня! – потом замер ненадолго, глядя на огонь и уже спокойнее продолжил, – Из школы звонили, сказали, что поставят на учет в детскую комнату полиции, а она говорит: “Ну и ставьте”. А за что? Это шайка Бекетова таскала в раздевалке деньги из чужих курток, и они же у училки стырили кошелек. Зарплату только выдали, знаете там сколько было? – Жека дыхание перевел, – Тыщ сорок! А кошелек мне подкинули, когда училка хватилась его пропажи. Я, конечно, не сахарный, но и не вор.

Жека сдерживал злость и досаду, комок к горлу подступил, но плакать – не мужское дело. Жека протянул руки к огню. Старик задумчиво закряхтел:

– А отец што?

– Даже слушать не стал, заставил в школу идти и брать на себя вину, – нехотя ответил Жека, у него сложилось впечатление, что он как тогда в школе, жалуется, пытается выгородить себя, как будто виноват, а это мерзкое чувство, но Жека все же продолжил, словно оправдываясь, – А я говорил, что не виноват. Не верит. Ты, говорит, когда курить начал, тоже сначала отрицал, пока я тебя не застукал. Уроки прогуливал, тоже еле вывели на чистую воду. С кражей тоже самое. Все уже, не надо отпираться, тебя застукали. А главное, все узнала она… Вера… Знаете какие у нее глаза были? Она смотрела на меня как на страшного преступника, ужасного… маньячину с топором. – Жека чувствовал, что скатывается в театральность, но уже не мог остановиться, – Этот ее взгляд нельзя вынести! Не хочу жить, если она так на меня смотреть будет!

Жека разгорячился, щеки его пылали, душа рвалась из груди как птица. Огонь справедливости жег его изнутри.

– Не может жить… – пробормотал старик, – Што смерть? Она не ведет к концу, за ней начало, свет, страдания и так бесконечно, а как же борьба? О люди… – шептал старик. Достал из-за пазухи маленькую тыкву, пошарил в кармане и выудил старый перочинный нож, – На, мастери, сегодня особая ночь.

Жека во все глаза разглядывал старика. В отблесках костра отчетливо белело его худое морщинистое лицо. Он не осуждал его. Он задумчиво сидел на бревне рядом с ним, бормотал бессвязно, чуть слышно шевеля губами:

– В аду ишь все котлы переполнены, в раю очереди… Куды мне девать его, окаянного… Негоже в таком виде шляться.

Жека, задумчиво поглядывая на старика, вычистил тыкву изнутри, вырезал два треугольника для глаз, один для носа и кривой рот. Старик удовлетворенно кивнул, глядя на результат его труда. Потом нагнулся, взял из потухшего костра уголек и сунул в тыкву.

– Что ж, малец, эта беда – не беда, как ни крути, рано тебе ишшо помирать, посему домой тебя велено доставить, – старик поднялся, накинул капюшон на голову, взял косу за длинную рукоятку. Жека вытаращился на нее, гадая, как же он раньше ее не заметил? Старик ударил рукояткой косы оземь и исчез. А Жека, сам не помня как, добрался до дому, освещая себе путь фонариком из тыквы. Постучал в дверь, открыла заплаканная мать и бросилась ему на шею, обнимая и обливая слезами: “Нашелся глупый ребенок! Горячий весь, Лёша, неси градусник, звони в полицию. Нашелся! Теперь все будет хорошо”.

– Сладость или гадость? – пробормотал обессилевший Жека и провалился в беспамятство.

Случай на кухне

Молодой кавалер подошел к симпатичной барышне. Подмигнул пару раз, приподнял шляпу и раскланялся:

– Целую ручки, сударыня.

– Вы такой любезный! А когда только появились, были таким чопорным, строгим.

– Стеснялся, сударыня. Да и костюм обязывает, – он приобнял ее за талию. И чуть кивнул на свой черный пиджак. – А вам так идет желтый и эти цветы, кажется Анютины глазки? Очень хороши! А как вас зовут?

"Щелк"

– Шарлотта. А что это было? – осторожно спросила она.

– Где? – томно глядя на новую знакомую продолжил кавалер с придыханием.

– Ну вот это "Щелк"?

– Гм, даже и не знаю, сударыня. Но что-то мне не хорошо. Как-то у меня в животе, знаете ли… Забурлило. И вообще, что вы ко мне пристали?

Кавалер прислушался к своим ощущениям.

– Кто, я? – удивилась Шарлотта. – Я и не собиралась к вам приставать. И вообще, что вы закипаете на ровном месте?

– Я закипаю, потому что бесит!

– Что?

– Да все бесит! Цвет этот желтый, цветочки! Ужасно бесит! Я просто ненавижу цветочки! И почему вы такая толстая?

– Кто? Я? – изумилась Шарлотта.

– Не бесите меня, я уже выхожу из себя!!!

– Ну знаете… Я вот выхожу из себя только в крайних случаях, например, когда молоко убежало. Стоит ли по пустякам закипать? И обижать даму, которую вы едва знаете.

– Так вы же кастрюля. А я чайник! Я все время закипаю по всяким пустякам!

"Щелк"

– Ну вот… отпустило. На чем мы остановились, сударыня?

Весеннее обострение

Марио скулил, положив морду на подушку. Ох, как же не хотелось Иришке вставать, кто б знал! Она вчера слишком поздно легла, чтоб в шесть утра вскочить бодрячком, но собаке этого не объяснишь. Ира открыла один глаз, посмотрела на Марио. Черный пес мгновенно вскинулся и, радостно свесив язык из пасти, забил хвостом в пол, поскуливая. Иришка, снова закрыв глаза и, пытаясь уловить остатки ускользающего сна, вытянула руку, пес тут же бросился ее облизывать. Потрепала мягкую теплую макушку.

– Ладно, бродяга, встаю.

Родителей будить бесполезно, они сказали: «Взяла себе собаку, вот и занимайся с ней сама». Почти не открывая глаз, Иришка кое-как обулась, накинула пальто поверх пижамы, натянула шапку. Хоть и весна уже, но по утрам еще холодно. Марио вился в ногах, радостно притопывая, предвкушая прогулку. Иришка, зевая, бормотала:

– Так! Сумку взять… Ключи…

Побряцала ключами в кармане пальто.

– Марио!

Пес, склонив голову набок, внимательно слушал. Иришка продолжила учительским тоном:

– Надеюсь сегодня ты сделаешь свои делишки побыстрее, я бы хотела еще немножко поспать. Ты разбудил на самом интересном месте, когда он прошептал мне на ушко…

Марио звонко гавкнул и ткнулся носом хозяйке в руку.

– Да много ты понимаешь в красавчиках, – Иришка снова зевнула, застегивая ошейник на мягкой шее питомца. – Ладно, пойдем. И давай договоримся, хороший пес не лает в духовку! В духовке не живет чужая собака! Это ты, дурачок, отражаешься в стекле! Это из-за тебя я сегодня не выспалась! Всю ночь лаял…

Они вышли на площадку. Марио стремглав кинулся по лестнице, чуть не вырвав руку хозяйке.

– Стой-стой!

Давно ли Иришка носила Марио на руках, он достался ей полугодовалым и совсем не умел ходить по лестницам. Но потом подрос еще немного и таскать его стало невыносимо. Тогда Иришка, спускаясь по лестнице, просто тянула за поводок, Марио неуклюже тыкался, ехал пушистым задом по ступенькам, со временем поняв, что надо перебирать лапами. Теперь же он несся стремглав, не разбирая дороги, лишь бы скорее выскочить на волю. В дверях подъезда Иришка столкнулась со стариком: она сделала шаг вправо, и он тоже. Она сдвинулась влево, и он тоже. Сдвинул густые седые брови, пожевал губами, причмокнул и сказал:

– Что ж вы, барышня, старость не уважаете?