скачать книгу бесплатно
– Зима ведь была, – говорю. – Их там, наверное, хватало, но потом смело снегом.
Туне оборачивается и кивает.
– Ну да. Пожалуй.
Она поднимает камеру и фотографирует окна. Я пытаюсь избавиться от странного ощущения, охватившего меня.
– Попробуем подняться на второй этаж? – спрашиваю.
– Конечно, – отвечает Туне.
Когда мы снова оказываемся у лестницы, она смотрит на нее; губы плотно сжаты.
– Готова? – спрашиваю я.
Она молча кивает.
От рюкзака, давящего на плечи, я уже начала потеть. Расстегивая молнию куртки, чтобы впустить под нее немного воздуха, подхожу к лестнице. Потом смотрю через плечо на Туне, прежде чем останавливаюсь, как бы желая убедиться, что она все еще там. Туне стоит неподвижно и наблюдает за мной. В ее взгляде я не вижу и намека на волнение, и это немного успокаивает меня.
– О’кей, – говорю я, скорее самой себе, чем ей.
Ставлю ногу на самую нижнюю ступеньку и пробую перенести на нее свой вес. Она немного скрипит, но не так, словно готова сломаться. Когда я поднимаю вторую ногу, мне кажется, что доска подо мной вот-вот треснет, однако она не издает ни звука.
– Похоже, крепкая, – говорю я и осторожно делаю еще один шаг.
Мои ноги утопают в остатках ковра, как в глине; волокна отсоединяются от ткани и липнут к моим подошвам.
– По-моему, с ней всё в порядке, – говорю я, оглядываясь через плечо.
Туне кивает.
– Будь осторожна, – предупреждает она. – Держись ближе к стене. Там должно быть безопаснее всего.
– Знаю, – отвечаю я.
Лестница по спирали поднимается на второй этаж, где заканчивается более широкой ступенькой. Мне кажется, я не дышу на всем пути вверх, ожидая после каждого шага, что лестница рассыплется и мы с высоты в несколько метров рухнем на твердый деревянный пол. Но она не дает нам повода усомниться в своей надежности.
Когда мы оказываемся наверху, напряжение немного спадает.
– Иди осторожно, – говорю я. – Держись ближе к стенам. Неизвестно, насколько крепок здесь пол.
Я думала, она огрызнется – мол, «да знаю я», – но Туне лишь кивает.
Пол на втором этаже покрыт слоем пыли и тоже не избежал воздействия снега и воды, но когда-то он явно был красивым. Справа мы видим большую, украшенную резьбой двустворчатую дубовую дверь, которая, как ни странно, не только выглядит неповрежденной, но, кроме того, еще и закрыта. Я кладу руку на ее медную ручку и нажимаю вниз, и она открывается под аккомпанемент скрипа петель.
За ней в ряд стоят восемь маленьких столов, а впереди у настенной доски возвышается кафедра. Там нет никаких стульев, но вдоль всех стен выстроились полки. Большинство из них аккуратно заставлены пробирками, стеклянными колбами и прочим оборудованием для проведения химических опытов. Самая верхняя полка, однако…
Я медленно вхожу в комнату, не спуская взгляда с банок, стоящих там.
Консервационная жидкость в них имеет коричневатый цвет и придает всем предметам, плавающим в ней, соответствующий оттенок. Внутри находятся растения и корни, несколько бесформенных комков, которые могут быть и грибами, и человеческими органами, а в трех, стоящих в самом конце ряда, скорее всего, находятся чьи-то зародыши.
Услышав щелчки за спиной, оглядываюсь. Туне фотографирует полки. Подходит ближе и фокусирует камеру на трех последних банках. Потом опускает ее и всматривается в них.
– Они просто омерзительны, – говорит она в попытке слегка разрядить напряжение. Между бровями у нее появляется небольшая складка. – Зачем они были нужны?
– Полагаю, чтобы учить детей анатомии и всему такому.
Туне медленно кивает.
– Да, – говорит она. – Само собой.
Одна из банок треснула или лопнула от холода, и коричневая жидкость стекла по полкам вниз. Скорее всего, это произошло черт знает когда, поскольку пятно от нее уже давно высохло. И мне не видно находящееся внутри.
Туне таращится на банки так долго, что я в конечном итоге говорю ей:
– Пожалуй, у нас здесь всё.
Мой голос звучит чуть громче, чем нужно. Кажется, он заполняет все помещение.
– Надо вернуться сюда в сумерках, – говорит Туне. – Поснимать. В это время свет будет идеальным. Усилит впечатление.
Неподвластные времени, свернувшиеся клубком бесформенные существа все еще притягивают мой взгляд, и я чувствую, как по спине у меня пробегает холодок. Но это в любом случае хорошая идея. Туне права. Подобное действительно производит впечатление.
Выйдя в коридор, мы направляемся к такой же двери, ждущей нас слева от лестницы. Она немного покосилась. Верхняя петля отвалилась от стены, в результате чего одна створка висит под углом к другой. Пробивающиеся сквозь образовавшуюся щель солнечные лучи освещают верхнюю ступеньку лестницы.
Я осторожно тяну за висящую на одной петле половину двери. Чувствую, как слабый порыв ветра касается моего лица, потом моргаю, когда глаза начинают слезиться от попавшего в них яркого солнечного света.
Помещение, куда мы попали, большое и пустое, но на стенах масса плакатов. На одном – строчки с буквами для проверки зрения, на остальных – изображения человеческого тела в разрезе и отдельных органов – глаза, сердца… Комната медсестры. Бумага, на которой напечатаны картинки, по краям вся в трещинах и, судя по ее виду, может раскрошиться под пальцами.
У ближней к двери стены стоит старый дубовый письменный стол с хорошо подходящим к нему стулом из того же времени. Угол заполняет симпатичный маленький шкаф, а по другую сторону двери находится тяжелая раковина из белого фарфора с паутиной мелких трещин на эмали и ржавым краном. Вдоль дальней стены вытянулась напоминающая носилки кровать со смятыми и пожелтевшими простынями. Расположенное над ней окно открыто таким образом, словно это сделали намеренно – как будто кто-то распахнул его с целью обеспечить кому-то, лежавшему под ним, доступ свежего воздуха и солнечного света.
Внутри больше ничего нет, и из-за этого комната кажется еще просторнее, чем она есть на самом деле.
– Наверняка именно здесь они и нашли ее, – говорю я, а потом машинально делаю несколько шагов по комнате. Чувствуя, как у меня сильнее заколотилось сердце и потяжелело в груди, оглядываясь через плечо, повторяю: – Наверняка здесь нашли младенца. Твою маму. А?
Туне стоит в дверном проеме. Ее зрачки очень маленькие из-за ярких солнечных лучей, попадающих в них, а на лбу жемчужинами блестят капельки пота.
– Туне? – говорю я неуверенно.
Она поднимает камеру к лицу, но опускает ее снова, потом говорит тихим голосом:
– Ты должна взять ее, Алис. Я не могу…
Она нагибается так быстро и ловко, что у меня от удивления открывается рот, и кладет свою любимую системную фотокамеру на пыльный пол. Потом распрямляется и выходит в коридор.
– Туне! – кричу я ей вдогонку и уже собираюсь последовать за ней, но останавливаюсь.
Она не хочет сейчас никого рядом, хочет, чтобы ее не трогали. Ей надо взять себя в руки и успокоиться. В отличие от меня, Туне не любит, когда ее обнимают и утешают в трудные минуты.
– О’кей, – бормочу я сама себе. – Твое дело.
Поднимаю камеру и смотрю через видоискатель. Туне вкратце познакомила меня, как пользоваться ею, но, честно говоря, я и подумать не могла, что мне пригодятся ее уроки.
Оглядываюсь в сторону двери. Надо ли идти за Туне? Мне следовало понять, что это будет слишком тяжело для нее. Спросить заранее. Но порой она бывает такой закрытой…
– Нет, – говорю я сама себе. – Сделай несколько фотографий и не докучай ей. Именно это ей сейчас нужно. Через несколько минут она успокоится, и мы двинемся дальше, в сторону церкви.
Вхожу в комнату, фотографирую немного наобум, догадываясь, что позже, просматривая мои снимки, Туне сочтет их некачественными. (Ну, если она хотела иметь хорошие фотографии, кто мешал ей сделать их самой?)
Света внутри хватает. Вокруг танцуют частицы пыли, поднимаясь вверх при каждом моем шаге. Нога человека не ступала здесь почти шестьдесят лет. Люди, которых горнодобывающая компания присылала сюда для оценки земли, имели четкое указание взять пробы, составить карту местности, но не входить в здания. С их слов мы знаем, как в девяностые годы все здесь обстояло с мостами, дорогами и скальным грунтом – однако ничего о самом городе.
Трогаю двери шкафа и обнаруживаю, что они заперты. Потом подхожу к окну.
Апрельское солнце уже почти в зените. И сейчас я замечаю, что одно стекло в раме абсолютно целое. Впервые вижу уцелевшее стекло с тех пор, как мы приехали в Сильверщерн.
Я поднимаю камеру и фотографирую раскинувшийся снаружи город. Чувствуется запах приближающейся весны. И еще какой-то… Примерно как запах ржавчины, но другой. Я хочу сфотографировать кровать и направляю на нее объектив, но останавливаюсь и опускаю камеру.
Моя рука застывает над пожелтевшими простынями. По краям они украшены простым, но довольно красивым кружевом.
После недолгого колебания я резким движением стаскиваю их.
Под ними на матрасе ржаво-бурые пятна.
Я таращусь на них несколько секунд.
А потом царящую вокруг тишину внезапно нарушает грохот где-то за моей спиной: будто что-то рушится. И истошный душераздирающий крик.
Тогда
Приближаясь к дверям церкви, Эльза с изумлением замечает, что они открыты. На улице холодно даже для конца ноября, пара градусов ниже нуля, и с утра даже шел небольшой снег. Солнце смогло пробиться сквозь тучи лишь сейчас, во второй половине дня, и, не спеша двигаясь к дому Агнеты, она видит, как на улицах начинают появляться люди.
Элизабет Нюман совершает обычную послеобеденную прогулку со своей малышкой. Эльза давно не видела ее такой бодрой, как теперь. Какое-то время назад у нее даже появились опасения, что Элизабет никогда не выздоровеет. Молодая мама так долго пролежала в кровати после родов, что Эльзе пришлось переговорить с ее матерью и школьной медсестрой Ингрид о том, что пора уже обращаться за помощью. В конечном итоге они сообща договорились о необходимости выпихивать ее на улицу вместе с девочкой и заставлять прогуливаться, чтобы свежий воздух и солнечный свет сделали свое дело.
Ингрид предложила поговорить с ней по-хорошему и убедить ее, что все будет хорошо, а не действовать как мать Элизабет, которая главным образом кричала на бедняжку и пыталась поднять ее с постели за волосы, поливая потоками брани. Эльза сама уже начала подумывать, что такой подход ни к чему хорошему не приведет, но столь простая истина гораздо лучше дошла до матери Элизабет, когда именно Ингрид в своей белой накрахмаленной шапочке и с красивой красной губной помадой сказала это.
Спустя несколько недель Элизабет начала снова говорить и вставать, а когда Эльза видела ее ранее днем, та выглядела по-настоящему радостной, с розовыми щеками и в красивой зимней шапке. Ее малышка в вязаной шапочке агукала беззубым ртом. Если верить Элизабет, они еще никак не назвали ее, но им следовало бы поспешить с этим. Девочке почти три месяца. Ребенок не может долго оставаться без имени. Эльза сказала ей, что готова сама пообщаться с пастором Эйнаром относительно крещения младенца, раз уж все равно собиралась в церковь.
В любом случае с первым ребенком все не так просто, особенно когда ты сама столь молода, как Элизабет. Ей исполнилось лишь восемнадцать лет и четыре месяца, когда она и Альберт поженились. Чуть больше, чем Айне Эльзы, – и она сама уже мать. Поэтому нет ничего странного, что девица впала в депрессию после рождения ребенка, особенно когда Альберт не смог найти никакой работы. Им следовало бы уехать – их же ничего не связывает с Сильверщерном, – но от такой мысли становится тяжело на душе. Что случится, если вся молодежь покинет город ради лучшей доли?
Это уже началось. Энгельссоны перебрались на север, в Кируну, в поисках новой работы всего несколько недель назад. Они тоже не смогли продать дом – просто бросили его, в таком отчаянии были. И сейчас тот стоит здесь рядом, по соседству, с темными окнами и закрытой дверью, словно дурное предзнаменование.
Эльза поднимается по церковной лестнице быстрым шагом и на ходу поправляет свободной рукой шляпку. Если пьянка Эйнара зашла так далеко, что он забывает закрывать двери храма, на нее уже нельзя закрывать глаза. Он всегда злоупотреблял алкоголем, еще в молодости, а однажды ночью даже бегал голый вниз к озеру, но все равно хоть как-то контролировал себя. Женой и детьми ему так и не удалось обзавестись, поэтому церковь являлась его единственной заботой. Но если он сейчас толком не занимался и ею…
– Эйнар? – кричит Эльза в открытые двери. – Это я, Эльза; я здесь.
Внутри темно, на скамьях лежат длинные тени. Лик возвышающейся над алтарем деревянной статуи Иисуса Христа, взирающего вниз со своего креста, выглядит необычайно суровым. Несмотря на полумрак, Эльза видит, как впереди кто-то шевелится. Она незаметно стряхивает грязь с обуви, прежде чем переступает порог храма.
– Эйнар?
Но человек, которого она видит внутри, выглядит совсем иначе – во всяком случае, что касается походки и фигуры.
Мужчина, идущий к ней по проходу от алтаря, аккуратно одет в свободную рубашку и хорошо выглаженные брюки. Он значительно моложе Эйнара, ему едва ли больше тридцати, и у него короткие белокурые волосы, локонами спадающие на лоб. Лицо мужчины украшает еле заметная улыбка.
– Госпожа Кулльман? – спрашивает он, крепко пожимая Эльзе руку; ладонь у него пухлая, с сухой кожей.
Пока они здороваются, Эльза внимательно изучает его лицо – и тут же убеждается, что никогда раньше не видела этого человека.
– По-моему, мы прежде не встречались, – говорит она ему.
– Ах, я прошу прощения, – отвечает он и качает головой. – Но вы ведь Эльза, не так ли? Эльза Кулльман?
Кивая, она высвобождает свою руку.
– Откуда…
– Эйнар рассказывал о вас много хорошего, – говорит незнакомец и улыбается снова, сейчас немного шире. – И я встречался вчера с вашей дочерью Айной.
– Приятно слышать, – отвечает Эльза немного резким тоном, – но вы еще не представились.
Мужчина немного краснеет; похоже, он смущен.
– Ужасно извиняюсь. Но порой я слишком волнуюсь и забываю о таких вещах. Меня зовут Матиас. Я – ваш новый пастор.
Эльза удивленно морщит лоб.
– Новый пастор?
Мужчина кивает с серьезной миной.
– Я буду помогать Эйнару. Сейчас, когда настали тяжелые времена, и Эйнар… да, когда Эйнар…
Он начинает заикаться и сбивается. Эльза качает головой.
– Я знаю, как все обстоит с Эйнаром, – говорит она, чтобы успокоить его, и он, похоже, немного расслабляется.
– Как давно вы у нас в городе? – спрашивает Эльза.
Матиас вроде как собирается ответить, но потом показывает в сторону дверей.
– Может, вы войдете? – предлагает он. – Я не хочу быть виновным в том, что вы получите воспаление легких, стоя на сквозняке.
Эльза уже действительно начинает замерзать, поэтому следует за ним в церковь. Судя по всему, он мыл алтарь тряпкой, когда она пришла. Что ж, дело хорошее…
– Вы ничего не хотите выпить, госпожа Кулльман? – спрашивает ее Матиас.
Она начинает качать головой, но потом передумывает. В любом случае ей все еще холодно.
– Я как раз собирался приготовить кофе, – говорит он, как бы читая ее мысли, и Эльза улыбается.
