скачать книгу бесплатно
Я рассмеялся. Он с шутливой строгостью посмотрел на меня, погрозил длинным, узловатым пальцем и сказал:
– Смеетесь все, молодой человек, смеетесь… А знаете ли вы, что видите перед собой человека, который своим счастьем, да и несчастьем тоже, обязан крысе? – и прожег меня глазами.
– Ну и взгляд, черт возьми, – подумал я, а вслух сказал:
– Как это, крысе? Самой обыкновенной крысе?
Он усмехнулся, наслаждаясь моим растерянным видом:
– Что, писатель, заинтересованы? Да. Самой обыкновенной крысе. Впрочем, не совсем обыкновенной… Разольем по рюмочке?
В открытое окно донесся крик какой -то ночной птицы. Антонович вздрогнул и завозился в кресле:
– Черт, как кричит… Пронзительно и жалобно… Было это, милый Андрей Иванович, страшно давно… Сразу после войны…
– Вы воевали? – спросил я. Антонович опустил глаза:
– Нет, не пришлось. У меня врожденный порок сердца… Ну, вот… Я тогда еще учился в медицинском… После четвертого курса поехал отдыхать… Какие это были годы! С каким наслаждением мы дышали, ели, валялись на солнце… Любили с какой- то особенной жадностью… В доме отдыха нас в комнате было шесть человек, но это никому не мешало. Кругом лес, поля, стога! Прекрасное житье! Наташа – ее звали Наташа- приехала вместе с матерью через два дня после меня… Отец ее был крупнейший военачальник и, разумеется по этому их поселили в прекрасный двух местный номер…
Антонович как-то невесело усмехнулся и забарабанил пальцами по столу:
– С одной стороны хорошо, конечно, что папа крупный командир, а с другой… не очень. Мужчины почти все воевали и сохранили священный ужас к папиной фамилии… Не дай бог дочка пожалуется! Тогда… Страшно подумать!
Он улыбнулся и вдруг лицо его стало строгим:
– Знаете ли, как только я увидел ее, мое сердце кто —то сжал, мягкой, но неумолимой лапой… Вот так…
И показал, – медленно сжал у сердца большую красную руку и, разжав, вяло бросил ее на стол:
– До чего хороша была… Представьте себе: не очень высока, но стройна и гибка необычайно… Тонкая талия при высокой, развитой груди, золотистые, пышные волосы… И глаза… Изумительные глаза! Сплошь черные и как – будто переливающиеся черными, влажными искорками… И еще, казалось, что, что- то там дрожало… лукавое, опасное… Что это было, я понял в последствии…
Антонович бросил на меня рассеянный взгляд и тут же опустил глаза:
– Н- да… И еще чудесный загар… И походка… очень быстрая… И нос! Маленький, тонкий, чуть с горбинкой, хищно – красивыми ноздрями. Ну и рот, разумеется… Все в ней было красиво…
Из леса опять донесся протяжный, и как будто умоляющий звук. Антонович вздрогнул. Я предложил закрыть окно. Антонович испуганно замахал руками:
– Нет, нет, что вы… Бог с ней, с этой птицей… Ладно! Дальше! Познакомились мы с Наташей как -то очень просто… Я тогда недурно играл в волейбол и часто появлялся на площадке. Она тоже любила поиграть, но не столько мячом, сколько мужскими сердцами. На площадке она вела себя очень смело… Сама выбирала себе команду: вы, вы, нет, не вы… И вообще любила распоряжаться.
И передразнил тонким голосом:
– Товарищи офицеры! И так далее… Меня она просто взяла за руку и увела из другой команды, и им – тоже за руку- отдала маленького, рыжего лейтенанта Кононенко… Разумеется, я играл как зверь, и мы выиграли у всех… Что усмехаетесь? Неужели вы думаете, что тридцать лет тому назад, эта рука не могла хорошенько ударить по мячу?
И поднял над головой длинную, как весло, жилистую руку. Я поспешил объясниться:
– Павел Сергеевич, поверьте, что усмехаюсь я над ее генеральскими замашками. Таких женщин я знаю и отношусь к ним немного иронически…
Антонович улыбнулся, закурил и сказал:
– И правильно делаете… Ну вот… Выиграли мы у всех… Она взяла меня за руку и сказала… Паша, с этого дня вы должны все время играть в моей команде. Вы даете мне слово? Я разумеется дал… Надо сказать, что выбрала она меня – а она именно выбрала – не только за то, что я хорошо играл в волейбол… В те времена я еще не был похож на ощипанного птеродактиля… (Антонович дернул костлявыми, широкими плечами). И рост, слава богу, под два метра и сложение ничего. И женщинам я нравиться тоже, кажется, умел… Но вот с ней у меня, ничего не получалось. Увижу ее и столбенею, как последний идиот. Представляете себе? Здоровенный, двухметровый мужик улыбается, молчит и смотрит восторженно и испуганно…
Я перебил его:
– Ей это нравилось, наверное?
Прямые, жесткие губы Антоновича перекосились насмешливо:
– Нравилось? Да, нравилось. Два дня нравилось, а потом надоело. Ей нужны были страстные поцелуи, объятия, проклятия… Ей нужна была страсть в клочки, а я вел себя как истукан… Господи! Что она только не делала, чтобы расшевелить меня! (Антонович усмехнулся, помотал головой). Идем по лесу, слушаем, как птички поют. Я – счастлив до безумия. А она вдруг остановится, возьмет меня за руку, посмотрит в глаза и скажет- нежно, так, томно… Павлик, я устала, давайте полежим в траве, вон там, за тем деревом… Там кажется тень, и как – то скрытно, уютно… И ведет меня… От этих слов у меня так колотилось сердце, что слышно было по всему лесу… Приведет меня и ляжет… Да как! Раскинется на траве в такой призывно —ленивой, красивой позе, локтем закроет лицо, а из- под локтя, сверкает сердитый, черный глаз! Ну, что же вы не ложитесь, Павлик? Вы, наверное, устали? Я, ни жив, ни мертв, садился рядом и думал: приду домой, застрелюсь… У Кононенки возьму трофейный – и застрелюсь. Мучился я страшно… Знал, как нужно поступить, а не мог. Вот полежим мы так, полежим… Она поворочается, поворочается и вдруг вскочит, как бешеная, и молча идет к дому, а я, как дурак, плетусь следом, смотрю как мелькают в траве ее ноги, и в башке одна мысль: застрелюсь!
Антонович замолчал, налил себе полстакана коньяка и выпил залпом. Глядя в окно, буркнул:
– Где же эта птица? Почему она не орет? Вы не знаете?
Я сказал, что не знаю. Антонович, шутливо гневаясь, пробасил:
– Писатель не знает, а доктор должен знать! Ну что же! Я объясню!
Все очень просто, дорогой мой! Птица съела какую – нибудь мышку и легла спать, довольная собой и жизнью вообще! Кстати о мышке! Как- то забыли о ней! Коньяк, видно, хороший! Ну далее! Где -то перед самым нашим отъездом Наташа пришла ко мне в комнату. Офицеры играли в карты и пили пиво. Когда она вошла, Кононенко вскочил и заорал, товарищи офицеры, смирно! Она, бросив на него благодарный взгляд, подошла ко мне, взяла за руку, вытащила на улицу и там таинственно прошептала:
– Павлик, идемте купаться! Я удивился. Ночь на дворе! Впрочем, больше испугался чем удивился. Сердце просто остановилось. А она нахмурилась и посмотрела так презрительно… Словом через десять минут мы подошли к озеру… Озеро очень большое, черное. Кругом лес, тихо. Она разделась быстрей меня и осторожно ступая, вошла в воду. Так она была грациозна в этот момент, так прельстительна, что я замер, любуясь каждым ее движением, каждым шагом… Ну, наконец, добралась до воды, и, плывя, закричала: Паша, Паша! Какой же вы копуша!
И тут я заметил, что недалеко от нее, что- то быстро движется по направлению к берегу. Это была водяная крыса. Я крикнул Наташе: посмотрите в каком прелестном обществе вы купаетесь! Она, весело: А что такое? И я указал ей на крысу, которая почти добралась до берега. Услышав слово «крыса», она так дико завизжала, что я испугался и бросился к ней. Из воды вынес ее на руках. И когда нес, с удивлением заметил, что она не дрожит, и не стучит зубами, как это было бы со всяким, смертельно испуганным человеком. И только став на ноги, она затряслась и будто бы в припадке безумного страха, обхватила меня за шею и тесно прижалась ко мне всем своим голым, мокрым и упругим телом… Совершенно обезумев, я швырнул ее на землю…
Немного помолчав, Антонович сказал тихо: Такого счастья я не испытывал больше никогда…
Он глубоко откинулся в кресле, и замолчал, глядя невидящими глазами куда —то выше меня.
– Ну а что было потом? – спросил я.
– Потом? —Антонович быстро поднялся и, сгорбясь,
заходил по комнате.
– Потом, дорогой мой, было вот что… Были клятвы, обещания, сумасшедшие дни и ночи… Все было… И еще было… Однажды я взглянул в ее глаза и отчетливо увидел, как в их черной и бездонной глубине, мелькнуло что – то… Такое скользкое и блестящее, как спинка змеи… Теперь я знаю, что это был дьявол… Пожалуйста, не смотрите на меня, как на сумасшедшего, я знаю, что говорю…
Я спросил:
– Но почему именно дьявол? А не что – нибудь другое?
Антонович криво усмехнулся и махнул рукой:
– Называйте, как хотите. Не в этом дело. А дело в том, что через неделю за ней приехал папаша, и увез домой, на большой черной машине. Разумеется, я поехал следом за ней, эдакий пылкий Ромео. Услышав в трубке ее голос, я чуть с ума не сошел от счастья. И знаете, что она ответила на мои «когда, где и как можно скорее»? Она совершенно спокойно заявила, что встречаться со мной не желает, категорически запретила звонить, и посоветовала не придавать большого значения нашей, как она выразилась «историйке».
– Какая жестокость – пробормотал я. – Ну, а вы – то, как же вы?
Антонович улыбнулся и, проходя к креслу, ласково коснулся моего плеча:
– Я? Что я… Я делал операции… Делал, делал… Случайно я узнал, что она вышла замуж за известного эстрадного певца. Я видел его. Маленький, чудовищно жирный человек. Кудрявый. Глаза как маслины, рот пухлый… Синие восточные щеки… Через год они оба погибли в авиационной катастрофе…
27.5.1979 г.
В ЮЖНОМ ГОРОДЕ
…Когда-то давно, я уехал из Москвы в большой, южный город. Уехал учиться разнообразным музыкальным искусствам. Мне было восемнадцать лет, я впервые вырвался из материнских рук, я сошел с ума от свободы, я ничему не учился, я пил вино в институтских аудиториях, в кафе, в подворотнях, в ресторанах – везде, где можно было, и нельзя. И еще я любил одну молодую женщину. Она была старше меня на восемь лет, ей нужно было выходить замуж, а тут я, со своей любовью… Мне кажется, я был забавный мальчик, и она позволяла мне быть возле нее, ходить с ней в магазин, ждать ее в парикмахерской… Брала с собой обедать в кафе. Никогда не разрешала платить за нее, а за меня платила, когда я оказывался на мели. Она вовсе не вела со мной игру, которую многие женщины ведут почти бессознательно. Просто она чувствовала, что так ее любить больше не будет никто и никогда. Это может быть волновало ее, может быть печалило, может быть злило и утомляло – не знаю. Но она позволяла мне быть рядом с ней. Просто рядом. Не более. Я понимал, что ничего не будет, и все равно каждую секунду своей жизни стремился к ней. Однажды мы поссорились из – за какого – то пустяка, и она пошла в кино не со мной, а с моим приятелем… Меня она демонстративно не заметила, не позвала с собой, жестко отвела от себя… Видимо с воспитательной целью, чтобы знал свое место… Когда они, смеясь, вместе вышли из института, и прошли мимо меня так, как будто я стал невидимым, растворился в воздухе, исчез – я почувствовал в сердце такую страшную боль, словно в него вошло что- то огненное, разрывающее меня пополам. Я пошатнулся, свет померк на мгновение, но я почему —то не умер. Я пошел в кафе с Женькой и Сергеем, мы упились насмерть, попали в вытрезвитель и нас чуть было не выгнали из института. Оставили зря. Мне было бы легче, если бы выгнали. Но судьба смилостивилась надо мной. Скоро я переместился в родную Москву и постепенно пришел в себя.
– Вот, что такое любовь, Саша! – сказала мама, когда я ей все рассказал. И засмеялась. Впрочем, во время смеха, по ее красивому лицу бежали слезы. Мы пили с ней вино и мечтали о хорошем будущем. И для нее и для меня.
ИСПОВЕДЬ ПИСАТЕЛЯ-ЗВЕЗДЫ…
…Произошла одна довольно странная вещь. Я написал книгу, опубликовал, и Издательство разрекламировало ее так, как ни одно издательство Мира не рекламировало книги своих самых лучших и самых любимых авторов! Да, я уверен в этом! Так- не рекламировало! И это вдруг произошло – со мной! Так как же это было? Вот как! В течении 15 дней моя книжка, с моим лицом на обложке, гуляла по всем страницам интернета! Я был прилеплен к разным фото Макрона! К фото каких- то министров, что —то говорящих! Блуждал среди мускулистых, загорелых олигархов, летящих по морю на водных лыжах! Я появлялся в компании самых известных артистов и музыкантов Мира! Появлялся (часто) в рекламе женского нижнего белья! (Белье было очень красиво и это мне мешало). Появлялся в перечне всемирно известных строительных шедевров! Вклинивался в рекламу ярких, красочных морепродуктов! В рекламу самой разнообразной рыбы, охотничьих и сторожевых собак, ящериц, страусовых яиц! Вручений наград! Заседаний сенатов! Боев гигантов и карликов! Господи, ну где я только не побывал! Я понимал, что написал неплохую книжку, и Издательство рассчитывает заработать на ней хорошие деньги! Ну, правильно! Иначе ничего не будет! Но! Прошли 15 дней, и моя книжка исчезла! Я не думал о деньгах. Я надеялся получить хоть какой – то отклик. Пусть самый скромный: мол, писатель такой- то, написал… то -то и то- то… Но никакого отклика не было! Тишина! Ошеломительная! Какое- то время я сомневался, а существую я на этом свете? Если бы не бутылка вина, я перестал бы в это верить… Неделю я существовал двойственно: тело мое сидело за компьютером, а душа и разум нежились в тепле, ошеломительной, обжигающей рекламы, исчезнувшей также внезапно, как она и появилась… Скоро я понял, что меня надо оттуда вырвать… Получилось… С большим трудом… Я поверил, что я жив и существую в этом мире… Но мир этот- мертв… Для меня… Спасло только то, что в одном американском журнале опубликовали мой рассказ… За день его прочитали 136 человек… На следующий день пришло сообщение, что в журнале германского города Гельзенкирхен, опубликовали еще один рассказ… Я быстро просмотрел журнал… Он был очень красив, красочен, и печатал хорошую литературу… Потом я прочитал про этот, неизвестный мне, город Гельзенкирхен… Оказывается – он один из самых бедных городов Германии… В нем музыкальный театр на тысячу мест, и стадион на 70 тысяч… Одну треть города занимают обширные парки и сады… Есть зоопарк… Старинные замки… Выставки… Есть ярмарка, но, говорят, очень бедная… А недавно в городе открыли памятник Ленину… Когда его открывали, вокруг памятника собралась группа молодежи с такими хорошими улыбками на лицах, что у меня на сердце стало тепло…
ГУДАУТА…
Маленький приморский Гудаута… Солнце печёт как в аду. Я, совершенно голенький, сижу в узкой деревянной ванне, в тени большой магнолии. Рядом со мной насыпана кучка сырого песка, и я мастерю из него разные фигурки. На крыльцо двухэтажного дома, в котором мы живём, выходит мама. Она окликает меня ласковым, певучим голосом.
В этот момент во двор к нам вбегает незнакомый мужчина. По его загорелому лицу густо течёт кровь.
Сперва немного мужчина пометался на месте, потом бросился к маме, и, зажимая рану, хрипло попросил её о чём-то.
Мама, ни слова не говоря, увела его в дом. Как только они скрылись за дверью, во двор ворвалась целая толпа разъярённых мужчин. Тесно обступив крыльцо, они закричали что-то страшными, дикими голосами. Когда из дома вышла мама, они притихли. Один из них, высокий и жилистый, спокойно и твёрдо что-то сказал ей…
Мама отрицательно покачала головой.
Высокий закричал, шея его побагровела, и он медленно ступил на крыльцо.
Тогда мама вбежала в дом, и быстро вернулась, с папиным ружьём в руках.
Мужчины бешено заорали.
Высокий крикнул им что-то, и они покорно отошли от крыльца, глядя на маму, неподвижно стоящую с ружьём.
Высокий опять что-то сказал маме.
Она промолчала, и крепче сжала ружьё.
Тогда высокий, улыбаясь, стал медленно подниматься по длинной лестнице. Мама вскинула ружьё, и, не целясь, выстрелила. На щеке высокого выступила кровь. Он остановился, и вытер её ладонью. Мама бросила ружьё и заплакала.
И, словно дожидаясь этих слёз, высокий театрально рассмеялся, и быстро ушёл со двора, в окружении своей горластой свиты.
В ЛЕСУ…
…Жаркий, летний день… Мы с бабушкой идем по лесу. Он весь пронизан солнцем и горячо, терпко пахнет смолой и подсохшими травами.
Я низко склоняюсь к траве, ищу землянику. Вдруг я слышу бабушкин крик:
– Саша! Саша!
Я подбегаю. Бабушка стоит у большой сосны и, весело взглянув на меня, указывает себе под ноги: прямо перед ней, на желтой, высохшей подстилке из хвои, лежит птенец.
Он еще совсем крохотный, без перьев, с длинной слабенькой шейкой и большой, желтоклювой головой. Млея от восторга и испуга, я осторожно присаживаюсь на корточки и смотрю на него: он дышит тяжело, часто, прозрачные крылышки жалко и бессильно растопырены, глаза, покрытые фиолетовой пленкой, полузакрыты…
– Какой маленький! – говорю я и осторожно глажу его по нежной, костлявой спинке.
– Мы возьмем его с собой? – робко спрашиваю я.
Бабушка смотрит на нас с ласковой улыбкой и соглашается.
И в тот момент, когда я хотел взять птенца в руки, из кустов, чертом, выскакивает какой то мальчишка.
Размахивая палкой, он подбегает к нам, таращится на птенца светлыми, круглыми глазами и вдруг, с размаху, наступает на него… И, наступив, отскакивает, выкрикивает что —то злорадное, и быстро удирает, дергая худыми, загорелыми коленками…
Плакал я ужасно.
ШАРЫ…
Я сижу в комнате. Надо мной, очень близко к моему лицу, кружат белые шары, слегка присыпанные разноцветной пудрой. Мне не страшно. Я пьян. Я всегда пьян. Иначе жить я не смогу. Я жду, когда шары объяснят свое появление. Это ведь должно произойти.
…Один шар подлетел очень близко. В нем раскрылась пасть, с зубами и алым языком. Замигали маленькие синие глазки, и он прохрипел:
– В лесу, и в поле, и везде, отстреливают лишних животных. С вами происходит тоже самое. Это происходит по поручению Межзвездного Синклита. Не удивляйтесь. Не обижайтесь. Так нужно. Земля не резиновая.
…Я налил стакан и выпил. Подлетел другой шар. Он сказал женским голосом:
– Никаких жанров в искусстве не существует. Вами руководят маленькие человечки, живущие в вашем сердце. Что они скажут, то вы и сделаете. Вы абсолютно не самостоятельны…
Подлетел третий шар. Появились усы, борода, выпученные огромные глаза, цвета спелой вишни. Шар сказал:
– Если вы будете жить постоянно хорошо, без проблем… Вы превратитесь в идиотов… Посмотрите на Европу – сплошь стада идиотов! У вас другой случай! У вас особое место в истории!
…Шары исчезли. Я уснул. И увидел себя около станции метро Крапоткинская. Там часто собиралась наша компания.
…Лето. 1976 год. Я вышел из клиники, где лечили мою излишне возбудимую нервную систему. Нервная система моя была совершенно нормальной. Просто я был молод. И любил искусство. Занимался им. Самозабвенно. И это все объясняло. Кому угодно, только не моей маме. Я вдруг, начал писать и характер мой резко изменился. Мама не понимала, почему со мной нельзя разговаривать, когда ей просто хочется поговорить. А я работал! И отрывать меня было нельзя! Она испугалась и стала умолять меня лечь в самую знаменитую клинику, где лечат нервную систему. Я лег. В клинике лечили оригинально, голодом. А я мечтал похудеть. За 21 день я скинул 12 кг… Костя Звезда посмотрел на меня и сказал, что у меня «глаза стали в пол лица, и теперь все девки твои «…Мы, смеясь, пошли в кафе «Аист», находившееся за театром Пушкина, где актером служил Костя… Это кафе мы очень любили. Портвейн и еда —почти даром! Огненные чебуреки – не оторваться! Пиво – свежайшее, всегда! То, что в Советском Союзе все было плохо – вранье! А вообще мы идем по прекрасной, летней, зеленой Москве! Мы молоды, здоровы, у нас все замечательно! И мы понятия не имеем, что ждет нас в будущем! Какой – то писатель написал книжку с ошеломляющим названием «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года»…Мы смеялись над ним! Идиот! Не было на свете страны лучше, добрей, и крепче нашей! Мы ее любили! Мы ей гордились! Мы были счастливы в ней!
РУССКИЙ ДЕД МОРОЗ, ДРУГ СОБАК И МИНИСТРОВ…
…Я умолял: не снитесь мне! Отстаньте от меня! Но, нет! Опять! Опять! Опять! Видимо, нет спасенья!
…Сон! Чья – то комната… Красивая, уютная… Светлая, дорогая мебель… Камин… На стене, огромный экран… Там множество людей хотят что – то сказать, кричат, плачут… Грозят кулаками… В комнату входит мужчина, знакомой внешности. В руке у него стакан чая из целебных трав. На шее висят золотые часы, ценой в миллион долларов. Он их не любит, но носит: подарила дочь. Мужчина садится в кресло и включает экран, где минуту назад бесновались тысячи людей. Теперь там гораздо спокойней: играет знаменитый симфонический оркестр. Мужчина поморщился, убрал оркестр, и появились молодые каратисты. Дрались они красиво, отчаянно, ловко. Мужчина улыбнулся, и, смотря на экран, стал пить чай, (чай простой, чашка – тысячу долларов, банальное лекарство.) Входит с подносом его дочь. Молодая, красивая женщина, лет двадцати пяти, может быть двадцати семи.
Женщина. Папа, тебе с 9 кухни прислали лимонное печенье, эстонский хлеб, морковные котлеты, и паштет… (Ставит поднос перед мужчиной).
Мужчина. Спасибо! Ты знаешь, я так доволен! Я дал всего 89 миллионов на карате и столько секций сразу появилось! Столько мастеров! Я собой доволен!
Дочь. Папа, у меня к тебе разговор! Можно выключить телевизор?
Мужчина. Жаль… Но можно!
Дочь. Папа все знают, что ты велик и патриотичен! Но мне кажется, что ты велик и патриотичен, больше, чем нужно!
