Последний рассвет Алексея

Стаценко Артём

Последний рассвет Алексея

Живые? – так можно в зверинец их

Промежду гиеной и волком

И как ни крошечен толк от живых

От мёртвого меньше толку

– Владимир Маяковский

ГЛАВА I. УТРО

Солнце ворвалось в щель между ставнями, разрезав полумрак ножом из янтаря. Я прикрыл глаза, чувствуя, как луч ползёт по щеке – тёплый, назойливый, как лапа Джой, тыкавшейся в лицо по утрам в Александровском дворце. Собаки теперь не было. Её забрали вчера, сказав: «Царским псам – не место среди пролетариата». Голос того солдата, рыжего, с лицом, изъеденным оспой, до сих пор звенел в ушах, будто ржавая пила. Джой выла, когда её уносили, царапая когтями пол. Я зарылся лицом в подушку, чтобы не слышать.

– Опять не спишь? – голос Ольги прозвучал из угла, где она сидела, заштопывая дыру на локте Татьяниного платья. Иголка блестела в её руках, как серебряная рыбка. Она всегда шила, даже когда в Петрограде грохотали пушки. Говорила, что это успокаивает.

– Колено… – пробормотал я, пытаясь перевернуться. Боль пронзила сустав, заставив стиснуть зубы. Казалось, под кожей колыхался раскалённый песок, а кости были стеклянными, готовыми рассыпаться от любого движения.

– Дай я, – Ольга отложила шитьё, подошла и опустила на одеяло флакон с мятным маслом. Её пальцы, осторожные и твёрдые, начали втирать жидкость в кожу. – Помнишь, как ты кричал, когда доктор Боткин делал тебе уколы?

– А ты пела мне ту французскую песенку… – я улыбнулся, вдыхая резкий аромат. Мама запрещала нам говорить по-французски после отречения – «не время для изящного», – но Ольга нарушала запрет шепотом.

– Sur le pont d’Avignon… – она запела тихо, словно боялась разбудить стены. Голос её дрожал, как паутина на ветру. Я закрыл глаза, представив балкон Царского Села, где мы с ней танцевали, а внизу цвели яблони.

В дверь постучали. Все в комнате вздрогнули, будто по полу проползла змея. Даже папа, обычно невозмутимо чистивший пенсне у стола, замер. Его пальцы сжали тряпицу так, что костяшки побелели.

– Входите, – сказал он, но дверь не открылась. Снаружи послышался смех – хриплый, с присвистом. Чей-то сапог ударил по косяку:

– Царёвы дети! Скоро ваш черёд на утреннюю прогулку!

Мама перекрестилась, прижимая к груди маленькую иконку Серафима Саровского. Её губы шептали молитву, но я различал только обрывки: «…избави нас от лукавого…».

После ухода солдат Ольга вернулась к шитью, но иголка теперь дрожала в её пальцах. Я наблюдал, как солнечный луч медленно ползёт по стене, высвечивая трещину в форме креста. Мы звали её «знаком ангела» – мама говорила, что это благословение. Но сейчас трещина казалась раной, из которой сочится тьма.

– Леша, – окликнула меня Татьяна, разворачивая потёртый свиток с вышивкой. – Помоги подобрать нить для розы. Твои глаза лучше видят при этом свете.

Я подполз, волоча одеяло, и указал на моток блёклого шёлка. – Вот этот. Как в твоём платье на балу в 1913-м.

Она улыбнулась, но глаза остались грустными. – Ты всё помнишь.

– Помню, как ты уронила веер, а тот офицер поднял его, – я прищурился, пытаясь вызвать в памяти запах её духов – жасмин и что-то горькое. – А потом вы танцевали до рассвета.

– И ты ревновал, – она ткнула меня иголкой в локоть, как тогда.

Грохот за дверью заставил нас вздрогнуть. Чьи-то шаги удалились по коридору, оставив за собой тишину.

Солдат принёс таз с водой. Лёд уже растаял, но жидкость была мутной, с плавающими щепками. Мама опустила в неё платок, отжала и провела мне по лбу:

– Ты весь в пыли.

– От стен, – пробормотал я. – Они осыпаются, будто дом гниёт изнутри.

Она не ответила, вытирая лицо Анастасии. Та сидела, уставившись в стену, будто за ней открывался другой мир. Её рыжие кудри спутались в паутину, а на щеке краснела царапина – вчера она попыталась отодрать обои, крича, что под ними спрятана карта.

– Настенька, не трогай, – мама взяла её за руку.

– Там был рисунок! – девушка вырвалась. – Девочка с воздушным шаром… Я видела!

Мы промолчали. Все знали – обои здесь клеили поверх старых, и под слоем клея могли быть детские каракули. Но лучше не говорить об этом.

Солдат в засаленной гимнастёрке внёс поднос. На нём – шесть эмалированных кружек с чаем, напоминающим грязную воду, и ломти хлеба, покрытые плесенью, как мох на камнях. Он поставил его на стол так, что чай расплескался, оставив тёмные пятна на скатерти.

– Благодарим, – сказал папа, кивнув. Его голос звучал так, будто он принимал парад на Дворцовой площади. Но я видел, как дрожит его рука, подносящая кружку к губам.

– Не за что, «ваше величество», – солдат плюнул на пол, глядя Анастасии в глаза. Та отвернулась, сжимая кулаки под столом.

– Настя, не надо, – прошептала Мария, разламывая хлеб пополам. – Вот, возьми мою корочку.

– Не хочу, – Анастасия отодвинула тарелку. – Лучше бы они принесли яд.

– Анастасия Николаевна! – Мама вскинула голову. – Ты позоришь нас.

– Простите, мама… – девушка сглотнула, уткнувшись в стол. Я видел, как её плечи дрожат.

Папа отломил кусочек хлеба, медленно прожевал. – В Крыму, помнится, нас угощали лепёшками с мёдом. Повар-татарин… как его…

– Ибрагим, – подсказала Ольга.

– Да. Он добавлял в тесто фисташки.

Мы замолчали, уставившись в крошки на скатерти. Где-то за окном закаркала ворона.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.