Пуговки жизни

Стеффи Моне

Пуговки жизни

Глава

Старая седая бабушка, спина которой давно согнулась до земли и постоянно била поклоны Богу, бранила свою нерадивую дочь.

Зинка своими корявыми заплетающимися руками, подергиваясь и подпрыгивая, шла к робкому долговязому пацаненку.

– Воды ему колодезной налей, чаю-то сегодня еще не делали, да сахарку насыпь. Вырастит, самый умный будет у нас, – старушка погладила белые волнистые волосы внучка Кирюшки.

Его золотые локоны были совсем не послушные, так и норовили вырваться непрошено и негаданно в другую сторону, зато маленькие пальчики ловко перебирали разноцветные пуговки.

Как хороши были эти маленькие дырявые стеклышки, каждое из них не походило на другое, словно череда бесконечных дней, историй и даже людей, ведь они тоже все такие разные.

Вот это, голубое, с глубокими синими прожилками, словно моя бабушка, серебро волос которой переплетается с долгими душевными разговорами.

– Ты, Кирюня, не горюй, что папка пьет. Он человек-то замечательный: добрый, заботливый. Вот уже с утра воды натаскал, да умывальник починил. Это проклятая водка попадет ему под нос и все портит, жизнь ставит наперекосяк: гармошку под мышку и тикать из дому, так и зовет его горькая на подвиги да выступления в пивнушке.

Кирюша совсем голову в плечи спрятал, стыдно за папку, а любит его, мочи нет, как сильно.

– Ты, бабаня, не волнуйся. Он один денек погуляет, а завтра его мамка поймает и в чувства приведет.

Старые морщинистые руки бабушки поправили гребешок в седых волосах и бухнулись на колени от безысходности.

Зинка все это время с любовью подливала племяннику водицы, да руки скореженные совсем не слушались. Снова все разлилось, и бабушка взялась ругать ее, как обычного нерадивого ребенка.

Кирюша почти не слушал эту ненастоящую, скорее шуточную, брань. Он то хорошо знал, что тетка его в малом детстве переболела полиомиелитом, да лечить тогда было некому, да и старшие запретили, мол: умрет-одним ртом станет меньше. А дитяток выжил, на радость матери, и хоть остался скореженным на всю жизнь, но самым близким и любимым. Поплакала тогда Баба Саша, да и решила не принимать глупости жизни близко к сердцу. Воспитывала дочь, как обычную девочку, учила, чему могла, воспитывала. В школу калеку, конечно, не взяли, да она и карандаш держать не могла, только люди не понимали, что любовь может сделать материнская. Зиночка-то стала главной помощницей в доме, и младших накормит, пока взрослые на работе, и уроки с ними сделает, ведь голова-то у нее такая светлая оказалась, а язык и тело бывало заплетались. Только никто в семье этого и не замечал, за вторую мамку ее считали, любили сильно.

Кирюша нашел самую светлую и красивую пуговку. Пусть это будет тетя Зина, она точно в Рай попадет, словно святая живет.

***

– Мы, Кирюша, в магазин пойдем, а ты до старца своего добеги. Проведай, святую душу-то, – Проговорила баба Саша, поглаживая внучка по макушечке, а потом долго провожала его любящим взглядом. Такой умный и послушный мальчик особую благодать у Бога должен сыскать.

У старца было темно и сыро. Маленькая лампадка, как всегда, подмаргивала своим ярким глазком. Язычок огня спокойно и ровно тянулся вверх, словно молитвы старца, которые взмывают к самому Господу в уши.

Кирюша прислушался.

– Богоро;дице Де;во, ра;дуйся, благода;тная Мари;е, Госпо;дь с Тобо;ю, Благослове;нна Ты в жена;х и благослове;н Плод чре;ва Твоего;, я;ко Спа;са родила; еси; душ на;ших.– шептал вдохновенно старец.

Как нравилось слушать эти молитвы Кирюше, так и казалось, что маленькие ангелочки слетаются со всех сторон на этот зов и начинают подпевать своими серебрянными голосочками: "И;же Херуви;мы та;йно образу;юще и Животворя;щей Тро;ице Трисвяту;ю пе;снь припева;юще, вся;кое ны;не жите;йское отложи;м попече;ние…"

Все неслось и неслось ввысь их прекрасная музыка, а мальчик, уставший от дневных забот, сладко дремал, причмокивая губами и шепча: "Господи! "

И казалось мальчику, словно стоит он перед огромной лестницей, на каждой ступеньке которой ангелы, архангелы, херувимы, серафимы, а он вокруг них проходит всех, разглядывает, охает от восторга. А они словно его не замечают, а все вместе славят господа там – наверху. Кирюша задрал было голову, но яркий свет ослепил его, заставив сомкнуть веки от сладкой боли.

Очнулся мальчик, когда старец уже накрывал стол. Сначала разгладил деревянные доски, потом поставит большую миску с картошкой, немного овощей, вот и ужин готов.

Какой сладкой была еда у старика Осипа, будто каждую картошку Боженька поцеловал в лобик и сказал:" Дари радость людям! "

– Как ты, дедка, так вкусно готовишь?

– Так, сынок, все с благословения. Картошечку ставлю, а сам шепчу:" Подсоби Богородица-матушка, подсласти, милая, ко мне гость придет".

Старец улыбается, а Кирюша верит, все в свой маленький умишко записывает.

– А сам-то ты ее видишь или, как деда Мороз, она воображаемая.

Детские мысли только кажутся глупыми, а на деле ой какие смышленые.

– Ее, сынок, не видеть нужно, а чувствовать в своем сердце, как и Господа, а дед Мороз – это люди для утешения себе придумали.

– Значит нужно отличать настоящее от ненастоящего счастья.

– Умничка, кушай, Кирюша, да домой беги к бабушке, а завтра приходи пораньше-пойдем с тобой на работу.

Темно и страшно было уже на улице, потому мальчик бежал со всех ног, крепко прижимая две картофелины к груди: для бабушки и тети Зины, которые уже поджидали свою радость у порога дома.

***

Вечер дарил Кирюше много радости: снова на столе его ждала колодезная водица да смородиновое варенье на мягкой булке. Это угощение он любил больше всего, но никогда не просил у бабушки, знал, что пенсия у них мизерная, а папка не всегда мог им помочь из-за своего душевного недуга .

Однажды, когда тот напился сильно, то упал к сыну на колени и плакал, просил прощения за свою болезнь.

– Только, говорит, – внутри моей души словно пропасть огромная, которая вечно извергает боль. Я то ее водкой заливаю, заливаю, а той все мало, так и разевает рот вечно, ревет и воет от тоски.

Жалко Кирюше очень папку стало, да только он в толк не мог взять: откуда эта трещина появилась в душе, кто расколол ее и когда?

Вот об этом он и думал часто ночами, разговаривая с Богом. Задавал ему вопросы, ждал ответа, учился чувствовать, но пока это не очень хорошо получалось, все дневные заботы мешали, а звезды уносили маленькую душу в космос, и он засыпал.

Проснется, а пуговки все по подушке рассыпались, только одна с трещиной в ладошке зажата.

– Эта – папина. Я подрасту и обязательно вылечу его, пусть они с мамой будут счастливы, а пока мне и у бабушки хорошо.

Солнце лишь взошло, а Кирюша уже ждал старца у двери, ведь его, как взрослого, на работу берут, хоть копеечку, а для дома заработает.

Маленькие ножки еле успевали за старцем, сегодня им дали особое покаяние, просить милостыню для храма Божьего.

Вот они и на месте, а люди уже на службу спешат, кто-то в церковь бежит, кто-то на работу – мимо дома Христова, но каждый старается малышу копеечку бросить. Пусть малец за их грехи помолится, знать чего и простится. Испокон века считается, что детям особая благодать дается. Это взрослые за свои грехи отрабатывают, а до тринадцати лет еще нет на ребеночке вины – то взрослые не додали.

Только Кирюша об этом не думал, а больше облака разглядывал, которые спокойно проплывали над куполом небольшой церквушки, складываясь в разных животных. Вот жираф побежал, а за ним – неуклюжий слон, вот – и царь зверей появился, разинул огромную пасть, а там, будто кто прячется. Кто же это не побоялся в утробе хищника побывать, но досмотреть не получилось.