banner banner banner
Присягнувшая Черепу
Присягнувшая Черепу
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Присягнувшая Черепу

скачать книгу бесплатно

Эла обхватила меня за плечи и, заговорщицки их пожав, громко зашептала на ухо:

– Сделай вид, что слушаешь. Советчик из него никакой, но ему так нравится раздавать советы.

Коссал пренебрег насмешкой.

– Смотри не ошибись, отдавая богу того, «кому душа поет любовь». А не то, – он все так же заглядывал мне в глаза, но кивнул при этом на Элу, – она всю жизнь будет тебя изводить.

– Говорю же… – Эла по-прежнему шептала так, чтобы Коссалу было слышно, – ужасные советы. Он проходил Испытание лет за десять до моего рождения.

– Надо было тебя дождаться, – как бы самому себе проворчал он и, покачав головой, двинулся к выходу.

Эла развернулась так стремительно, что я только задним числом осознала движение, шагнула к старому жрецу и обозначила удар под ребра. Скоростью она не уступала никому из жриц Рашшамбара, но я, раз за разом вспоминая случившееся, дивилась не ее скорости, а неподражаемой легкости, с какой Коссал перехватил удар: поймал запястье и задержал напряженные пальцы в паре дюймов от своего бока. Эла опустила глаза на свою ладонь, горестно покачала головой и с улыбкой коснулась губами его лба.

– Ты и вправду жалеешь, что не задушил меня в колыбели? – спросила она.

Спросила так тепло, словно они были наедине, словно забыла о моем присутствии.

– Так было бы проще, – отозвался Коссал, выпуская ее руку.

– Что проще?

– Задуть свечи, сделав дело, – покачал головой старый жрец. – Немножко света – это неплохо, но сгоревший воск не вернешь.

Коссал шагнул в ночь, и кедровая дверная створка тихо затворилась за ним. Эла еще постояла, глядя на нее; губы она сложила трубочкой, будто собралась насвистать пару тактов знакомой мелодии. Она казалась совершено спокойной, но я видела, как бьется пульс в жилке у нее на шее – не то чтобы часто, но чаще, чем прежде. И дышала она чаще, грудь под одеждой поднималась и опускалась – уж не знаю, от быстротечной схватки с Коссалом или еще от чего.

– Он тебя любит? – глупо спросила я.

Эла с улыбкой обернулась:

– Что бы этот старый дурень понимал в любви!

– Хоть однажды он должен был любить.

– Однажды? – Жрица склонила голову к плечу, потом, сообразив, кивнула. – А, ты про Испытание.

– Он его прошел. Значит, кого-то любил. Без этого никак.

– Возможно, – ответила Эла и пожала плечами. – Довольно о нем, Ананшаэль уже почти схватил его. Так вот что тебя тревожит? Последний дар богу?

Я колебалась. Правда виделась мне унизительной.

Жрица развернула меня к себе лицом. Одной рукой она взяла меня за плечо, другой приподняла подбородок так, что мне пришлось взглянуть в ее темные глаза. Облачко ее волос светилось в огнях свечей, а лицо терялось в тени. Она была лишь немногим выше меня, но тогда я снова почувствовала себя ребенком, заплутавшим в лабиринте едва знакомых чувств.

– Они всем тяжело даются, – сказала Эла. – Последние строки песни. Даже жрецам Ананшаэля случается забывать, что мы принадлежим нашему богу. А любовь – коварная, пронырливая богиня. Она заставляет верить.

– В любовь?.. – Я осеклась, не в силах выдавить больше этого короткого слова.

Эла кивнула:

– Кого бы ни любила, ты веришь, что можешь ее удержать. Или его. – Она пальцем погладила меня по щеке. – Это не так.

Это было слишком. Почувствовав в глазах горячие слезы, я только и сумела мотнуть головой, толкнула кедровую дверь и шагнула в ночную прохладу – из теплого мерцания двух свечей в древний и холодный блеск рассыпанных над головой бесчисленных звезд. Вокруг светились под луной выстроенные из бледного песчаника дома и залы Рашшамбара. Между ними поодиночке и по двое прохаживались люди: болтали, смеялись или молчали. Темноту раскрасил обрывок далекой песни. Я ничего не замечала, я уходила от всего этого, пока могла, – до самого края плоской вершины, где пришлось выбирать: остановиться или упасть.

С обрыва я заглянула в окружавшую Рашшамбар пропасть. Конечно, я бывала по ту ее сторону. Я за ней родилась, росла до десяти лет и за прошедшие с тех пор пятнадцать не один десяток раз проходила по узкому каменному пролету, связавшему Рашшамбар с горами и внешним миром. Наша крепость удалена от мира, но вера наша не монашеская, она стремится к проповеди и распространению. Всюду, где живут люди, ступает наш бог: бесшумно шагает по мраморным коридорам власти и по нищим переулкам, посещает затерянные на лесных полянах хижины, и шумные гавани, и многолюдные военные лагеря. Он всех наравне оделяет своей справедливостью. И нам, ее служителям, приходится выбираться в широкий мир. На каждый мой год в Рашшамбаре приходился год за его пределами: то к западу от Анказских гор, то к востоку, но всегда я жила среди людей, изучала их обычаи, надежды и страхи, их нужды. Я жила в Сиа и во Фрипорте, в запутанных лабиринтах Уваши-Рамы и в деревушках на восточной стороне Зеленой Пропасти. Я заводила друзей и знакомых, я тепло вспоминала оставленных на двух континентах любовников, и все же…

Я не услышала шагов Элы, слишком тихо она ступала, но уловила ее запах – жасмина и дыма – в прохладном дуновении пустыни. Она остановилась за моим плечом. А когда заговорила, голос словно окружил меня.

– Казалось бы, пора уже и привыкнуть, – негромко сказала она.

Ее слова были согреты непонятной мне улыбкой.

– К чему привыкнуть?

– К собственной тупости.

– Не понимаю, – покачала я головой, не оборачиваясь.

– Понимаешь. Отлично понимаешь, по крайней мере в том, что касается твоего любопытного… затруднения. Я его не предвидела. – Эла хихикнула. – Каждому застит глаза собственный опыт, а я всегда легко влюблялась.

Я протяжно, неровно выдохнула, все еще глядя в бездну. Мне почему-то делалось спокойнее при виде ее, в шаге от падения. Словно я воочию узрела миллионоперстую длань терпеливого, ожидающего меня бога.

– Как это вышло, – спросила я то ли у вставшей рядом Элы, то ли у самой себя, – что за столько лет я… я не…

– Никого не полюбила?

Я онемело кивнула.

– Может, ты разборчивее меня. Поверь мне, Пирр, в притязательности нет ничего дурного. Я как-то влюбилась в крестьянина из предместий Чуболо. От него всегда несло брюквой, а пальцы у него были короткие и шершавые, как хрустящие колбаски. И я не слыхала, чтобы он связал больше пяти слов подряд.

Я повернулась к ней и попробовала представить эту стройную, легкую, смертоносную женщину рядом с пропахшим брюквой огородником. Все равно что вообразить золотистую львицу бок о бок со щетинистым старым боровом.

– Почему? – спросила я.

– Да уж, вопрос так вопрос, – снова усмехнулась Эла. – Эйра богиня, а значит, кто бы что ни говорил, она тиран. Передо мной владычица любви не объяснялась.

– Но должно же быть что-то…

– Наверное. Может, дело в том, как он ворочал тот камень.

Я недоуменно покачала головой.

– Я стояла на дороге… – Ее слова зазвучали в ритме воспоминания. – А он расчищал поле. Там был один камень – весом, должно быть, в десять раз больше его, а может, и в двадцать, не знаю, я никогда не училась расчищать полей. Словом, громадный, такой не сдвинешь. Так мне казалось. Он возился с ним целый день, подкапывал своими толстыми пальцами, подкладывал лаги, чтобы перевернуть, сдвигал каждый раз на самую малость. Я впервые видела такой медленный, такой кропотливый труд и говорила себе: «Может, внешне он и не особо хорош, но с мужчиной, способным сдвинуть такую глыбу, стоит познакомиться». Мне захотелось узнать, на что способно такое медлительное, неуклонное, несокрушимое терпение. Мне захотелось стать этим камнем.

Мы с ней обе засмотрелись в темноту. Небо над нами было ясное, звезды кололи иголками, но на севере, за сто миль от нас, весенний ветер сбивал вокруг высочайших вершин грозовые облака. Каждые несколько вздохов прохладную чашу неба раскалывали бело-голубые молнии, хотя гром до нас не долетал.

– И как ты поступила? – спросила я, глядя на Элу: ее лицо осветилось зарницей и снова погрузилось в темноту.

– Провела с ним полгода. В его доме.

– Полгода?..

Я пыталась представить: вот я вижу работающего в поле незнакомца и решаю – только на основании его способности ворочать камни – провести в его доме шесть месяцев. Байка Элы представлялась мне именно что байкой – из тех, что читаешь в книгах или слушаешь у костра. Ткань таких рассказов сплетается наполовину из выдумок, а наполовину из шуток. Только вот Эла не шутила, и заподозрить ее во лжи я не могла. Голова вдруг пошла кругом, как будто плоская вершина горы неощутимо накренилась, чтоб сбросить меня в пропасть. Эла придержала меня за плечо, оттянула назад.

– Как? – спросила я, восстановив равновесие.

– Не так уж трудно было не смотреть на его пальцы и дышать только через рот, – пожала она плечами.

– Отводить взгляд и дышать ртом – кажется, не самый прочный фундамент для любви.

Женщина захихикала:

– А ты как представляешь себе любовь, Пирр?

Я по-дурацки покачала головой.

– Я и говорю, – помолчав, сказала Эла. – Одним это дается легче, другим труднее. Богиня наделила нас бесконечным разнообразием. Наши затруднения так же различны, как наши лица.

– Однако Ананшаэль установил для всех одно Испытание, – ответила я, не сдержав горечи.

– Иное было бы несправедливо.

Я так прикусила губу, что почувствовала во рту вкус крови.

– Почему мне никто не сказал? Столько лет… я знаю тринадцать способов убить человека деревянной миской. Я выучила яды, которых не видели со времен кшештримских войн, яды, древние как неббарим, если неббарим не выдумка. Я часами висела вниз головой на стропилах и без шума высаживала стекло из оконной рамы. И все это время думала, что готовлюсь, а оказалось… без толку.

Эла пожала мне плечо:

– О, все это пригодится. Даже если отбросить вопрос о любви, тебе еще шестерых предстоит отдать богу.

– Да ведь нельзя же отбросить вопрос о любви! Пусть даже остальных я принесу в жертву в первый же день, – все равно я провалилась.

– Не обязательно. Ты можешь заменить последнюю жертву собой. Мы с Коссалом тебе поможем.

Она говорила ровным голосом, как бы хотела ободрить, но меня ее слова не утешили. Не то чтобы я боялась смерти, все воспитанники Рашшамбара примирились с мыслью о своей кончине. Милость и справедливость Ананшаэля распространяется и на нас. Особенно на нас. Жрица, неготовая стать жертвой, – не жрица, а просто убийца. Я уже тогда это понимала. Меня пугала не смерть, а провал. Я давно привыкла, что мне легко дается наука Ананшаэля; несправедливым казалось споткнуться вдруг на таком неожиданном и непреодолимом препятствии.

– А кто будет судить? – тихо спросила я.

– Судить?

– Да. Любовь или нет. Кто решает?

– А… – Отведя взгляд от безмерности ночи, Эла обернулась ко мне. – Мы с Коссалом вместе.

– А если я солгу?

Жрица поцокала языком:

– Вообще-то, мы рассчитываем на некоторое благочестие испытуемых.

– Все благочестие уложится в груду тел. Чем меня всегда восхищал наш бог: он не терпит лжи. Если женщину покинула жизнь – ее больше нет. А вот с любовью… – Я досадливо вздохнула. – Ее кто угодно может подделать. Без фальши ее и не бывает.

– Сказала ни разу не любившая девушка.

– Откуда тебе знать? – упорствовала я. – Вот я найду кого-нибудь и скажу, что влюблена, и стану этого держаться – и откуда тебе знать?

– Любовь обладает определенным обликом, прорастает в нас особенным образом. Это между нами.

– Ты жрица смерти или поэт, Кент тебя поцелуй?

Я тут же пожалела о своих словах. Эла была всего десятью годами старше меня, всего десять лет, как сама прошла Испытание, но успела войти в рашшамбарские легенды. В двадцать восемь она, исполняя одно из непостижимых повелений нашего бога, отправилась в Бадрикаш-Раму, проникла за древние несокрушимые стены дворца Вечерних Волн, проскользнула мимо стражи сумерек и задушила старшего из князей манджари. Многие полагали это благочестивое предприятие невозможным, а она следующей ночью вернулась за его братом. И в благочестии такой женщины я усомнилась! Я почти готова была к тому, что она сбросит меня с обрыва. А Эла вместо того захихикала.

– Хотелось бы верить, что одно другому не помеха. И третьему тоже. Ночь в сплетении чьих-то рук не умалит моего преклонения перед богом. Можно держать лезвие у горла женщины… – Неуловимым движением выхватив нож из ножен, она прижала его к моей коже; ее темные глаза сверкнули звездами. – И в то же время никто не мешает тебе ее поцеловать, коли есть охота.

На долю мгновения мне подумалось, что она так и поступит. На долю мгновения мне представилось, что мы не стоим на вершине горы, а плывем в пустоте за ее краем, качаемся на волнах тьмы, или не качаемся, а падаем в неосязаемом скольжении воздуха по коже. Такова истина Ананшаэля: мы умираем – все и всё время. Рождение – это шаг за край. Вопрос только, чем мы займемся в падении.

Казалось, глаза Элы отвечали на мой вопрос, просто я не умела понять ответа. А потом клинок так же мгновенно исчез, скрылся в ножнах на ее поясе. Она не шагнула от меня, но как бы отдалилась, словно между нами разом порвалась связь. Можно было на этом остановиться, просто кивнуть и уйти.

Но я никогда не умела отступать.

– Я не могу стать тобой, – тихо сказала я.

– Этого и не требуется, – кивнула Эла.

– То, что ты называешь любовью, для меня, может, вовсе и не любовь.

– Твои руки… – Эла взяла меня за запястье, подставила мою ладонь лунному лучу, – не мои, но это руки. Твоя любовь – не моя любовь. Это не значит, что я не способна ее увидеть и узнать.

– А если ты ошибешься? Если я полюблю, а ты не узнаешь моей любви?

Она взяла и другую мою руку. Мы стояли на краю пропасти лицом к лицу, словно влюбленные. Мне показалось, ради меня она делает серьезное лицо – так взрослый изображает внимание к разъяренному малышу.

– Тогда, Пирр, я приду убить тебя, а ты защищайся.

1

Обитатели дельты реки Ширван бегло владеют языком моего господа. Из них и самый малый не отличается безобидностью. Обернувшаяся вокруг тростникового стебля многоножка убивает одним укусом. Как и глазной паук величиной не более моего ноготка. В протоках играют стайки квирн со стальными зубами в длинной, длиннее хвоста, пасти; я видела, как им на съедение – в жертву старинным запретным богам – бросают козла и рыбы превращают тушу в кровавую пену. В дельте обитают крокодилы, помнящие аннурское вторжение; чудища в двадцать пять футов сотнями лет таятся в прибрежных зарослях, и имена самых грозных передают из поколения в поколение: Милый Ким, Плясун, Любимчик… Из всех обитателей дельты им опасен лишь ягуар, что послужило бы нам утешением, если бы этот зверь не любил и человечину. С крокодилами и квирнами нетрудно разминуться. А вот с ягуарами дело безнадежно, с тем же успехом можно убегать от собственной тени.

Первыми слугами Ананшаэля были животные. Задолго до нас по земле рыскали кровожадные хищники, чьи зубы, когти и витые жилы словно нарочно были созданы кому-то на погибель. До первой ноты человеческой песни музыка звучала в вое голодных глоток, в ритме переступающих по лесной почве лап и в светлых предсмертных воплях, а затем в молчании, без которого все прочие звуки лишаются смысла. Служение зверей грубо и неразборчиво, зато чисто.

Я вспомнила об этом, когда на двадцать первой миле деревянной переправы через дельту ее крепкие сваи вдруг застонали под порывом ветра. До той минуты все было тихо, словно на картине, и доски под ногами представлялись надежными, как каменный уступ. Теперь же настил пошатнулся, и люди вокруг – пешеходы и погонщики мулов, жестянщики и возчики – принялись беспокойно поглядывать вниз, в струи течения. Тревожные шепотки прорастали грибами после дождя. Кто останавливался, кто ускорял шаг, не ведая, что спешит в распахнутые объятия Ананшаэля.

– Здесь всегда так? – спросила Эла, обернувшись ко мне.

Она не выказывала тревоги. Не выказывала ни разу за тысячи миль пути от Рашшамбара. Мы с рассвета шагали по подвесной тропе, и все это время она напоминала вышедшую на летнюю прогулку даму в легких сандалиях и ярком шелковом ки-пане, с красным зонтиком из вощеной бумаги за плечом. В первые дни пути ее снаряжение представлялось мне непрактичным. Однако сомнения скоро сменились завистью – в жаркие дни короткое платье дарило ей желанную прохладу, зонт в грозу защищал голову и верхнюю половину тела, но вода свободно сбегала по длинным голым ногам и вытекала сквозь сандалии.

– Не помню, – призналась я. – Я здесь пятнадцать лет не бывала.

Ветер рванул снова, прошелся граблями по камышам, выбил скрип из толстых смоленых опор. Доски под ногами задрожали.