Страхмарики #2: Мини-ужасы на одну ночь

Стас Самойлов

Страхмарики #2: Мини-ужасы на одну ночь

Страхмарики #2

Страх – это тихий шепот в темноте, который вдруг становится криком…

Как я стал невидимкой

Я никогда не верил в сверхъестественное. Призраки, оборотни, вампиры – всё это казалось мне глупыми сказками для тех, кто боится темноты. Но теперь я знаю: мир куда страшнее, чем мы думаем. И самое ужасное – это не монстры из легенд, а то, что может случиться с тобой.

Всё началось с обычного вечера. Я возвращался домой после работы, свернул в переулок – короткий путь, которым ходил уже сто раз. Но в этот раз что-то было не так. Воздух стал густым, словно наполненным тяжёлым дымом, а фонари мерцали, будто вот-вот погаснут. Я ускорил шаг, но внезапно споткнулся о что-то мягкое.

Это был свёрток.

Чёрная ткань, перевязанная верёвкой, лежала прямо посреди тротуара. Я наклонился, развязал узел – и внутри увидел странный предмет. Нечто вроде зеркала, но не стеклянного, а будто бы вылитого из тёмного металла. Его поверхность была матовой, но когда я провёл по ней пальцем, она вдруг ожила.

Отражение в нём было… неправильным.

Я видел себя, но не таким, как в обычном зеркале. Контуры тела расплывались, будто растворялись в воздухе. Я повертел зеркало в руках, и вдруг почувствовал лёгкое головокружение. Кожа зачесалась, как будто по ней пробежали тысячи муравьёв. Я хотел отшвырнуть зеркало, но не смог – пальцы будто прилипли к нему.

А потом я исчез.

Сначала я подумал, что ослеп. Но нет – я видел переулок, фонари, асфальт под ногами. Просто… меня в этом мире больше не было. Я поднёс руку к лицу – и не увидел её.

Паника накрыла с головой. Я закричал, но звук будто застрял в горле. Я побежал, но даже шагов не слышал. Люди проходили мимо, не замечая меня. Один мужчина даже наступил мне на ногу – и даже не извинился.

Я был призраком.

Первые дни я провёл в ужасе. Я стучал по стенам, кричал, пытался схватить прохожих за руки – но всё было бесполезно. Никто не видел меня. Никто не слышал.

Но потом я понял: если меня нет, значит, я могу всё.

Я заходил в любые дома. Смотрел, как люди живут, что делают, когда думают, что их никто не видит. Я узнал столько тайн, что, будь я обычным человеком, меня бы уже убили десяток раз.

Но самое страшное началось позже.

Я заметил, что постепенно забываю, кто я. Моё имя, моё прошлое – всё расплывалось, как чернила под дождём. Я пытался писать на стенах, на бумаге, но буквы исчезали через несколько секунд.

А однажды я увидел их.

Тени.

Они двигались по краям моего зрения, будто наблюдали за мной. Сначала я думал, что это игра света, но потом одна из них коснулась меня.

Холод.

Ледяной, пронизывающий до костей. Я рванулся прочь, но тени следовали за мной. Они шептали что-то на языке, которого я не понимал, но от которого кровь стыла в жилах.

Я понял: они пришли за мной.

Невидимость – это не дар. Это проклятие.

И теперь, когда я пишу эти слова (да, я нашёл способ – чернила, смешанные с кровью, держатся дольше), я чувствую, как они приближаются.

Они знают, что я ещё помню себя.

Но скоро забуду.

И тогда стану одним из них.

Если найдёте чёрное зеркало – не поднимайте его.

Иначе исчезнете.

Навсегда.

Пирожок с…

На вокзале всегда пахло чем-то тёплым и мучным. Жирный аромат жареного теста смешивался с запахом пота и машинного масла, но люди всё равно толпились у лотков, спеша перекусить перед дорогой. Я стоял в очереди, сжимая в руке потрёпанную купюру. Живот урчал – последние два дня я питался только чаем и сухим хлебом.

– Пирожки с мясом, с капустой, с вишней! – кричала продавщица, выкладывая на прилавок свежую партию.

Я протянул деньги.

– Один с мясом.

Женщина сунула пирожок в пакет и бросила его мне, даже не взглянув. Тесто было тёплым, почти горячим. Я отошёл в сторону, развернул пакет и откусил.

Мясо оказалось… странным.

Не сочным, а каким-то вязким, с лёгким привкусом меди. Я сморщился, но проглотил кусок. Голод – не тётка. Второй укус был хуже. Что-то хрустнуло на зубах, будто хрящ. Я выплюнул непрожёванный комок на ладонь и замер.

Это был ноготь.

Человеческий.

Я отшвырнул пирожок, но было поздно – во рту оставался тот самый металлический привкус. Желудок скрутило спазмом, но рвоты не последовало. Вместо этого горло сжала невидимая рука.

Я поднял глаза.

Продавщица смотрела на меня. Не просто смотрела – изучала. Её губы растянулись в улыбке, но глаза оставались мёртвыми, как у рыбы на льду.

– Вкусно? – спросила она.

Я хотел закричать, но язык будто прилип к нёбу. Вокруг люди продолжали жевать свои пирожки, не замечая ничего странного.

Только теперь я разглядел, что у всех у них…

…из уголков рта стекала тонкая струйка крови.

Родной человек

Когда мама вернулась из больницы, я сразу понял – что-то не так.

Она улыбалась слишком широко. Глаза, всегда такие тёплые и усталые, теперь блестели, как мокрый камень. Движения стали плавными, почти бесшумными. И запах… Сладковатый, как подпорченное мясо, прикрытое духами.

– Сынок, – сказала она, протягивая руки. – Как я по тебе соскучилась.

Я не бросился в объятия. Шагнул назад.

– Что с тобой?

Её улыбка не дрогнула.

– Ничего, родной. Просто вылечилась. Совсем.

Отцу, кажется, было всё равно. Он обнял её, зарылся лицом в шею. Я видел, как его плечи вздрогнули, когда он почувствовал этот запах. Но он ничего не сказал.

Ночью я проснулся от звуков на кухне.

Скребущих, чавкающих.

Я спустился, зажёг свет.

Мама сидела за столом. Перед ней лежала сырая курица из холодильника. Она рвала её пальцами, засовывала куски в рот. Жевала. Кровь и жир стекали по подбородку.

Увидев меня, она замерла.

– Голодная, – прошептала. – Совсем голодная, родной.

Я побежал в комнату к отцу.

Кровать была пуста.

На простыне – мокрое пятно. И что-то тёмное, липкое, застрявшее в складках ткани.

Кусок ногтя.

Из кухни донёсся шорох.

– Сыночек? – позвала мама. Голос был её, но интонация… словно кто-то учился говорить, копируя человеческую речь. – Где ты, родной?

Я заперся в ванной.

Стук в дверь.

– Открой…

Тоненький, певучий голос. Совсем как мамин.

– Открой, я же твоя мама.

Дверь затряслась.

Я видел, как ручка медленно поворачивается.

– Родной…

Дверь распахнулась.

Попугай

Попугая принесла бабушка.

– Нашла на балконе, – сказала она, ставя клетку на кухонный стол. – Кто-то выбросил, бедняжку.

Птица сидела на жёрдочке, не шевелясь. Большой, серый, с жёлтыми глазами. Клюв неестественно чёрный, будто обугленный.

– Красавец, – пробормотал отец, тыча пальцем в клетку. – Жаль, не говорит.

Попугай повернул голову. Раздался хруст, как будто ломаются сухие ветки.

– Говорю… – прошипел он.

Мы замерли. Голос был человеческий, но… неправильный. Слишком низкий, с хрипотцой, будто его пропустили через старую магнитную ленту.

Бабушка перекрестилась.

– Святые угодники…

Попугай закатил глаза. Белки пожелтели, зрачки сузились в чёрные иголки.

– Святые не помогут…

Ночью я проснулся от скрежета.

Кто-то царапал дверь моей комнаты.

Я зажёг свет – на полу сидел попугай. Клетка стояла в углу, дверца распахнута.

– Спишь? – спросил он.

Я вжался в подушку.

Птица прыгнула на кровать. Когти впились в одеяло, оставляя рваные дыры.

– Мама умерла… – прошептал попугай.

Холод пробежал по спине.

– Как… как ты знаешь?

Мама умерла три года назад. Мы почти не говорили о ней.

Попугай склонил голову.

– Она здесь…

В углу что-то шевельнулось.