скачать книгу бесплатно
– А с Полиной?
Трубников пожал плечами. Но Катя заметила, что он снова нахмурился, словно она спросила о чем-то запретном.
– Не боитесь, что машину-вещдок по винтику растащат, пока следователь в отдел ее перегонит? – задала она новый вопрос чуть погодя.
– У меня не растащат, – коротко бросил Трубников. И Катя по его голосу поняла, что он уязвлен до глубины души. Она смеет сомневаться, что он не принял все меры к сохранности изъятых с места происшествия улик!
Автомобиль ждал их в гараже опорного пункта милиции – железном пенале, выкрашенном в ядовито-зеленый цвет. Однако, чтобы добраться до опорного пункта, пришлось снова петлять по проселку, преодолевать крутые подъемы и спуски и в конце концов очутиться у той же автозаправки, где Катя и встретилась с участковым. Оказалось, что опорный пункт был от автозаправки в двух шагах: маленькое одноэтажное строение, втиснутое между придорожным магазином автозапчастей и ремонтной мастерской.
В опорный пункт Катя заходить не стала: Трубников сразу же провел ее в гараж и там в таинственном полумраке, пропитанном запахами бензина и резины, она увидела двухместный «Судзуки», принадлежавший Артему Хвощеву. Машина была сильно забрызгана грязью и еще чем-то…
Через выбитое лобовое стекло Катя заглянула в салон: на серых чехлах сидений – бурые потеки, пол сплошь усыпан осколками стекла. Капот был искорежен, фары разбиты, бампер оторван.
– Когда мы машину на месте со следователем осматривали, – сказал Трубников, – в багажнике три сумки были, большие, спортивные. Они ж за границу ехали отдыхать – в основном летняя одежда, тряпки. На полу была дамская сумка белого цвета. Там все их документы – загранпаспорта, авиабилеты, ваучеры на отель, две кредитные карты, телефон ну и косметика разная. Все вещи следователь к делу приобщил. Вот здесь впереди мужская визитка валялась. Тоже следователь изъял к делу.
– А ключи от машины где были? – спросила Катя.
– Торчали в замке зажигания, мотор был выключен. – Трубников открыл дверь со стороны водителя. – Вот эта дверь и та тоже распахнуты настежь были, а сиденья опущены. Мы их подняли, когда пол осматривали. А было все в таком вот положении. – Он опустил сиденья.
– Удобно, – Катя дотронулась до серого чехла.
– Кровать, да и только. – Трубников покосился на нее, хмыкнул. – Прямо ложе супружеское, м-да…Мы тут еще кое-что нашли.
– Что? – Катя нагнулась, заглядывая под машину.
– Часть женского туалета.
– Какую именно?
– Трусы белые кружевные. Разорванные.
– Где они были? В салоне или вне машины?
– Это с какой стороны посмотреть. Повешены были вот сюда как флаг. – Трубников взялся за боковое зеркало с правой стороны.
– Когда Полину Чибисову нашли без сознания, какая на ней была одежда? – еще раз уточнила Катя.
– Платье подвенечное – разорванное, грязью запачканное, окровавленное. «Молния» сзади распущена.
– Что, тоже разорвана?
– Нет, расстегнута, только совсем. Я сам это видел, а платье спущено было до пояса – спина, плечи, грудь голые. Девчушка ничком лежала, в комок сжавшись.
– А обувь на ней была?
– Одна белая туфля на шпильке. Лодочка. На левой ноге. В земле вся. А вторую мы за машиной нашли в луже.
Катя обошла автомобиль, внимательно осмотрела разбитый капот.
– Что же все-таки произошло, Николай Христофорович? – тихо спросила она.
– Скажу только насчет машины этой. Как мы со следователем Панкратовым меж собой прикинули. Значит, приехали Хвощев и жена его туда, где мы их нашли, сами. Остановились в поле. Мотор заглушили, но ключ из замка не вынули, значит, далеко от машины уходить не собирались. Сиденья в салоне опустили, стекла тоже… Ну а потом звезданул им кто-то по капоту, стремясь мотор вывести из строя, чтоб не уехали они, не спаслись оттуда. Эксперт наш предмет, которым по капоту дубасили, определил как «тяжелый металлический» – лом это, скорее всего, был или отрезок трубы. Высадили и стекло лобовое. Может, той же трубой, а может, и ногой – на капоте вмятины глубокие вот здесь и вон там. – Трубников показал Кате наглядно. – С машиной, думаю, все так в точности и было.
Катя ждала, что он продолжит, но Трубников замолчал.
– Ну, что же… Теперь в морг? – не слишком уверенно предложила Катя. Трубников мрачно кивнул.
Морг находился при больнице райцентра. Путь туда был неблизкий. Катя давно уже потеряла счет и времени, и километрам. Она боялась даже думать о том, сколько часов уже провела за рулем. Руки, ноги, спина – все было словно чужое. Однако, когда эти самые чужие, одеревеневшие ноги и руки нажимали на педали и крутили руль, все словно вставало на свои места. Даже усталость куда-то девалась – до следующей остановки, до следующей высадки. «Все-таки мы едем, а не пешком плетемся, – утешала себя Катя. – Вот сейчас до этого чертова морга доберемся, там и…» Она вовремя одернула себя, едва не произнеся «отдохнем». Еще чего!
Нет, говорят, худа без добра. Сильная физическая усталость помогла Кате, как ни странно, довольно спокойно, если не сказать апатично, встретить то, что ожидало их с Трубниковым в морге. При других обстоятельствах Катя, наверное, испугалась бы гораздо сильнее.
Они с Трубниковым успели вовремя. Из областного бюро судебно-медицинской экспертизы в больницу прибыл патологоанатом. Вскрытие давно уже шло своим чередом. Когда патологоанатом показал им то, что некогда было телом Артема Хвощева, Катя судорожно вцепилась в руку Трубникова.
– Девяносто восемь ножевых ран, – сказал эксперт, – из них процентов шестьдесят – проникающие, причинившие повреждения внутренним органам. Особенно сильно пострадала брюшная полость. Как видите, она почти вскрыта, внутренности в таком ужасном виде. Множественные повреждения грудного отдела и паха. Семь ножевых ранений в область спины и ягодиц. Горло перерезано, на лице глубокие порезы. Характер ран таков, что мы с уверенностью можем говорить о том, что нападение было крайне жестоким. Я бы сказал, просто неистовым.
– Женщина могла такое сделать? – спросила Катя, стараясь не смотреть на труп.
– Женщина? Я бы сказал, нет, никогда, если бы у меня самого пять лет назад не было одного случая, – патологоанатом оживился. – Женщина, психически больная, тридцати пяти лет, нанесла своему двадцативосьмилетнему брату – крупному, сильному парню, сто двадцать одно ножевое ранение. Буквально растерзала его.
– Психически больная? – переспросил Трубников. – Силища-то у них такая откуда? Это ж силу надо какую иметь…
– Здесь есть раны, когда лезвие ножа наткнулось на кость и оставило на ней отметины, – сказал эксперт. – Я бы сказал, что для женщины это в принципе невозможно, если бы в том случае с психопаткой у меня не было и такого. В нашем случае смерть наступила от множественных тяжких повреждений и связанной с ними острой кровопотерей. Время смерти, судя по тем признакам, что я наблюдаю, приблизительно от двух до трех часов утра.
– Темно, значит, еще было. Не рассвело, – тихо сказал Трубников. – А петухи-то уже пропели…
В этом его мимолетном замечании было нечто странное. И странность эта была не в словах, а в тоне, каким Трубников произнес последнюю фразу. «Что-то не то, – подумала Катя. – И он, как и Никита, явно что-то скрывает, недоговаривает».
– Когда будет готово ваше заключение? – спросила она патологоанатома.
– Думаю, к вечеру управлюсь с этим, – эксперт кивнул на труп. – Дня за два все суммирую, обобщу и напишу. Колосов Никита Михайлович просил лично ему копию по факсу переслать. Я, честно говоря, его самого сегодня ждал. Почему он не приехал?
– Он очень занят по другому делу, – сказала Катя. – А почему вы ждали сюда именно его?
– Ну как же… Нам ведь с ним прошлым летом, когда из Тульского управления сообщение пришло о… – патологоанатом, наткнувшись на взгляд Трубникова, внезапно умолк. – Одним словом, передайте Никите Михайловичу, что копию заключения я ему сразу же перешлю, – сказал он Кате после паузы.
– Хорошо, я передам, – ответила Катя. – Не смею больше отвлекать вас от дела.
– Куда теперь, Николай Христофорович? – спросила она Трубникова на улице, решив… пока не опережать событий. Что ж, в принципе от начальника отдела убийств ничего другого она и не ожидала. Скрытность Колосова была просто профессиональной болезнью.
Однако, не посвящая ее фактически ни в какие детали происшедшего, Никита все же зачем-то послал ее сюда, в это Славянолужье. Значит, для чего-то она, Катя, была нужна ему именно здесь.
– Куда теперь? – повторила она свой прежний вопрос. – Вы там, в поле, обмолвились, что наступит время обсудить главный вопрос.
– Главный-то? – Трубников прищурился. – Да я уж и не знаю, как и быть с ним. Я Никиту Михайловича просил человека прислать опытного, знающего, чтобы в контакт он войти смог с главным нашим свидетелем.
– С Полиной Чибисовой? – спросила Катя. – Она где сейчас – в больнице?
– Дома она. Невозможно было ее в больницу везти – так она кричала, вырывалась. Отец не дал, домой ее увез. Туда врачи поехали. Но и там ничего не вышло. Ее ведь даже не осмотрели, не освидетельствовали как полагается. Не в смысле ран, нет, а в смысле… Слышали, про что Савва Бранкович-то спрашивал?
– Вы не установили, была ли она изнасилована? Значит, есть подозрения, что была?
– Трусы-то я ее где нашел? – сказал Трубников. – То-то. Деталь красноречивая. Как флаг они повешены были – нагло так, будто в насмешку. А Полина единственный наш свидетель, главный наш шанс в этом деле. Только шанс этот сейчас в таком состоянии душевном, психическом, что не больно-то им воспользуешься. – Трубников пристально смотрел на Катю. – А пытаться воспользоваться надо. И как можно скорее.
«Вот оно что, – подумала Катя, – вот для чего Никита отправил меня сюда».
– Что ж, я попробую с ней поговорить, – сказала она Трубникову. – Только сначала нам надо встретиться с ее отцом. Нет, лучше с матерью.
– У Полины матери нет. Умерла давно от рака. Чибисов с тех пор и не женился. Не хотел мачеху дочери брать. У них дома сейчас из женщин домработница живет да секретарша Чибисова – некая Елизавета Кустанаева. Только с ней, я думаю, разговаривать насчет Полины не стоит.
– Почему?
– Да так. Мое это личное мнение. Не очень-то ладили они меж собой. Чибисов-то Елизавету в любовницах содержит. Ну а какой дочери понравится, когда отцом красотка молодая верховодит? Да потом еще кое-что между ними было… Так что секретарша вам установить нужный доверительный контакт с Полиной вряд ли поможет.
Катя открыла дверь машины.
– Поехали к этим Чибисовым, Николай Христофорович, – сказала она. – Там будет видно.
Глава 4
СЛАВЯНЕ
Больше всего на свете Елизавета Кустанаева, которую те, кто знал ее близко, чаще звали Лисой, чем Лизой, ненавидела беспорядок. Любой – в делах, в вещах, в отношениях между людьми. Когда неожиданно и коварно глохла машина на пустой дороге, когда из облэнерго поступали не учтенные бизнес-сметой счета за перерасход электричества в теплицах, когда с треском отлетала застежка у любимого французского бюстгальтера, когда человек, на которого было потрачено пять лет собственной жизни, в одно прекрасное утро объявлял: «Я от тебя ухожу».
Вот и сейчас привычный уклад в доме, который Лиса давно уже считала почти своим, не просто нарушился, а был буквально взорван, так что осколки его разлетелись по холлу, зимнему саду, гостиной и спальням, ранив всех без исключения домашних жестоко и страшно.
– До каких же пор я должен сидеть вот так, сложа руки?! Надо же что-то делать. Я ведь должен хоть как-то помочь ей, моей девочке…
Крик души. Вопль мужского нутра, взвинченного алкоголем, – Лиса брезгливо прислушалась – начинается… Она курила на открытой веранде второго этажа особняка Чибисова. А сам хозяин дома Михаил Петрович находился внизу в гостиной вместе с настоятелем славянолужского храма отцом Феоктистом и Иваном Пантелеевичем Кошкиным, которого, несмотря на его преклонный возраст и больное сердце, агрофирма «Славянка» держала в своих штатах в качестве ведущего специалиста по сельхозкультурам.
Отец Феоктист и Кошкин вот уже второй день неотлучно находились при Чибисове в качестве самых близких и доверенных советников в главном вопросе текущего момента – что делать?
– Я так больше не могу, нервы не выдерживают. Я пойду к ней, сейчас пойду… Как же мы оставили, бросили ее там одну?
Лиса Кустанаева снова услышала голос Михаила Петровича – полный отчаяния и гнева, он потряс особняк от фундамента до черепичной крыши. Она вздохнула, поморщилась. Эх, Миша, Миша… Только ты и можешь, оказывается, реветь вот так от бессилия и выпитой водки. Второй день только и делаешь, что ревешь, да пьешь, да звонишь в Москву и Тулу своим адвокатам, да задаешь отцу Феоктисту бессмысленные риторические вопросы…
– Михаил Петрович, сядьте. Я прошу вас – сядьте, успокойтесь. Нельзя же так, в конце концов! Будьте же мужчиной.
Это там, внизу, в гостиной громко и веско произнес отец Феоктист. Он был из бывших флотских офицеров. И порой бравый капитан второго ранга брал в нем верх над смиренным служителем церкви.
– Отец, дорогой мой, уважаемый батюшка, вы вот каждое воскресенье проповеди народу читаете… Так скажите мне, ответьте – за что это все нам? Вот это? Ребенку моему единственному – Полине? За что? За какие такие грехи?
Лиса Кустанаева, курившая наверху, уловила в громоподобном голосе Чибисова явный вызов. В гостиной зрел духовный бунт.
– Христос пострадал за нас плотию, то и вы вооружитесь тою же мыслью, ибо страдающий за нас плотию перестает грешить, – ответил отец Феоктист. – Пути господа неисповедимы. Бывает, что наши грехи, грехи взрослых, искупают за нас наши дети.
– И это, по-вашему, справедливо? – спросил Чибисов.
– Вопрос не в том, что нашей нравственно несовершенной человеческой природе кажется или не кажется справедливым. Вопрос в том, что думает о нас, наших грехах, нашей расплате за них и нашем покаянии господь наш.
– Поговорили бы вы так лет двадцать назад, отец Феоктист, – услышала Лиса Кустанаева скрипучий старческий голос Кошкина, – живо бы вас командование Северного флота на ковер вызвало и погоны долой.
– Какой-то подонок жизнь мою под откос в один миг пустил – убил моего зятя, надругался над моей дочерью единственной. Довел ее до того, что девочка рассудка почти лишилась, а вы говорите мне о том, что думает об этом бог! – воскликнул Чибисов. – Да где он, бог-то? Я ему месяц назад колокола в церковь повесил. Семнадцать тысяч долларов с одного литья только, между прочим, не считая установки на колокольню. А он мне за это – ЭТО вот?! Да что вы мне о покаянии лапшу на уши вешаете? В чем мне каяться? В том, что я вкалываю как проклятый? Что вот этими руками все себе заработал – дом, капитал, дело свое? В том, что жены лишился, Полинка у меня на руках сиротой осталась? В том, что всю округу, земляков своих работой, зарплатой обеспечиваю, кормлю-пою, от водки загнуться не даю как другим? Моя жизнь – вот она, как на ладони. – Голос Михаила Петровича патетически звенел. – В чем виноват я, не отрицаю – ну, за воротник залью в компании когда лишнее, охоту люблю по осени, выражаюсь не всегда литературно-культурно. Так я ж мужик. На земле вырос, с землей всю жизнь дело имел. На земле и умру, где-нибудь в поле. Упаду как заезженный конь в борозду…
– Когда был цел Советский Союз, – Лиса Кустанаева снова услышала голос Кошкина, – таких вещей и в проекте быть не могло. Насчет убийств тогда строго дело было. Чуть что – расстрел. А сейчас? Ну, поймают его, этого сукиного сына, и, думаете, расстреляют? Нет, в тюрьму посадят. Кормить будут, стеречь, дерьмо за ним убирать лет этак еще двадцать. А его б не в тюрьму надо, а под трактор сразу гусеничный, под асфальтоукладчик. Чтобы только мокрое место одно осталось.
– Елизавета Максимовна, я пришла вам сказать… Она, кажется, проснулась. Глаза открыла. Я спросила, как она себя чувствует, но она ничего не ответила. Молчит…
Лиса обернулась: перед ней стояла медсестра Вера, которую Чибисов еще вчера утром привез из районной больницы, чтобы она неотлучно находилась при Полине. Лиса была категорически против этого. По ее мнению, Полину надо было сразу же поместить в хорошую частную клинику в Москве. Но Чибисов воспротивился.
– Хорошо, спасибо. Идите к ней. Может быть, ей что-то понадобится, – сказала она медсестре. – Она так ничего и не ела?
– Нет.
– А платье… Вы наконец забрали его?
– Нет, я не смогла.
– Я же вас просила, Вера, – Лиса Кустанаева повысила голос. – Платье у нее необходимо забрать. Следователь настоятельно просил, чтобы мы его сохранили. Там могут быть следы…
– Но она не дает. Что я могу сделать? Силой отнимать? Она вцепилась в него чуть ли не зубами, когда я попыталась взять его, – жалобно возразила медсестра. – Не психиатричку же нам вызывать со смирительной рубашкой. Это и не платье уже – просто тряпка грязная, окровавленная, но Полина ее не дает никому. Настаивать, отбирать насильно – значит, только еще больше навредить.
Кустанаева щелкнула зажигалкой, закурила новую сигарету.
– Насчет психиатрички – это дельная мысль, – сказала она. – Ну, что же вы стоите? Возвращайтесь к ней. Я сейчас спущусь к Михаилу Петровичу, скажу ему.
Медсестра покорно заковыляла прочь. Она была маленькой и рыхлой. Сын ее работал техником в агрофирме «Славянка», а сама она знала Чибисова, когда он был еще директором совхоза, и несколько лет состояла приходящей сиделкой при его больной жене.
«Они все здесь такие, – подумала Лиса, – все с одной грядки. Свои. А я здесь не своя. Чужая всем. И черт меня дернул заехать в эту дыру?»
Кустанаева начала работать у Чибисова два года назад. Встретились они совершенно случайно, однако случайность эта обернулась для обоих далеко идущими последствиями. До Чибисова жизнь Лисы Кустанаевой определяли глобально двое мужчин – сверстник-муж, с которым они были женаты с четвертого курса финансового института, и пожилой работодатель-любовник – непосредственный начальник мужа, к которому опять же не кто иной, как этот самый муж, и устроил Лису личным секретарем. Все трое работали в банке «Столичный кредит» в Москве. Жизнь шла своим чередом и даже радовала разнообразием, а затем вдруг показала волчий оскал. Сверстник-муж завел роман на стороне с восемнадцатилетней студенткой и однажды за завтраком изрек очень спокойно и просто: «Я от тебя ухожу, Лиса, совсем. Так получилось, извини. Надо обговорить, как нам лучше разъехаться – менять эту квартиру или продавать?»
А пожилого работодателя, на которого Лиса сразу же после крушения семейного очага возложила все свои надежды, буквально через неделю застрелили в его собственном подъезде. По этой причине банк «Столичный кредит» лопнул, и Лиса в одночасье лишилась и богатого любовника, и престижной работы, и хорошей зарплаты, и любящего мужа, и квартиры.
К счастью, при ней осталось самое главное – ее внешность. Лиса всегда по праву гордилась своей стройной высокой фигурой. Длинные ноги, роскошные рыжие волосы, атласная кожа, задумчивые загадочные серо-голубые глаза были истинными козырями в новой игре, что навязывала ей судьба. Чибисов, как он простодушно признался впоследствии, обратил на нее внимание именно из-за ее внешности, а уж только потом оценил и ее деловую хватку.
С банком «Столичный кредит» агрофирма «Славянка» поддерживала деловые связи, а близкий друг Чибисова Антон Анатольевич Хвощев даже одно время входил в совет директоров банка. Он и познакомил Кустанаеву и Чибисова на похоронах застреленного банкира.
– Я слышал от покойного много теплых слов в ваш адрес, Лиза, – сказал Чибисов, когда они возвращались в машине с поминального банкета. – Вы очень красивая женщина… Я даже не ожидал. Где вы намерены работать?
– Не знаю, – честно призналась Лиса. – В банке введено внешнее управление, через пару недель нас всех уволят.
– Я на днях лечу на Кипр, в Ларнаку, – сказал Чибисов. – Союз агропромышленников проводит там симпозиум. Мне нужен секретарь, желательно со знанием английского. Я по-дурацки чувствую себя за границей, Лиза. Просто робею, честное слово. А в результате за все всегда переплачиваю пропасть денег… А я слышал, вы недавно с мужем развелись?
В Ларнаку в пятизвездочный отель, где проводился симпозиум, они поехали вместе. Лиса не удивилась, когда оказалось, что Чибисов заказал только один номер – шикарный люкс с джакузи. С Кипра все и началось. А потом оказалось, что быть подле Чибисова в качестве эскорт-секретаря нужно не в Москве, а в ста семидесяти километрах от нее – в Славянолужье. Это стало для Лисы неприятным сюрпризом. Однако, взглянув под правильным углом зрения на особняк на берегу реки Славянки, на гараж Чибисова, на его машины, на его офис, на его лошадей, на его мебель, на спутниковую антенну, теплицы, поля, оранжереи и завод комбикормов, Лиса решила быть благоразумной. Что, в сущности, такое сто семьдесят километров от Тверской и Кутузовского, когда Чибисов и его старый друг Антон Хвощев приобрели на паях спортивный самолет?
К большому несчастью, самолет вскоре разбился, искалечив Хвощева. Но ведь все остальное было целым и невредимым. Ситуация осложнялась лишь тем, что у Чибисова имелась взрослая дочь Полина. Но Лиса мудро полагала, что с ее замужеством кое-какие проблемы их взаимоотношений рассосутся сами собой.
Но то, что произошло в ночь Полининой свадьбы, разбило все ее надежды. В доме воцарился полный хаос – безобразный и всепоглощающий. И бороться с ним у Лисы не было сил.
