скачать книгу бесплатно
Я улыбаюсь плотно сомкнутыми, удерживающими незлой смешок губами: перед нашей встрече в кафе Антон мог переодеться в гражданку, но не стал, наверняка зная, как красит его форма пилота. Хотел произвести впечатление.
Что ж, ему это удалось. Мне, к сожалению, не очень.
– Привет, – ответила я после продлившейся в реальности около секунды паузы. – Рада познакомиться с тобой вживую. – Мой приветственный кивок по достоинству оценили бы знатнейшие английские леди – столько в нем достоинства и вежливого интереса к собеседнику.
– И я рад, – сев за стол, он снова принялся довольно нагло и придирчиво меня рассматривать. – Вера.
– Антон, – вторила я той же манере и, не удержавшись от возмездия за свою уязвленную ранее гордость, заметила: – А ты и правда жуткий циник, не соврал.
– Не думаю, что мне стоило врать, – ответил он спокойно. – Какой смысл?
Мы опять скрестились взглядами, и я удивилась: ни одна предоставленная в его профиле фотография не передавала, какими ярко-ярко синими в действительности были его глаза. Я встречала такие лишь однажды, сидя в пару лет назад в очереди к врачу, у маленького мальчика. Невыносимого милахи, на которого невозможно было налюбоваться. Однако если детский дружелюбный взгляд хотелось сравнить с теплым морем или летним небом, взгляд Антона – с промерзшей до самого дна рекой.
Забавно, но мое замечание, похоже, его задело. Привык, наверное, к спешащим возразить его самокритике девушкам, но я не собиралась строить никаких иллюзий. Мы встретились благодаря правде и не очень-то лицеприятной.
– И то верно, – согласилась я.
Наконец, к нашему столику подошла официантка, прерывая начатый обмен любезностями.
Глава 5
Несмотря на ранний час жизнь в стенах института уже активно и громко бурлит. Очень скоро меня полностью захватывает работа, и об Антоне и наших с ним, а на самом деле: моих с ним – проблемах думать некогда. Стоя за любимой кафедрой, я читаю третьекурсникам лекцию о гуманистических идеалах в творчестве Достоевского и с радостью встречаю вереницу вопросов в перерыве перед семинаром – мне не хочется возвращаться к мыслям о своей личной жизни; благодаря пытливости некоторых студентов мой уставший от тревог мозг получает хорошую передышку.
Пять часов занятий пролетают неожиданно быстро, и, перекинувшись с коллегами парой слов, я неспешно собираюсь домой. На улице до ужаса холодно и сыро, идет слабый, но, кажется, ледяной дождь, и ступать по неровно уложенной (все же ни в одном районе столицы нет такого количества шансов споткнуться, как в центре), скользкой плитке приходится осторожно.
По дороге домой я, набравшись смелости и сил, вдумчиво листаю сайт объявлений в поиске нового жилья, пока набитый пассажирами автобус плетется от остановки к остановке в вечерних пробках. Откладывать дальше попросту нельзя – мне нужно иметь свой угол, когда давно заготовленные в голове слова прозвучат вслух. Оставаться после просьбы о разводе в одной квартире с Антоном – к тому же в его собственной квартире, – будет уже слишком.
Мне до сих пор не верится, что впереди действительно случатся расставание и переезд. Прожив больше десятка лет в одиночку, я до странного легко привыкла к совместному быту с Антоном и теперь боюсь, что не смогу вернуться к прошлому укладу. Но я должна.
Вскоре мое намерение определиться с будущей квартирой и, быть может, договориться о просмотре на завтра, иссекает, вкладки с сайтами закрываются без особого сожаления, а я прислоняюсь головой к оконному стеклу и прикрываю глаза.
Позже. У меня есть еще несколько дней.
Стараясь не шуметь на случай, если Антон еще не проснулся, я открываю дверь своим ключом и почти бесшумно захожу внутрь, однако зря: в ванной журчит вода, из гостиной в прихожую падает свет и доносится бормотание телевизора. В этом доме только один человек оставляет всю электронику работать, пока сам торчит в душе не меньше получаса; я для подобного слишком тревожна.
Через пару минут, за которые я успеваю лишь разуться и снять с себя покрытое холодными каплями дождя пальто, из ванной комнаты выходит Антон. Шерстяная ткань в моих руках тяжелеет с каждой секундой, но сдвинуться с места и шагнуть к настенной вешалке удается не сразу.
– Привет. – На Антоне только намотанное вокруг бедер черного цвета полотенце, и я откровенно засматриваюсь, как ни разу не видавшая красивого мужского тела невинная девица.
Мой муж всерьез следит за собой: за фигурой, внешностью и здоровьем. Отчасти, благодаря профессии; отчасти потому, что хорошо знает цену себе и своей врожденной привлекательности. Будь он хоть чуточку самовлюбленным, не восхищаться им оказалось бы проще, но нет: его самооценка вполне здрава и адекватна.
В Антоне нет ни ложной скромности, ни нарциссизма. Он просто-напросто красив.
Совсем недавно мне чудилось, что я промерзла до костей, однако теперь в теле просыпается знакомый болезненный жар, от которого ноют мышцы и под кожей нервными иголками покалывает неутолимая тяга, – достаточно взгляда, чтобы желание физического контакта с одним единственным человеком опять нарушило мой хрупкий и нестабильный душевный покой.
– Вера, – замечает Антон удивленно, увидев меня у дверей, а после коротко улыбается. – Привет. Ты только пришла?
Я киваю.
– Устала?
– Да нет. – Я отвожу взгляд, словно по-настоящему боюсь, что Антону станет известно, чем я была занята в автобусе полчаса назад. – Пары сегодня прошли очень продуктивно, я довольна. – К счастью, здесь нет ни капли вранья.
Занятия удались, и как преподавательница я чувствую удовлетворение от проделанной работы, что случается далеко не всегда: результат приложенных мной усилий зачастую проявляется лишь со временем, а бывает, что не проявляется вовсе. Хуже всего – говорить перед аудиторией, не желающей тебя слушать. Сказанные слова пропадают, как в черной дыре, и ты черпаешь все больше и больше своих ресурсов, но ничего не получаешь в ответ, и остается лишь сосущая пустота.
Не знаю, как некоторым преподавателям удается большую часть своего рабочего времени тратить силы в никуда изо дня в день. Мне хватило нескольких раз, чтобы еще в первые годы карьеры отказаться от дополнительной нагрузки вне стен родной альма-матер, потому что безразличие студентов обходилось мне слишком дорого. После занятий я тревожно задумывалась, те ли путь и призвание избрала, и чувствовала расползающееся в груди бессилие.
Наш с Антом брак по природе своей чем-то напоминает этот эпизод из прошлого. Мои внутренние силы снова вычерпаны почти до дна, и я знаю, что во имя самосохранения пора разорвать сковавшую нас цепь.
– Супер, – Антон кивает и вольготно потягивается, а я безвольно скольжу взглядом по отчетливо проступившим на животе мышцам. – Перекусим или ты сначала в душ?
– М-м, что? – До отвлекшейся на эстетические радости замужней женщины меня не сразу доходит прозвучавший вопрос. – А, душ. Да, пожалуй, первом делом я ванную, если ты не очень голоден.
– Нет, я тебя дождусь, – заверяет он, отступая от дверей ванной комнаты.
– Если хочешь, то ешь, – я продолжаю тараторить, хотя прекрасно осознаю, насколько жалки и нелепы мои слова: ну просто речь бедной родственницы, не иначе. – Не стоит…
– Вера! – обрубает Антон с раздражением, и я осекаюсь. – Что за приступ самоуничижения? Или ты думаешь, я за двадцать минут умру с голода?
В ответ мне остается только пожать плечами. Ничего не могу с собой поделать последние месяцы – и чем больше времени проходит, тем плачевнее мое состояние.
– Что вообще с тобой происходит? – интересуется Антон, явно не удовлетворившись молчанием. – Ты странно себя ведешь, не считаешь?
Ого, неужели он, наконец, сподобился заметить?
Во мне зарождается злость. Довольно иррациональная и почти беспричинная, ведь я намеренно старалась вести себя, как обычно, и по возможности ничем не выдавала собственных чувств и переживаний, надеясь сохранить их вдали от внимания Антона. Тогда отчего мне сейчас так обидно?
– Все хорошо, – говорю я вслух и на ходу стягиваю через голову свитер.
Действие совершенно точно намеренное и провоцирующее, правда с неясной целью: то ли продемонстрировать Антону равнодушие, то ли прежде всего подразнить его и соблазнить? В моей душе уже на протяжении многих месяцев кружит тихая буря чувств и эмоций и требует выхода, но я могу позволить себе единичные порывы и не более того.
– Как скажешь. – Голос Антона звучит ровно. – Мойся и приходи на кухню.
Не оборачиваясь, я киваю и расстегиваю бюстгальтер, после чего наконец закрываюсь в ванной.
Внутри еще стоит пар после водных процедур Антона, но уже стылый и неприятный. Я ежусь. Мне снова холодно. Впрочем, мерзну я теперь часто, и единственное спасение – горячий душ.
Под обжигающими струями воды тело расслабляется и согревается. Я больше не чувствую себя нафаршированной, словно тушка курицы овощами, колотым льдом. Пусть ненадолго, но наступает покой, ненастойчиво прерываемый недавними воспоминаниями об Антоне.
Я тяжело вздыхаю, когда внизу живота и между ног возвращается утихнувшее на несколько минут томление, и выхожу из душа. Смотрюсь в наполовину запотевшее зеркало на свое обнаженное отражение и привычно гадаю, нравлюсь ли я Антону как женщина? Или ему нравится регулярный секс в моем лице?
Он никогда не терял от меня головы, вот что я знаю наверняка. А мне хотелось бы хоть раз стать причиной его безумия, вывести Антона на совершенно несвойственные ему эмоции, сбить с толку, поставить на колени…
Да, вот до чего я дошла. Самой от себя тошно.
«Не рассчитывай на фейерверки чувств в моем исполнении и прочую лабуду, – говорил мне Антон больше года назад. – Мне это несвойственно в принципе, поэтому давай без иллюзий. Если тебе нужны телячьи нежности и сумасшедшие страсти, то нам не по пути. Определись с этим сразу».
Тогда мне казалось, мы с ним похожи: здравомыслящие, ответственные, рациональные. Идеальная пара.
Откуда мне было знать, что я вопреки обещаниям стану другой?
Глава 6
Если бы почти двенадцать месяцев назад я могла знать, чем обернется со всех сторон казавшееся верным и хорошо обдуманным решение, то ни никогда бы его не приняла. Но я не знала. И ответом на вопрос свадебного регистратора стало мое уверенное и спокойное: «Согласна».
Тогда любовь была для меня неведанным феноменом, существующим где-то в параллельной действительности. Красивой мечтой с горьким, как полынь, привкусом несбыточного. Не имевшим финала ожиданием, прозаичной длиною в жизнь.
Когда в позапрошлом январе мне исполнилось двадцать девять, я попросту сдалась под гнетом давней усталости от одиночества, достигшей вдруг критической отметки. Чаша смирения с собственной участью переполнилась, в то время как чаша надежд окончательно опустела. Пришла пора честно признать бесперспективность еще трепыхающегося во мне ожидания «А вдруг…» Со всей отчетливостью я понимала, что любовь прошла, прямо как в одной песне, стороной, ни разу меня не коснувшись.
Потому, здраво взглянув правде в глаза, я начала поиски рационального, практико-ориентированного решения вставшей ребром проблемы, заодно выбросив из уравнения, как незначительные, переменные вроде чувств, искры притяжения и прочих, неиспытанных мною клише из любовных романов. Раз уж пресловутые «бабочки в животе» не удосужились поселиться в моем желудке до сих пор, надеяться на чудо в дальнейшем было попросту глупо.
Я хотела семью. Я хотела ребенка. Я устала от ежевечерних возвращений в тишину квартиры, стоимость съема которой забирала половину моей зарплаты.
В конце концов я боялась. Того, что скоро мои довольно многочисленные, но затерявшиеся в работе и семьях друзья уже не утолят моего социального голода. Что однажды я не найду, кому позвонить в трудную минуту.
Знание, по правде говоря, железобетонное, что мои друзья никогда в самом деле не бросят меня в беде, ничуть не помогало. В беде – да, но что насчет всех остальных дней моей довольно пресной жизни?
Я возвращалась с работы, где за день успевала в перерывах поучаствовать в одном-двух диалогах с коллегами-приятельницами, и оказывалась в безлюдном вакууме. Порой, мне до невыносимого отчаяния хотелось другого.
Объятий. Поцелуев. Разговора. Компании за просмотром сериала. Одного небритого и взъерошенного источника тепла в постели и шорохов на кухне с утра.
Наверное, тогда я бы и детские крики сочла за приятное разнообразие в программе жизни человека без семьи и близких родственников.
Ничего этого не было. За исключением нескольких коротких, не отозвавшихся в сердце романов (впрочем, слишком сильное слово для нерегулярных встреч в течение пары-тройки месяцев), я почти не знала ни физической близости (необязательно сексуального характера), ни постоянного присутствия другого человека на собственной территории.
Временами мне начинало казаться, что я умираю от дефицита прикосновений. Если общения мне хватало, несмотря на всю занятость – и мою, и подруг, – хвала мессенджерам, то с физическим контактом все было откровенно плохо, но…
Я долго не замечала этого недостатка. Все-таки в годы школы и университета я, пусть и на несколько секунд, пять в раз неделю обнималась с подружками и друзьями, контактировала с парнями и даже с некоторыми встречалась, а потом… Потом началась взрослая жизнь, в которой внезапно я могла месяцами не чувствовать на своем теле прикосновений и не прикасаться сама (конечно, если не считать за физический контакт час-пиковую давку в метро).
Собственно, поэтому в двадцать девять лет мне в голову не пришло идеи лучше, чем найти себе мужа, не ожидая романтических чувств ни с его, ни со своей стороны. Этакий брак по расчету варианта эконом. Вместо формулы «деньги к деньгам» будет «одиночество к одиночеству».
Историями о подобных союзах на самом деле никого не удивишь. Я сама знала как минимум две пары, заключивших брак на основе общих интересов, целей и желаний. Их примеры и вдохновили меня на попытку действием преодолеть свою навечно бесперспективную проблему.
Они были счастливы. По их словам, они теперь любили друг друга, но… Я всегда думала, что однажды найду своего человека, а чужого в любом случае не сумею впустить в свою жизнь, ибо непосильная это задача для интроверта, особенно с моим характером.
Да и не чувствовала я ужасов одиночества до поры. Напротив, мне нравилось жить одной. Может быть, потому что я еще не верила, что иных опций мне мироздание не предоставит, обрекая на вечное уединение.
Страшное, однако, слово. Вечность. Пугающее до ужаса.
Стоит ему прозвучать, как что-то изнутри сдавливает грудь, мешая полноценно дышать, и человек мигом загорается отчаянным желанием убедиться: перемены возможны и собственная участь не обречена на статику.
Никак иначе объяснить череду своих решений почти годичной давности я не могу. С трудом верится, что во мне нашлось достаточно упорства на преодоление своей же интровертной натуры: я не очень-то жаловала запланированные знакомства и отношения.
Обычно в общении любое планирование и принуждение меня угнетало. Оттого я никогда не понимала кайфа в бесконечных свиданиях с разными парнями ради развлечения и в студенческие годы посматривала на своих одногруппниц с недоумением: не жаль им своего времени и сил? Потому же я не любила чересчур людных вечеринок, где приходилось болтать со всеми подряд, и в целом старательно избегала любых энергозатратных мероприятий.
Наверное, окажись я более социально активной, моя личная жизнь сложилась бы удачнее. Не было бы сейчас нужды, стоя перед зеркалом, беззвучно плакать от тоскливой боли в области сердца, постепенно заполняющей каждую клеточку тела.
Лучше бы я ничего не меняла. Не любить, по крайней мере, было совсем не больно.
Пара минут глубоких и размеренных вдохов и выдохов и долгое умывание холодной водой превращают заплаканное нечто из зеркального отражения в пышущую румянцем женщину, и я облегченно, пусть еще и немного надрывно, вздыхаю: повезло, что рыдать от души – до опухших глаз, носа и губ, – я давно не умею. Мой максимум – беззвучные слезы, да и то хватает меня обычно не больше, чем на четверть часа. Впрочем, за последние месяцы ситуация точно изменилась к худшему, и моя нервная система без особых затруднений откатилась до настроек этак двадцатипятилетней давности. Истерики, пусть пока и молчаливые, мне уже не чужды.
Еще с минуту простояв в прострации перед зеркалом, я наконец выхожу из ванной, оставшись замотанной в белое пушистое полотенце. Уже в гостиной слышно, как чем-то гремит на кухне Антон и гудит микроволновая печь. На экране телевизора сменяют друг друга пейзажные кадры «Дюнкерка» Кристофера Нолана, из саунд-бара льется знакомая тревожно-грозная музыка, и, увлеченная любимым фильмом, я завороженно замираю.
Однако желание насладиться шедевральным, на мой взгляд, кинематографическим гимном гуманизму все же слабее желания скорее попасть в общество Антона. Поправив начинающее сползать с груди полотенце, я все-таки отрываюсь от экрана и ступаю с короткошерстного ковра на гладкий паркет.
За спиной остается дверь спальни, куда мне стоило бы зайти и сменить свой махровый наряд на настоящую одежду. Естественно, мое решение продиктовано не тайной любовью к нестандартным образам. К тому же дома очень даже прохладно, и разумная я предпочла бы уютный и теплый домашний костюм, но я влюбленная и потерявшая голову выбираю продефилировать перед мужем в полуголом виде, словно за прошедший год он не насмотрелся на мое ничуть не модельное тело. Впрочем, сомнений в том, что Антон захочет секса, почти нет: с его либидо несколько командировочных дней – целая вечность.
Может, я и была не столь темпераментна до нашей с ним встречи (а скорее отказывала одной потребности в пользу другой), однако теперь страсти во мне столько, что страшно. Я боюсь, что, замешанная на любви, она в конце концов испепелит мою слабую оболочку, когда Антона уже не будет рядом.
Не то чтобы сейчас меня не жгло беспощадным пламенем до самого сердца. Ситуация в любом случае проигрышная.
Оказавшись на кухне, я уже едва ощутимо подрагиваю от холода, словно и не стояла с десяток минут под горячим душем, и корю себя за никому не нужный выпендреж до тех пор, пока к столу с двумя тарелками в руках не оборачивается Антон. Меня он замечает сразу:
– Ты прямо вовремя. Закончила?
– Да, – кивнув, я делаю несколько шагов вперед под довольно заинтересованным взглядом, кожей чувствуя, как Антон рассматривает меня с головы до ног.
На стул я усаживаюсь медленно, заодно позволяя краю полотенца подняться выше и откровеннее оголить бедро. Соблазнительница из меня неважная, но и небезнадежная. От раздавшегося рядом короткого тяжелого вдоха по телу ласково рассыпаются мурашки и чуть-чуть подскакивает пульс. Мне снова тепло, и томительно, и волнительно-хорошо.
– Я разогрел ужин, – говорит Антон, кашлянув. – Хочешь, вино откроем?
– Давай. – Мне и, правда, не помешает порция алкоголя и последующая за ней расслабленность. Я слишком зажата и напряжена.
– Супер. – Антон ставит на стол наши тарелки с приготовленным мной вчерашним вечером ризотто и возвращается к гарнитуру за вином и штопором. – Белое?
– Угу. – Мое внимание сейчас целиком и полностью захвачено мужем.
Он, в отличие от одной неразумной дурочки, променял полотенце на спортивные брюки и свободную майку, но едва ли стал выглядеть менее привлекательно. Напротив, у меня глаза разбегаются, не зная, чем наслаждаться в первую очередь: широкой линией плеч, рельефом рук или упругими, на зависть Крису Эвансу, ягодицами.
Жаль, что любоваться собственным мужем я могу только со спины. Мне безумно хочется рассмотреть каждую черточку его лица, изучить радужку голубых глаз до мельчайших крапинок, запомнить контур длинного с чуть выраженной горбинкой носа и тонких, любимых губ, но… Антон никогда не понял бы подобной сентиментальщины.
И от досады и сожаления мгновенно хочется плакать. Потому что у меня не останется ничего. Даже достаточно надежных и полных многочисленными деталями воспоминаний.
Ничего.
Если подумать, то, может быть, это и хорошо. Я ведь еще мечтаю исцелиться. Вернуться однажды к прежней, безболезненной, пусть и пресной, жизни, в которой вновь обрету себя от и до.
Столь необходимое мне сейчас вино поспевает вовремя. Спрятав от Антона глаза, я принимаю бокал из его рук и, едва муж отступает к противоположному краю стола, делаю огромный глоток. Пустой желудок обдает жидкой прохладой, а меня капельку отпускает напряжение.
– Оу, – удивляется Антон, и я поднимаю на него непонимающий взгляд. – Все-таки был плохой день на работе?
Я усмехаюсь.
– Вроде того. Устала, вот и все. – Я пожимаю плечами и запиваю подступившую к горлу горечь вторым глотком вина.
Конечно, других причин для переживаний у меня не бывает. Как же.
Просто Антон свято уверен в моей «ботаничности», которую сам и придумал с первого дня нашего знакомства. Записал меня в скучных и правильных и неподдельно удивился моему несовпадению с шаблоном, когда дело дошло до совместной жизни, однако так и не сподобился узнать меня по-настоящему.
