скачать книгу бесплатно
– Об этаких пустяках не стоит писать! – усмехнулся Невзгодин. – Я люблю, ты любишь, он любит… Вариации на тему об Адаме и Еве… Скучно!
Маргарите Васильевне почему-то неприятен был этот шутливый тон.
«Как он скоро излечился от своей любви. А как тогда говорил!» – пронеслось у нее в голове.
– Так, значит, в вашей повести тоска по чем-нибудь?
– Да… Вот скоро прочтете… Обещали в январе напечатать.
– А раньше… У вас нет разве копии с оригинала?
– Есть. Я несколько раз переписывал рукопись.
– Так прочитайте, пожалуйста. Мне очень интересно будет прослушать.
– Извольте… Только, надеюсь, вы не устроите литературного вечера?
– Я буду единственной слушательницей. Ну, а еще что было за эти два года?
– Я женился.
– Вы? – удивленно спросила Маргарита Васильевна и, казалось, не была довольна этим известием.
– Родить детей ума кому недоставало? – засмеялся Невзгодин. – Впрочем, у меня нет их.
– Когда же вы женились?
– Год тому назад…
– И жена с вами приехала?
– Нет, осталась за границей. Мы через шесть месяцев после свадьбы разошлись с ней!
– И вы так спокойно об этом говорите?
– Недостаточно радуюсь, вы думаете, Маргарита Васильевна, что впредь не так-то легко могу повторить эту глупость?..
– Зачем же вы тогда женились?
– Зачем люди, и в особенности русские, иногда совершают необъяснимые никакой логикой поступки?.. Мне думается, что я женился по той же причине, по которой покучивал… Хотел переменить положение… посмотреть, что из этого выйдет… Ну, и не вышло ничего, кроме отчаянной и еще большей скуки жить с человеком, с которым у вас так же мало общего, как с китайцем…
– Вы разве раньше этого не видели? Или настолько влюбились, что были ослеплены? Она, верно, француженка? – допрашивала Маргарита Васильевна с жадным любопытством человека, положение которого отчасти напоминает положение другого.
– Чистейшая русская и даже москвичка. По правде говоря, я даже не был настолько влюблен, чтобы быть в ошалелом состоянии. И не скрывал этого. Да и она, кажется, была в таком же точно положении и вышла за меня больше для удобства иметь мужа и не жить одной в меблированных комнатах… Ну, и притом вдова, тридцать лет… Учится медицине, оканчивает курс и скоро приедет сюда. Очень дельная и по-своему неглупая женщина… Наверное, сделает карьеру и будет иметь хорошую практику.
– И хороша?
– Очень… Знаете ли, тип римской матроны, строгой и несколько величественной, гордой своими добродетелями, с предрассудками, прямолинейностью и некоторой скаредностью дамы купеческой закваски и горячим темпераментом долго вдовевшей здоровой особы. Неспокойная богема по натуре, как я, и такая непреклонная, строгая поклонница умеренности, аккуратности и накопления богатств по сантимам. Что получилось в результате от такого соединения? Месяц-другой скотоподобного счастья, и затем взаимная неприязнь друг к другу… ряд раздраженных колкостей и насмешек – с одной стороны, и строгих, принципиальных и методичных нотаций – с другой, с прибавкой подчас обвинений ревнивого характера, если я не был в нашей квартирке в одиннадцать часов вечера… А я, признаться, редко приходил к сроку… Ну, и в один прекрасный день за утренним кофе мы откровенно сознались, что оба сделали глупость и только мешаем друг другу готовиться к экзаменам, и порешили разойтись в ближайшее воскресенье, когда жена могла не идти в клинику. Разошлись мы по-хорошему, без сцен и без упреков, – словом, без всяких драматических осложнений… Напротив. Она простерла свою внимательность до того, что сама уложила мое белье и платье, предоставив моему попечению одни только книги и взяв с меня слово принять вину на себя, если она захочет повторить глупость, то есть выйти опять замуж, «но, конечно, за более основательного человека», – любезным тоном прибавила она. С тех пор мы и не видались. Ну, вот я и кончил свою одиссею, стараясь не особенно злоупотреблять вашим вниманием. Позволите закурить?
– Пожалуйста…
– Ну, а теперь мой черед, Маргарита Васильевна, допросить вас. Позволите?
– Позволю.
– Вам как живется? Я слышал, недурно?..
– И не особенно хорошо! – произнесла молодая женщина.
Невзгодин взглянул на Маргариту Васильевну и заметил что-то сурово-страдальческое в ее лице.
«Видно, раскусила своего благоверного», – подумал он и, осведомившись из любезности об его здоровье, продолжал:
– Только сытым коровам нынче хорошо живется, Маргарита Васильевна, а людям, да еще таким требовательным, как вы, трудно угодить… Ищете по-прежнему оригинальных людей? Много работаете? – деликатно перешел он на другую тему.
– Бросила искать. Их так мало среди моих знакомых. Кое-что перевожу… Читаю.
– Бываете в обществе?
– Бываю, но редко… Мало интересного… Дома спокойнее, хоть и в одиночестве.
– А Николай Сергеич?
– Он редко по вечерам дома. Заседания, комиссии… Я более одна.
– Значит, набили вам оскомину московские фиксы, Маргарита Васильевна?
– И как еще.
– Видно, они такие же, что и прежде! Чай с печеньем, невозможная толпа приглашенных в маленьких комнатах, какой-нибудь приезжий «гость» в качестве гвоздя, изредка певец или певица для разнообразия, сплетни и самые оптимистические административные слухи и, наконец, объединяющий ужин и за ним обязательно речи, и иногда длинные, черт возьми, речи, и всегда с гражданским подходом… Сперва тост за «гостя», который… и так далее, потом за «честного представителя науки», который… и так далее, за «мастера слова», за «жреца искусства» – одним словом, кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку. Иван Петрович великий человек и Петр Иваныч тоже великий человек, и, чтоб никому не было обидно, всем по тосту и по «великому человеку» белым или крымским вином… Знаю я эти фиксы… Узнаю свою милую Москву… Любит она таки поболтать и покушать…
– Эта болтовня с цивической [4 - гражданской, общественной (от лат. civilis)] окраской и противна…
– Отчего?.. Мне так она прежде нравилась. По крайней мере, люди приучаются говорить.
Невзгодин стал прощаться.
– И то вместо минутки час просидел, а мне еще надо в одно место.
– Ну, не удерживаю… Приезжайте опять, да поскорей… вечером как-нибудь. Мне еще надо обо многом с вами переговорить… Я тут одно дело затеваю… И вообще, надеюсь, мы, как старые друзья, будем часто видеться.
– Я бы не прочь, да боюсь, Маргарита Васильевна.
– Чего?
– Как бы старое не вернулось. Рецидивы, знаете ли, бывают при лихорадках! – шутливо промолвил Невзгодин.
– И как вам не надоест всегда шутить, Василий Васильич… Зачем вы этот вздор говорите?.. Кокетничаете?.. Так вы и без кокетства милый старый приятель, которого я всегда рада видеть… Что было, то не повторится… Так навещайте… С вами как-то приятно говорить.
– За то, что речей не говорю?
– И за это, а главное – за то, что вы не топорщитесь… не играете роли. Такой, как есть.
– Один из беспутнейших россиян, как вы прежде меня называли. Помните?
– Мало ли, что я прежде говорила… Вот вы беспутный, а работали-таки много… в Париже.
– И женился даже. Ну, до свиданья… Когда к вам можно?
– Да хоть завтра вечером.
– Не могу, я на юбилее Косицкого. Хочу всю Москву видеть. Да и юбиляра стоит почтить – премилый человек! А вы разве не собираетесь? Поедемте, Маргарита Васильевна. Я заеду за вами. Идет?
Она согласилась, но просила не заезжать. Она приедет с мужем.
– А за обедом сидеть будем рядом, Василий Васильевич. Займите места.
Невзгодин еще раз пожал руку хозяйке и откланялся.
Дорогой, плетясь на санях, Невзгодин думал о Маргарите Васильевне.
Он находил, что она очень похорошела с тех пор, как вышла замуж, и стала еще обворожительнее, как женщина. Но думал он об этом совсем объективно. Красота Маргариты Васильевны уж не влекла к себе, как прежде, когда он безумствовал от любви. Теперь он может быть с ней таким же приятелем, каким был на холере, оставаясь совсем равнодушным к ее женским чарам. Она славный человек, и с ней нескучно и без ухаживания, что большая редкость. Он непременно будет ее навещать, и часто.
«Да, видно, любовь в самом деле не повторяется!» – думал Невзгодин. А как он ее тогда любил! Целых два года не мог отделаться от этой любви, и вот теперь совсем не жалеет, что она ему отказала. Жаль только бедняжку, она несчастлива, конечно, с Заречным.
И Невзгодин удивлялся тому, что Маргарита Васильевна живет с человеком, которого, очевидно, не любит и не уважает и все-таки остается его женой. Видно, в самом деле, даже и в самых порядочных женщинах животное дает-таки себя знать, и они прощают такому красавцу, как Заречный, то, что не простили бы самому гениальному человеку, будь он дурным мужем.
Это возмущало Невзгодина, и он обвинял Маргариту Васильевну за то, что она не бросает мужа.
– Это свинство! – проговорил вдруг вслух, охваченный негодованием, Невзгодин. – Свинство! – повторил он.
– Что, барин? – спросил его извозчик.
– Поезжай, ради бога, скорей! – отвечал Невзгодин.
III
– Аглая Петровна дома?
– Дома, пожалуйте.
И молодой, пригожий и приветливый лакей в опрятном синем полуфраке с золочеными пуговицами, открывший широкие двери подъезда небольшого двухэтажного особняка, стоявшего в глубине двора, отделенного от улицы бронзированною решеткой, – пропустил зазябшую на морозе Заречную в большие теплые сени, где в камине ярким пламенем горели, потрескивая, дрова.
Он снял с ее плеч ротонду на длинношерстных черных тибетских барашках и нагнулся снять калоши, но его попросили не беспокоиться.
– У Аглаи Петровны никого нет? – спросила Заречная, останавливаясь перед зеркалом, чтобы оправиться.
– Никого-с. Извольте подняться наверх. Барыня у себя в кабинете. Как прикажете доложить?
Маргарита Васильевна дала свою карточку и поднялась вслед за лакеем по широкой, устланной ковром лестнице. Большие кадки с тропическими растениями стояли на площадке по бокам громадного простеночного зеркала.
Лакей распахнул двери в зал, провел гостью в соседнюю гостиную и скрылся за портьерой.
Заречная присела на маленький диванчик и любопытно оглядывала эту большую, застланную сплошь ковром, комнату с роскошной, обитой зеленым шелком мебелью, с изящными столами, столиками и уютными уголками за трельяжами, и с несколькими картинами, в которых сразу признала художественные произведения большого достоинства. Каждая вещь в гостиной, начиная от лампы и кончая крошечной севрской вазочкой на столике, отличалась изяществом и тонким вкусом. Все ценное, но ничего грубого, крикливого у этой внучки ярославского крестьянина, миллионерши Аглаи Петровны Аносовой, купеческой вдовы, известной своей щедрой благотворительностью, умом, красотой и строгими нравами.
Самые злые языки не смели бросить малейшую тень на ее репутацию. Никто не мог назвать ни одного любовника в течение пятилетнего вдовства Аносовой. Недаром же ее прозвали «бесчувственной бабой», удивляясь, что она отказывала нескольким женихам из богатейшего купечества и из представителей родовитого дворянства, в числе которых был даже один красавец рюрикович, и, казалось, нисколько не тяготилась своим добровольным вдовством в полном расцвете пышной красоты женщины тридцати трех лет, занятая и удовлетворенная, по-видимому, благотворительностью да своими большими торговыми делами, которые вела сама с умением и деловитостью, вызывавшими невольное удивление.
Тяжелая штофная портьера колыхнулась, и из-за нее вышла, направляясь к гостье неспешной и уверенной, слегка плывущей походкой, слегка прищуривая черные бархатистые глаза, ласковые и приветные, ослепительной красоты, высокая, статная брюнетка, с черными как смоль волосами, гладко зачесанными назад, в скромном шерстяном черном платье, безукоризненно сидевшем на ней, белая, свежая и румяная, с роскошными формами красивого бюста.
Бриллиантовые крупные кабошоны сверкали в ее розоватых ушах; из-под узкого рукава виднелась золотая цепь porte-bonheur'a [5 - браслета без застежки (фр.)], и на мизинцах красивых, несколько крупноватых, холеных рук было по кольцу. На одном – большая бирюза; на другом – отливавший кровью рубин.
– Очень рада вас видеть у себя, Маргарита Васильевна, – проговорила Аносова своим низковатым приятным голосом, протягивая поднявшейся гостье руку.
Она крепко пожала крошечную руку и, задерживая ее в своей широкой белой руке, протянула, слегка наклоняя голову, свои алые полноватые губы.
Дамы расцеловались.
Перед царственной роскошной фигурой Аглаи Петровны маленькая худощавая фигурка Маргариты Васильевны казалась еще меньше.
– Пойдемте-ка лучше ко мне. Здесь и холодновато и как-то неуютно. Для визитных гостей комната.
– А я к вам именно по делу! – поторопилась сразу же сказать Заречная, чтобы не подать повода к недоразумению.
Аглая Петровна слегка улыбнулась, точно хотела сказать, что и не сомневается в цели визита, и сердечно прибавила:
– Какой бы ветер ни занес вас сюда, мне приятно вас видеть, Маргарита Васильевна. В моей клетушке и поговорим. Там никто нам не помешает. Пойдемте!
И Аглая Петровна повела гостью через соседнюю, маленькую голубую гостиную и другую комнату, убранную в восточном вкусе, в свою «клетушку», как она называла кабинет, в котором работала, принимала по делам и более интимных знакомых.
Маргарита Васильевна быстрым взглядом окинула клетушку.
Это была небольшая комната в два широких окна, пропускающих много света.
Черного дерева письменный стол у простенка имел строго деловой вид. Несколько конторских книг, исписанные цифрами ведомости и скромный письменный прибор. Большие счеты с отброшенными костяшками и отставленное кресло на белоснежном пушистом мехе ангорской козы свидетельствовали, что Аглаю Петровну только что оторвали от работы. Лишь чудный букет из роз и ландышей несколько нарушал строгую деловую выдержанность убранства стола.
Зато вся остальная обстановка говорила о том, что хозяйка не только деловая женщина.
Полный книг большой библиотечный шкап, бюсты Шелли, Байрона, Тургенева и Толстого на мраморных колонках, марина Айвазовского, два жанра Маковского, фотографии с автографами разных «известностей» на мольберте и по стенам, уютный уголок с светло-серой мягкой мебелью вокруг маленького японского столика-этажерки, стол посредине с журналами и газетами, висячий фонарик и теплившаяся в углу лампадка пред образом божией матери – таково было убранство этой клетушки.
В ней было тепло и уютно. Тонкий аромат цветов приятно щекотал обоняние.
– Присаживайтесь сюда, Маргарита Васильевна, – указала хозяйка на маленький булевский диванчик и, отодвинув японский столик, на котором лежал желтый томик нового романа Золя, опустилась сама в кресло. – Снимите лучше шапочку, а то голове жарко будет. Прикажете угощать вас чаем? Вы ведь знаете, у нас, по купечеству, никаких дел без чая не делается! – прибавила в шутку Аглая Петровна, улыбаясь ласковою, широкою улыбкой и показывая ряд жемчужин-зубов.
Маргарита Васильевна от чая отказалась.
Она сняла шапочку и, встретив восхищенный взгляд Аглаи Петровны, любующейся тонкими чертами изящного, словно бы точеного, личика, смущенно и вместе с тем весело улыбалась.
– Так позвольте о деле? – проговорила она.
