скачать книгу бесплатно
На следующий день, в пять часов утра, раньше, чем госпожа де Реналь вышла из своей спальни, Жюльен получил уже от ее мужа отпуск на три дня. Против своего ожидания, Жюльену вдруг захотелось увидать ее; ему вспомнилась ее изящная рука. Он сошел в сад; госпожа де Реналь заставила себя долго ждать. Но если бы Жюльен любил, то увидал бы ее за полузакрытыми ставнями первого этажа, она стояла, прислонившись к окну. Она смотрела на него. Наконец, вопреки своим решениям, она сошла в сад. Обычная ее бледность сменилась ярким румянцем. Эта наивная женщина была, видимо, взволнована; какая-то принужденность и даже раздражение омрачили выражение невозмутимой ясности, как бы отринувшей все пошлые мирские заботы, выражение, придававшее такую прелесть этому очаровательному лицу.
Жюльен поспешил к ней приблизиться; он любовался ее прекрасными руками, видневшимися из-под поспешно наброшенной шали. Утренняя свежесть, казалось, еще увеличивала яркость ее лица, которому волнения ночи только придали большую выразительность. Эта скромная трогательная красота, притом такая одухотворенная, что не часто встречается среди низших классов, казалось, пробудила в Жюльене способность души, о которой он и не подозревал. В восхищении ее красотою, которую он пожирал глазами, Жюльен нисколько не думал о дружеском приеме, на который рассчитывал. Тем более он был удивлен подчеркнутой холодностью, в которой он усмотрел желание поставить его на место.
Счастливая улыбка замерла на его губах; он вспомнил о своем положении в обществе, в особенности в глазах богатой и знатной наследницы. Моментально с лица его исчезло все, кроме выражения высокомерия и злости на самого себя. Он страшно досадовал на то, что отложил свой отъезд на целый час ради такого унизительного приема.
«Только дурак, – говорил он себе, – может сердиться на других: камень падает вследствие своей тяжести. Неужели я навсегда останусь таким ребенком? Когда же наконец я приучусь давать этим людям ровно столько, сколько они мне платят? Если я хочу, чтобы они меня уважали и чтобы я уважал самого себя, надо им показать, что это моя бедность заставляет меня торговаться с их богатством, но что мое сердце неизмеримо выше их наглости, – так высоко, что его не могут задеть жалкие выражения их благосклонности или презрения».
В то время как эти чувства теснились в душе юного учителя, его подвижное лицо приняло выражение оскорбленной гордости и жестокости. Госпожа де Реналь окончательно смутилась. Добродетельная холодность, которую она старалась проявить при встрече с ним, уступила место выражению участия, – участия, усиленного удивлением при виде столь внезапной перемены. Пустые слова, которыми обмениваются утром насчет здоровья или погоды, вдруг замерли у обоих на устах. Жюльен, рассудок которого не был омрачен страстью, быстро нашел способ показать госпоже де Реналь, насколько он мало считал их отношения дружескими; он ничего не сказал ей о своем отъезде, поклонился и ушел.
Она еще смотрела ему вслед, пораженная мрачной надменностью его взгляда, столь приветливого накануне, когда ее старший сын, прибежавший из сада, сказал ей, обнимая ее:
– У нас каникулы – господин Жюльен уезжает в отпуск.
При этих словах госпожа де Реналь почувствовала смертельный холод; она была несчастлива в своей добродетели, но еще несчастнее в своей слабости.
Это новое событие заняло все ее воображение; она унеслась далеко от благоразумных решений, принятых ею в течение ужасной прошлой ночи. Теперь дело шло не о сопротивлении дорогому возлюбленному, но о возможности навсегда его лишиться.
К завтраку ей пришлось выйти. К довершению несчастья, господин де Реналь и госпожа Дервиль только и говорили, что об отъезде Жюльена. Верьерский мэр подметил что-то странное в его тоне, когда он просил об отпуске.
– У этого мужлана, наверное, имеются какие-нибудь предложения со стороны. Но от кого бы они ни исходили, хотя бы от господина Вально, всякий призадумается над суммой в шестьсот франков, которую придется ежегодно на него расходовать. Вчера в Верьере, вероятно, попросили три дня на размышление, – а сегодня утром, чтобы не быть вынужденным давать мне ответ, мальчик отправился в горы. Быть обязанным считаться с каким-то жалким работником, который еще и дерзит нам, – вот, однако, до чего мы дошли!
«Если мой муж, совершенно не подозревающий, как глубоко он оскорбил Жюльена, думает, что он уйдет от нас, то, что остается мне думать? – сказала себе госпожа де Реналь. – Ах! все кончено!»
Чтобы иметь возможность по крайней мере выплакаться на свободе и не отвечать на вопросы госпожи Дервиль, она сослалась на ужасную головную боль и легла в постель.
– Вот каковы женщины, – повторял господин де Реналь, – вечно что-то расстраивается в их сложном организме. – И ушел, посмеиваясь.
В то время как госпожа де Реналь терзалась муками жестокой страсти, так неожиданно охватившей ее, Жюльен весело совершал свой путь среди самых красивых видов, какие может представить горный пейзаж. Ему надо было пересечь большую цепь к северу от Вержи. Тропинка, по которой он шел, поднималась через большой буковый лес, образуя бесчисленные повороты на склоне высокой горы, замыкающей на севере долину Ду. Вскоре взгляды путника перенеслись с менее высоких холмов, по которым Ду течет на юг, на плодородные равнины Бургундии и Божолэ. Как ни была нечувствительна душа этого юного честолюбца к красотам природы, он не мог временами не останавливаться, чтобы взглядывать на эту внушительную, широкую панораму.
Наконец он достиг вершины высокой горы, возле которой начиналась дорога к уединенной долине, где жил Фуке, молодой лесоторговец, его друг. Жюльен не торопился увидать ни его, ни вообще какое-либо человеческое существо. Притаившись, подобно хищной птице среди голых утесов, венчающих высокую гору, он мог издали заметить всякого приближающегося к нему человека. Он нашел маленький грот на склоне одной из почти вертикальных скал. Он направился туда и вскоре занял это убежище. «Здесь, – сказал он, сверкая радостно глазами, – люди не смогут причинить мне зла». Ему вздумалось изложить здесь письменно свои мысли, что было так опасно в другом месте… Квадратный камень заменил ему стол. Перо его летало – он не видел ничего вокруг. Наконец он заметил, что солнце садится за далекими горами Божолэ.
«Почему бы мне не переночевать здесь, – сказал он себе, – у меня есть хлеб, и я свободен!» При звуке этого великого слова душа его загорелась, притворство его не позволяло ему быть самим собою даже у Фуке. Подперши голову руками, Жюльен сидел в гроте такой счастливый, как еще никогда в жизни, отдавшись своим мечтам о счастье… свободы. Машинально он видел, как потухали один за другим все лучи сумерек. Среди наступившего мрака его душа предалась созерцанию того, что он рассчитывал когда-либо встретить в Париже. Прежде всего – женщину, гораздо более прекрасную, с более возвышенным умом, чем все, что он мог видеть в провинции. Он любил ее страстно, и его любили. Если он разлучался с нею на несколько минут, то только для того, чтобы приобрести славу и заслужить еще большую любовь.
Холодная ирония отрезвила бы в этом месте романа юношу, воспитанного среди печальной действительности парижского общества, хотя бы он и обладал воображением Жюльена; великие подвиги исчезли бы вместе с надеждою их совершить, уступая место столь известному правилу: когда ты покидаешь свою возлюбленную, то – увы! – рискуешь быть обманутым два-три раза в день. Молодой крестьянин, однако, не находил никаких препятствий к самым героическим подвигам, кроме недостатка случая.
Глубокая ночь сменила день, а ему оставалось еще два лье до деревушки, где жил Фуке. Но прежде чем покинуть грот, Жюльен зажег огонь и тщательно сжег все, что написал.
Он очень удивил своего друга, постучавшись к нему в час ночи. Он застал Фуке погруженным в свои счета. Это был высокий молодой человек, довольно нескладный, с грубыми чертами лица, предлинным носом, но чрезвычайно добродушный при своей отталкивающей внешности.
– Ты, должно быть, разругался со своим господином де Реналем, что явился так неожиданно?
Жюльен рассказал ему, как находил нужным, события вчерашнего дня.
– Оставайся со мною, – сказал ему Фуке, – я вижу, что ты знаешь господина де Реналя, господина Вально, супрефекта Можерона, священника Шелана; ты понял все тонкости характеров этих господ; теперь ты можешь присутствовать на торгах. Ты знаешь арифметику лучше меня, ты будешь вести мои счета; я много зарабатываю своей торговлей. Невозможно все делать самому, да и боюсь налететь на мошенника, если возьму компаньона, это мешает мне совершать превосходные сделки. Менее месяца тому назад я дал заработать шесть тысяч франков Мишо де Сент-Аману, которого не видел шесть лет и случайно встретил на торгах в Понтарлье. Отчего бы не заработать тебе эти шесть тысяч франков или, по крайней мере, хоть три? Ибо, если бы в этот день ты был со мною, я бы накинул на эту порубку и никто бы за мной не угнался. Будь моим компаньоном.
Это предложение раздосадовало Жюльена; оно нарушало его безумные мечты; во время ужина, который друзья приготовляли сами, подобно героям Гомера, ибо Фуке жил один, он показал свои счета Жюльену и доказывал ему, сколько выгод представляет его торговля лесом. У Фуке было самое высокое мнение об уме и характере Жюльена.
Наконец, очутившись один в своей комнатушке из еловых бревен, Жюльен сказал себе: «Правда, я могу здесь заработать несколько тысяч франков, а затем поступить в солдаты или в священники, смотря по тому, что тогда будет в моде во Франции. Сбережения, которые у меня будут к тому времени, устранят все мелкие затруднения. В этих горах я устранил бы свое невежество относительно многих вещей, занимающих светских людей. Но Фуке не хочет жениться, хотя и говорит, что одиночество делает его несчастным. Очевидно, беря компаньона без всяких вкладов в дело, он питает надежду, что этот компаньон никогда его не оставит. Неужели я обману своего друга?» – воскликнул Жюльен с негодованием. Он, считавший лицемерие и холодность обычными средствами спасения, на этот раз не мог вынести мысли о малейшим неделикатности по отношению к любившему его человеку.
Внезапно Жюльен обрадовался; он нашел предлог для отказа. «Как! потерять семь или восемь лет! ведь мне тогда будет двадцать восемь! Да в этом возрасте Бонапарт уже совершил свои самые великие подвиги! Кто поручится, что я сохраню священное пламя, которое прославляет людей, приводит к славе, если буду бегать по торгам и искать расположения разных плутов?»
На следующее утро Жюльен хладнокровно объявил добряку Фуке, считавшему это дело уже решенным, что его призвание к священному служению церкви не позволяет ему согласиться. Фуке очень удивился.
– Подумай, – говорил он ему, – я принимаю тебя в компаньоны или, лучше сказать, даю тебе четыре тысячи франков в год! А ты хочешь вернуться к своему господину де Реналю, презирающему тебя, как грязь своих сапог! Когда у тебя будет двести луидоров в кармане, кто тебе помешает поступить в семинарию! Я тебе скажу больше, я беру на себя доставить тебе лучший приход в округе, ибо, – прибавил Фуке, понизив голос, – я поставляю дрова г… г… г… Я им поставляю лучший дуб, за который они мне платят, как за сосну, но лучше поместить деньги невозможно.
Ничто не могло поколебать намерения Жюльена. В конце концов Фуке начал считать его слегка помешанным. На третий день рано утром Жюльен простился со своим другом, желая провести день среди утесов в горах. Он отыскал свой грот, но спокойствие покинуло его; предложения друга нарушили его душевный мир. Подобно Геркулесу, он очутился, но не между пороками и добродетелью, а между посредственностью и связанным с нею благополучием и всеми героическими мечтами своей юности. «Значит, у меня нет настоящей твердости характера, – говорил он себе; и это сомнение больше всего мучило его. – Значит, я не из того теста, из которого рождаются великие люди, если боюсь, что восемь лет, потраченных на зарабатывание денег, отнимут у меня ту великую энергию, которая заставляет творить необычайное».
Глава 13. Ажурные чулки
Un roman, c'est un miroir qu'on prom?ne le long d'un chemin…
Saint-Real
Роман – это зеркало, с которым идешь по большой дороге.
Сен-Реаль
Когда показались живописные развалины старинной церкви Вержи, Жюльен вспомнил, что с третьего дня он ни разу не подумал о госпоже де Реналь. «В день отъезда эта женщина напомнила мне о бесконечно разделяющем нас расстоянии; она обошлась со мной, как с сыном ремесленника. Без сомнения, она хотела выразить этим свое раскаяние в том, что накануне предоставила мне руку… А как хороша эта ручка! Что за очарование! Какое благородство светится во взгляде этой женщины!»
Возможность разбогатеть при помощи Фуке придала некоторое легкомыслие рассуждениям Жюльена; их уже не омрачало так часто раздражение и осознание своей бедности и ничтожества в глазах света. Теперь он мог судить как бы с некоторой высоты о крайней бедности и достатке, который он все еще называл богатством. Он еще не смотрел на свое положение философски, но был достаточно проницателен, чтобы почувствовать себя другим после этого маленького путешествия в горы.
Он был поражен тем чрезвычайным волнением, с которым госпожа де Реналь выслушала его рассказ о путешествии, которое он ей описал по ее просьбе.
Фуке неудачно влюблялся, собирался жениться; его долгие признания на этот счет составляли предмет разговора обоих друзей. Слишком рано предавшись любовным утехам, Фуке заметил, что любят не его одного. Все эти рассказы удивили Жюльена; он узнал много нового. Его уединенная жизнь, полная мечтательности и недоверия, отдалила его от всякого жизненного опыта.
Во время его отсутствия госпожа де Реналь не жила, а невыносимо мучилась; она не на шутку разболелась.
– В особенности, – сказала ей госпожа Дервиль, увидав возвратившегося Жюльена, – в твоем состоянии ты должна остерегаться и не ходить вечером в сад, сырость повредит тебе.
Госпожа Дервиль с удивлением заметила, что ее подруга, постоянно навлекавшая на себя неудовольствие господина де Реналя своей чересчур простой манерой одеваться, начала носить прозрачные чулки и очаровательные туфельки, присланные из Парижа. В течение трех дней единственное развлечение госпожи де Реналь заключалось в том, что она кроила и торопила Элизу шить ей летнее платье из красивой, легкой, очень модной материи. Платье было готово спустя несколько минут по прибытии Жюльена; госпожа де Реналь его тотчас надела. Ее приятельница уже больше не сомневалась… «Несчастная; она любит его!» – сказала себе госпожа Дервиль. И поняла все странные признаки ее болезни.
Она смотрела на нее, когда та говорила с Жюльеном. Лицо ее поминутно то краснело, то бледнело. Тревога выражалась в глазах, прикованных к глазам молодого наставника. Госпожа де Реналь ждала каждую минуту, что он начнет объясняться и сообщит, оставляет ли он их дом или остается. Жюльен, разумеется, ничего не говорил об этом, да и не думал. После ужасной внутренней борьбы госпожа де Реналь наконец решилась спросить его дрожащим голосом, в котором отражалась вся ее страсть:
– Намерены ли вы покинуть ваших учеников, чтобы устроиться в другом месте?
Жюльен был поражен трепетным голосом и взглядом госпожи де Реналь. «Эта женщина меня любит, – сказал он себе, – но, оправившись от этой мимолетной слабости, в которой она раскается, лишь только перестанет опасаться моего отъезда, к ней снова вернется ее высокомерие». Этот взгляд на положение вещей мелькнул в голове Жюльена быстро, словно молния; он отвечал нерешительно:
– Мне будет очень жаль расстаться с такими милыми детьми из порядочной семьи, но, может быть, придется… Существуют обязанности ведь и по отношению к самому себе…
Произнеся слово порядочные (этот термин Жюльен усвоил себе еще очень недавно), он почувствовал зашевелившуюся в душе глубокую антипатию.
«В глазах этой женщины я, – подумал он, – непорядочного происхождения».
Госпожа де Реналь, слушая его, любовалась его умом, его красотою, сердце ее сжималось при мысли о возможности отъезда, на который он намекнул. Все ее верьерские друзья, приезжавшие пообедать в Вержи во время отсутствия Жюльена, словно сговорились расхваливать на все лады удивительного человека, которого посчастливилось откопать ее мужу. Собственно, в успехах детей никто ничего не понимал. Знание наизусть Библии, да еще по-латыни, так поразило обитателей Верьера, что этого восхищения могло хватить на целый век.
Жюльен не говорил ни с кем и ничего об этом не знал. Если бы госпожа де Реналь умела владеть собой, она бы поздравила его с приобретенной им репутацией, и гордость Жюльена была бы удовлетворена; он сделался бы с нею кроток и любезен, тем более что ее новое платье казалось ему очаровательным. Госпожа де Реналь, в свою очередь довольная своим нарядным платьем и тем, что говорил ей о нем Жюльен, захотела пройти по саду; вскоре она призналась, что не в состоянии идти. Она взяла руку путешественника, но, вместо того чтобы поддержать ее, прикосновение руки окончательно лишило ее сил.
Было темно; едва успели они сесть, как Жюльен, пользуясь своей прежней привилегией, осмелился приблизить губы к руке прекрасной соседки и взять ее за руку. Он вспоминал, как смело вел себя Фуке со своими возлюбленными, и не думал о госпоже де Реналь; слово порядочный все еще тяготело над его душой. Рука ответила ему пожатием, но это нисколько его не порадовало. Он был далек от того, чтобы гордиться, или хотя бы испытывать признательность ей за чувство, которое она выражала в этот вечер так очевидно, и даже ее красота, изящество почти не трогали его. Душевная чистота, отсутствие всяких злобных чувств, без сомнения, сохраняют моложавость. В большинстве случаев у хорошеньких женщин скорее всего стареет лицо.
Жюльен оставался угрюмым весь вечер; до сих пор его гнев вызывали только случайности общественного устройства; с тех пор как Фуке предложил ему низкое средство достичь благополучия, он начал досадовать на самого себя. Поглощенный своими мыслями, хотя и обращаясь время от времени к дамам, Жюльен наконец, сам того не замечая, выпустил руку госпожи де Реналь. Это глубоко потрясло душу несчастной женщины; в этом она увидала проявление своей судьбы.
Если бы она была уверена в привязанности Жюльена, быть может, ее добродетель сумела бы оказать ему сопротивление. Но, опасаясь потерять его навсегда, она до того дошла в своей страсти, что сама взяла руку Жюльена, которую он рассеянно положил на спинку стула. Этот поступок словно пробудил юного честолюбца. Ему захотелось, чтобы его увидели сейчас все эти спесивые, знатные люди, которые за столом, где он сидел на самом краю с детьми, смотрели на него со снисходительной усмешкою. «Эта женщина не может меня презирать; в таком случае, – сказал он себе, – я должен поддаться чарам ее красоты; я обязан перед самим собою сделаться ее возлюбленным». Подобная мысль не пришла бы ему в голову до того, как он наслушался наивных рассказов своего друга.
Внезапное решение, принятое им, приятно рассеяло его мысли. Он сказал себе: «Я должен обладать одною из этих двух женщин» – и заметил, что, пожалуй, было бы интереснее ухаживать за госпожою Дервиль, не потому, что она казалась ему привлекательнее, но потому, что она видела его всегда в качестве уважаемого наставника, а не простым плотником с шерстяной курткой под мышкой, каким он явился к госпоже де Реналь.
Но госпожа де Реналь особенно любила представлять его себе именно юным рабочим, который краснел до корней волос, стоя у входа в дом и не решаясь позвонить.
Продолжая рассматривать свое положение, Жюльен понял, что о победе над госпожою Дервиль не стоит и думать, ибо, несомненно, она заметила склонность, которую госпожа де Реналь проявляла к нему. Пришлось вернуться к мысли о последней: «Что я знаю о характере этой женщины? – спросил себя Жюльен. – Только одно: до моего путешествия я брал у нее руку, и она ее отнимала; теперь я отнимаю свою руку, а она берет ее и пожимает. Прекрасный случай отплатить ей за все ее презрение ко мне. Бог весть, сколько у нее было возлюбленных! Быть может, она склоняется в мою сторону только из-за легкости встреч».
Увы! в этом беда чрезмерной цивилизации. В двадцать лет душа юноши, хоть сколько-нибудь образованного, уже страшно далека от непосредственности, без которой любовь часто представляется одною из самых докучных обязанностей.
«Я потому еще должен добиться успеха у этой женщины, – продолжало нашептывать тщеславие Жюльена, – что, если когда-либо сделаю карьеру, и кто-нибудь упрекнет меня за низкое ремесло наставника, я могу дать понять, что любовь толкнула меня на это».
Жюльен снова отдалил свою руку от руки госпожи де Реналь, затем опять взял ее руку и сжал ее. Когда около полуночи они входили в дом, госпожа де Реналь спросила его тихо:
– Вы оставите нас, уедете?
Жюльен отвечал со вздохом:
– Мне надо уехать, ибо я люблю вас страстно; это грех… – да еще какой грех для молодого священника.
Госпожа де Реналь оперлась на его руку в таком самозабвении, что коснулась щекой пылающей щеки Жюльена.
Ночь эти два существа провели совершенно по-разному. Госпожа де Реналь отдалась восторгу самого возвышенного духовного наслаждения. Молодая кокетливая девушка, влюбляющаяся рано, привыкает к волнениям любви; в возрасте, когда наступает настоящая страсть, ей уже не хватает прелести новизны… Но так как госпожа де Реналь никогда не читала романов, то все оттенки счастья были для нее новы. Ее не омрачала никакая печальная истина, ни даже призрак будущего… Ей казалось, что и через десять лет она будет так же счастлива, как сейчас. Мысль о добродетели и верности, в которой она поклялась господину де Реналю, мучившая ее несколько дней тому назад, теперь тщетно старалась ею овладеть; она отделывалась от нее, как от докучного гостя. «Жюльен никогда ничего от меня не добьется, – думала госпожа де Реналь, – мы всегда будем жить так же, как живем теперь. Он будет моим другом».
Глава 14. Английские ножницы
Une jeune fille de seize ans avait
un teint de roze, et elle mettait du rouеe…
Шестнадцатилетняя девушка,
щечки как розаны – и все-таки румянится.
Полидори
Что касается Жюльена, предложение Фуке действительно лишило его всякой радости; он не мог ни на чем остановиться.
«Увы! Быть может, у меня не хватает характера; я был бы плохим воином у Наполеона. По крайней мере, – прибавил он, – маленькая интрижка с хозяйкою дома хоть немножко меня развлечет».
К счастью для него, даже в этом незначительном инциденте состояние его души мало соответствовало его развязной манере говорить. Госпожа де Реналь напугала его своим прекрасным платьем. Это платье казалось Жюльену каким-то преддверием Парижа. Его гордость не хотела отнести ничего на счет случайности и вдохновения минуты. Основываясь на признаниях Фуке и тому немногому, что он читал о любви в Библии, он составил себе весьма подробный план кампании. Так как он был чрезвычайно взволнован, почти того не сознавая, он записал этот план на бумаге.
На другой день утром госпожа де Реналь на минуту очутилась с ним в гостиной наедине.
– У вас нет никакого другого имени, кроме Жюльена? – спросила она его.
На этот столь соблазнительный вопрос наш герой не знал, что ответить. Это обстоятельство не предвиделось в его плане. Не будь у него этого дурацкого плана, живой ум Жюльена выручил бы его, – неожиданность только увеличивала его остроумие.
Он не нашелся, отчего его замешательство только возросло. Госпожа де Реналь, впрочем, скоро простила его. Она увидела в этом проявление очаровательного простодушия. А именно простодушия недоставало этому человеку, которого все находили таким умным.
– Твой юный наставник внушает мне большое недоверие, – говорила ей иногда госпожа Дервиль. – Я нахожу, что у него всегда что-то на уме и поступает он всегда с расчетом. Это расчетливый тихоня.
Жюльен чувствовал себя униженным оттого, что не нашелся, как ответить госпоже де Реналь.
«Такой человек, как он, обязан исправить этот промах!» И, улучив момент, когда переходили из одной комнаты в другую, он счел своим долгом поцеловать госпожу де Реналь.
Ничто не могло быть менее уместным, менее приятным и для него, и для нее и более неосторожным. Их едва не заметили. Госпожа де Реналь сочла его сумасшедшим. Она была напугана и возмущена. Эта глупая выходка напомнила ей господина Вально.
«Что бы случилось со мною, если бы я осталась с ним наедине?» Вся ее добродетель вернулась к ней, ибо любовь омрачилась.
Она постаралась так устроить, чтобы постоянно при ней оставался кто-нибудь из детей.
День тянулся скучно для Жюльена. Он провел его стараясь осуществить, и весьма неуклюже, свой план обольщения. Каждый раз, как он смотрел на госпожу де Реналь, его взгляд был многозначителен; однако он не был настолько глуп, чтобы не заметить, что ему совершенно не удавалось быть любезным, а еще менее – обольстительным.
Госпожа де Реналь не могла прийти в себя от изумления, увидав его таким неловким и вместе с тем таким дерзким. «Это любовная застенчивость умного человека! – сказала она себе наконец с неизъяснимой радостью. – Возможно ли, что он никогда не был любим моей соперницею?»
После завтрака госпожа де Реналь отправилась в гостиную – принять господина Шарко де Можирона, супрефекта в Брэ. Она вышивала что-то на пяльцах. Госпожа Дервиль сидела рядом с нею. В таком положении, средь белого дня, наш герой нашел уместным придвинуть свой сапог и пожать хорошенькую ножку госпожи де Реналь, ажурные чулочки и парижские туфельки которой заметно привлекали взоры галантного супрефекта. Госпожа де Реналь безумно испугалась; она уронила ножницы, моток шерсти, иголки, и движение Жюльена могло сойти за неловкую попытку помешать падению ножниц, соскользнувших на его глазах. К счастью, маленькие стальные ножницы сломались, и госпожа де Реналь не поскупилась на сожаления по поводу того, что Жюльен не оказался ближе к ней.
– Вы заметили прежде меня их падение, вы могли их удержать, вместо того ваше усердие повело только к тому, что вы меня сильно толкнули ногою.
Все это обмануло супрефекта, но не госпожу Дервиль. «У этого милого юноши весьма глупые замашки!» – подумала она. Провинциальная мораль не прощает подобных промахов. Госпожа де Реналь улучила момент и шепнула Жюльену:
– Будьте осторожны, я вам это приказываю.
Жюльен сознавал свою неловкость; ему стало досадно. Он долго раздумывал, следует ли ему рассердиться на слова: «я вам это приказываю». Он был настолько глуп, что подумал: «Она могла бы мне сказать: „я приказываю“, если бы дело шло о чем-нибудь касающемся воспитания детей; но, отвечая на мою любовь, она должна была предполагать равенство отношений». Любить нельзя без равенства; и он напрягал весь свой ум, стараясь припомнить общие места о равенстве. Он повторял со злостью стих Корнеля, которому его научила несколько дней тому назад госпожа Дервиль:
. . . . . . . . .L'amour
Fait les еgalitеs et ne les cherche pas.
Жюльен, упорствуя в своей роли Дон-Жуана, несмотря на то, что никогда не имел возлюбленной, вел себя весь день невероятно глупо. У него явилась только одна разумная мысль; он так надоел самому себе, и так ему надоела госпожа де Реналь, что с ужасом думал о приближении вечера, когда ему придется сидеть рядом с нею во мраке сада. Он заявил господину де Реналю, что отправится в Верьер повидаться со священником, и, уйдя тотчас после обеда, вернулся только к ночи.
В Верьере Жюльен застал господина Шелана занятым переездом: его наконец сместили, викарий Малон занял его место. Жюльен помог доброму священнику, и ему пришло в голову написать Фуке, что непреодолимое влечение к духовному сану помешало ему принять сначала его любезное предложение, но что он только что был свидетелем такого примера несправедливости, что, пожалуй, для спасения души будет более выгодно не вступать в священнослужители. Жюльен пришел в восторг от своей хитрости – извлечь пользу из смещения верьерского священника для того, чтобы оставить себе лазейку и заняться торговлей, если прискорбное благоразумие одержит в нем верх над героизмом.
Глава 15. Пение петуха
Amour en latin faict amor;
Or donc provient d'amour la mort.
Et, par avant, soulcy qui mord.
Deuil, plours, pi?ges, forfaitz, remord.
Blason d'Amour
Любовь – амор по-латыни;
