скачать книгу бесплатно
Из ада в рай – Божий промысел. Книга 2
Анна Дмитриевна Степанова
Это вторая часть трилогии "Из ада в рай – Божий промысел". В этот сборник вошли рассказы о моём голодном послевоенном детстве на Украине, о незабываемых, преданных работе учителях в обычной сельской школе, о первой любви, о друзьях и испытаниях, которые пришлось пройти для достижения цели – стать врачом. Учёба в Одесском мединституте придаёт всему повествованию неповторимый колорит одесского юмора. Начало врачебной карьеры в должности главврача и разных других областной больницы в Кустанайской области – это дорога, полная неожиданных препятствий, важных уроков и достижений, не всегда во время оцененных. Мой опыт применения психотерапии – одна из самых профессионально интересных страниц моей жизни. Это окно в другой мир – жизнь в СССР в 40-е, 50-е, 60-е годы и совершенно неповторимый опыт преодоления трудностей и реализации своего предназначения.
Анна Степанова
Из ада в рай – Божий промысел. Книга 2
Моё послевоенное детство в Донбассе
27 сентября 2014 года у нас была вечеринка по поводу моего дня рождения. 76 лет. На этот раз мы пригласили русскую женщину Тамару из Прибалтики с семьёй, а из церкви Софию – родственную душу – и Маргарит с её сыном Ричардом. Объединяющий момент – все читатели моей книги «Любовь и слёзы». Превосходная компания. Англичане обычно любят порассуждать, до меня смысл не доходит, мне ужасно скучно. Иногда я даже могу запеть бодренький марш «Нам песня строить и жить помогает». Так однажды было. На этот раз без всякого ожидания конца беседы сразу к делу.
Во время трапезы я попросила включить магнитофонную запись моего друга со студенческих лет и до сего времени Володи. Он всех бодрых ещё взбодрил и настроил на лирический лад. После закуски я показала альбом со своими последними работами пастелью. Я рисую портреты и по памяти, и по воображению. Все были впечатлены. На волне любопытства и признания моей способности реально изображать людей самое время начинать музыкальную часть. Иришенька хорошо играет на гитаре и пианино. Мы поём вместе русские, украинские и английские песни. Ирина раздаёт слова, и у нас звучит настоящий хор. На этот раз я осмелилась «прорекламировать» себя украинской песней «Гандзя». Я понимаю, что здесь нужен профессионально сильный голос и тонкий юмор. На этот раз, казалось, даже стены резонировали, я сама себе удивилась. Подумала: «Вот бы так в 17 лет». Так звёздный час самоощущения пришёл в 76. Тамара после прочтения моей книги посоветовала мне написать книгу о моей судьбе и сейчас вместе с другими пожеланиями эту просьбу выдвинула на первое место. Для этого подарила толстую в кожаном переплёте тетрадь для заметок и на удачу трёх замечательных слоников.
Я начала писать о моём послевоенном детстве. Мама поправилась после менингита, и мы стали собираться в школу. Сейчас современным детям и родителям даже представить невозможно как нас в послевоенные годы собирали в школу. Теперь это всеобщее семейное торжество: букеты цветов, новая форма, ранец наполнен всем необходимым для 1 класса. А в 45-м мне мама сшила полотняную сумку через плечо, вышила на ней красными нитками большими буквами «Аня». В сумке две тетрадки, чернильница в мешочке и ручка. Вместо пальто из фуфайки сшила руками что-то такое трудно слово подобрать, на ноги – резиновые ботики. Вот так я и отправилась в Златополе через базарную площадь в школу. Рядом стояли две школы №1 и №2. От двухэтажной №1 остались только руины, и я часто бродила по этим руинам, даже не заходя в класс. Слишком чудной у меня был вид. Я бы в классе с удовольствием слушала учительницу, будь у меня шапка-невидимка.
Но учиться мне в этом году не пришлось. Жизнь была очень тяжёлой, даже топить было нечем. Мама ходила корчевать пни. Это очень тяжёлая работа: приволочёт домой, а потом ещё разрубить его надо. Прослышав, что несколько семей завербовались на Донбасс искать счастья, мама присоединилась к ним. Семей шесть собрали в товарный вагон. Детей не было, были юноши, девушки, тёти, дяди. Запомнился особенно бравый парень лет 17-18 Вася. На остановках он бегал с чайником, приносил кипятку и даже пирожки с картошкой или капустой. Ехали с надеждой на удачу «зукраiнськимипiснями». Акакжебезэтого? Якзатянуть: «Посiялаогiрочки, близьконадводою, Самабудуполиватидрiбноюросою.» або «Їхавкозакнавiйноньку, казавпрощайдiвчино-онька. Прощаймиленькачорнобривенькаiдувчужусторононьку». Ехали весело, не заметили, как приехали в Енакиево. Здесь нас встречали представители разных организаций и всех распределили кого куда.
Связь между земляками была потеряна. У каждого свои хлопоты. Маму взяли вагонетчицей на шахту. Поселились мы недалеко от шахты на руднике у одной многодетной семьи. И тут стало ясно: всё познаётся в сравнении. Если в Златополе можно было картошку купить, фасоль, то здесь ничего кроме хлебной карточки не было. На взрослого – полкило чёрного как земля хлеба, на ребёнка 200г и всё. Я не помню сколько было ребятишек у хозяйки – 4 или 5. Были и постарше, и младше меня. Мы все вместе бегали в столовую, которая находилась недалеко от шахты. Если удавалось собрать картофельные шкурки, мы их мыли, бросали на раскалённую плиту и ели. Был ещё вариант: кипятком заливали куски хлеба и туда же бросали поджаренные на плите шкурки и с удовольствием хлебали это тёплое пойло. Мне казалось, я никогда не наемся. Всё время хотелось есть. Часто из пайка хлеба варили суп, казалось, процесс еды растягивался. Но мирно жилось недолго. Мама получила зарплату, а через день она испарилась. Можно себе представить, в какое положение мы попали без денег, без запасов в чужом городе. Маму вдруг осенило пойти в комнату хозяев и поискать в тумбочке, заглянула в шкаф и что-то словно дёрнуло заглянуть под подушку, и там нашлась пропажа. Тут вошла хозяйка Катерина Семёновна.
– Что ты забыла в моей комнате?!
– А вот что – несчастные копейки, и те забрали. Как нам жить дальше?
Тут завязались настоящие баталии. Я, помня эти женские спектакли с Асей, забилась в уголок в ожидании, что вот-вот вцепятся друг другу в волосы. Но мама была обессилена и ушла в нашу комнату. Утром она рано меня разбудила.
– Одевайся, пойдёшь со мной на работу.
– Мама, мама возьми меня в шахту. Мне очень интересно, как там под землёй.
– Будешь умницей, я попрошу, если разрешат – спустишься со мной.
Прогудел гудок, сотни шахтёров устремились в шахту и сотни шахтёров с черными как смоль лицами выходили из шахты. На лицах у них выделялись только белки глаз и зубы. Дважды побывав в этом чёрном подземном царстве, невозможно его забыть. Мы пристроились в очередь шахтёров, которые спускаются в шахту. Вначале все толпятся в ламповой. Там шахтёрам беспрерывно наполняют стеклянные лампочки маслом и вставляют их в предохранительные проволочные футляры, закреплённые на шахтёрских шапках. В этой комнате мне удалось как-то прошмыгнуть. А вот в следующей, где табельщик проверяет каждого шахтёра – нет ли у него спичек, папирос и каждого отмечает в журнале, мне проскользнуть не удалось. Табельщик удивился такому пополнению. Но то было время, когда в забое работали даже женщины. Только в 1961 году Хрущёв издал приказ о выводе женщин из подземных работ. Поэтому появление ребёнка в шахте – это не было что-то из ряда вон выходящее. Одна платформа, гружённая вагонетками, выскакивает из-под земли. В один миг рабочие сталкивают вагонетку на рельсы и влекут на шахтёрский двор. Пустая платформа тотчас же наполняется людьми и по звонку с грохотом опускается в подземное царство. В галерее кипучая суета смены. Мама направляется в одну из лав. Два забойщика отбойными молотками, всем телом налегая на них, дробят чёрный с блеском антрацит, мама помогает нагружать вагонетку и выкатывает её из лавы и через галерею по рельсам катит к платформе.
Из шахты я вылезла как маленький чертёнок. При шахте был душ, мы помылись. Мама пошла к начальству проситься, чтобы её перевели на гора работать в медпункт. А то приходится с собой брать и это чудо. Начальник, очевидно, очень любил детей, он меня спросил, как мне понравилось в шахте. Я ему рассказала о черном царстве, о богатырях, которые добывают в нём земное солнце. Он как все любопытные взрослые спросил, знаю ли я какой-либо стишок или песенку, и тут я вспомнила сибирские частушки и песенки. Он был удивлён и растроган. Пообещал при первой возможности перевести маму в медпункт. Мы ушли с надеждой, что скоро всё устроится и зашли в шахтёрскую столовую. День был явно удачный. По карточкам здесь выдавали хлеб. Мама заняла две очереди – одну за хлебом по карточкам, а меня поставила в очередь за комплексным шахтёрским обедом. Мы подошли к столику, за которым сидели Василий Петрович и Толик – шахтёры, с которыми работала мама.
– Ну как, ангелочек, понравилось тебе подземное царство? – спросил Василий Петрович.
– Я думаю, что там прячется Змей Горыныч, но вы такие сильные, не выпустите его.
– Зачем Вы её в шахту берёте, ведь она и так вся светится как одуванчик?
Мама рассказала нашу историю.
– Нам теперь жить негде. Возвращаться на квартиру, где тебя обворовали, страшно, нужно искать новое жильё.
Василий Петрович почесал затылок, помолчал немного.
– Я что-нибудь придумаю. А ты спой мне, красавица, что-нибудь.
Я вспомнила, как дедушка Дмитрий Иванович учил меня Гимну Советского Союза, встала по стойке смирно и слабеньким голосочком запела: «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь…» Когда я пела «Захватчиков подлых с дороги сметём», перед глазами проходили наши полки и драпали фашисты. Василий Петрович и Толя заулыбались и тоже встали по стойке смирно. Василий Петрович поднял меня, поцеловал.
– Ах ты, пушиночка, а какой патриотик! Я попрошу сестру, у неё частный дом, может она вас пустит. Приходи ещё раз к нам в подземное царство, буду рад тебя видеть и скажу результат.
Через день мамина смена. Василий Петрович ждал нас с хорошей новостью и кулёчком конфет для меня. Он провёл нас через проходную. Я снова спустилась в подземное царство. А после смены он повёл нас на новою квартиру. Анна Петровна, новая хозяйка, встретила нас приветливо.
– Здравствуй, тёзка Аннушка. Проходите в комнату, располагайтесь и чувствуйте себя как дома. Мы прошли в небольшую комнату. У нас был чемодан и узел с вещами. Вот и все пожитки. В комнате стоял стол, два стула и платяной шкаф. Кровати не было. Анна Петровна сказала, что на первых порах у неё есть матрас соломой набитый, в сарае лежит. Мама пошла, принесла матрас, и мы были рады всему. Анна Петровна отличалась от всех людей, с которыми мне приходилось встречаться до сих пор. Долгое время у меня хранилась фотография её с сынишкой Серёженькой может 5 или 6 месяцев. Благородное аристократическое лицо, полное достоинства и смирения. Говорила она тихо и старалась нас не беспокоить. И мы не докучали ей, решали свои проблемы самостоятельно.
Маму перевели в медпункт при шахте. Она иногда брала меня с собой на работу. Однажды ранней весной, когда ещё и снег полностью не растаял, мы увидели облокотившегося на стену столовой юношу. Лицо смертельно бледное, но очень знакомое. Как-то странно он выглядел: словно стеклянные глаза на выкат, изо рта пена. Мы подошли поближе. Я узнала – это был молодой человек лет 18, который ехал с нами из Златополя. Я позвала его: «Вася, Вася!» Но он не шелохнулся. Я и мама осторожно потрогали его, но он был холодный. Он был мёртв. Мама побежала в дежурку, заявила и его увезли. Вот как обернулись поиски лучшей жизни.
Мама устроилась медсестрой на шахте. Всех остальных отправили на другой участок. Мы какое-то время пытались найти своих попутчиков. Но потом – свои проблемы. И вот в середине марта такая встреча. После смены мама пошла узнать, куда отправили покойника. Но ей ответили: родственников не нашли, и его увезли в морг, а там -братская могила. Таких эпизодов было немало. Я и сама была больше похожа на покойника, чем на живого ребёнка. Цвет лица, рук, ног и особенно пятки были землисто-жёлтого оттенка. Возможно, это следствие перенесённой малярии.
Мне долгое время снились стеклянные глаза Васи. Я какое-то время боялась оставаться одна дома. Теперь мама иногда покупала на базаре молоко и картошку. Молоко было синего цвета, т.е. это скорее забелённая молоком вода. Но в конце лета случилась беда, и нас чуть не постигла судьба Васи. Пропали хлебные карточки. То ли потеряли, то ли кто-то украл. Эта тайна покрыта мраком. Как жить дальше трудно было придумать. Мы собирали лебеду и варили суп. Мама работала на шахте посменно, сутками. В выходные вставали очень рано и шли далеко за 15км собирать колоски. Однажды разбудила меня мама ночью. Трудно сказать во сколько в час или два. Но я встала без капризов. В полусонном состоянии оделась, обулась – что-то навыворот или не на ту ногу… В конце концов собрались и вышли на улицу. Прохладный воздух быстро взбодрил, и я вприпрыжку поскакала по дороге. Было совсем темно, а путь – длинный предлинный. Ножки устали, и я даже отстала. Мама прикрикнула.
– Мы должны успеть к рассвету, чтобы не нарваться на объездчика.
Соседка тётя Валя 3 дня тому назад ходила за колосками. Она рассказала маме как идти и предупредила, что надо быть всё время начеку, чтобы не попасть на глаза объездчику, а то можно и в тюрьму попасть. Лучше начать собирать как только взойдёт солнце. Я мало понимала, за что можно попасть в тюрьму.
– Мамочка, отдохнём немножко, и я опять побегу.
– Не отставай, отдыхать нет времени.
Понять меня может только тот, кому приходилось преодолевать такой путь. Зардел восток. Стало светать, облака порозовели. К счастью, дорога нас вела на Восток. Я не раз наблюдала восход солнца. И всегда восхищалась этому моменту.
– Мама, скоро появится солнышко! Солнышко, солнышко, появись! Дай мне силушки побежать скорее!
И я снова запрыгала. Словно проснулось второе дыхание. И вот за поворотом серовато-жёлтое колхозное поле. Пшеницу собрали, повязали в снопы и сложили в копны.
– Мама, давай побыстрее собирать колоски, пока объездчика нет.
Мы ползали по стерне и собирали в мешочки колоски. Солнце поднималось над горизонтом, и было радостно на душе. Но вдруг мама на горизонте заметила всадника.
– Прячься, доченька, за копну и сиди тихо, не шевелись.
– А то что будет? Мы ведь собираем колоски на земле. Там чёрные вороны тоже собирают колоски, и их никто не гоняет.
– Тише, если нас поймают, то посадят в тюрьму.
Мне стало страшно. Я вся дрожала, когда объездчик подъехал совсем близко. Но вот он повернул обратно, к счастью, не заметив нас. Подождав, пока он скроется за горизонтом, мы поползли к дороге, по пути собирая между стерней колоски.
– Теперь, Аннушка, пойдём домой, пока не нарвались на беду. Сколько собрали, столько и собрали, на первое время хватит. С перепуга, да и после дальней дороги я совсем ослабела. Прошла немного и в лесополосе свалилась под деревом и словно погрузилась в небытие. Мама не стала меня тревожить.
– Пусть поспит немного. Такая длинная дорога. Как она дойдёт?
Вдали показалась подвода.
– Пойду-ка я попрошусь, может смилуются над нами и подвезут хоть немного.
– Мил человек, ради Господа Бога, смилуйся над нами. Подвези сколько можешь. Видишь, дитё совсем умаялось. Мы утром сюда пришли из Енакиево, а обратно ну никак.
Старенький дедусь остановил повозку, да и спросил:
– Какая нужда вас сюда привела?
– Беда великая, хоть помирай. Потерялась у нас хлебная карточка. Есть совсем нечего. Вот и пришли в такую даль колоски собирать. Да тут объездчик напугал до смерти.
– Ну веди свою горемычную. Мама взяла меня на руки и посадила на подводу.
– О, да на ней кровиночки нет. Где-то у меня краюшка хлеба да молоко. На, поешь.
Я разделила кусок ржаного хлеба с мамой, и мы с настоящим коровьим молоком хорошо подкрепились.
– Спасибо большое, дедушка, очень вкусно.
Не доезжая километра 3, дедушка свернул в сторону. А мы пошли своей дорогой. Дома мама намолотила из колосков пшеницы горсть зерна, замочила её водой, а утром сварила кашу. Иногда варили суп, добавляли лебеды или крапивы и были счастливы.
Осенью 1946 года я опять пошла в первый класс. Перед школой мне купили настоящую школьную форму и пальтишко. Всё та же полотняная сумка, в ней 2 тетрадки, ручка, чернильница в мешочке на верёвочке. Мы имели один букварь на 2-3 человека, одну тетрадь в клеточку, одну в косую линейку, куда мы записывали только особые классные работы. Всё остальное писали на простой бумаге. Пишу эти воспоминания, когда мне уже идёт 77 год. Часто забываются обычные слова и русские, и английские. Это пугает. Не могу вспомнить лекарство, которое принимала годами от гипертонии, хотя сама врач. Но вот сидишь день, второй и постепенно начинают открываться тайники памяти. И так явно вижу лица, как будто расстались только вчера. Если дух моей первой учительницы вечный и способен почувствовать, что кто-то её помнит… Вот это фантазия! Когда я читала «Агни Йога», я погружалась в мир иной как в продолжение существования души в форме пластического тела, способного чувствовать, обонять, видеть необычайные красоты. Для всех перспектива попасть в мир иной неотвратима. Хочется верить, что то, что описано в этих мудрейших книгах, именно так и будет. Мы многого не знаем. Всё открывается постепенно. Научно-технический прогресс так стремителен в последнее время. Многое, что написано в «Агни Йога», мы воспринимали как фантастику. Но уже дожили до времени, когда фантастические предсказания стали абсолютно реальны. Вот и представим, что кто-то земной мысленно сосредоточится на парящей во вселенной высокой душе. Эта душа почувствует и возрадуется. Меня помнят! Валентина Сергеевна, я Вас помню, очень ясно вижу: среднего роста, худенькая. В то время патологией избыточного веса не страдали. Белокурая, правильные черты лица, строгие и в то же время добрые серые глаза. Я не помню истерических криков учительницы, да и ученики не отличались особой резвостью. При всех материальных недостатках, с чувством постоянного голода, занятия проходили серьёзно. Научить красивому правописанию было трудно, так как тетрадки в косую линейку у нас были в дефиците. Возможно, и программу она составляла сама. В первом классе мы выучили таблицу умножения, и это мне очень помогло в дальнейшем. Часто она учила нас каким-то внепрограммным интересным стихотворениям. Я очень любила декламировать с выражением и всегда с желанием шла в школу.
Жили мы от школы далеко, меня поднимали в 6 часов и где-то в полседьмого я выходила. На Донбассе чернозём очень вязкий, ноги застревают. Один раз помню, ботики остались в грязи. Я с трудом вытащила ботики из грязи и босяком пришла в класс со значительным опозданием. Валентина Сергеевна уж очень сокрушалась, помогла мне отмыть грязь и включиться в работу. Валентина Сергеевна в конце года решила, что я отличница. Для меня это было полной неожиданностью. В течении учебного года она ко всем относилась ровно. Не знаю, были ли четвертные оценки или нет, но мама точно на родительские собрания не ходила, а я часто имела повод от мамы получить плёточку. А тут в конце года собрали родителей и при всех мне вручили табель со всеми пятёрками. «Похвальных листов» тогда не было. И полный сюрприз был для всех, когда Валентина Сергеевна сказала: «Аня Степанова, сейчас подъедет автобус, и ты поедешь во Дворец Шахтёров на праздник». Всё это было в высшей степени спонтанно, даже предварительно никто со мной не репетировал и не предполагал, что я там буду выступать. Очевидно, распоряжение пришло неожиданно и для Валентины Сергеевны.
Много учеников толпилось перед большим зданием Дома Шахтёров. Через задний ход нас направили прямо за кулисы. Вызывали по одному. Услышав свою фамилию, я вышла на большую сцену. Передо мной было море людей. Не умея плавать, я всё-таки не утонула. Ласковая тётя в белой кофточке и чёрной юбке похвалила меня «Молодец, Анечка, хорошо училась. А может ты нам расскажешь стихотворение?» Я бодро, как будто бы только и ждала этого, продекламировала какое-то стихотворение. Зал бурно аплодировал, и ведущая на свой страх и риск попросила меня что-нибудь спеть. Я вспомнила сибирские частушки и спела, пританцовывая. Мне вручили путёвку в пионерский лагерь.
Лагерь располагался в лесу, возле озера. Красота – не налюбоваться! Я часто вставала на рассвете и шла к озеру. Уже тогда меня пленяло потрясающее зрелище, когда горит восток и отражается в зеркале озера. Иногда я вставала и не знала, куда себя деть. Простынка была мокрая. Опять насмешки ребят, упрёки вожатых. Трудно даже передать, как тяжело было мне переносить это. Мне хотелось уединиться, куда-нибудь скрыться. Но после первой недели всё прекратилось. Заработал звоночек в моём мозгу, и я навсегда избавилась от энуреза. Здесь было нормальное трёхразовое питание, я поправилась. Наконец я приобрела формы нормального ребёнка.
Возвращение в Златополь в 1947 году
В 1947 году отменили карточную систему, и мы из Донбасса вернулись в Златополь. Мы получили однокомнатную квартирку по улице Русская. После войны во дворе было много окопов. Я была довольно резвой, легко лазила по деревьям, прыгала с зонтиком с крыши сарая, мечтала быть лётчицей. В компании мальчиков с Витей, Женей, Костей часто играли в догонялки, в прятки.
Мама работала патронажной медсестрой в тубдиспансере. В её обязанности входило посещать туберкулёзных больных всего района на дому. Район большой, транспорта тогда не было. Она ходила за 20-15 км пешком туда и обратно. Я часто ночевала одна. Рано приучилась готовить на примусе или керогазе. Сейчас мало кто имеет представление, что это такое. А тогда дети управлялись с этим капризным, да и небезопасным устройством для приготовления пищи. Я и воды из колодца наношу вначале бидончиком, а потом и ведром, и всё остальное по хозяйству было на мне.
Для меня это был счастливейший период моей жизни: я была сыта и чувствовала себя здоровой, ловкой, быстрой. Осенью пошла во второй класс. В школе было много детдомовцев. Я со всеми дружила. Славные были ребята. Это было послевоенное время. В детдомах были дети погибших родителей, в большинстве своём переростки по возрасту. Очень добрые. Многих и теперь я помню по фамилии. Нина Приходько – высокая блондинка, роскошные вьющиеся золотистые волосы, большие голубые глаза – Принцесса! Но ей трудно было ходить – стопы отморожены, пальцы стоп ампутированы. Нина Федорченко – небольшого росточка хохотушка; по воскресным дням я приглашала её к себе. Я помню и мальчиков из нашего класса. Два близнеца Вася и Миша похожи как две капли воды, вполне могли подменять друг друга на уроках. Учителя никак не могли их различить. Володя Головченко очень хорошо учился, но после контузии у него было недержание мочи. Конфуз мог случиться даже на уроках. Ох как это для здоровенного парня! В Анапе в 41 году я попала под бомбёжку, меня откопали, и такая проблема была. Только в пионер лагере на Донбассе я от неё избавилась. Я хорошо понимала его. В третьем классе его уже не было – его перевели куда-то, не знаю куда. В детдоме было неплохое обеспечение. Они всегда меня угощали. Учебников всех у меня не было, они часто давали мне домой. Училась я легко, и второй класс закончила с похвальной грамотой.
Однако, долго благополучно жить не получалось, обязательно что-нибудь сверхъестественное стрясётся. Я пошла в третий класс и проучилась до 25 сентября. 26 – моё день рождения. Своё десятилетие я отметила на всю жизнь. 25 сентября вечером мы, как всегда, бегали в догонялки. Я никак не могла убежать, спрятаться, все меня догоняли и приговаривали: «На дорожку хлеба крошку, чтоб тебе сломало ножку». Такая присказка была. А на самом деле я сломала голову.
У нас ночевала мамина подруга Варвара. В 6 утра она говорит маме: «Моя Валя всегда рано встаёт, а Ваша – 10 лет, уже большая, а до сих пор спит». Я услышала и вышла в коридор, чтобы достать дров с чердака. По дверям, как это делала обычно, полезла на чердак. В полусонном состоянии, может, продолжая видеть какой-то сон, я начала сбрасывать сухие подсолнухи. Как-то незаметно я положила поперёк чердачного отверстия ствол подсолнуха и без всякой задней мысли обеими руками взялась за него и упала головой вниз. Безусловно, это был смертельный номер. Именно так погибают ныряльщики, получив перелом шейных позвонков. Но я как-то умудрилась при падении оттолкнуться ногами от двери и изменить траекторию приземления, ударилась затылком. Тут можно только удивляться и верить в судьбу, которая подарила мне долгую и интересную жизнь.
Теперь, в период, когда мне нужно заполнить свободное время, и я решила писать книги, мне нет необходимости что-то сочинять, фантазировать – я могу опереться на свою жизнь, открывая тайники памяти. Там есть много такого, что взбудоражит любую чуткую душу.
В то утро 26 сентября 1948 года после падения всё изменилось на долгие годы – я потеряла равновесие на три года, не могла ходить, а страдания и головные боли остались на всю жизнь. Тяжелейшая травма. Мама схватила меня и на руках понесла в больницу, которая находилась квартала через три. Конечно, она не чувствовала тяжести моего тела, она почти бежала. Я несколько дней была в тяжелейшем состоянии, какое-то время без сознания, долго мучила меня неукротимая рвота. Вызвали врачей из областного центра Кировограда и меня забрали в областную больницу. Навещала меня мама пешком, до Кировограда было 60 км. Через какое-то время, забрав из областной больницы, она повезла меня в Одессу. В неврологическом отделении ощутимого улучшения не произошло, единственное, что мне хорошо запомнилось – особо курьёзный случай. В палате случилось короткое замыкание электрических проводов. Пожар был сильнейший. Ядовитый черно-желтый дым очень быстро заполнил всё пространство, в палате – гирлянды искрящихся проводов падали на пол. Я попыталась встать и тут же упала. Я долгое время не могла ходить и осталась в таком же состоянии в Одессе. Мама забрала меня домой.
Местные врачи решили направить меня в нейрохирургический институт в Киев к профессору Арутюнову. В больнице я ничего не могла есть, у меня почти постоянно была рвота. Там ко мне было совершенно нехарактерное для больниц родственное отношение персонала… Может быть, именно это определило мой выбор профессии и, работая врачом, я часто вспоминала своё пребывание в институте хирургии и старалась в силу возможности быть для больных близким человеком. Как можно забыть сестричек, которые по несколько раз без всякого вызова подходили ко мне, санитарочки старались подбодрить меня. Инициатором была маленькая худенькая тётя Даша. Именно она где-то нашла кровать, поставила на балконе и в своё дежурство обязательно выносила меня на свежий воздух. Затем и другие последовали её примеру. Часто санитарочки садились кушать у нас в палате, вынимали домашние помидоры, что-нибудь вкусненькое и старались меня угостить. На моё день рождения врач Антонина Васильевна подарила мне большой букет цветов. Я – сама врач, и хорошо понимаю, что это было нетипичное отношение к больной. Можно подумать, что это сказка. Клянусь, это правда. Чем-то я всех растрогала.
Там меня тщательно по тем временам обследовали. Делали ангиографию сосудов головного мозга, пневмоэнцефалографию. И установили диагноз – опухоль мозга. Очевидно, за опухоль приняли обширную гематому, последствия которой я ощущала всю жизнь. Даже теперь при сканировании головного мозга на магнитно-резонансном томографе обнаружили следы той травмы. Тогда меня готовили на операцию. Без всякой электронной почты мама почувствовала и приехала в Киев. Мама рассказывала:
– Сижу в коридоре. Много врачей поднимается по лестнице. Ой, думаю, это к моей доченьке. Спрашиваю у сестрички: «Можно пройти к Степановой Ане?» «Нет, – говорит, – только вечером, сейчас – профессорский обход». Сердце моё так и защемило – это к Анечке…
Действительно, это был большой консилиум, собранный по поводу меня. После обхода ко мне пришла парикмахер, побрила и на второй день готовили к операции. После обеда мама пришла, её пригласили в ординаторскую и объявили:
– Мы все полюбили Вашу дочь. Но, к сожалению, жить ей осталось недолго, необходима операция, которая назначена на завтра.
С ней стало дурно. Очнувшись, она сказала:
– Будь что будет, но я заберу её домой.
Мама забирала меня домой 11кг весу в 11 лет. Кости, обтянутые кожей. Как с котёночком носилась со мной в Киеве на вокзале. Потом – пересадка в Знаменке. В Новомиргороде нас встречала тётя Мотя. Увидев меня, заголосила:
– Ой дитя ти наше любе та в тебе i кровиночки не видно. Ярино, покрести найшвидше.
– Сестричко моя рiдненька, ти бачиш яке горе. Як же мое серце болiло. Як би трохи затрималась – зарiзали б мою Аню. Приiхала, а ii на другий день приготували на операцiю. Перед тим, як заiхати в Киiв, я поiхала до одноi знахарки. Вона менi дала зiлля – квiтку папоротника, казала положи пiд подушку, та кожен день читай молитву. Господь милостивий вiн ii допоможе.
Через неделю после приезда меня покрестили. Крёстной взяли тётю Олю – маму Виктора, а крёстным был Павел Никонорович Романенко. Он жил в доме напротив, у него был взрослый сын Толя, гордость златопольской школы. Крестили дома в нашей малюсенькой комнатушке. У Романенковых была бабушка София, мама наняла её, чтобы она смотрела за мной. Я пристрастилась вязать крючком. Слушала бабушкины сказки и вязала салфетки, кружева к простыням, в подушки прошвы. И потихоньку стала поправляться.
Как дух Господний приходила тётя Мотя. Маленькая, худенькая, а с такой доброй улыбкой, казалось, вся комнатка засияет.
– Анночка, наша квiточка, розцвiтай скорiше. Дивись якого я гостинця тобi принесла. Вареничкiв з картоплею та мочених яблук. Давайте Богу помолимся, сили наберемся, все поiмо, та ходити будемо.
– Тётя Мотя, а менi сьогоднi снилось, що на горi сонце, та я лiзу до нього, i менi становиться тепло та приемно.
Я повторяю за ней Отче Наш, и она добавляет:
– Святий Боже, Святий крiпкий, Святий безсмертний помилуй нас грiшних. Допоможи Анiним нiжкам ходити по свiту твоему, та нас всiх радувати.
Я с удовольствием съедаю пару вареников с картошкой с зажаренными шкварками и с особым наслаждением закусываю моченными в капусте яблоками. Таких больше нигде никогда не ела. Сорт называется пипинка. Продолговатой формы, одна половинка светлая, а другая розовая. В капусте они становятся рассыпчатые, мягкие и вкус необыкновенный – сладкие, немножко с остринкой.
– Спочинь трiшечки, голубочко моя. А я тобi байку повiдаю.
Мне казалось, день и ночь бы слушала её спокойный голос, та всё присказками, прибаутками. Она рассказывала про своё село, хутор, подвиги моей мамы и нелёгкую свою долю. Кажется, пищу организм принял. Теперь и за работу. Она поднимает одеяло и разминает мои ноги. А там – как анатомическое пособие, одни кости, всё атрофировалось за два года. Потом мы потихонечку встаём. Голова кружится, ноги не свои, но начало положено. Теперь – только вперёд.
А ранней весной мама выносила кровать на улицу и меня на целый день. Я дышала свежим воздухом, наслаждалась пением птиц, свежей зеленью. Я стала понемногу кушать и поправляться. Когда мама была на работе, часто наведывалась крёстная тётя Оля. Иногда ко мне подходили ребята. Один раз Женя не подошел, а стоял и смотрел издалека. Оказывается, он прощался. Они уехали. Больше я никогда не видела своего капитана и ничего о нём не слышала. Женя был капитан моей детской мечты. Кинофильмы в клубе показывали редко, но фильм «Дети капитана Гранта» я смотрела несколько раз. Женя как две капли воды похож на капитана. Он и во сне мне снился. Как будто плывём на корабле под парусами, высокие волны бьют о корму, но капитан держит курс правильно…
Я потихонечку стала ходить. И готовилась к школе, решила пересдать за 4-й класс осенью. В Златополе две школы стояли рядом – одна двухэтажная большая №1, и вторая – одноэтажная №2. Я училась в школе №2. На нашей улице Петровского жила учительница русского языка и литературы Елена Никитична. Она помогала мне по гуманитарным предметам, по русскому языку. Её муж Виктор Ефимович – по математике. Осенью я сдала экзамены за 4 класс. Сразу пошла в 5-й. У меня была цель – догнать свой класс, и я догнала. На следующее лето уже смелее сдавала за 6 класс. Мне помогали Григорий Фёдорович учитель физики Елена Ивановна преподаватель украинского языка и конечно Елена Никитична, преподаватель русского языка и литературы. Так из 5-го в 7-й я догнала свой класс. Правда, всю жизнь, особенно в молодости, были сильные головные боли. Казалось, череп поднимается, мозги вот-вот вылезут. Иногда это сопровождалось неукротимой рвотой. Во время приступа каждый поворот головы, каждый шаг отражался болью. И тем не менее, никакого послабления, никакой пощады, облегчённого труда или чего-то, что нельзя делать – такого не было. Когда я обращалась к врачам, они готовы были дать мне пожизненную инвалидность. Но я отказалась, и решила больше терпеть и реже ходить в больницу.
Перескакивая через класс, я быстро адаптировалась и училась довольно успешно. Очень рада была, что догнала своих. По воскресным дням иногда приглашала своих подружек к себе домой – Нину Федорченко, Свету Павычан, Свету Лукьянченко. Мы вместе готовились к экзаменам. 7 класс я закончила с Похвальной Грамотой. Из детдомовских до 7-го класса дошли Нина Федорченко, Лёня Рыбалко и Костя Косов. Потом всех отправили в ремесленное училище. Через год они приехали к нам на пару дней. Мальчики в железнодорожной форме поодиночке пришли ко мне домой, оба признавались мне в нежных чувствах. К тому времени я сама страдала от любви к Лёне Басенко (об этом читайте рассказ «И не введи нас во искушение»). С Лёней и Костей я больше не виделась, но светлые воспоминания о детдомовцах и о школе остались навсегда.
Посвящение учителям
Именно сейчас, спустя время, много повидавши, я могу реально, искренне оценить моих учителей. Это были совершенно необыкновенной самоотдачи люди. Я училась в небольшом местечке районного масштаба на Украине в послевоенные годы. Тогда кругом была разруха, и наши учителя прилагали максимум усилий, чтобы дать не только знания, но и по возможности обеспечить культурную программу.
Я пишу о щедрости и душевности наших преподавателей. Предметы преподавались насколько позволяли возможности по учебной программе. А вот в таком объёме культурную программу они вели бесплатно. Наш классный руководитель, учитель химии Конон Федорович, уже пожилой человек, играл на скрипке и гитаре, организовал классный хор и небольшой ансамбль музыкальных инструментов. Григорий Фёдорович, преподаватель физики, играл на аккордеоне, пел, рисовал и преподавал нам рисование. Да так, что моя дочь позавидовала бы, потому что у них рисование в школе отбивало всякое желание рисовать. А у нас, хотя красок не было, и мы рисовали только карандашом, я на всю жизнь усвоила навык как передать объём через штриховку. В кабинете физики было много оборудования, сделанного руками Григорий Фёдоровича, висели графические портреты физиков, им нарисованные. В 10 классе он учил нас трактоведению, машиноведению. Когда в 80 г. приехала комиссия из Киева, все были озадачены, удивлены, восхищены и Григорий Фёдоровичу Клычко присвоили звание «Заслуженный учитель Украины». Об этом мне рассказывала Елена Никитична, когда была у меня в гостях в Алма-Ате, и с сожалением говорила, что он не выдержал демократических отношений учащихся в школе и ушёл. Я помню, что мы его обожали. Старались не пропустить ни одного слова. Но пришло время, когда ученики почувствовали себя равными с учителями, посчитали, что они имеют право нахамить, не слушать. И учитель, который так самоотверженно, бескорыстно служил своей работе, не смог перенести новых демократических отношений и ушёл. Ведь можно только представить, какая это была трагедия для него. И это трагедия современной школы. Очень обидно, что ушёл Григорий Фёдорович не из-за низкой заработной платы, а из-за хамского отношения учеников. Много ли сейчас таких найдётся учителей?
Нам вдалбливали и лжеучения. Я совершенно четко помню, как по ботанике мы изучали учение Лысенко, его яровизацию, его имя приравнивалось к мировым светилам науки, и ни слова не упоминали о Н.И. Вавилове. Вавилов был всемирно признанным учёным, его коллекции семян, собранных со всех континентов планеты, стоят триллионы долларов и только сейчас начинают находить применение. Лысенко – неуч и подхалим. С его подачи был варварски убит Вавилов. Но такова была пропаганда!
И, наконец, Елена Никитична. Её уроки русской литературы похожи были на спектакль одного актёра. Она совершенно свободно читала наизусть многие внепрограммные стихотворения и цитировала прозу. Иногда, мы слушали пластинки с отрывками из оперы Чайковского «Евгений Онегин». Когда проходили это сложное произведение, арии Ленского действительно помогли мне понять лирический романтический образ поэта… Я помню, следуя информации того времени, Елена Никитична говорила нам о «врагах народа» – Анне Ахматовой, Марине Цветаевой. Но потом сокрушалась, какие же мы были слепые. И уже в Алмате она читали нам Ахматову и Цветаеву. И всё же, она воспитывала у нас свободу мысли, умение фантазировать. Мы писали много сочинений на свободную тему и потом обсуждали. Моё сочинение «Будущее нашего города» обсуждали в классе, и самое удивительное, что многое сбылось почти точно.
В 8-м классе у нас часто замещал Елену Никитичну преподаватель русского языка и литературы из школы №1. Он обещал нам: кто будет хорошо учиться, летом повезёт на экскурсию в Москву. Я очень старалась, часто ходила к Елене Никитичне не только заниматься, но и помогать ей по хозяйству. У неё было две девочки Таня и Наташа (Тане – 6, Наташе – 3 года) и больной муж. Виктор Ефимович страдал неизлечимой болезнью рассеянный склероз. Даже в описании этого заболевания отмечается мнительный, тяжёлый характер больных. Трудно даже передать словами, в какой тяжёлой обстановке они находились. Он шипел как дракон и на Елену Никитичну, и на девочек. А сам постепенно словно таял. Если представить образ Павки Корчагина в предсмертный период, то это копия Виктор Ефимович. Он с трудом передвигался, ему вынуждены были приобрести инвалидную коляску. Без содрогания невозможно вспомнить ту коляску на высоких колёсах с рычагами впереди, его тяжёлый взгляд глубоко впавших черных глаз, скулы, обтянутые кожей. Я боялась его, и всё же почти каждый день приходила, убирала в двух малюсеньких комнатах, иногда стирала одежду Тани и Наташи, что-то приносила из продуктов. Елена Никитична сама была больна язвой желудка. Она вынуждена была определить Виктор Ефимовича в дом инвалидов.
Директор нашей школы был брат Виктор Ефимовича, Леонид Ефимович. Он устроил скандал, обвинив её в том, что она как жена должна была ухаживать за мужем до последнего. Елене Никитичне тут же на работе стало плохо, её увезли в больницу. У неё перфорировала язва желудка. Ей сделали резекцию желудка. Мы с мамой и соседи напротив, Марченки, ухаживали за девочками. Недели через две Елена Никитична вернулась домой. Конечно, ей ещё долго нельзя было поднимать тяжелого. Но скоро она впряглась в свой обычный ритм. Эти стопы тетрадей… Несложно представить преподавателя русского языка и литературы. А потом до 2 или даже до 3 часов ночи – подготовка к урокам и проверка тетрадей.
После окончания 8 класса преподаватель русской литературы Фёдор Никонорович Божно выполнил своё обещание. Каким-то образом он договорился с одной из московских школ и нас разместили бесплатно в Москве. Боже мой, сколько было впечатлений! На ВДНХ, в Третьяковке, в парке Горького, в Кремлёвских палатах – везде побывали, и, конечно, в Мавзолее. Тогда ещё Ленин и Сталин лежали рядом. Возили нас в МГУ. В это же время туда приехала вьетнамская правительственная делегация, и мы даже общались с живым Хо-Ше-Мином. Я много раз была в Москве во взрослой жизни, но первое путешествие было самое запоминающееся.
