скачать книгу бесплатно
По тёмному дереву стен были развешаны картины. Как только Тим перешагнул порог, они уставились на него отовсюду. У них не было глаз, только треугольники и другие геометрические фигуры. Они плясали, сталкивались, во что-то складывались и рассыпались, как в калейдоскопе. И смотрели на него, а он смотрел тоже.
Хозяйку он поначалу не заметил. Она была где-то сбоку, на маленькой кухоньке, – варила рыбу для кошки.
– А, это ты! Заходи, заходи.
Как раз в это время Тим остановился, потому что дорогу ему преградила кошка. Она была трёхцветная, с очень длинной шерстью и, сильно выгнув спину, тёрлась об его ноги.
– Это у нас Фуксия, – сказала хозяйка. – Знакомится. А мы сейчас будем пить чай.
Потом они сидели за большим дубовым столом и пили чай из маленьких фарфоровых чашек. Посреди стола, в старой запылённой керосиновой лампе, стоял засохший букет – чертополох, или что-то вроде. Фуксия прыгнула на колени к хозяйке и сразу затарахтела, как маленький заводящийся мопед.
– Некоторые говорят, что вы – ведьма, – Тим услышал свой голос как будто со стороны.
– Некоторые имеют полное право так считать, – сказала она.
– Но вы не… – тупо произнёс он и сам хмыкнул.
– Я – это я, – сказала она.
Лицо у неё было очень старое и странно красивое, как будто с какой-то древней потрескавшейся фрески. Вьющиеся седые волосы заплетены в две короткие смешные косички. Глаза зеленовато-жёлтые, как два последних листа на осенней ветке.
– Училась во Вхутемасе.
– ???
Она увидела вопрос в его глазах.
– Не слыхал о таком?
– На Фантомаса похоже.
– Ха, действительно. Сокращённо – художественные мастерские. Но меня оттуда выгнали после второго курса.
– За что?
– За благородное происхождение, представь себе.
– Они что, идиоты?
– Тогда, после революции, это казалось неправильным.
– А как они узнали?
– Донёс кто-то. Но потом я училась у дивных художников – ты их не знаешь, наверно, – Лентулов, Фальк…
– Я видел «Чёрный квадрат» Малевича, – сказал Тим.
– Да? И что думаешь о нём?
– Я когда на него смотрю – не могу думать. Кажется, сам он потом ушёл в этот свой квадрат. Грустно как-то.
– А у меня по-другому. Я когда закрываю глаза, вот тут у меня всё начинается. Все мои ещё не написанные картины, все картины вообще – пространство живописи. И этот чёрный квадрат – как закрыть глаза. Ну, давай картины смотреть.
– Это всё ваши?
– Да. Вот интересно – что, по-твоему, это такое?
– Красота, – не задумываясь, ответил Тим.
– Хм, вот и я так думаю… а некоторые не понимают, не видят, наверно.
– Некоторые имеют право? – вспомнил Тим.
– Ха-ха, действительно, – засмеялась она.
Потом Тим заметил в простенке ещё две маленькие картины.
– Это уже не мои. Но с меня написаны – с меня молодой. Портреты.
Тим посмотрел на первый. Ну да, она, только очень молодая. Зеленоватые глаза, взгляд одновременно открытый и настороженный. Брови празднично изогнуты. Волосы перекинуты через одно плечо.
Второй – совсем другой, напоминает цветную мозаику её собственных картин. И где тут портрет?
– А ты отступи подальше, – посоветовала она. – Ещё, ещё… Теперь видишь?
Теперь он увидел. Мозаика сложилась в женский профиль, из которого глядел большой зелёный глаз-треугольник.
– Вижу! Это вы изнутри?
– Ого! Да, пожалуй.
Тим ещё раз посмотрел на оба портрета, потом скосил глаза на хозяйку дома и спросил:
– А смерти вы не боитесь?
– Я её не жду. И не боюсь. Там, за чёрным квадратом, много света. И цвета. Нам, художникам, раздолье.
В старой раме окна незаметно наступили вишнёвые сумерки. В них светились только белые шары гортензий.
– Что-то ты долго. Где был? – спросила мама.
– У Ведьмы! – радостно выпалил он. – Мам, купишь мне завтра ещё красок, ну если в город поедешь, ладно?
Вплоть до Рембрандта
В зелёных листьях
на свету —
ты видишь красоту?
Этот апрельский день был странным и непохожим на другие апрельские дни.
Началось всё ещё вчера. Когда мы с Марьянкой выходили из школы, она отвела меня за палаты семнадцатого века и сказала:
– Жень, у меня к тебе очень важное дело.
Я сразу обрадовалась. У нас очень давно не было никаких важных дел.
– Слушай, – сказала она и посмотрела на меня очень серьёзно. – Понимаешь, Жень, я хочу рисовать! Но не так, не дилетантски, а по-настоящему. В общем, ты должна мне помочь.
– Да при чём тут я? – Сама-то я рисовала, но именно так, как все, не хуже и не лучше.
– Слушай дальше, не перебивай. – Марьянка любила во всём обстоятельность. – Ну так вот. Ты же знаешь, что никаких таких талантов и даже способностей у меня не было и нет. Ты видела, как я рисую: точка, точка, запятая – вышла рожица кривая.
Я смотрела на асфальт.
– А теперь слушай сюда. – По её голосу я поняла, что сейчас она скажет самое главное. – Есть один человек, который реально может мне помочь.
– Я его знаю? – Я судорожно соображала, кто же это мог быть и какое я имею к этому человеку отношение.
– Нет, в том-то и дело, что ты его не знаешь.
Я поняла, что ничего уже не понимаю.
– Ладно, – сказала я. – Говори дальше.
Дальше выяснилось, что в нашем городе есть гипнотизёр, который может пробудить в человеке его скрытые творческие способности. («Очень глубоко скрытые и очень крепко спящие», – пошутила Марьянка.) В том числе художественные. И развить их. Вплоть до Рембрандта!
В общем, я должна была составить ей компанию, чтобы было не страшно.
– Слушай, это здорово! – сказала я. – Я тоже хочу. Только не до Рембрандта, а до Ван Гога.
Теперь мы шли с ней по весенней улице, даже не понимая, весна это или не весна, наш город или не наш, а может, и страна другая или вообще другая планета. Мы прошли мимо зоопарка, даже не вспомнив, что там живут звери, потом свернули в один из переулков и наконец в тот самый двор.
Там стояло длинное одноэтажное строение, может быть, бывшая конюшня. Невзрачное такое строеньице, но это только добавляло ему таинственности. На старой облупленной двери висела афиша:
РАСКРОЙ СВОИ СПОСОБНОСТИ!
Буквы были большие, чёрные; внизу была нарисована чёрная же рука, держащая толстую акварельную кисть.
Мы остановились и переглянулись.
– Ладно, Жень, где наша не пропадала, – решительно сказала Марьянка. Наверно, вспомнила о Рембрандте. Тогда я быстро вспомнила о Ван Гоге, и мы вошли.
В прихожей, возле вешалки робко топтались нераскрытые дарованья, как юные, так и пожилые. Потом появился великий гипнотизёр и велел всем занять места в зале – на стульях возле стеночки. Он был небольшого роста, с огромными залысинами, с абсолютно чёрными глазами и одет во что-то тёмное. Он сказал, чтобы мы расслабились. Это ещё не занятие, а только знакомство. Все разом выдохнули.
– Закрыли глаза, – сказал великий гипнотизёр.
Мы закрыли.
– Веки тяжелеют, тяжелеют веки. Веки тяжёлые, тяжёлые, совсем тяжёлые.
Мои веки совсем не хотели тяжелеть. Вместо этого внутри меня проснулась моя глупая смешинка, которая, как кашель, объявлялась в самый неподходящий момент.
– Руки перед собой, – рокотал немилосердный голос. – Сжали пальцы. Крепче. Ещё крепче.
Я изо всех сил сжала пальцы в кулаки. Вот это я умела. Мне иногда приходилось драться с мальчишками во дворе.
– Кулаки тяжёлые. Гири чугунные. Чугунные гири.
Я представила себе, как мы тупо сидим на стульях (Марьянка, я и все эти засыпающие дарованья), с тяжёлыми веками и чугунными кулаками, и почувствовала, как меня просто раздирает смех. А когда меня раздирает смех, то я слабею. Я стала изо всех сил бороться со своим лицом, чтобы оно не выдало, что у меня уже все внутренности трясутся от смеха.
– Ноги тяжелеют, тяжелеют ноги…
Что же делать? Ведь я сейчас расхохочусь! И это наверняка поставит точку на всех Марьянкиных мечтах! Я была как Буратино на представлении у Карабаса.
И вдруг… Я подумала, что ослышалась:
– Открыли глаза – разжали пальцы – встали!
Всё это он выпалил скороговоркой, и слова прозвучали внезапно, как пулемётная очередь. Но это было – спасение. От неожиданности моя смешинка заткнулась. Буратино вскочил – руки по швам, глаза широко открыты: мне не терпелось увидеть выражение лица великого гипнотизёра.
Чёрные глаза, напряжённо смотревшие куда-то прямо перед собой, скосились и скользнули взглядом по моему лицу. Это был неприятный и неприязненный взгляд. В нём чувствовалось раздражение и досада, как будто я была непрошеной букашкой, залезшей на королевский стол.
И всё-таки я была довольна. Мой предательский смех не смог прорвать плотину моего лица. Я посмотрела на Марьянку. Она ещё сидела, вытянув руки, и, словно спросонок, приоткрыла глаза. Потом мы с ней стали коситься на остальных. Они всё ещё были как неживые. Один взрослый дядечка продолжал сидеть как ни в чём не бывало с чугунными кулаками.
И глаза у него не открылись!
– На сегодня хватит, – небрежно сказал великий гипнотизёр. – Первое занятие… – он назвал дату и время.
Мы пошли к вешалке за куртками.
– А вы, девушка, – процедил он, проходя мимо меня, – можете больше не приходить.
Я не помню, как мы с Марьянкой надели куртки, не помню, что мы сказали друг другу, выйдя на улицу. Никакой таинственности больше не было. Был прозрачный и прохладный весенний воздух и в нём сразу всё восхитительное, что было на свете. Я смотрела на распускающиеся листья деревьев и думала: «Как же хорошо, что никто не может приказать этим почкам закрыться, а корням стать чугунными». И ещё – как Ван Гог написал бы эти деревья, но не захотел бы писать портрет великого гипнотизёра, потому что он был весь в чёрном и не имел никакого отношения ни к весне, ни к деревьям.
А Марьянка, может быть, из солидарности со мной, не стала раскрывать свои художественные способности (зачем миру второй Рембрандт, тем более если их будет много?) и осталась Марьянкой – но не просто, а самой лучшей Марьянкой на свете!
Кругосарайное путешествие
Почему подорожники
идут вдоль дороги,
похожи на маленькие
зелёные следы?
Почему не могут
в сторону отойти?
Почему не сбились с пути?
Ведь никто их здесь не сажал!
