скачать книгу бесплатно
– Во – первых, Илья, то, что Советская власть строит, их лозунги, идеи, может и не плохие, вот только люди, которые на верху, утеряли честь и достоинство. В наше время, честь определялась как благородство души и чистая совесть. А сейчас?! Но это только, во-первых. Каждый же из нас, очень уверенно может сказать, что все вокруг негодяи, которые во всем виноваты, только не я… Всегда ж мы ищем виновных, и в глобальных масштабах и тем более в личных бедах и неудачах. И мы страстно желаем, чтобы «эти виновники», понесли заслуженное наказание, что бы они страдали, как и мы страдаем, что бы они за все заплатили. Но и с другой стороны, у каждого, своя правда, вернее, они думают точно так же, как и мы, у них просто своя правда, в которую они беззаветно верят. И пока мы ищем виновных, мы страдаем, мы находим себя в роли жертвы. И пока мы не поймем, что наша душа, наше сердце, любовь, счастье, это только наша ответственность перед самим собой, и абсолютно ни кто не виноват в наших неудачах. До тех пор, кто сильнее физически, кто у власти, у кого в руках оружие, всегда будут угнетать и побеждать. Потому как, без зазрения совести, убежденно считают, что делают все правильно, и ни в коем случае, не считают себя, негодяями…
Вот скажи Илья, в чем смысл и цель революций?
– Построить новое, свободное Государство, есть и дальнейшая цель нашей революции, в итоге – мировая революция…
– А вот и нет! Не будет, мил человек, ни какой мировой революции! Все это утопия и прикрытие «красивыми» словами вседозволенности! Разрушить настоящее, позабыть свое прошлое, сломать, растоптать – это легко! Когда-то, в самом начале революции, Лев Троцкий, агитировал о вечном,– мы, построим новый мир!,– говорил он,– и в нашем новом мире БОГ, это не любовь! Чувства приходят и уходят, да и не каждому дано. Наш БОГ – справедливость,– кричал он, – социальная справедливость! И она, в душе у каждого! Поэтому, изменяя абсолютно все, мы рискуем абсолютно всем, и безжалостны в этом не только ко всем, но и к самим себе. Народ это видит и народ с нами., – А ведь, лукавство все это, Илья! У таких людей, превыше всего, власть над другими, да судья – револьвер в помощники, кого казнить, а кого миловать! И где он сейчас, этот товарищ Троцкий, этот душегубец? В газетах пишут, выслан, из страны, как неугодный новой власти… видимо, слишком много желающих, на эту самую власть… А истинная смелость человека, Илья, в верности в самого себя, в родителей, в веру в Бога! Вот такие мы разные! Одни, ради своих идей, готовы рушить, уничтожать, предавать, перешагнуть через самое святое. Другие, сохранить, защитить, созидать, продолжить верить в истину – Бог везде, Бог любовь и Он милосерден…
В шестом столетии, – продолжал говорить Данила Иваныч,– в православной Византии произошел переворот. К власти пришел ужасный человек, садист и убийца. Было пролито реки крови. И вот один духовный человек взмолился:– Как это так?! В нашем православном государстве правит изверг! Кровь льется не повинная!.. Всю ночь молился, а к утру ему голос: «Искал худшего, но не нашел». И тогда духовный человек обомлел. Он видел только внешнее, а все страсти живут в душах человеческих. Так как, со злом бороться, если среди нас – ОН, ИСКАЛ ХУДШЕГО! Для чего? Может очистить эти лживые и лицемерные души? А мы и не боремся, легче ж сказать: «все виноваты, все плохие, все негодяи, кроме меня»…
Ну а во-вторых, в каждом отдельном случае, зло, или преступление или нет. Ну, к примеру – война, убийство на войне противника, за грех не считается. А считается, если ты не убил, а струсил, грех – предательство. В мирное время убийство – грех.
– Как же распознать?
– Ну вот, если мы во тьме и не можем найти дорогу, тычемся как слепые, и все в стену. И думаем: «если хоть немного прозреть, хоть где то свет увидеть». Поэтому нужна молитва, по мере очищения души, ощущения смирения, Господь нам прольет свет, будет открывать пути, как правильно поступить в той или иной ситуации.
– Вы говорите Данила Иваныч, нужна молитва, я и сам знаю, как-то пытаюсь, но многого не понимаю, не хватает знаний, расскажите больше о молитве. Мы ж все духовное порушили, храмы разграбили. Духовенство, кого уж нет, и вас вот, сослали от великого дела. Признаться, и я в этом участвовал, под страхом смерти, по присяге, по приказу, но больший страх все же, был пред Господом Богом. Как теперь изменить все, как душу свою спасти? Как молиться за любимого и дорогого человека и что говорит духовный мир о любви?
– То, что мы знаем, это капля, а чего не знаем, океан…
Я не вправе, Илья, осуждать вас и судить, потому как сам грешен. Не хватило сил стать мучеником ради Христа, за дела Господни. Жалко стало близких… как же они без меня? Да и здесь живут люди, которым я очень нужен… – и какое-то время Данила Иванович сидел в задумчивости, будто отсутствовал где-то далеко…
– А то, что у вас, Илья, такие вопросы возникают, это хорошо. Главная энергия на Земле, Илья – это любовь, во всех ее Божественных проявлениях. Любовь – это Бог. А Бог везде. И как бы зло не куражилось, добро всегда побеждает. Таков, один из основных законов жизни. А так же, добро, одно из главных проявлений любви. Мы же, люди, приходим в этот мир, учиться любви, и по средствам ее становиться чище, лучше, счастливее…– при этих словах, лицо Данилы Ивановича, словно вспыхивало, в глазах излучался блеск, и редкая улыбка (при таких жизненных обстоятельствах) дорисовывала небесную чистоту этого Божьего человека…
– А сила молитвы однозначно не в ее количестве. Она обусловлена состоянием и степенью чистоты моей души. И главное при этом, покаяние, каяться и молиться. Когда я чувствую, что во время молитвы приходит покаяние, непристанно текут покаянные слезы, когда я полностью погружаюсь в это состояние, ощущаю самую, что ни на есть Милость Божию к самому себе. В этот самый момент, молитва самая действенная!
– В этот момент душа и очищается?
– Да, можно сказать, омывается, слезами покаяния…
И еще, для души очень важно, когда я даю обет за родного, любимого или просто любого хорошего человека; хоть немного, пусть какое-то время воздержаться от сквернословия, от осуждения других. Это победа над страстями, когда происходит торжество духа над плотью. Без понуждения себя, без борьбы над собой, чтоб не оторвать от себя что-то грешное, наша молитва будет пуста как не заряженный патрон…Этот подвиг называется – христианская аскеза. Когда ради любви, нужно отдать часть своей души. Без жертвенности любовь не живет. И сама ЛЮБОВЬ в жертвенности ради любимого человека, это твой духовный подвиг, при котором, так же, идет очищение души. Вот так…
На порог вышла Варвара Кузьминишна,– Милы мои, пойдемте чаевничать, самовар поспел.
Мы пили из красивых фарфоровых чашек травяной чай, с вареньем из лесной вишни. Лизавета, периодически брала мою кружку и подливала кипяточку из начищенного до зеркального блеска, огромного, медного самовара. При этом наши взгляды соединялись, от чего казалось, что кипяток из самовара напрямую начинает бежать по моим венам. И так мне было хорошо в этой семье, казалось, что не полдня, а знаю я их много, много лет, и уж давно люблю Лизавету и ее родителей. И когда в тот день прощался с ними, уже не понимал, как же теперь буду жить без таких близких и родных мне людей…
– И что деда Илья, не уш – то так быват? Каки ж они не надежные, если ты смог их всех сразу, так быстро полюбить? А потома-то, как все? Ведь как-то все, коли ты с Лизаветой-то Даниловной, вместе…
– Да как-то все… Якорь им в корму! Санушко, глянь, заболтались мы с тобой, солнце-то скоро совсем сядет. Давай-ко, помогай мне, я буду подгребать, а ты сеть потихоньку подымай, да рыбешку тряси в лодку.
– Я-то потрясу, токмо у тебя деда одни руки заняты, ты давай Илья, рассказывай дале, жуть как интересно!
– Вообще Сано, жисть, очень интересная и веселая, обязательно Сано, веселая. А еще она не предсказуемая, жисть-то, иной раз так тебя заштормит, а то вдруг и полный штиль, а то начинат бросать из стороны в сторону, дааа… таки выделыват опять же с тобой выверты! Интересно жить, Сано, интересно, вот токмо одна закавыка, не главный ты в своей жизни, не дают ею распоряжаться, как ты хошь.
– Ет почему?! Кто не дает-то?
– А потому что, законы нынче, жизни нашей, убедительно принудительно ведут тебя по очень узкой дорожке, с которой ни шагу ни влево, ни в право, иначе, нечто прилетит по башке больно! Вот мы балакаем с тобой тут вроде как о любви, а уж лет по десять, лагерей, набалакали бы, если б жили в те времена!
– Деда Илья, не боись! Клянусь, ни кому не расскажу, только Кольке пузану, можно?
– Можно.., я свое уж, отбоялся. Да и по-другому нынче, вроде как все, хотя, любое Сано, молвленное тобою слово, отчета требует. Вот и приучены мы, быть глухими и больше молчать, как эти вот рыбы! Ведь, кажной раз возвращаясь в те времена, так мне хотелось с Лизаветой моей, куда ни будь, по далее от всех, на остров что ль, по средь океана, где б ни одной души…
Какое-то время дед Илья, молча, управлял лодкой, глядя, будто сквозь меня глубоко под воду. Крупные караси, застрявшие в сети, покорно замирали в моей ладони, пока я их не освобожу, и уж после начинали резвиться вместе с остальными на дне лодки.
– Деда, возвращайся давай, из задумчивости, мы ж не будем здеся ночевать! Да и не все еще рассказал-то! Ты можешь думать вслух? Вона, последняя сеть осталась…
– Да что рассказывать-то, слезы одни. Ведь как было-то? Вот вроде, счастлив, летаешь где-то в мечтах своих, а тебя обязательно в эти моменты как из ушата холодной водой, то там то тут!
От побывки тогда, оставалось мне пятеро суток дома побыть, да пятеро, на обратну дорогу оставил, чтоб уж наверняка вовремя на кораблик свой возвернуться. Распрощавшись в тот день с Лизоветой, бегом домой, к мамуле. Тут же не далеко, через лес да поле, и вот третья хата с краю. Всю дорогу бежал, а перед домом, сердце как остановилось. Время уж вечерело, вижу, окна светятся, стал медленно подходить, всей грудью вдыхая родные запахи до помутнения в голове. А в кухонном окошке, я увидел маму. Она как всегда в платочке, уперев щечки в свои загрубевшие ладошки, задумчиво смотрела в окно на дорогу. Я подходил все ближе, а она, вроде, как и не видела меня вовсе. И, чтоб не напугать ее, пошел еще медленнее, пока губами не уперся в стекло. Этим поцелуем, она и очнулась, вернее, в обморок упала. Да.., откачивал ее тогда. Она ведь думала, что привиделся я ей, сколько раз уж так бывало, потом уж сказывала, мерещился я ей неоднократно, а тут взял и поцеловал…
Связи ж, тогда ни какой, и предупредить, что еду не мог, раз в год, ежели письмо дойдет, так хорошо…
Дом был пуст. Отца милиция забрала, колоски на полях собирал, что остались после уборки урожая, считалось воровство. А какое воровство?! Если зима, и все снегом засыпет! А старший брат еще до моей службы уехал куда-то, на заработки, да так и след простыл…
Послушал я маму, посмотрел на нее, стара стала, от болезней всяких, от одиночества иссохла вся, да помалела. Дом весь прохудился, крыша течет, в окна дует. И душа моя взвыла, и готова была взорваться миной морской! Как вот оставить ее одну, без присмотру, еще на полгода, дождется ли? А еще мысли о Лизавете и ноги к ней бегут, на какие такие части разорвать эти пять суток?! Полночи мы с мамой проговорили, вспоминали все… А с первыми петухами я уже латал крышу, утеплял окна и двери, поправлял забор вокруг дома. А к обеду, взял у соседа коня, и прямиком к источнику, как раз в то время когда Лизавета за водицей ходит.
Лиза сидела на лавочке у источника и плакала, увидев меня, соскочила и побежала на встречу. Остановившись в шаге от меня, скрестив руки на груди, прижала ладошки ближе к шее, словно хотела отгородиться от всего света. Она, смотрела мне в глаза, снизу вверх, а из глаз по щекам, беспрерывно катились крупные слезинки.
– Лизонька, что случилось? Кто тебя обидел?!
Она бросилась ко мне, прижавшись щекой к тельняшке, обняв обеими руками с силой, от чего стало ясно, что я единственный человек, который может ее защитить, но от чего, от кого? Не переставая рыдать, Лиза, сквозь слезы стала рассказывать,– Они…ночью…сильный стук в дверь, так же как и в прошлый раз… Военные, с ружьями… НКВД, все перевернули вверх дном… искали что-то… А потом папу увели, в чем был… в тапочках и даже не разрешили ни чего с собой… ни еды, и ни каких вещей… Илья, что же это такое?! Ведь папа хороший, он добрый, он слова плохого ни кому в жизни ни сказал, за что такие унижения, и несправедливость такая?! И мама сразу слегла, тихо так, только и промолвила, что не увидимся мы больше с Данилой Ивановичем… Мама, правду говорит, Илья? Что делать теперь, ежели так, то как жить дальше?…Как быть?!…
– Лизонька, родная, я съезжу в район, и все узнаю про Данилу Ивановича, прям сейчас и поеду. А ты ступай к маме, и только не плач, будь сильной, маме твоей тепереча, сила твоя нужна. Ступай и будь с ней, отвлеки ее от мыслей плохих, улыбайся Лизонька, жить надо, наперекор всему! И постараться стать счастливой…
– Как хорошо, что ты есть… Илейка, мне тебя Бог послал… ОН, все знал, еще вчера…
В районном НКВД со мной и разговаривать ни кто не стал, а только посоветовали грубо, удалиться восвояси, пока рядом с «этим батюшкой» к стенке не поставили. Якорь им в корму! Так что Сано, скоро уж сорок лет как с тех событий, а только до сих пор о Даниле Иваныче, ни каких вестей…
– Деда Илья, а что значит, к стенке?
– К стенке Сано… расстреляли, значит Данилу Иваныча, без суда и следствия, как врага народа…
– Какой же он враг?!– закричал я на все озеро. В моей маленькой голове не вмещалось все, о чем рассказал Илья. Всем своим существом я не хотел принимать жизнь, если она такая. Мы шли к берегу, лодка мягко скользила по тихой воде, а я молча плакал…
– Не шторми Сано, якорь тебе за ногу! Не мороси! Жизнь продолжается, и за счастье порой нужно бороться. Наша любовь с Лизоветой, это совсем не жертва обстоятельств, а чувство, которое может победить любые обстоятельства. В тот день, мы признались друг дружке, что полюбили… Я чувствовал, что любовь ЭТА, больше жизни и что не имею права оставлять Лизоньку и ее маму в таком состоянии еще на полгода. Пообещав Лизавете, что ни когда больше ей не придется плакать, попросив благословения на брак у Варвары Кузминишны, взял у соседа телегу, погрузил их не великий скарб и перевез к маме. Однако, всем вместе будет легче пережить зиму и дождаться моего возвращения. А на следующий же день, мы с Елизаветой Даниловной расписались в нашем сельском совете… стали мужем и женой, значит. Так что Сано, ежели есть в этой жизни чаво терять, значит есть ради чаво жить…
Придавленный новыми, доселе неизвестными чувствами, мыслями и каким-то не понятным волнением в нутрии себя, я ввалился в хату, будто нахлобученный сверху каким-то тяжелым мешком.
– Сано, как хорошо-то, что пришел вовремя, что не разошлись мы, ты пока умойся, да ужинать будем, а я покедова, сбегаю, ненадолго к соседке Раисе-то, по делу надо, – торопясь промолвила Авдотья Алексеевна. И бабушка ушла, а Сано все сидел неподвижно как пришибленный всем услышанным. А с чем-то, ну совсем не соглашаясь…
– Вечер добрый, соседка! Рая, я готовила ужин, да так меня что-то к тебе и направило, дело у тебя ко мне, Раиса?
– Авдотья Алексеевна! Как я рада, что ты зашла! Дело, да дело у меня к тебе, сама собиралась все зайти, да закрутилась. Думала все про тебя. Помоги! Поделись своим опытом, вашего мирного сосуществования с внуком! Ну, ни какого терпения уж с нашим Колюшкой! Зубы выставлят, стал обидчивый до крайности, ни чего ему не скажи, сразу в слезы и бежит куда подальше, хорошо деревня, далеко не убежит. Но как бы с собой чего не сотворил! Да ведь и не маленький уж, во второй класс нынче! А твой – то, Сано-то, …ласковый какой, давеча прям прослезилась…нечаянно подслушала из-за забора, как он тебя малинкой да клубничкой называл, а потом сказал, – сахарочек ты мой сладенький…вот тут я и не сдержалась, так и села между грядок…
– Рая, мы ведь взрослые, и нам времени не хватат на все, на бегу, да на бегу. Раздражат, что члены семьи не как не успевают за нами, вот и получают от нас, «не любви», по полной. Все ж от нас…как мы, то к нам и возвращатся! К примеру, скажи, как ты обращашься к детям, когда хошь, чтоб они выполнили каку-то работу?
– Обыкновенно, Дуня, а как-то я это делаю не правильно?
– Думаю, что неверно… Рая, это выглядит так:– Коля, я хочу тебя ЗАСТАВИТЬ сделать то-то и то-то… Само слово «заставлю» выражат у него протест, сопротивление, и не желание, чтоб его принуждали по мимо его воли. Отсюда и защита в виде, как ты говоришь «выставления зубов». Рая, а попросить, к примеру, ни как нельзя?
– Ой, Алексеевна, спасибо! Я и не замечала, что так говорю, неужели, правда так говорю?!
– И не только детям, сколько раз слыхала, как ты и мужу своему, Александру Кузьмичу так же молвила! Лааасковая, ты…
– Авдотья Алексеевна, а иной раз Коля-то упрется, – не буду делать, не умею, не понимаю,– вот отговорки всякие мне! И что тогда, тоже заставлять не нужно, упрашивать его что ль?!
– Раисааа, а ты что ль в армии? « Не можешь – научим, не хочешь – заставим»! Так что ль?
– А как, Дуня? Или вот, те же школьные домашние задания, быват тупит, не понимат, я ему и так и так, со всех сторон задачку разжую а он в слезы, нервничат,– не пойду боле в школу,– кричит! Думаш у меня терпенье без конца?! В такой момент, самой утопиться хочется!
– Разговаривать с детьми нужно спокойно, криком тут не помочь, а только на равных, не обижать, не оскорблять. Дать понять, что каки-то дела по дому, учеба в школе, это их ответственность и не работа это вовсе, а их личное послушание перед Богом, родителями и самим собой, и за них это ни кто делать не будет. И сама, Раиса, не принимай близко к сердцу, отойди от этих дел, дай детям самостоятельность…
Помню, только-только, мои-то уехали в Казахстан, Санушке три годика было. Переживал он шибко, скучал все, плакал да капризничал. Да и время так совпало, когда у детей включается; «хочу, не хочу», «буду, не буду». Вот я тогда намаялась с ним, жалела уж, что оставила его с собой. А с ним-то ни какого сладу, ни работы, ни уйти от него куда, ни оставить одного. А чтоб уговорить его на что-то, так целая беда, иногда кажись, хоть в прорубь головой! И вот однажды, по каким-то срочным делам, с горем пополам, уж под вечер, вышли из дому, и только за калитку, а Санушко мой, опять заортачился,– не пойду,– и все тут! Я и уговорами, и угрозами, пыталась силой за руку, а он уперся, плачет, и ни в какую! Тогда я, махнув рукой, бросила его у ворот и ушла, спрятавшись в заулок. А он, маленький, того пуще плачет, по сторонам в потемках смотрит, меня ищет. И так мне стало стыдно за свою беспомощность, и така боль резанула по душе, словно полруки себе отрубила! Упала перед ним на колени, обняла в охапку, да оба так и ревели долго. В тот самый момент и дала себе зарок, что ни когда больше так не поступлю! И жить, в преть, буду так терпеливо, так осторожно, что бы для внука моего, каждый день был интересным, а не так, как мне удобно…
Стала придумывать всяко – разно, с самого утра и весь день, все в виде игры; работать, одеваться, засыпать. А сколько мы с ним разговариваем, он же растет! У него ж вопросов вагон и маленька тележка! Иной раз, на какой вопрос и не знашь, что и ответить, приходится два три дня подумать…
– Алексеевна, а что ж за игры то у вас с Саном?
– Ну, вот, к примеру, те же вещи, дети не любят прибирать, разбрасывают, где попало, потом поутру найти не могут, где и что вчерась сняли. В то время была зима, вещей же зимних много. Я прибила на доску десять гвоздей и развесила на них по порядку всю одежу, от носок до варежек. Сану моему так понравилось, он и одеваться стал быстро и в удовольствие все, и снимат посля так же, только в обратном порядке. Очень трудно давалось ему одеть верхню одежу. Оказыватся, если пальто, или фуфайку там, положить на пол, воротником к себе, взять за подмышки и махнуть им через голову, польто прям само одеватся на плечи, а руки быстро ныряют в рукова! Так, Сано готов, по десять раз подряд это проделывать, как ему нравится! Да кажись он уж, всю деревенску детвору энтому обучил…
Не знаю Рая, что и посоветовать тебе? Только, за эти годы, что живем вдвоем с Санушком, вот что поняла: забывам мы, взрослея, как нам жилось в своем детстве. И как больно бывало, когда своим не справедливым ором и подзатыльниками, родители словно гвозди вбивали в наши души! Со временем, гвозди-то, можно вынуть, только дырки в душе от них остаются, да зарастают долго, а каки и всю жизнь сквозняком отдают…
А еще, Раиса, ты ж знашь, как сгинул на фронте мой Андрий, так и не любила я боле ни кого. Уж четверть века пронеслось, зачерствела и окаменела словно. А тут, давеча, сморило меня средь бела дня, ток мо и успела как до подушки. Прилегла, и вроде как засыпаю, а сквозь сон-то слышу, как Сано то мой, одеялком меня прикрыват да в глазки меня целует. Вот Рая, сердце-то мое, в этот миг, чуть от счастья и не разорвалось! Ведь тако быват, только от любви, а она или есть, аль ее нет. Жизнь, как зеркало, как живешь, то в нем и отражатся…
Только вроде, Алексеевна ушла к соседке, захлопнулась за ней дверь, как в нее постучали, – Добрый вечерочек! Сано, а дома ли Авдотья Алексеевна?
– Не, тетка Елена, ты подожди, коли не торопишься, она ненадолго, к соседям, скоро будет…
– Ну, ежели не на долго, не на долго ежели, дождуся значит, а ты чего угрюмый такой нынче, аль случилось чаво?
– Чаво, чаво… Да говорил вот, сегодня, про любовь все, то с Дуняшей, то вот с дедом Ильей. Разобраться хочу. А может, тетка Елена, ты растолкуешь, кака она любовь-то?– Елена слушала меня с окаменелым лицом, выпучив и так невероятно большущие на поллица глаза, а потом как захохочет на всю хату, я думал заслонка в печку вогнется, и вдруг стихла, зашмыгав носом, стала вытирать кончиком платка, уголки глаз у переносицы.
– Не перестаю удивляться тебе Сано, ну вот, не перестаю удивляться, и впрямь, ты какой-то, как не от мира сего! В твои-то годы и за любовь?!
– Да,че ты, теть Лен, завелась-то?! Ежели не знашь, так и скажи, я у кого другого поспрашаю!
– Не знашь, не знашь, это я-то не знашь?! Да я три разА замужем была, по боле всех баб в деревне, не знашь…– после короткой задумчивой паузы, вскинув на меня свои красивые глаза, тетка Елена продолжила:
– Ладно сынок, так уж и быть, расскажу тебе как счастье мое складывалось: – долгое время моей жизни я провела в большом поселке. После окончания школы, уехала от мамы в гости, да там и осталась… Так вот, начну однако из далека. Ох, Сано, заволновал ты мое сердце воспоминаниями… Да, была молода, работала в Робкопе, и решило начальство на повышение меня, по службе. А образования-то для новой должности не хватало, вот и направили меня учиться, в Красноярск, в экономический, агааа…заочно. В одной группе со мной учились люди со всей страны, все ребята были интересные, многие постарше меня, и при высоких должностях. Мне тогда лишь, всего-то двадцать два года было, почитай сама молода в группе была. Да и девочек было мало, все больше парни, да многие уж и женатые, агааа.., такие наглые! Дааа, молодость… я-то красииивая была, пикантная такая девушка, элегантная, милая и интересная, радовалась жизни да смеялась все, хохотушкааа… Я, не могууу! Да, а у меня всегда на лице улыбка была, я и не замечала даже, это мне другие говорили, а я и не задумывалась, считала, что это естественно все, а чего грустить-то?,– говорила и говорила тетка Елена, звонко окая и улыбаясь всем лицом…
– Любовь.., а не знала я про енто Сано, тогда ничего, потому как не приходила она ко мне. Конечно, много чего о любви-то вокруг, и кино и книжки всякие, да и подруги, кто постарше, столько наговорят… Только вот, как мой дед говорил, он тоооолстый был, здоооровый, в пекарне ж работал,– все самому пробовать надо,– говорил. А как пробовать-то, без любви ентой?! В деревне ж росла, а у нас-то как? Да ты ж и сам знашь, все как одна семья, все про друг дружку на виду, ну вот прям ни какого секрета и не утаить. Конечно, и влюблялись, и свадьбы в деревне играли. Но я, так и относилась к нашим деревенским парням, как к друзьям или братьям. Да и побаивались они меня как-то. Толи я шибко правильная была, толи из – за красоты моей, казалась такой неприступной. Кругами-то ходили, осторожно так, дааа, а мы ж девки-то, не любим, когда осторожно да не решительно…а многие так и говорили, мол ты такая вся свойская, и в то же время вроде как не приступная…
Да и из соседних деревень, и приезжие ребята обращали на меня внимание, так некоторые и замуж звали, и хорошие и с образованием, только не могла я без любви-то! Все ее ждала, любовь-то энту… Мамка-то моя, писала мне письма да ругалась, укоряла меня,– вот останешься в девках-то, да без детев, стакан воды в старости не кому будет подать!,– А я то че? А я ни че! Так в девках и поехала учиться. Да оно и к лучшему, вот кака учеба, если семья, детки маленьки, да хоть и на заочном?! А на учебе-то, яя нее моогууу!,– каждый раз после этих слов, тетка Елена заливалась звонким и протяжным смехом, глядя на ее раскрасневшееся лицо от чутких воспоминаний и хорошего смеха, мне так же радостно улыбалось. На деревне ее звали
теткой Еленой, но звание ТЕТКИ, ей, ну ни как не подходило! Для ее лет, выглядеть милой и привлекательной женщиной, при деревенской работе, да куче детей, еще нужно ухитриться! Она была худенькой, не высокого роста, быстрая во всем! Да, и всегда с улыбкой…
– Хочу отметить, Сано, еще до учебы, живя в деревне-то, можно сказать безвылазно, я ведь не обделена была вниманием-то. Все как-то, вокруг меня крутилось, всем была нужна, посоветоваться, какие-то секреты, все ко мне. А потому как я надежная была, дальше-то меня всем секретам могила! Как- то могла всех организовать, на дело како великое, даааа, и все меня слушались. Командиршей-то и не была вроде, а так, добрым словом, улыбкой…
А как попала на учебу, в Красноярск-то, вот такого внимания, как там, к собственной персоне, ни когда боле не испытывала! Они все словно дикие, повлюблялись в меня скопом. Ага! И не только парни-то, а и девченки! Все хотели разгадать, в чем же секрет моего успеха?! Как медом намазано что ли, как вечер, все ко мне в комнату, в общежитии ж жили, ох весело былоооо, яя неее могууу! Им все было интересно, как я говорю, как окаю, и не стесняясь – звонко смеюсь. В любви мне признавались, ну просто штабелями! Самыми упорными были двое, дааа, и оба женатые… Первый, не буду называть их имен, первый да и все тут! Ему-то уж двадцать девять было. Как увидел меня впервые, так и лишился дара речи, ага, челюсть прям отвисла. Тогда такая присказка была –«глаз выпал», яя нее могууу! Решительный такой, красивый зараза! Подошел, сел напротив, прям почти лицом к лицу, и ни слова не говоря, долго так смотрел, прям в глаза. Тогда мне показалось, что впервые в жизни я забыла, что такое вообще улыбаться, и, конечно же, он сразу мне понравился, дааа… красивый, куда деваться! И потом, я постоянно ловила себя на мысли, что мне не хватает его глаз, все хотелось, что бы они смотрели только в мои. Да так и было на самом деле, пооостоянно, пока учились, все глаза друг дружке просмотрели! А на второй день уж, знакомства, он признался мне, что если я пойду за него, то он готов развестись с женой-то, дааа, достал паспорт и прям на моих глазах, штамп о регистрации брака, взял ручкой и перечеркнул! Яяя нее могууу! Вот, дурнооой…
А что дальше, что могло быть дальше-то?! Девочка ж я правильная, да и любовь к нему, Слава Богу меня не обуяла, так, симпатия одна…
Он конечно, был настойчивый, да и мне с ним было интересно, уууумный был. Все на свидание меня приглашал, а я что, я ходила. Все про звезды мне рассказывал, да стихи о любви читал, руки целовал, дааа, каждый пальчик, в отдельности…
После уж, на третьем или четвертом курсе, он таки развелся с женой-то. Толи жена изменяла ему, пока он на учебу ездил, а что, сессия-то два раза в год, да по два месяца, не знаю, врать не буду…
А потом уж, после учебы, наверное, год уж прошел, мы встретились с ним, случайно, в аэропорту. Он летел куда-то на север, в длительную командировку, на повышение, а я с группой на отдых, в Болгарию. Его провожала большая компания, они сидели в кафе, пили там, весело отдыхали, открытое такое кафе. А мы с подружкой шли мимо, и вот эти его глаза, вдруг встретились с моими. Мы тогда оба, просто – невзначай обалдели! Разговорились, то да се, я то, так, вообще без задней мысли, а он то, про всех друзей своих забыл и ко мне, и все, обнял и не отпускат. Все что-то говорит, говорит мне на ухо, шепчет, что забыть меня не может, вообще, как любит меня сильно. Поехали со мной, говорит…на север … Яяя не могууу!
Он врал конечно, да нет, не врал, он был просто таким человеком с широко раскрытыми руками, влюбчивым, готов был обнять весь мир и готов был взять в жены всех женщин планеты… Про таких говорят – перекати-поле, все в его жизни легко, радостно, всех готов осчастливить, легко встретил, легко расстался…
А потом, когда уж провожали его, он шел к самолету, а мы махали ручкой ему в окно, я смотрю, среди всех, девочка одна, голову опустила, слезы вытират. И я поняла, что это подруга его, и какая ж холера потащила нас сюда вообще! Я так тогда расстроилась…
А после, мы так больше и не виделись.., он написал мне несколько писем, а я так и не ответила – и тетка Елена на какое-то время задумалась.
– Ну а что же второй-то? Теть Лен, ты говорила, что, самыми настырными были двое?
– Второй, да, он тоже был постарше меня, вроде двадцать семь, и он обихаживал меня, но не так как другие, по-особенному, и тоже был женат. Красивая жена у него была, ни чего не скажу, приезжала к нему однажды…
Он был, окуратненький такой мальчик, в кримпленовом костюмчике, агаа, в коричневом. Такой окуратненький, такой тихий интелегент, яяя нее моогууу. Скромный, учился-то не важно, но был директором крупной овощной базы. Вот придет ко мне в комнату, или на перемене подсядет просто так, и сидит тихо, тихо так, сидит и молчит. Порядочный такой парень, каждый раз, утром главно, подойдет и так официально поздоровается со мной за ручку, скажет,– Здравствуй, Лакисова,– дааа, вот так по фамилии. Другие-то наглые были, а этот порядочный, ничего говорит от тебя не надо, только дозволь рядом посидеть! А я ему, – Серега, что нового, как твоя жена? А он, хоть и не надо от меня ничего, а туда же!,– разведусь,– говорит,– только будь моей!,– нет, говорю, ни кто мне не нужен, и ты, живи давай спокойно со своей красавицей женой. Вот что тебе еще не хватает, Серега? А он,– в том то и дело, что ЖИТЬ хочу. А в ней, в жене моей, только и красота что с виду, а в душе-то пустота, с тобой вот просто рядом посижу и потом летаю целый день, спаси меня!
– Вот Сано, мужики-то, всем что-то надо все! А ведь ни один не сказал, что сделает меня счастливой! Ни один не спросил, чего ж я-то хочу от этой жизни, и люблю ли кого?! А только и знают, что эгоизм свой ублажать: – мне с тобой хорошо, не могу без тебя жить, спаси меня,– да разве ж всех спасешь?! Да и думала, что самой счастья хочется, где ж оно так долго заблудилось, и придет ли ко мне когда?..
А после учебы, уж дома, я познакомилась с Гошей. У нас друг общий был Сеня, они с Гошей все десять лет за одной партой просидели. Так вот, Сеня и привел его к нам в общагу. А Гоша-то молодой совсем, только вот из армии вернулся, такой мальчик хороший, он мне сразу, так понравился…
Да я, так-то и думать не думала, молодой, красивый, ну хорошенький, да и все, а мне-то уж двадцать восемь скоро, чего тут губу-то раскатывать?! Хотя я с виду выглядела-то очень даже моложаво, то есть нормально, не по годам, изящно и привлекательно, все только девятнадцать и давали, не больше, даааа…миловииидная была.
Девки-то за Гошей табуном бегали, а я-то думала, что так и должно быть, такой мальчик хороший, ну вот ни как его с собой не могла даже в мыслях соединить, все из-за разницы в возрасте. Сеня-то рассказывал мне, что до армии у Гоши была любовь, и все у них серьезно было, она откуда-то из далека, на практике у нас была. Да только из армии его не дождалась. А уж после армии-то, выбор у Гоши был большой, раз бегали за ним многие, одна даже со мной в одном кабинете работала, Танькой звали. Он придет как бы к ней, а сам сядет за мой стол передо мной, напротив, и что-то все шутит, смеется…
Да, все шутит да смеется, а ее, вроде как и нету, дааа, а приходит-то к ней и цветы принесет и конфетку, яя нее моогууу! А потом уж все, не стал больше с ней встречаться. Мы поначалу просто дружили, по улице гуляли, болтали обо всем, в кино когда, в общаге сидели, музыку слушали…
А вот в один какой-то момент стала замечать, что душа моя, уж шибко тянется к нему. Но все одно, сопротивлялась и не могла предположить, что с ним может быть что-то у нас получиться, дааа, и все из-за возраста. А у него, ко мне-то, все уже более серьезно, чего уж там, когда касались друг дружку нечаянно, я чувствовала как его аж потрясыват! Пугалась, отстронялась. Знашь как боялась, что может увлечение у него обычное. Может он думал, что вот взрослая девка, опытная, погуляю с ней после армии-то. А потом наступило такое время, когда сама уж, из-за него спать по ночам перестала и когда беспрестанно стала думать только о нем. И без него уже не могла себя представить, и боялась, как вот у нас дальше все может произойти, вот тогда и поняла, что наверное это и есть любовь…
А вскоре, у нас была осенняя ярмарка, мы ж РАЙПО всегда участвовали, торговали там всяким, нарядят нас, ну вылитые матрешки! Ведь целый деревенский праздник был, а мы ж молодые девченки, нас везде и привлекали. Мы значит, с Верой Некипеловой торгуем, а они, Гоша с Сеней пришли и ждут, когда мы освободимся, дааа – взяли бутылочку вина. И пошли мы все к Верке домой. Вера-то, по моложе меня, и вот я смотрю, как Гоша с Верой танцуют, и понимаю, что они друг другу подходят больше, а сама-то рееевнуююю, яя нее мооогууу!
У нас с Веркой, были очень похожие платья. Только у меня более синенькое, а у нее более голубенькое, ситцевые платьюшки, но красииивые, и вот такооой вот вырез на груди, декольте, агааа, все прям наружу! Ну и вот, танцевали мы с НИМ, а он взял да поцеловал меня вот сюда, у шеи… Я так испугалась, вообще, ноги прям подкосились и слушаться перестали, а в голове как туман сразу. Я помню все…хорошо помню…
До этих слов, тетка Елена, все смеялась да улыбалась, а тут стала такой серьезной, обняв голову двумя руками, стянула в низ платок и уткнувшись в него лицом, вдруг громко зарыдала…
– А потом, он пошел меня провожать, и дорогой-то признался мне, что полюбил меня всем сердцем. Он говорил эти слова, а я не могла в это поверить, ведь все, что он говорил, совпадает с моими чувствами, что и я люблю, да…да… по настоящему, люблю…
Он тогда и позвал меня замуж…
Проводил домой, и мы с ним на улице, под фанарем… целовались…
До Гоши-то я конечно встречалась с ребятами, гуляли, дружили и целовались бывало, и признавались мне в любви. Такие отношения называются – романами, только у меня не романы, а были обычные сквозняки, или как сейчас новомодно говорить – страсть. Но я так, до двадцати восьми лет, ни кого и не полюбила, и вот только сейчас, впервые, сказала это слово ЛЮБЛЮ, моему Гоше… А может ты и прав, ведь три раза замужем, от кажного мужика по сыну, ведь трое сынов у меня… И ведь, все разы, в замуж-то, по любви выходила, счастливая я… И любила я, страсть как любила, кажного! Ведь, пока живу с мужиком-то, все ведь устраиват, и хорошо мне, и радостно, перво время. Да и правда, как у всех наверное, и терпеть приходилось, мужики ж! Да и жизнь наша, деревенска, скажем совсем не сахар! Три разА замужем, и с кажным мужиком, через како-то время, определенные проблемы. Все мы разные, и под мужика-то приходилось подстраиваться, по-женски хитрить, изворачиваться, а раз так начинатся, тогда разве это любовь?! Это уж, ни какой радости! Вот первый – Гоша, такой был ревнючий! А я ж в конторе робила, веселая я, жизнерадостная. Да ведь и без задней мысли, а мужики-то кругом справные, начальники разные, да и с других мест приезжали по делам, а меня как увидят, столбенеют словно! Ну и конечно кто и ухаживать начинал, дааа… подарки там, конфеты, цветы, хоть я повода ни какого не давала. А зачем, у меня семья, муж. Хотя разговоры по деревне, сплетни всякие, че бы бабам язык не почесать! Вот, до Гоши раз да другой донеслось через седьмые уши, он и сошел с ума! Скааандааалы до потолка…,и посуду били и мебель крушили! А я что, не спускала, потому как не виноватая я, ктой-то навыдумыват, а я значит страдай?! А потом после скандалу-то, любовь опять, он пар-то выпустит, прощения просит, на коленях, даааа…А в итоге устала я от всего этого, он следить за мной стал, люди все видят, смеются, не доверие хуже всего, когда не справедливо, да на ровном месте, помаленьку да по чуть чуть и рушится все самое хорошее… Слезы одни. Нет Сано, бить не бил, вот чяво не было того не было, Гоша не обижал… А вот как приходит нова – то любовь, так и понимаш, что настояща -то любовь, это как-то по другому все сразу, именно как сейчас вот, увидела ЕГО и все! В один миг становлюсь какой – тось красивой, счастливой что ль…так не задумываясь и ушла от Гоши, дааа к агроному, к Николаю Иванычу. Он только переехал в поселок-то наш, агаа…и как только взглянула на него, все сразу поняла и про себя и про него. Какое-то время все посматривали друг на дружку. А однажды в магазин шла, грязюка была, прям гроза, ветер и Он на встречу, красивый такой, здоровееенный, элегантный, в новом болоневом плаще, дааа в черном и с зонтом. А я то, и не думала, что гроза меня настигнет, иду как курица мокрая, платье все прилипло, волосы как пакля все по ним течет, в руке авоська, сапоги в грязи вязнут…Видать, шибко я была в тот миг неотразима, он шагнул на встречу, под зонт спрятал, а другой ручищей, как прижмет к себе, я так и обмякла, от неожиданности. А он только в глаза мои смотрит и улыбается…дааа, так и не отпустил. А на следующий день уж и переехала к нему. Быстро у нас с ним, дааа, меньше чем через год, а уж родила ему сына… Все было хорошо, только вот любвеобильный он был, бабник одним словом! Ни одной юбки мимо не пропустит! Теперь уж я с ума сошла, от ревности-то! Дааа, ни одной подруги у меня через него не осталось, всех под чистУю ликвидировала! Бабы-то наши, деревенски, про меня судачили, мол легкомысленная я… А я вот спрошу, зачем жить с человеком, с которым плохо? А тут…как заново родилась, и настроение жить, и раскрасилось все вокруг, душа поет! Так всегда по началу-то. Тут само главно, Сано, уметь сохранить, а зависит сие от двоих. В итоге так и во втором браке не разобралась, что же это за чувство такое – ЛЮБОВЬ… Но точно знаю, чудо-то как раз в том, как она приходит ВДРУГ, или постепенно, вроде как не заметно, с каждым днем более начинаешь чувствовать, что и уже дышать не можешь без любимого… При третьем замужестве так и случилось, дааа.., мы ж русские бабы сердобольные, да еще и жертвенные… В нашем поселке жила, ну очень красивая пара, приезжие, из города, ни кто про них ни чего не знал. Они всегда за ручку или под ручку, ни кого не стесняясь, могли целоваться, прям на улице, дааа…многие с любопытством и завистью за ними наблюдали, а после обсуждали… Она…ну, как картинка, хоть в кино снимай, модная, платьюшко не платьюшко, туфельки не туфельки, вся в золоте; и сережки, и на пальцах, и на груди цепочка, дааа, полный комплект… И Он, прям с иголочки; костюмчик как вточенный, рубашка, лаковы штиблеты и Сам – крааасивыыый, дааа… А что дальше было, люди говорят разное, а только повадилась она в город ездить, то в клинику ей нужно, то по делам каким. Он на работу, а Она в город. А что, ни ребенка, ни котенка, ни где ни робАтывала, одним словом ни какой заботы. Муж при деле, при должности, Сан Саныч-то, директор нашего Заготзерно, дааа, элеватор гудел почитай круглый год. И вот однажды, она из города-то и не вернулась! Дааа, хвостом крутанула и прости, прощай! Оказалось, хахаль у нее там. Да кто их знает, а может и любовь всей ее жизни, только наш Саныч, затосковал, прям депрессия, работа не работа, оброс, не бреется, сам на себя не похож. Осунулся, похудел и костюмчик уж не так сидит, пуговки, коих уж нет, а другие повисли, да и пить стал безбожно…
Старшему моему сыну тогда уж три года было, в садик ходил, а младшему чуть больше года, я его в коляску да гуляю по селу-то. А однажды, проходя мимо дома, в котором живет Сан Саныч, смотрю, дым из окна! Вот, знашь, воистину русская баба и коня на ходу остановит и в горящую избу войдет! Выволокла я Саныча-то, из огня, а что, так часто бывает, уснет пьяный человек с сигаретой вот и пожар! Сидим с ним в ограде на лужайке, дом полыхает, люди набежали суетятся, пожарная машина приехала, а он на моих коленях плачет,– зачем,– говорит,– зачем ты меня вытащила, лучше б я сгорел там, потому как нет силы жить без нее ( без жены, что ушла от него, стало быть). – И так мне стало его жалко, ведь похожи мы с ним бедой-то, мой-то вон, все на лево смотрит, уж спать с ним одно отвращение. И безразличие его вижу, на то, как забочусь о нем, сына ему родила. А он словно в облаках каких, все улыбается, да в даль светлую поглядывает. А все одно по нем скучаю и так хочется чувствовать себя единственной для единственно любимого, наверное, в этом и есть счастье…
Тогда я ему и выговорила,– Сан Саныч, что ж Вы такое говорите?! Вам пить бросать надо! У меня муж, ни одной юбки не пропустит, я ж не пью, пожары не устраиваю! Может и хорошо, что ушла жена-то, хуже нет, когда живешь, стараешься от всей души и понимаешь, что тебя обманывают, что сам изменить уже ни чего не можешь. Да все у Вас в жизни еще наладится, займитесь работой, вот дом нужно для новой жизни строить. Отпустите ее, пожелайте ей счастья, коли любите и легче Вам будет, а Бог расставит все по местам, глядишь, и новая любовь придет! И что бы у каждого из нас в душе не творилось, как бы мы не страдали и не выли от безисходности какой, а только жизнь, постепенно все на свои места расставляет; раны затягиваются, душевные дыры конопатятся новыми отношениями, пожарища зарастают травой и деревьями – жизнь побеждает всегда!
