скачать книгу бесплатно
У всякой охоты свои заботы
Степан Сивцев-Хамалга
В сборник вошли рассказы об охоте на северных просторах Якутии. Автор увлекательно раскрывает тонкости охоты, при чем иногда процесс добычи зверя, птицы как бы отступает на второй план. Вовсе не удачный выстрел является для охотника главным в охоте, а главное – переживания человека, находящегося на природе. В центре внимания – описание целой гаммы чувств, которые обуревают охотника: радость, грусть, отчаяние, надежда, восторг…
Степан Сивцев-Хамалга
У всякой охоты свои заботы
Рассказы
Лэбиэн-погиль – дух Земли
Илья Таланов был человеком сугубо городским. Его детство и юность прошли в сутолоке и тесноте большого индустриального города. Общение с природой ограничивалось традиционными весенне-осенними вылазками всем классом в пригородные леса. Очень уж не нравились Илье эти походы – захламленные, чахлые леса с воздухом, отравленным выбросами ядовитого дыма сотен заводов, не вызывали у него никаких чувств.
По окончании педагогического института направили его в Якутию, в страну юкагиров – когда-то могущественного многочисленного народа, населявшего почти всю Восточную Сибирь. О них сложили очень красивую легенду: когда юкагиры зажигают свои костры, то на небе загорается северное сияние – «дьюкябил уота» – «огни юкагиров», как говорят якуты. Выносливый, адаптированный к суровым условиям гордый народ не смог противостоять оспе, завезенной русскими казаками, и случился страшный мор, погубивший почти всех юкагиров. В Ярхадане, где жили таежные юкагиры – охотники и рыболовы, его вначале встретили настороженно – еще свежи были в памяти воспоминания об удалых предприимчивых пришельцах с огненной водой и жестким взглядом рыбьих глаз.
Как-то раз Илья, гуляя по высокому яру, увидел, как внизу у реки старик Чемоданчик, чертыхаясь, бьет палкой лодочный мотор. На вопрос, что же случилось, Чемоданчик ответил: «Плохой мотор, ленивый мотор! Не хочет везти меня до стойбища!» С разрешения старика Илья разобрал мотор, прочистил помпу от набившегося песка, удалил нагар со свечки и, собрав обратно мотор, с первого раза завел его. Удивлению и восхищению старика Чемоданчика не было предела. Он сразу же повел Илью к себе и, открыв кладовку, вытащил во двор еще три лодочных мотора. Неисправности были легко устранимыми, и молва о золотых руках приезжего учителя труда мигом облетела всех рыбаков и охотников. С тех пор ледок в отношениях между Ильей и аборигенами растаял, его стали звать с собой на рыбалку и охоту на уток. Бурные горные речки с коварными перекатами и порогами, гривы с вечнозелеными стланиками, кочкастые мари – вот тут-то, в первозданной природе Колымы, и проснулись у Ильи инстинкты к охоте и рыбалке: на подъемные и первую зарплату он купил себе ТОЗ-34 штучной серии, лодочный корпус «Обь» с мотором. Юкагиры, благодарные за бескорыстную помощь в ремонте лодочных моторов, подарили меховой спальник из оленьих шкур, сшили кухлянку из лебяжьей шкуры и торбаза из сыромятной кожи.
Настала зима. Земля укуталась пышным снегом, морозы стали крепчать. Однажды во время осенних каникул к Илье подошел дед Спиридончик – уважаемый не только среди таежных, но и тундровых юкагиров худощавый, быстрый в движении старик. Он прославился не только мудрым, философским отношением к жизни, постоянной удачей в охоте и рыбалке, но и тем, что в молодости в одночасье отказался от спиртного.
– Илья, я и мой друг Николай Алексеевич хотим позвать тебя на охоту. Покажем тебе старинный способ скрадывания лося. Если ты согласен, поедем завтра с утра.
Илья с удовольствием согласился. Ночью ему не спалось: как только он закрывал глаза, перед взором вставала картина – огромный вислорогий лось, прижав голову к земле, всхрапывая огнедышащими ноздрями, несется во весь опор на него…
В условленное время к дому подкатили два «Бурана». Илья погрузил на нарту Спиридончика свои вещи и уселся к Николаю Алексеевичу. Николай Алексеевич, низкорослый крепыш-весельчак, в молодости был бессменным председателем колхоза «Красный юкагир». Во время слияния колхозов он резко воспротивился тому, чтобы колхоз юкагиров и соответственно деревню передали в распоряжение Дальстроя – преемника Колымлага и был снят с должности председателя. Партбилет у него все-таки побоялись отобрать…
Красив лес ранней зимой. Деревья, укутанные серебристым куржаком, белоснежное полотно, укрывшее землю, и пронзительная тишина, изредка нарушаемая шепотом слетевшего с ветвей снега – что может быть прекраснее?
К полудню приехали к Трехречью. Внизу клубилась туманом незамерзающая полынья. На этом месте, под валком, воедино сливались три горных ручья. Поставили палатку, тщательно укрыли снегоходы белой материей, вскипятили чай. Долго пили чай, ведя неторопливую беседу о том, о сем. После чая настало время курения. Спиридончик смолил «беломорину», Николай Алексеевич интеллигентно попыхивал сигаретой.
– Илья, мы сейчас на лыжах пойдем к тем сопкам. Думаю, дойдем до Шаманихи. Ты останешься здесь. Через два дня утром выйди вон к той валежине и жди. Часа через два-три будет проходить сохатый – ты уж постарайся, завали его!
Как долго тянется время, когда ты чего-то ждешь! Илья не мог найти себе места в течение двух дней: нарубил как можно больше сухостоя, с тем чтобы кто-нибудь, заплутавший в этих краях, мог без проблем разжечь спасительный костер и тем самим спастись, перекладывал ветки стланика, на полу палатки, чтобы старикам спалось мягко. Настало утро – и Илья, надев маскхалат, такой знакомый по службе на границе, вышел на отведенное место.
Время тянулось очень медленно. Края капюшона от дыхания стали покрываться инеем. Слух напрягся до предела. Чу, где-то там закричал-закаркал ворон – вестник то ли удачной, то ли последней охоты охотника. А вот заверещала кукша ябедница. И – тишина. Колючая, бессмысленная, тяжелая…
…Ух, как холодно! Оказывается, Илья чуть придавил «храпака». Перед ним открылась картина снежного незапятнанного полотна – значит, сохатый здесь не проходил. Илья посмотрел на свои часы: они показывали четвертый час.
– А ведь никакой зверь не прошел, так что я могу пойти погреться в палатку, а там посмотрим.
Почему, как только с мороза зайдешь в теплую палатку – так сразу и тянет спать! Илья и не заметил, как заснул.
Проснулся он от громкого выстрела и, схватив карабин, выскочил на улицу. Чуть севернее валежника, где он должен был сидеть в засаде, старики наклонились над убитым огромным сохатым. О, как ему было стыдно!
– Илья, где ты был, почему пропустил лося?
Илья не смог найти слова, которые могли бы оправдать его.
– Может, ты приболел?
Илья убедил товарищей по охоте в том, что он в полном здравии и что он выходил на засаду в условленное время, но замерз и зашел на минутку в палатку погреться.
– Вот видишь, на охоте нужны терпение и выносливость. Потерпел бы ты немножко – и смотри, добыл бы своего первого лося. Ну да ладно, не расстраивайся, все еще впереди.
Мягко пожурив своего незадачливого напарника, старики принялись освежевывать лося. Илья впервые в жизни видел, как разделывают такого исполина. Сначала, проведя острым лезвием якутского ножа вдоль груди к кончику хвоста прямую линию, начали снимать шкуру. Отделив шкуру от туши, вспороли брюшину и, сноровисто работая маленькими ножами, отделили внутренности и вывалили их на аккуратно расстеленную шкуру. Отделив сердце, печень, почки, отрезали самый лакомый кусок – мысас. Затем тем же ножиком расчленили тушу на четыре части, отделили голову. Каждую часть туши уложили в отдельности на чистый снег, шкуру сложили конвертом и оставили все это на морозе с тем, чтобы по застывании мяса погрузить на нарты.
В палатке Илья, уплетая за обе щеки вкуснейшее жаркое из печени сохатого, задал мучивший его вопрос:
– Как же это вы умудряетесь точно находить в этих бескрайних просторах зверя и, подогнав его в условленное место, завалить прямо у входа в палатку? Это же уму непостижимо!
– Это нам помог Лэбиэн-погиль – дух Земли, – уважительно произнес Спиридончик.
– Да какой там дух, просто Спиридончик – дитя тайги, поэтому он безошибочно определяет по признакам погоды, времени, где может находиться лось. А подогнать лося к определенному месту – тут никаких сложностей. Надо, не очень тревожа сохатого, погонять его куда тебе хочется. Лось зрением слаб, больше полагается на свой слух. Главное – не производить громкого шума и резких движений, – возразил прагматик Николай Алексеевич.
Хотя Илья и был истовым атеистом и материалистом, но ему по душе пришелся ответ Спиридончика.
– Лэбиэн-погиль – добрый, справедливый дух. Он живет везде – в дереве, в воде, может принять вид любого зверя и птицы. Не раз бывало, Лэбиэн-погиль выходил к стойбищу юкагира в виде сохатого и спасал его род от голодной смерти. Но если охотник становится жадным и жестоким, без причины бьет слишком много дичи, не делится добычей с сиротами и сирыми, то Лэбиэн-погиль прогневается и пошлет на такого охотника порчу. С природой надо жить в согласии. Надо жить не днем единым, а смотреть вперед, заботиться о том, чтобы и твоим внукам хватило зверя и рыбы. Нынче не те времена пошли. Раньше зверя было очень много, реки вскипали от проплывающей рыбы. А сейчас появилось много шатающегося народа без рода, без племени, каждый старается убить, урвать побольше. Совсем забыли про нашего духа. А Лэбиэн-погиль все замечает и запоминает.
По приезду в село первым делом обошли старых и одиноких, не обделили и участковую больницу. Хотя Илье и достался маленький кусочек мяса лося, ему на всю жизнь запомнилось то радостное чувство добытчика, когда старые юкагиры с достоинством принимали из его рук дар Лэбиэн-погиля.
Рассказ старого хангиче[1 - Хангиче – признанный охотник.]
Это случилось на заре моей молодости. Тогда я был куда проворнее, чем сейчас, рука была тверже, глаза – острее. После окончания семилетки мы работали в Дальстрое охотниками-промысловиками, снабжали работников приисков и заключенных Колымлага в придачу рыбой, мясом диких оленей, сохатиной. Но в тот год нам дали разнарядку на добычу белок, видать, какому-то большому начальнику захотелось побаловать свою зазнобушку беличьей дошкой. Вызвали нас в Эльген, в заготконтору, выдали новехонькие винтовки ТОЗ-8 – «мелкашки», продуктов месяца на два – и в путь.
Навьючив оленей, я вместе с моими напарниками Семеном-Тегойкой и Николаем-Андилькой отправились в далекий путь, в сторону Шаманихи. Стояли погожие осенние дни. На свежевыпавшем снегу там и сям виднелись следы разного зверья, но мы спешили добраться до базы и не обращали на них внимания. Дорога наша лежала вдоль Колымы. Местами на реке клубились полыньи, казалось, что огромный кипящий котел работает среди заснеженного льда и торосов. Густой пар над полыньей кажетсячерным, и постепенно рассеиваясь, белеет. В тихую погоду поднимается вверх, а в ветреную стелется понизу, закрывая все, что попадает в его полосу. Лес у полыньи особенно заиндевелый, белый, на кустах – плотная бахрома куржака. И без того густые тальники кажутся непроходимыми, и только внизу, под кроной кустов, кипит жизнь. Там проходят выбитые тропы лисицы и росомахи, щели и надувы по обрывистому берегу обследует горностай.
Прошло несколько дней, как мы обосновались в старом летнем чуме – одун-нума. Чум наш был покрыт пластами коры лиственницы. Сверху коры мы утеплили его оленьими шкурами. Его поставил Адилька – дедушка Николая. По весне, когда по стволу лиственницы начинает бродить живительный сок и кора снимается легко, Адилька вместе с женой, старухой Акулиной, ободрали несколько лиственниц и покрыли пластами заранее поставленный каркас из толстых жердин. Чум получился вместительный, крепкий и служил еще многие годы. Каждый день каждый из нас уходил в тайгу по своему маршруту. Добывали в день по шесть-семь, иногда по десять белок. Новые винтовки оказались очень прикладистыми, удобными в обращении и мы не могли нарадоваться им. Однажды вечером к нам на огонек заглянул старый якут- охотник Сохатый. Про него рассказывали, что он добыл более шестидесяти медведей. Сохатый был основным промысловиком – охотником на лосей. Поэтому и прозвали его Сохатым. Сорок голов лося в год – для него не предел. Рассказывали, будто в азарте погони за лосем он вскакивал на спину своего оленя и стрелял из старой берданки на полном скаку. Сидя у очага и попивая густой чай, дед пытливо изучал наши лица:
– В этом году будет шестая зима, как я нашел эти края. Стойбище мое у Ярхаданы, в сорока верстах от вас. Лосей тут много, часто встречаю оленей. Ранней осенью завалил я одного огромного лопатника. Думал, будет чем питаться на первое время. Нынче приехал, сунулся к своему лабазу – а там пусто. Думал, росомаха повадилась, ан нет, следы огромного медведя. Если медведь повадился наведываться к лабазу – это последнее дело.
Старик поставил пустую кружку на старые собачьи нарты, служившие нам столом, вынул кисет, набил прокуренную трубку и, схватив заскорузлыми пальцами уголь из очага, раскурил трубку. На вид было ему лет семьдесят. Был он маленького роста, с тонкими кривыми ногами. Раскурив трубку, он легко вскочил на ноги.
– На своем веку поохотился я вдоволь на хозяина тайги. Вы, юкагиры, не имеете привычки охотиться с собакой. А я без собаки – никуда. Много их перебывало у меня. И все охотно шли на медведя. Найдя берлогу, пускаю вперед собаку. Медведь выскакивает из берлоги, чтобы встретить собаку. В это время я и стреляю.
– А ты не боишься, что ружье даст осечку? – спрашивает Семен.
– На этот случай всегда беру с собой копье и за голенищем ношу якутский нож. И никогда не надо терять голову, запаникуешь – тут тебе и кранты! Не надо делать поспешных действий. Поспешность в этом деле плохой помощник. Нужно выбрать единственно правильный момент для решающего выстрела. Я по молодости вместо медведя несколько раз стрелял всвою собаку. Ведь медведь только кажется неуклюжим. Его неуклюжесть кажущаяся. На деле медведь стремителен. Все медведи, как и люди, совершенно разные. Среди них встречаются умные и глупые, отважные и трусливые. Но всегда и всюду поведение их непредсказуемо. В этом-то и заключается главная опасность. Думаю, что этот проказник залег где-то здесь. Раз он сожрал всю мою добычу, сала на нем на четыре пальца. Мужики, может, вы что-нибудь учуяли, нет ли признаков берлоги?
– Да ну его. Мы ни разу еще не ходили на медведя. Да и нет у нас желания охотиться на него. Пусть спит и видит сладкие сны.
– Ну, ну. Дело хозяйское. Если наткнетесь на берлогу – сами не тревожьте. Это не шуточное дело. Сообщите мне, и я приеду.
В тот день я провалился в полынью и пришел к тордоху засветло. Разжег очаг, приготовил нехитрую похлебку. Вдруг мне почудилось, как будто кто-то распевает во все горло. Прислушался, точно: Андилька горланит песню. Выскочил навстречу, смотрю – а он как-то странно возбужденный, испуганный какой-то.
– Что случилось? – спрашиваю я.
– Нашел берлогу, чуть в него лыжей не въехал. Не успел отъехать, сзади он как зарычит! Я и убежал.
– А зачем пел-то?
– Да со страху. Думал, если я буду шуметь, медведь не погонится за мной.
Надо сказать, что мы втроем окончили школу, учились в Таскане, жили в интернате. Наши сверстники, которые после четырех классов остались в стойбище, давно уже добыли своих первых медведей. А нам как-то не довелось – ведь мы были с родителями только летом, когда вовсю шла путина. Сразу после праздника лета Сахадзибэ в местах массового скопления рыбы ставили волосяные сети – йодйэили окружали рыбьи косяки неводами. На нерестилищах рыбу добывали баграми и крючьями. В горных речках ставили изгороди – ёз и плетенные из тальника верши – мортэ. Так что мы более разбирались в рыболовстве, чем в охотничьих делах. Мой отец, как председатель колхоза, был лигэйэ шоромох[2 - Лигэйэ шоромох – старейшина рода.], распределял нас, молодых юкагиров, по охотничьим ватагам, которыми руководили опытные и признанные охотники – хангиче. Вот и в этом году нам дали задание полегче: добыть белок. Вечером, когда приехал Тегойка, мы рассказали ему про берлогу.
– Завтра надо съездить к Сохатому, оповестить его, – говорю я.
– Зачем нам старый якут? Сами добудем медведя, и будет нам почет и слава! Скоро нам будет по семнадцать лет, а мы до сих пор еще не убили своего медведя. Доколе нам позориться? Неужели мы, будущие хангиче, с такими славными винтовками не сможем убить сонного увальня-медведя? – Тегойка высказал свое неодобрение.
Долго спорили и решили не вызывать на помощь Сохатого. Утром решили в этот день на охоту не идти, нужно все-таки набраться духу, подготовиться к охоте на медведя. Андилька сходил к охотничьему лабазу деда и принес старинное заржавелое охотничье копье. Древко копья не внушало доверия, поэтому Тегойка сходил в лес и принес срубленную им сухостоинку. Андилька, сев у горящего очага на свернутые калачом ноги, стал точить лезвие острия копья. В это время к намзаехал Сохатый.
– Это что же, парни, вы что, берлогу нашли? – увидев наши приготовления, спросил старый якут.
– Да нет, это мы так, на всякий случай. Мало ли что может случиться, – не моргнув, ответил Тегойка.
– А знаете, мне почему-то кажется, что вы лукавите. Вот посудите сами. Нынче приснился мне удивительный сон: как будто я очутился в одном богатом доме. Стол весь уставлен разносолами, только хотел сесть к столу, как хозяйка дома, молодуха – кровь с молоком, выгнала меня. Я так понимаю. Богатый дом – это берлога. Вот если бы хозяюшка приветила меня, напоила, накормила и спать рядом с собой уложила, – было бы к удаче. А тут вдруг не стала со мной даже разговаривать, выгнала. Что-то здесь не то. Меня Байанай никогда не обижал. Может, это юкагирский дух Земли Лэбиэн-погиль в женском обличии показался? Или вы что-то скрываете?
– Да нет, дедушка, как только найдем берлогу, хоть ночью, но тебя обязательно известим. – Что мне еще оставалось, как не слукавить?
Старик не солоно хлебавши уехал на своем олене. Мы, кроме копья, решили взять с собой еще мою двустволку. Я вытащил из оружейного ящика головку свинца (в магазине фактории продавали похожие на головки сахара конусы свинца), настрогал ножом сколько надо и, расплавив свинец в консервной банке из-под американской тушенки, залил в форму для пули. Наготовив десяток пуль, мы плотно пообедали и, решив основательно отдохнуть перед охотой на медведя, легли спать.
Мерцающий свет потухающих углей очага освещает наши фигуры. Тегойка и Андилька лежат на оленьих шкурах, укрывшись с головой заячьими одеялами. А у меня невиданный доселе в нашем стойбище олений спальник. Его отправили моему отцу его друзья по Ленинграду – оленеводы-чукчи. Перед войной отец поехал учиться в Ленинград. Проучился полтора года, но после ареста дяди, писателя Тэки Одулока, ему пришлось вернуться на Колыму. Весной 1941 года он ездил в Магадан на съезд охотников. Там ему и передали подарок его друзей. А он передал его мне. В оленьем спальнике – кукуле – очень тепло и уютно. Я пытаюсь уснуть, но в голове крутятся разные мысли. Вспоминаются страшные рассказы про «таежного старика». Говорят, что он очень злопамятен. Поэтому все избегают говорить о нем плохо, не называют его «медведем», а используют иносказательные имена, такие как «старик», «хозяин», «косматый».
Утром проснулись засветло, на скорую руку пожевали вяленого оленьего мяса и на оленях поехали к берлоге. Подъехав к берлоге, спешились и дальше пошли на широких, подбитых камусом лыжах – мойэдин. Как я уже рассказывал, к «косматому старику» у нас относятся с уважением. В нашем роду было принято идти на «косматого старика»открыто, схватка должна быть честной. То есть, ни в коем случае не стрелять или не закалывать спящего медведя, также не принято было у нас затыкать лаз в берлогу. Все это мы знали, не знали одного – как бессильны против него наши «мелкашки».
Как только подошли к берлоге шагов на десять, из нее стало слышно злобное рычание. Мы в нерешительности остановились, от удали нашей не осталось и следа. В это время из берлоги, разинув клыкастую пасть, стремительным прыжком выскочил огромный медведь и, сходу сбив Тегойку, впился зубами в его плоть. Мы с Андилькой разом спустили курки – раздались еле слышимые хлопки, медведь даже не вздрогнул. Поспешно перезарядив винтовки, мы уже более тщательно прицелились и опять выстрелили. На этот раз медведь оглушительно завизжал, хватанул зубами за бок, куда попали наши пули, и бросился на меня. Я пытался выхватить двустволку, но зацепился за заткнутый за пояс топор. Последнее, что помню, будто надо мной наклонился высокий – выше лиственниц, богато одетый человек и, стуча по моей голове палкой, начал что-то выговаривать.
Сознание возвращалось постепенно. Сначала стал слышен тихий разговор, потом откуда-то издалека начало брезжить, постепенно возвратилось зрение, и я увидел Андильку и Сохатого, сидящих с трубками у очага и вполголоса о чем-то разговаривающих.
– Дедушка, Спиридончик очнулся! – радостно воскликнув, вскочил на ноги Андилька.
Я хотел было пошевельнуться, но снова провалился втемную бездну.
Прошло несколько дней, прежде чем я смог сесть на постель. Все это время я порывался встать, но не было сил, и очень болела голова. И почему-то не было рядом Тегойки. «Видать, уехал за помощью в стойбище»,– думал я.
После кружки крепкого бульона я почувствовал себя окрепшим и стал расспрашивать, что же произошло на охоте. Андилька рассказал следующее.
Как только медведь, отбросив в сторону тело Тегойки, бросился на меня, он успел сделать только один выстрел и его винтовку заклинило. Он в панике бросился в сторону чума, но мой душераздирающий крик остановил его. Повернувшись к медведю, он увидел страшную картину: медведь, подмяв под себя, рвал меня на куски. На мне была кухлянка с надетой сверху брезентовой курткой и подвязанный под подбородком шлем танкиста, который мне подарил начальник милиции Эльгена, бывший танкист-фронтовик. Это, как оказалось позже, и спасло меня. Зубы медведя вязли в густой оленьей шерсти, шлем смягчил удары когтистых лап. Андилька, крепко сжав древко копья, подскочил к медведю и изо всей силы нанес ему удар в бок. Медведь как-то странно хрюкнул, повернулся к Андильке и стал наносить удары лапами, стараясь дотянуться до него. Андилька, уперев конец древка в землю,что есть силы удерживал его. Оно начало трещать, силы были на исходе. И в этот момент вдруг пестрым вихрем невесть откуда подскочила собака и начала рвать медведя за гузок. Раздался выстрел, и огромная косматая туша медведя пала к ногам обессиленного Андильки. Это подоспел Сохатый.
– С утра мне было не по себе. Странный сон все не уходил из моей головы. Да и собака что-то предчувствовала, все время рвалась к вам. Вот я и подоспел вовремя. Если бы в тот вечер вырассказали как есть, беды можно было бы избежать и Тегойка бы не погиб.
Только тут до меня дошло, почему не было рядом моего друга Семена-Тегойки. Медведь сломал ему хребет, и он умер сразу. С Сохатым приехал напарник Егорка, его тотчас отправили в Эльген с сообщением о трагедии.
Сейчас я думаю, что за жадность и пренебрежение к медведю нас наказал хозяин земли – Лэбиэн-погиль.
Спиридон крепко затянулся «беломориной» и, выпустив из ноздрей густые клубы табачного дыма, задумчиво уставился на потухающий огонь костра.
Беглые
Подъезжая к поселку, Илья увидел толпу, сгрудившуюся на высоком яру. «Что-то случилось», – встревожился Илья и прибавил оборотов. Пристав к берегу, он спросил у копошащегося в лодке Алешу Ляха:
– Алеша, что там стряслось?
– Илья Ефимыч, там собаки разрыли скелет человека, – продолжая вычерпывать воду из лодки, ответил мальчик.
Вокруг скелета, наполовину разрытого собаками, сгрудились жители села. Учитель истории Юра Бушмаков с помощью участкового осторожно раскапывал череп с раздробленным затылком. Судя по остаткам рыжих волос, перед ними лежал труп славянина.
– Товарищи, расходитесь. Ничего интересного в этом нет, – увещевала зевак председатель сельского Совета Татьяна Пильная.
«Скелетированный труп лежит лицом вниз. Предположительно принадлежит славянину. Одет был, судя по остаткам одежды, в ватную фуфайку, на ногах остатки якутских торбазов. Отсутствуют кисти обеих рук», – участковый аккуратно записывал бесстрастные комментарии Бушмакова.
«Видать, беглый каторжник», – шептались старики.
В это время прибежала секретарь сельсовета:
– Из прокуратуры позвонили, чтобы ничего не трогали! Следователь уже выехал.
Участковый деловито захлопнул планшетку, прищурившись, посмотрел на зевак, вытащил сигарету и, прикурив, глубоко затянулся:
– Илья Ефимыч и дядя Спиридон, вы часок посторожите тут. Не подпускайте мальчишек, отгоняйте собак. Лады?
– Спиридон, почему вы решили, что это труп беглого? Может быть, это геолог или заплутавший охотник?! – спросил Илья у старика.
Спиридон долго сидел молча, уставившись в стремнину реки:
– Видно, что его закопали. А так бы кости зверье растащило, разбросало, раскидало. Кисти рук отрезали, чтобы предъявить энкаведешникам и получить премию за поимку беглого каторжанина. Я так думаю, что он вышел на охотников. Присел к костру, и его того… Сзади в затылок выстрелили или топором ударили. По-моему, я догадываюсь, чьих это рук дело. Был у нас один такой. Жил на отшибе, одинокий как бирюк. Недавно умер в страшных муках. Даже имени его не хочу упоминать. Немало душ он сгубил. А ведь среди беглых были и совершенно безвинно осужденные. Вон, у талакельских якутов два года подряд тайно жил парнишка из Ленинграда. Прячась в коряге, приплыл из Известкового. Там был один из самых страшных, «расстрельных», лагерей Дальстроя. Его, чуть живого, нашли якуты-сенокосчики. Это какой же тягой к жизни надо обладать, чтобы не замерзнуть в холодной, почти ледяной воде. Отогрели, накормили и решили на время сенокоса оставить у себя помощником. Парнишка был вежливый такой, исполнительный. Со временем с грехом пополам научился говорить по-якутски и рассказал, что он никакой не убийца или предатель. Ввиду юношеского озорства повесил у себя в коммуналке портрет великого вождя на дверь отхожего места, вот и получил 25 лет каторги.
Настала осень, парнишку приютил в своем зимовье старик Охонон. Так и остался парнишка у старика. Полюбился ленинградец Охонону, даже дочку за него собирался выдать. Надо сказать, что к дочери Охонона сватался сын председателя колхоза, но девчушка сказала ему, что полюбила голубоглазого парнишку-нюча. Отвергнутый жених взял да и сообщил куда следует. Поздней осенью, когда весь род рыбачил на реке, нагрянули солдаты. Парнишка решил не сдаваться, знал, что ему так и так не жить. Ввязался в неравную схватку с вооруженными до зубов вертухаями. Охонон все норовил защитить юношу от обезумевших от запаха крови солдат, хватал их за руки, пока ударом кованого приклада его не оглушили. Избитых в кровь, полуживых парнишку и старика расстреляли прямо на глазах всей многочисленной родни. Девушку забрали с собой как бы для дальнейшего допроса, по дороге скопом изнасиловали и под довольный гогот самцов, раздев догола, отпустили на все четыре стороны. Девчушка от позора удавилась, а стукача, молодого якута, нашли на следующий день с распоротым животом. Кто его убил, так и не выяснили. Были среди зэков и настоящие звери.
Старик вытащил из кармана измятую пачку папирос, выщелкнул «беломорину». Размял, защипнул гильзу папиросы и, сжав в крепких желтоватых зубах, прикурил.
