скачать книгу бесплатно
– Не волнуйтесь, мадам! – громко сказал он – Научить человека ездить с нуля легче, чем его переучивать!
Вдруг из-за первой парты пропищала какая-то девушка:
– А как вас зовут? Вы нам еще не представились!
– У меня довольно редкое имя – Роберт Иванович, – снисходительно улыбнулся ей преподаватель. – Прошу не путать с Рудольфом Нуриевым, Родионом Нахапетовым, Ричардом Гиром и Ричардом Львиное Сердце. В крайнем случае запомните по поэту – Роберт Рождественский.
Все засмеялись.
«Себя-то он любит! – закусила Нина губу, – Роберт Иванович! А всех остальных – так «мадам»! Это несправедливо, и это надо исправить!» – решила она.
– На этом занятие окончено! – возвестил с некоторым подъемом Роберт. Он встал. Сегодняшнее времяпрепровождение смертельно ему надоело. Кроме того, он отлично помнил, что в соседней комнате его с нетерпением поджидают друзья. Он с грохотом вылез из-за стола, взял журнал и направился к выходу. Как всегда, курсанты окружили его с вопросами. Воронина тем временем надела пальто и встала у дверей. Роберт видел ее через толпу краем глаза.
«Сейчас будет переспрашивать то, что я уже повторил три раза, – с неудовольствием подумал он. – Такие, как она, вечно на занятиях дремлют, а потом утверждают, что им все неправильно объясняли!» Он приготовился дать отпор или по меньшей мере сказать Ворониной что-нибудь ядовитое.
Курсанты наконец расступились, и Роберт двинулся к выходу. Воронина стояла, загораживая собой дверь, и вовсе не выглядела жалкой просительницей. Она холодно смотрела прямо на него. Его удивил внезапно появившийся в ее взгляде блеск стали. В своем сером пальто и на больших каблуках она оказалась довольно высокой и напоминала ему теперь узкую голую скалу, всю в расщелинах. В кулаке у Ворониной он заметил какую-то бумажку.
– У меня к вам просьба! – тихо, но настойчиво сказала она.
«Такой вид, будто сейчас пристукнет!» – мелькнуло у Роберта. Он молча ждал, что последует дальше.
– Пожалуйста, – несмотря на вежливое начало, в голосе Ворониной слышался лед, – не называйте меня «мадам»! Здесь не Париж. В России же так принято обращаться к содержательницам публичных домов. А я по профессии математик, к публичным домам никакого отношения не имею. Называйте меня по фамилии. – Она протянула ему сложенный вчетверо бумажный листок. На нем крупными печатными буквами было написано просто: «Воронина».
В классе возникла тишина. Разговор был услышан теми, кто еще не ушел. Кое-где раздались смешки. Роберт обвел взглядом курсантов. Большинство из них сидели с постными лицами. Остальные склонились над своими сумками. Но и в защиту слова «мадам» тоже прозвучало несколько голосов.
– Подумаешь, «мадам» очень даже красиво звучит! Лучше, по крайней мере, чем «девушка», – донеслось из одного угла.
– Буду иметь в виду, – сухо ответил преподаватель, бросил бумажку в пластмассовое ведро для мусора и вышел из комнаты. – Нахалка и стерва! – прокомментировал он уже в коридоре. Пинком он открыл дверь в учительскую, где удобно устроились на подоконнике двое его друзей. Около них уютно располагались батарея пустых пивных бутылок и горка бутербродов с сыром.
– С боевым крещением! – Друзья протянули ему стакан.
– Ну как, есть все-таки в новой группе те, на ком можно глаз остановить? – через некоторое время спросил его Михалыч.
– Все как обычно, – ответил Роберт. – Ни хуже, ни лучше. Кроме одной стервозной дамочки, которой, видите ли, не понравилось, что я называю ее мадам.
– Держу пари, что это и есть та самая особа, что стояла перед занятием у ворот, – нарочито лениво, устремив глаза к потолку, протянул длинноволосый.
– Да какая разница, она это или не она! – взорвался Роберт. – Важно другое!
– Что именно? – Михалыч ласково подсунул ему бутерброд. Роберт запихнул в рот значительную его часть. Поднес к губам стакан. Овечий сыр с тминным хлебом был восхитителен на вкус. Горьковатая, прохладная, тягучая жидкость приятно освежила горло, но все это плотское великолепие не улучшило его настроения.
– Суть в том, – сказал он с набитым ртом, – что оба вы не видите за вашей глупой иронией некоего фатального, очевидного совпадения! Вот мы находимся здесь и сейчас в какую-то условную единицу времени. Мы – трое друзей; у нас есть гараж, правда, не наш собственный, а арендованный, и есть машины, и мы занимаемся их ремонтом, а кое-кто, – он кивнул в сторону Михалыча, – и их продажей. И вы упорно не хотите замечать, что все это уже было на земле, но не на самом деле, а в книге. И называлась эта книга – «Три товарища», и описаны в ней были трое друзей, бывших фронтовиков, в точности таких же, как мы, только помоложе, и точно такой же гараж, и почти такие же машины. А вы по собственному слабоумию не хотите признать, что просто так такие совпадения в жизни не случаются!
Добродушный Михалыч при этих словах недоверчиво покрутил головой, причмокнул и улыбнулся. Длинноволосый смаковал прохладное, действительно хорошее пиво.
– Наш бедный детеныш Роберт, – сказал он, аккуратно отломив себе тонкий кусочек сыра, – хотя давно уже вырос не только из школьных штанишек, но даже и из армейской формы, до сих пор не может забыть прочитанные в юности романтические книжонки. Не скрою, они чертовски привлекательны, когда тебе двадцать лет. Но он до сих пор жаждет приключений и никак не может смириться с тем, что романтические истории в жизни отнюдь не ведут к благополучному счастью! Ну, по совести говоря, – описал он широкий круг рукой, обращаясь к товарищам, – скажите мне, что стало бы с человечеством, если бы все люди на земле только и делали, что боролись со злом, спасали красавиц и искали сокровища? Кто тогда стал бы варить щи, выращивать скот, делать самолеты и проверять дневники у отпрысков? К тому же, как ни крути, очевидно, что настоящих героев на свете мало, а куда ни глянь – в водовороте жизни крутится часто такое дерьмо! Но нашему Роберту хочется, чтобы ему непременно сделали красиво! Без этого он просто не может жить! – И, как бы заканчивая свою речь и ставя в конце точку, длинноволосый прикончил свой стакан.
– Вот ты тут юродствуешь, – заметил в ответ на его слова с мрачным спокойствием Роберт, – и даже не обращаешь внимания на то, что, если бы не твой дурацкий хвост, который просто не носили в двадцатые годы двадцатого века, ты сам-то внешне как две капли воды похож на Готтфрида Ленца. У тебя и лицо, и рост, и даже твой кривой палец точь-в-точь такие же, как описаны в романе. И ты считаешь все это простым совпадением? Не говоря уже о том, что и меня зовут так же, как в книге: Роберт.
– Слава богу, хоть я не вписываюсь в эту подозрительную компанию! – пробасил со своего места Михалыч.
– Подозрительную компанию! – с горечью повторил Роберт. – Да ничего лучшего, чем эта книга, я в жизни не читал! Материалисты вы проклятые! Вы не верите ни в непорочное зачатие, ни в тайну египетских пирамид, ни в вечную любовь, ни в романы Ремарка! А меня просто бесит, что при таком исключительном, немыслимом совпадении обстановки, характеров и имен с нами все равно ничего не происходит! Каждый день мы ходим сюда, в этот гараж, ремонтируем эти машины, раз в три месяца принимаем на занятия новую партию дураков и больше ничего не хотим! Нас засасывает болото! Жизнь утекает между пальцами зря, а мы смотрим на это и молчим, или глупо хихикаем, или заливаем глаза спиртным и считаем, что все идет как по маслу! Лучше и не придумаешь!
– Ну я-то хожу в этот гараж только затем, чтобы помочь вам, когда мне надоедает сидеть одному на своем участке, – невозмутимо заметил в ответ на эту взволнованную тираду обладатель соломенного хвоста. – Я-то, между прочим, уже давно сменил свое тривиальное звание военного врача на гордое прозвище свободного землепашца. И когда я представляю, как с первыми лучами весеннего солнышка на моих грядках поднимается зеленая поросль молодого лучка и вспухает под землей редиска, я предвкушаю тот сокрушительно мощный хруст, с которым ты, мой дорогой разочарованный друг, будешь перемалывать челюстями эту прелестную молодую зелень с черным хлебом под водочку.
– Иногда я завидую тому, что ты роешься в одиночку, как крот, на своем участке! А иногда не понимаю, как можно не повеситься от тоски, занимаясь этим унылым делом, – все время копаться в земле и думать только об урожае картошки. Можешь считать это моим ответом, – с вызовом заметил Роберт и взял с подоконника новый бутерброд.
– Да тише вы, тише, спорщики! – Михалыч ловко открыл последние две бутылки. – Вся эта романтика в голове у Роберта потому, что мы с ним теперь уже не гоняем, хотя когда-то были неплохими гонщиками! Когда гоняли, ему было не до книжек! – Михалыч почесал горлышком одной из бутылок за ухом. – Но может, теперь это и к лучшему. Сами посудите, какая у гонщиков жизнь? Вечные переезды, травмы, гарь, вонь, поломки… И засасывает все это… Обидно, правда, бывает иногда, что прежнего уже не вернешь, запал весь вышел, жизнь проехала мимо, но только лично у меня теперь есть Галка и дом. Ну и дети. Я уже не такой молодой, как вы. – Михалыч вздохнул. – Как жизнь течет теперь, так и ладно! Лишь бы не было хуже! А уж того, что было с нами на войне, я и вообще вспоминать не люблю!
– Мы с тобой, Михалыч, на гонках и призы брали, и побеждали, – с обидой сказал ему Роберт. – Хоть я тогда был салагой, а ты мужиком в самом соку. Так что я себя неудачником не считаю! А ты имей в виду, – обратился он к длинноволосому, – что с сегодняшнего вечера я буду называть тебя Готтфридом Ленцем, чтобы приманить таким образом удачу. Может быть, хоть это повлечет за собой какие-нибудь перемены в нашей жизни!
– Вообще-то я прекрасно всю жизнь чувствовал себя Владимиром Петровичем, – скептически заметил новоиспеченный Ленц, – ну уж ладно, ради твоего хорошего настроения потерплю. Можешь называть меня, как тебе вздумается, прощаю это дурацкое шаманство. Но вот только не смущает ли тебя, – в глазах его промелькнули острые огоньки, – что в конце твоего любимого романа настоящего Ленца убивают какие-то подонки? И если приключения все-таки свалятся на нашу голову, то мне тогда придется умереть! А мне хочется еще пожить, имей это в виду! – Длинноволосый друг тоже обнаружил неплохое знание литературы. Правда, Роберт давно уже прожужжал друзьям уши насчет своей любимой книжки. Сам Роберт действительно немного смутился при этих словах.
– Нельзя же принимать все так буквально.
– К тому же, если мне не изменяет память, – не унимался бывший Владимир Петрович, – друзей было трое, но с ними была еще и женщина? Пат, если не ошибаюсь? Где же она?
– Да вон она стоит! – вдруг пробасил Михалыч и показал бутылкой в окно. И Роберт, и Ленц в изумлении уставились в темноту ночи. Оказалось, что пустынный с виду двор вовсе не был в действительности пуст. Из глубокой тени на неправильный прямоугольник света, лившегося из их единственного во всем здании освещенного окна, вышла та самая курсантка Воронина, которую Роберт в сердцах совсем недавно обозвал нахалкой и стервой. Она переступала ногами, обутыми в легкие туфельки, по сырому асфальту и плотно прижимала воротник пальто к горлу так, что всем сразу даже издалека стало ясно, что она отчаянно, почти смертельно, замерзла.
– Что это она до сих пор здесь делает? Я всех учеников распустил уже сорок минут назад, – удивился Роберт.
– Ждет, наверное, кого-нибудь, – высказал предположение Ленц.
– Ты бы подвез ее! Она замерзла, – подтолкнул Роберта под локоть Михалыч.
– Вот уж ни к чему! – отвернувшись от окна, ответил тот.
– Ну как хочешь, а вообще-то всем пора по домам! Меня же Галка ждет! – вдруг вспомнил, засуетился Михалыч и начал поспешно прибирать на подоконнике крошки, составлять обратно в спортивную сумку пустые теперь бутылки.
– А меня никто не ждет. – Роберт вспомнил о своей пустой, неприбранной квартире. «Так бы и сидеть с друзьями всю ночь, – думал он, собираясь, – и пусть бы наконец Пат все-таки встретилась на моем пути! Я так долго ее ищу…» Его мысли действительно, как заметил Ленц, напоминали шаманство. Роберт никогда не носил крест и был по сути язычником. Во всяком случае, в своих обращениях к небесам его просьбы были больше похожи на примитивные моления о дожде, чем на осмысленные молитвы более поздних верований.
Ленц, помахивающий у двери связкой ключей, повернул выключатель. Светлый квадрат окна на черном асфальте внезапно погас.
Нина Воронина подняла вверх голову, оглядела теперь уже полностью темное и от этого кажущееся еще более мрачным здание, грустно вздохнула, тряхнула головой, перекинула сумку с одного плеча на другое и торопливо пошла со двора. Ей не хотелось, чтобы ее увидели те, кто сейчас должен был выйти из школы. Она не знала, кто это был, но чувствовала себя как в ловушке. Уж если ее не встретил Кирилл на своей «БМВ», как она просила его, лучше было торопливо бежать самой по хоть и плохо, но освещенному бульвару, чем навязываться во внезапные попутчики к незнакомым людям. Скульптурный поэт с испуганным видом долго еще смотрел ей вслед сквозь тени берез, окружавших его, в то время как Нина, не вытирая бегущих по щекам тоненьких струек слез, уже стояла на совершенно пустой троллейбусной остановке. Все напряжение этого дня, так долго копившееся в утренних волнениях, в дневных сборах, в вечерних ожиданиях чего-то умного, хорошего и оказавшегося несбыточным, выплеснулось сейчас на ее бледные щеки потоками внутреннего дождя души.
«Почему все так глупо происходит в моей жизни? Или, вернее, не происходит! Почему все так несправедливо? Чем я провинилась?» – спрашивала она себя и не находила ответа. Наконец запоздалый, но, к счастью, полупустой троллейбус подошел к остановке, и с чувством облегчения, что все-таки она не одна в этом мире, Нина вошла в его распахнутые двери и уселась на самое высокое место в салоне – за кабиной водителя. Мимо нее проплывали темные, казавшиеся чужими и таинственными улицы, – Нина не часто теперь ездила одна поздними вечерами. Она сидела и видела в стекло кабины освещенный салон и в нем себя с усталым и бледным лицом и вспоминала весь этот долгий день с самого утра, который еще не заканчивался здесь, в этом полупустом и поэтому почти интимном средстве передвижения, а должен был продолжиться дома встречей с Кириллом. Она решила, что не будет спрашивать его, почему он ее не встретил: просто ли забыл о ее просьбе или не приехал специально, из принципа, чтобы показать, что он категорически против ее занятий. Но тогда не сказать ей об этом заранее было просто жестоко, она так замерзла, ожидая его в темном дворе, что до сих пор ее колотила неприятная дрожь. Нет, она не будет спрашивать его ни о чем, пусть эта ее невыполненная просьба останется на его совести, в череде других ее невыполненных просьб и пожеланий, в череде таких же серых и скучных дней, какой был у нее сегодня. Она вспомнила этот день с утра.
– Сегодня первое сентября! – сказала она, подходя к окну, в то время как он сосредоточенно поглощал поданный ею его ежедневный диетический завтрак. Ей не надо было идти в этот день на работу – в своем училище она работала лишь на полставки и ходила на занятия два раза в неделю. Он ничего не ответил ей и лишь повернулся спиной со вчерашней газетой в руках, только бы она ему не мешала. Из огромного эркерного окна кухни с высоты птичьего полета она пыталась разглядеть прелестные фартучки и банты маленьких девочек, которых, очевидно, мамы вели в школу в первый раз в их маленькой еще жизни. Она вспомнила, что и ей предстоит впервые сегодня пойти на занятия в автошколу. Как она будет там учиться? Нина уже несколько дней все томилась мыслью, собирать или не собирать документы в автошколу. Сердце у нее замирало, а колени дрожали от страха. «Ничего у меня не получится! Мое время уже ушло, и надо дать дорогу молодым!»
Она ходила по улицам и с удивлением наблюдала, как совсем, на ее взгляд, молоденькие девочки лихо управляются с автомобилями. «А у меня не выйдет! – думала она с ощущением безнадежности затеянного. – Слишком уж я засиделась дома, отстала от времени, превратилась в дохлую курицу. Недаром Кирилл надо мной смеется!»
Накануне она сообщила мужу о своем намерении учиться вождению. Он посмотрел на нее как на ненормальную.
– Выбросишь только деньги и время! – предупредил он. – Машину я тебе не дам, да и ездить тебе на ней некуда! На работу по прямой от дверей до дверей пешком идти полчаса. На машине ты будешь объезжать час.
Ей стало обидно.
– Почему ты думаешь, что я могу ездить только на работу?
– А магазины у нас вообще рядом с домом, – пояснил муж.
Она открыла было рот, чтобы что-то сказать… и закрыла его по привычке – в последние месяцы она совсем перестала ему возражать. Возможно, Кирилл в большинстве случаев был прав, но в его правоте присутствовала какая-то оскорбительная несправедливость. Значит, по его мнению, ее удел – только магазины, хозяйство и работа. Да, такова судьба большинства женщин. Что-то яркое, запоминающееся в жизни для большинства редкость, как редки звезды первой величины. Она опять подумала, что созвездие Рака относится к четвертой. После поездки в Ярославль как-то получалось само собой, что она открывала рот только для того, чтобы пить или есть. Не более того. Любое ее замечание вызывало у мужа приступ непонятного раздражения. Но сейчас она почему-то не захотела больше с этим мириться. Ей стало все равно, раздражает она его или нет. И она, правда, с трудом, все-таки сумела выдавить из себя:
– По закону я имею полное право пользоваться обеими нашими машинами и ездить на них куда захочу. После того как получу права.
– А когда влупишься в какую-нибудь иномарку, тогда будешь этими правами права качать? Платить же буду я?
В его голосе слышалась неподдельная злость. С удивлением Нина вспоминала рассказы некоторых женщин, ее коллег по училищу, мужья которых сами предлагали им учиться вождению. «А что? Очень удобно, – якобы говорили эти мужья. – Мы можем расслабиться, выпить, особенно на даче, на природе… а милая женушка доставит нас с комфортом домой!»
Нине эти разговоры казались фантастикой. Ее приводило в недоумение, почему она выглядит в глазах Кирилла совершеннейшей, стопроцентной тупицей, которая, по его словам, не могла бы освоить то, что оказывалось доступно многим другим. Нина с обидой вспоминала, что в университете была на хорошем счету, считалась способной студенткой, да и самому Кириллу помогала в учебе не раз. Конечно, теперь все забылось. Теперь считалось, что муж зарабатывает деньги, а она сидит у него на шее.
– Многие женщины ездят и не попадают в аварии. Наоборот, по статистике женщин – виновниц крупных аварий во много раз меньше, чем мужчин. И ты сам тоже можешь влупиться в дорогую иномарку с таким же успехом…
Ей, кстати, действительно казалось, что он ездит как-то слишком уж нервно – круто поворачивает, резко тормозит… но ей трудно было говорить с ним об этом – у мужа был приличный водительский стаж, а она даже никогда не садилась за руль, и потом, все-таки аварий на его счету было всего две или три. И все они были мелкие и произошедшие не по его вине. Как ей хотелось бы услышать с его стороны слова поддержки! Как было бы здорово, если бы он сам поучил ее водить хоть немного! А он только заорал в ответ:
– Я – мужчина, ты – женщина! У тебя замедленная реакция, как у всех баб! И зачем тебе вообще это надо? Чтобы создать в семье дополнительные проблемы? Ты что, не понимаешь, что я и без того устаю на работе?
Она подумала, что с тех пор, как он стал начальником над целой толпой красивых и умных женщин, он разучился нормально разговаривать с ней. Ее просто поражала его теперешняя грубость. Когда он начинал так кричать, она сразу замыкалась в себе, и ее начинало тошнить. То ли от унижения, что он считает ее совершенной дурой, то ли от страха, что он ее бросит, как тот, другой мужчина, бросил ее подругу Пульсатиллу.
Она думала: «Пульсатилла теперь сама стоит за себя и еще за девчонок. Пульсатилла – сильная женщина». Она, Нина, наверное, так не сможет. Она уже привыкла жить за спиной мужа без материальных проблем.
Но все-таки некоторую справедливость мужниных слов она не могла не признать.
Что ни говори, а она действительно ходит преподавать в свое училище всего на полставки. И то ходит неизвестно зачем, деньги, которые она зарабатывает, – не деньги. Она преподает, чтобы не сидеть дома. Сотни женщин мечтают о такой жизни. А на деле вот во что это выливается: «Подай, принеси, пошла вон!» В его голосе отчетливо звучат барские нотки и явная угроза: «Если тебя не устраивает твоя жизнь – освободи место. На него кинутся толпы желающих!» Каждый вечер подспудно рефреном идет: «Ты ничего не понимаешь в жизни! Мыслишь ужасно старомодно!» И тут же: «Не видела, где мои носки, костюм, рубашка и плащ?»
– Конечно, видела. Сама и убирала после стирки и чистки. В твоем шкафу все лежит, на своих местах!
Он мог бы даже не открывать рот по поводу разных просьб. Он еще только, бывало, подумает о чем-нибудь, а она уже знает, что ему нужно. А часто она и думала раньше его. Прав он был в том, что она не хотела меняться, приспосабливаться, поддакивать, плыть по течению. Кое в чем она была упряма. Не очень следила за модой во всех ее областях. По многу раз перечитывала одни и те же книжки. Имела свое мнение. Ни Мураками, ни Павич ее не впечатляли. Она любила подолгу носить одну и ту же одежду, потому что привыкала к ней и одежда становилась частью ее самой. Перемена собственного имиджа казалась ей в чем-то предательством. Летом она любила одеваться в белое и синее, зимой – в черное и серое. Да и смысла выпендриваться не было уже давно. Перед кем ей было наряжаться? Перед нищими преподавателями училища? Или перед молоденькими студентками? А Кирилл в последние годы все равно был недоволен ее внешним видом, что бы она ни надела. Что она позволяла себе менять, так это брюки на юбку, а потом уже юбку снова на брюки. Ее синий шарф в машине был из той же череды неизменных вещей.
Итак, Нина занималась в этот день своими обыденными делами и все еще пребывала в нерешительности. Ученики всех мастей уже оттащили своим преподавателям охапки роз, георгинов и гладиолусов, первоклассники отзвонили в украшенные бантами звонки. Мальчики-выпускники откурили, отпили, отговорили недавно прорезавшимся баском сомнительные остроты в самых запущенных уголках школ, девочки парами отходили по коридорам, будто по подиумам, показывая всем страждущим ножки, прически и новые туфли, а она все не могла решить – идет или не идет она учиться в автошколу?
Утром она попросила Кирилла встретить ее после занятий, но он пробурчал что-то невнятное. В результате она не поняла, слышал он или нет, что она сказала. Но ведь было время, когда он был к ней так внимателен! Неужели ничего в жизни нельзя вернуть?
Например, в пору, когда она только начала носить свой синий шарф, Кирилл ласково говорил ей шутя:
– Гюльчатай, открой личико! – И, отводя в стороны куски нежной материи, целовал ее в губы, в глаза, в щеки. Шарф ее с тех самых пор остался тем же самым, а времена изменились – муж начал отдавать предпочтение фигуристым ярким блондинкам, а когда ее целовал последний раз – она уже и не помнила.
То, что он отдавал предпочтение именно блондинкам, Нина заметила в новой машине. Блондинки – это ведь не только цвет волос, это определенная каста, тип женщины. Может быть, этот тип теперь импонировал Кириллу больше других, а может, он просто опасался за свой новый автомобиль, но блондинок за рулем он всегда пропускал вперед, несмотря на то, что уже давно твердил, что «женщина на дороге – преступление!». Пожалуй, только Пульсатилла, которая как раз и была природной блондинкой, не вызывала у него никаких эмоций. Ему совершенно явно нравились крашеные блондинки – роковые, наглые, сексапильные. Нина же по своей природе имиджу блондинки не соответствовала. Но однажды, желая привлечь внимание мужа, она все-таки высветлила волосы «Блондораном». Результат не понравился ни Кириллу, ни ей. Светлые волосы вовсе не сделали ее похожей ни на Мэрилин Монро, ни на Катрин Денев. Так или иначе, эксперимент этот закончился тем, что Нина в тот же вечер вылила себе на голову еще одну баночку с краской и через сорок минут превратилась в прежнюю банальную шатенку с мягким рыжеватым отливом волос. Наверное, из-за обострившегося в последнее время чувства неуверенности в себе у нее и не возникало желания научиться водить машину. Но теперь, после поездки в Ярославль, ей почему-то страстно захотелось уметь управлять чудовищем на колесах. И вот этим вечером, собрав необходимые справки, уплатив сразу за весь срок обучения, она все-таки пришла на первое занятие и пополнила собой ряды учеников, ожидающих возле беседки во дворе автошколы. Жаль, что это так долго ожидаемое занятие прошло так бездарно!
Троица друзей тем временем выкатилась из здания школы в четырехугольник двора. Здесь они разделились. Михалыч на своей солидной семейной «Волге» первым поехал домой, опасаясь Галкиного гнева. А Роберт и Ленц еще постояли на улице возле синей «девятки», посмотрели в опять затянувшееся облаками темно-серое небо, покурили на свежем воздухе, попрощались со сторожем и наконец тоже уехали со двора. Роберт повез друга на его фазенду. Туда и обратно было около восьмидесяти километров, поэтому вернулся он уже ночью. Ленц оставлял его у себя ночевать, но Роберт, казалось, вспомнил о каком-то важном деле и во что бы то ни стало решил вернуться домой. Поставив машину под окнами своей старой хрущевской пятиэтажки, он не поторопился скорее выйти из нее, а еще посидел в ней некоторое время, подумал, покурил, а потом зачем-то снова достал из отделения для перчаток, повсеместно в России называемого бардачком, потрепанный учебный журнал. В машине было полутемно, и ему пришлось подсветить себе карманным фонариком.
– Как бишь там ее зовут, эту нелюбительницу публичных домов… – бормотал он с непонятным ему самому чувством, проводя пальцем по строчкам, чтобы отыскать нужную фамилию. – Нашел, – сказал он себе и поднес журнал поближе к глазам – Воронина Нина Илларионовна… – Роберт пожал плечами: – Язык сломаешь!
Он выключил фонарик, вышел из машины и аккуратно выкинул потушенную сигарету в урну у подъезда. Его по-спартански обставленная квартира на втором этаже была привычно пуста, и он даже не стал включать свет, чтобы не видеть покрытый пылью пол и старую мебель. Еще немного постояв в темноте у окна и глядя на мелкие, как монетки, колышущиеся от ветерка листья берез, он выкурил в молчании еще одну сигарету, потом опять громко и раздельно, будто нараспев, произнес:
– Подумать только: Воронина Нина Илларионовна!
Он снова, будто не понимая сам себя, пожал плечами, отошел от окна, разделся и плюхнулся в кровать.
4
Программа занятий в автошколе состояла из двух частей. Два раза в неделю ученики обязаны были изучать в учебной комнате теоретическую часть и три раза в неделю приходить на практическую. Практические занятия назывались вождением. С одной частью учащихся вождением занимался сам Роберт, а с другой – старший мастер Михалыч. Нине было все равно, с кем заниматься. Она испытывала перед первым занятием по вождению сверхъестественный, почти первобытный страх. «Что же будет, если я разобью машину?» – думала она. Ей казалось невозможным представить, что она через несколько дней должна будет не только трогать с места эту махину, какой представлялся ей обыкновенный автомобиль «Жигули», но и сможет ездить на ней! С Робертом ли, со старшим ли мастером, ей было все равно… лишь бы кто-нибудь ее научил!
Распределение на вождение по группам должно было произойти на втором теоретическом занятии. В тот день они начали изучать правила дорожного движения и дорожные знаки. И это занятие, так же как и первое, проходило скучно и монотонно. С утра у Нины на работе было четыре пары уроков – две с утра и две после обеда, поэтому к вечеру от усталости ее уже здорово клонило в сон. Преподаватель все тянул и тянул, будто на одной ноте, сначала про правила переезда через железнодорожные пути, потом про знак «Уступите дорогу». Нина, которая в детстве училась в математической школе, а в юности – в университете, схватывала все на лету, и многократное повторение одной и той же информации ее усыпляло. К счастью, преподаватель на этом занятии не обращал на нее никакого внимания, будто ее и не было в группе, хотя к другим ученикам он обращался по разным поводам по нескольку раз. Она тоже молчала, аккуратно записывая в специально заведенную тетрадку то, что он объяснял.
«Может, и лучше, что он на меня не смотрит, – размышляла она. – Меньше будет цепляться. А с кем учиться вождению, мне все равно». Но все-таки червь беспокойства неприятно шевелился у Нины в груди. Наконец преподаватель покончил с дорожными знаками и огласил списки учеников, зачисленных в ту или другую группу.
Пока он перечислял фамилии, курсанты напряженно молчали. Но вот он окончил, и группа зашевелилась. Многие хотели что-либо уточнить или перенести время занятий, Нинина фамилия вообще названа не была.
«Меня он, очевидно, исключил из списка», – подумала она, скептически сморщив губы, и стала складывать в плоский портфельчик книжки, одновременно раздумывая, что ей делать. Подходить к преподавателю специально для выяснения ситуации у нее не было никакого желания. И вдруг Роберт объявил:
– Да, чуть не пропустил… Воронина Нина Илларионовна будет заниматься со мной. – Ее имя и отчество он выговорил громко и очень отчетливо.
Она вздрогнула, подняла голову, посмотрела на преподавателя внимательно. Она могла бы поспорить, что он специально назвал ее самой последней. Но Роберт с тем же равнодушием, что и раньше, уже делал в своем журнале какие-то пометки, и ей не удалось поймать его взгляд. Тут же его окружили те из учеников, кто хотел поменяться друг с другом временем занятий. Нина взяла пальто и пошла к выходу. Почему-то ей показалось, что преподаватель должен был хотя бы посмотреть ей вслед. Она быстро обернулась. Роберт Иванович в этот момент оживленно разговаривал с молоденькой девушкой-курсанткой, а на нее смотреть и не думал. Нина гордо выпрямила спину, повернулась и пошла прочь из учебной комнаты.
Михалыч и Ленц, так же как и всегда по вечерам, поджидали своего товарища. В комнатушке учительской сегодня заняли места коллеги Роберта из числа молодых и рьяных, поэтому друзья околачивались в коридоре, навалившись локтями на подоконник, лицами к двери в учебную комнату. За их спинами в окне, не прикрытом даже символическими шторами, синел ранний вечер, а через стекло форточки в помещение школы заглядывал веселый молодой месяц.
«Ишь, собутыльники!» – с раздражением подумала про них Нина и, тут же отвернувшись, устремилась вниз по лестнице.
Дождавшись, пока страсти по согласованию расписания в группе улягутся и последний учащийся выйдет из комнаты, Роберт сложил многочисленные бумажки, справки, списки, тетрадки в журнал и присоединился к друзьям. Все вместе они пошли в учительскую, чтобы взять оставленные там сумки.
Глядя на друзей не прямо, а исподтишка, неестественным образом снизу вывернув голову, один из молодых коллег, всегда определеннее других высказывающий свои взгляды на жизнь, обратился к Роберту.
– На минутку, поговорить!
Роберт подошел к тому месту, где расположились четверо их оппонентов.
– Ну так как, Роберт Иванович? – слегка усмехаясь, начал молодой заводила. – Давайте делиться!
– Чем это? – делано удивился Роберт. На самом деле он вполне догадывался, о чем может пойти разговор.
– Вы себе такую большую группу учеников захапали, а мы тут после отпуска на мели, – не смущаясь, продолжал заводила. – Тридцать человек вполне можно было бы разделить на две группы. Тогда и нам кое-что бы перепало!
Поскольку Роберт и так разделил группу из этих тридцати человек пополам между собой и Михалычем, он решил держать оборону твердо.
– Группа моя, я решаю, как поступать с учениками, – сказал он на первый взгляд спокойно, но верхняя губа у него еле заметно дернулась.
– Да не волнуйтесь вы, бог с ней, с группой, – утешающим жестом махнул в его сторону заводила. – Речь о другом. Поделитесь с нами теми учениками, кто может заплатить бабки.
Михалыч и Ленц, уже вышедшие было в коридор, вернулись и встали у дверей, готовые вмешаться по первому требованию. Это не укрылось от молодых, и они, переглянувшись, ехидно заулыбались.
– Откуда же я знаю, кто может платить бабки? – попытался уйти от такого поворота Роберт.
– Не надо из нас пацанов делать, в натуре! – Один из молодых нервно смял сигарету и кинул ее под стол. – А то ты не догадываешься, блин, о чем мы тебе толкуем!
В каждой группе всегда попадалось несколько человек, которые сразу, еще в самом начале занятий, обращались с просьбами помочь получить права так, без учебы. Как не без оснований эти люди рассчитывали, преподаватели автошколы имели довольно тесные знакомства с ГАИ. Некоторые считали, что уже достаточно хорошо умеют ездить и так, другим было некогда ходить на занятия, у третьих находились еще какие-нибудь причины, в общем, за организацию этой услуги люди выкладывали неплохие денежки. Роберт и друзья, конечно, пользовались этим, но им не нравилось изначально, в принципе оказывать такого рода помощь. Они прекрасно сознавали, чем в конечном итоге могут закончиться на дороге такие услуги, но шли навстречу желаниям учащихся, так как хорошо знали: откажутся помогать они – те, кому это надо, все равно найдут выходы через другие каналы, и денежки просто уплывут в другие руки. Но был в школе и еще один путь зарабатывать бабки, более приятный и честный, хотя и более трудоемкий – частные уроки вождения.
Из-за того, что школа старалась охватить как можно больше желающих учиться, количество учебных часов с каждым годом сокращалось, группы сменяли друг друга просто-таки с калейдоскопической быстротой. Когда-то бывший полугодовым цикл обучения сменился четырехмесячным, потом стал трехмесячным, теперь он составлял уже только восемь недель. Бывало даже, что Роберт с удивлением и раздражением читал объявления других автошкол: «Научим вождению за один месяц!»
