скачать книгу бесплатно
Киль развел руками:
– Если ищешь того, кто здесь не нужен, пошли слугу. Раба.
– Нет, – возразил Каден. – Раб той дорогой не пройдет.
Кшештрим устремил на него свой пустой взгляд.
– Кента, – произнес он.
Каден молча кивнул.
– Врата охраняют ишшин, – напомнил Киль. – Все врата. Едва ты ступишь на остров, как тебя убьют. Трех слов сказать не успеешь.
– Значит, уложусь в два.
14
– Отозвать ил Торнью в город невозможно по двум причинам, – говорила Адер. – Во-первых, пока он здесь, некому будет сражаться с ургулами.
Она обвела рукой руины карты внизу, словно в золе и пепле можно было за сотни миль разглядеть передвижения всадников по выгоревшим миниатюрным лесам края Тысячи Озер. После выступления Адер совет покинул палату. Она не могла их упрекнуть. Вонь горелой смолы и масла, половина светильников перебита, стол еще засыпан осколками, мостки и кресла тоже. Слуги, повинуясь неслышному приказу, почти сразу взялись за уборку. Адер их отослала. Карту она восстановит после восстановления самого Аннура. А пока в разрушенной палате она могла без помех со стороны советников побеседовать с Каденом и Килем.
– Он не единственный на свете генерал, – указал Каден. – Найдутся и другие, чтоб сражаться с ургулами.
Адер отвела глаза от карты, посмотрела на брата. Он стоял в двух шагах, только руку протянуть, но все в нем – осанка, взгляд, застывшее лицо нашептывало, как они далеки.
В нем не было тепла. Не было человеческих порывов. Так Адер могла бы сквозь линзы трубы разглядывать фигуру на далекой-далекой вершине. Все, что их связывало или могло бы связать, пропало. Об этом говорило уже одно его настойчивое требование, чтобы в разговоре участвовал этот кшештрим, Киль. Адер сглотнула, гадая, что оставило такой горький вкус на языке – сомнения или раскаяние, и покачала головой.
– Таких, как ил Торнья, больше нет. Если бы не он, ургулы смели бы нас много месяцев назад. Разбили бы в первом же сражении.
– Тогда Аннур был расколот. Мы его исцелили…
– Разве? – подняла бровь Адер. – Может, совет и согласился посадить меня на трон, но недавняя встреча ясно показала: этим троном пределы моей власти и ограничатся.
– Я о том, – возразил Каден, – что, объединившись, наши армии смогут лучше противостоять ургулам. Ил Торнью реально отозвать, не погубив северную кампанию.
– Ты мог бы его вызвать, – тихо, как шуршит по камню кожаная подошва, вставил Киль, – но он не подчинится.
– Это вторая причина, – коротко кивнула Адер.
Она выдержала паузу, рассматривая историка и пытаясь его понять. Она ожидала увидеть в нем то же, что и в ил Торнье, – силу, уверенность, бесстрастность, но, конечно, все это было фальшью, маской, которую носил ее генерал, притворяясь человеком. Киль вполне мог выбрать себе другую.
Если верить Кадену, Киль прожил дольше ее кенаранга – на тысячи лет дольше, хотя можно было только догадываться, что означала эта разница для кшештрим. Выглядел он, безусловно, старше. Отчасти из-за манеры держаться – Киль, в отличие от ил Торньи, двигался и говорил обдуманно, едва ли не с осторожностью, присущей, на взгляд Адер, старческим летам. Кроме того, Киль очень долго прожил в плену, и плен оставил следы: не раз переломанные нос и челюсти потеряли форму, изувеченные руки плохо зажили, пальцы искривились, как сучья. И если ил Торнья представлялся ей слишком молодым и самоуверенным для кшештрим, то этот выглядел слишком согбенным и разбитым.
Но в его глазах что-то было – то древнее и немыслимо далекое, что она видела на башне в Андт-Киле. Киль, как и ил Торнья, старался скрыть этот взгляд, но почему-то с меньшим успехом, так что иногда, как теперь, ей казалось, что он смотрит мимо или сквозь нее, будто она – лишь точка в картине столь огромной, что Адер не надеялась ее ни охватить, ни понять.
– Он знает, что я здесь, – нарушил молчание Киль.
– Он предупредил меня перед отъездом, – кивнула Адер. – Сказал, что вы будете лгать о нем. Он не предвидел, что я приму вашу сторону.
По правде сказать, она еще не решила, готова ли принять сторону Кадена и этого кшештрим. Мысль, что ил Торнье придется наконец склониться перед аннурским правосудием, была слаще меда, но от жестокой правды никуда не деться: ил Торнья сдерживал ургулов, а то, что Каден вчера хотел сообщить ей об ил Торнье и Длинном Кулаке (о стремлении кенаранга уничтожить ургульского вождя), так и осталось невысказанным. Едва Адер померещился путь, открытая дверь, надежда на примирение, Каден замкнулся в себе, сложился, как складывается, щелкнув, бумажный веер.
– Ты чего-то недоговариваешь, – придав голосу твердости, произнесла она.
Каден чуть заметно шевельнул бровью:
– Подозреваю, все мы кое о чем умалчиваем. Не так давно ты заметила, что не доверяешь мне.
Он был прав. Более чем прав. Адер не рассказала брату про Ниру, про огненную петлю на шее ил Торньи – о том, что та одним словом, одним жестом может убить кенаранга. Доверять и делиться замечательно, но она не готова была начинать первой.
– Есть только один способ выстроить доверие, – сказала Адер, удерживая взгляд брата и разводя руками. – Если речь идет об ил Торнье, о том, чтобы лишить его власти над военными, я должна знать, зачем ему Длинный Кулак. Тебе придется объяснить, что у него за… мания насчет Мешкента. Я ничего не могу, не могу думать о союзе, пока ты не откроешь мне правду.
– Правду, – тихо повторил Каден.
Они стояли друг перед другом на расстоянии вытянутой руки, сцепившись взглядами. Одно-единственное слово – «правда» – было для нее как клинок в руке: что-то твердое и острое между нею и почти незнакомым братом. Конечно, и у Кадена имелся невидимый клинок – своя правда против ее правды. Адер почти слышала, как они скрежещут, скребут друг о друга, будто в неподвижности шел бой, в их общем молчании звучали крики; как будто один звук мог порезать, убить.
– Если ил Торнья уничтожит Мешкента, – сказал Каден, – мы погибли.
Адер прищурилась. Слишком внезапным, слишком полным было это признание, чтобы ему поверить.
– Кто погиб?
– Все мы. – Каден кинул взгляд на Киля.
Что-то произошло между ними, какое-то бессловесное общение. А потом брат повернулся к ней и во всех подробностях объяснил, как Ран ил Торнья, полководец Адер, отец ее ребенка, намеревался уничтожить человеческий род.
– Не понимаю, – медленно проговорила Адер, когда Каден наконец замолчал. – Допустим на минуту, что младшие боги – источник наших чувств, нашей человечности. Предположим, я поверила, что они своим существованием делают нас теми, кто мы есть. Мешкент – один из них. Почему ил Торнья не думает о Кавераа, о Маате или Эйре?
– Он бы добирался и до них, будь они здесь, – ответил Киль. – К несчастью для него и к счастью для вашего рода, младшие боги не одевались в плоть со времен долгой войны против моего народа, когда пришли вам на помощь тысячи лет назад.
– И что же, убив Мешкента, он добьется своего? Неужели, избавив человечество от страдания, он вернет золотой век кшештрим?
Историк помолчал, размышляя над ее вопросом, а потом взгляд его стал так далек, что у Адер свело живот. Она повернулась к Кадену – проверяя, есть ли у того что добавить, но главное, чтобы отвернуться от Киля. И с отчаянием поймала такой же пустой взгляд брата.
– Теология, – заговорил наконец Киль, – тонкая наука.
– Опыт мне подсказывает, – фыркнула Адер, – что на тонкости ссылаются тогда, когда ни хрена не знают, что сказать.
Киль неожиданно улыбнулся:
– Мой опыт говорит о том же. – Он пожал плечами. – Мешкент и Сьена породили младших богов.
– И что из этого? – покачала головой Адер. – Ил Торнья убил моего отца, но я еще здесь. И Каден.
– И Валин, – негромко вставил Каден. – По крайней мере, я надеюсь.
– Конечно, – согласилась она, чувствуя, как загорелись щеки. – Конечно, мы все переживаем за Валина, но сейчас речь о том… В первую очередь о том, что убийство Мешкента ничуть не ограничило бы власти его потомства.
– Твоя аналогия неполна, – сказал Киль. – Горящие глаза еще не делают Малкенианов богами.
– Ты хочешь сказать, что боги умирают вместе со своими родителями?
Он покачал головой:
– Я уже говорил, вопросы теологии сложны. Мой род долго изучал богов, но наши исследования по самой своей природе были несовершенны. Во многих вопросах мы остались в полном неведении. Накопленные знания охватывают лишь часть предмета божественности. Они ненадежны.
– Потрясающе, – съязвила Адер.
Киль поднял руку, предупреждая ее возражения:
– Но одно известно точно. Боги больше нас. Не просто старше или могущественнее, они другие. – Он помолчал, словно искал слова, способные донести груз его мыслей. – Мы от мира сего. Вы и я, кшештрим и люди. Мы здесь живем, как человек живет в своем доме. Если мы умираем, мир остается. Боги – иные. Они и есть мир. Их существование неразрывно встроено в структуру реальности.
Кшештрим покачал головой и исправился:
– Они придают структуре реальность. Это и делает их богами. Возвращаясь к аналогии с домом – она весьма несовершенна, но годится, – боги – это фундамент, и пол, и окна, пропускающие свет, и стены.
Адер мучительно пыталась вникнуть в смысл его слов.
– Не слишком ли они переменчивы для стен?
Киль развел руками:
– Я же сказал, аналогия несовершенна. Реальность – не дом. Базовые основы порядка и хаоса, бытия и небытия… – Он запнулся и опять пожал плечами. – Это не просто камни.
– Суть в том, – впервые вмешался Каден, – что, если выбить фундамент, стены упадут.
Киль нахмурился:
– Я бы не сказал, что Мешкент и Сьена – фундамент. Не в том смысле, как Эйе и Пустой Бог, Пта и Астар-рен.
– Я вас поняла, – остановила их Адер. – Не важно почему, если уничтожить Мешкента и Сьену, погибнет все, что на них держится. Расшатай родителей – рухнут дети.
При этих словах ей подумалось о Санлитуне, спеленатом в колыбели в холодном замке на самой окраине империи. Не было другого выбора, как оставить его. Аннур – волчье логово. Адер не сомневалась, что не один член совета рад был бы увидеть ее сына мертвым. Ему безопаснее на севере, безопасней под опекой Ниры – и все же, что будет с ним, если убьют Адер? Долго ли сможет заботиться о нем старая атмани?
– В каком-то смысле это объяснимо, – снова заговорил Каден, оторвав ее от размышлений. – Представь, что ты утратила способность испытывать боль и удовольствия.
Она усилием воли увела мысли от того замка, от сына, который сейчас спал или капризничал, сучил ножками или плакал, и принудила себя сосредоточиться. Есть только один способ его спасти, спасти по-настоящему, – победить.
– Телесные? – спросила она.
– Телесные, умственные, душевные. Никакой боли и никакого удовольствия. – Качая головой, Каден разглядывал обугленные руины, в которые она превратила Креш, Сиа, Ган. – Что останется тебе? Почувствуешь ли ты страх, или ненависть, или любовь? Как ты их почувствуешь?
Адер тщилась вообразить такое существование, помыслить жизнь в полном отсутствии… чего? Ощущений? Нет, не то. Кшештрим чувствуют дуновение ветра, слышат звуки арфы не хуже любого человека. Речь не о способности воспринимать мир. Откажут чувства, словно из всего на свете вытечет смысл, все станет неважным, оставив уму расчлененные факты вроде блестящих жучков, редких бабочек – ярких, переливчатых, мертвых.
Адер взглянула на Киля и содрогнулась. Она и раньше знала, что кшештрим отличаются от людей – они умнее, старше, они бессмертны. Адер читала все классические труды, понимала, что люди живут больше рассудком, чем страстью. Но почему-то никогда не осознавала в полной мере, что это означает. Как это уныло. Ужасно.
– Мы стали бы как вы, – пробормотала она.
– Если бы выжили, – серьезно кивнул Киль.
– Почему бы нам не выжить?
Историк указал ей на Кадена:
– Я уже пытался объяснить твоему брату. Ваши умы устроены не так, как наши. Вами руководят любовь и ненависть, страхи и надежды. – Он в упор взглянул на Адер. – Почему ты здесь?
– Потому что мы договорились здесь встретиться.
– Не здесь, в зале карты. В Аннуре.
– Потому что кто-то должен восстановить разрушенную нами империю.
– Да? – поднял бровь историк. – А зачем?
– Затем, что на нас полагаются люди, – вспыхнула Адер. – Надеются на нас. Миллионам грозит смерть от голода, от болезней, от ургульских клинков…
– Ну и что?
– Как – что?
Киль улыбнулся – осторожно, можно сказать деликатно:
– Да. Ну и что? Вы все равно умираете. Все. Это судьба вашего рода, вы такими созданы. Какая разница, от чего умереть? И когда?
– Для меня разница есть, – отрезала Адер; она ткнула пальцем в стену, подразумевая несчетные души в городе и за его пределами. – И для них, провались ты пропадом, разница есть.
– Потому что вам больно, когда вас убивают ургулы. Вам больно умирать от серой чумы… – Он протянул руку, легко коснулся ее лба под самой линией волос. – Больно здесь.
– Да!
– Твой генерал хочет создать мир, в котором этого не будет. Он верит, что тогда вы станете подобны нам.
Адер обомлела:
– А ты? Во что веришь ты?
– Возможно, вы изменитесь, – признал он и кивнул на Кадена. – Те из вас, кто соответственно подготовлен.
– А остальные? – добивалась она. – Те, кто не обучен равнодушию?
Киль опустил взгляд на карту, мотнул головой и снова пожал плечами – человеческим жестом, но человеческих чувств за ним не стояло.
– Точно предсказать невозможно, – ответил он. – Я полагаю, ваш рассудок, не выдержав такого напряжения, исказится, даст трещину, а потом разлетится вдребезги.
15
– Ладно, – устало проговорила Гвенна, устроившись на узловатом воздушном корне и свесив ноги в теплую воду. – Теперь, когда все головорезы в сборе, может, кто-нибудь удосужится объяснить, что, во имя Хала, происходит?
Женщина, Квора, зашипела от злости:
