скачать книгу бесплатно
Колье с лукавой змейкой
Эдуард Сребницкий
Каждый человек мечтает о счастье и любви. Не исключая жуликов. Костя Нырков по прозвищу Нырок ищет своё счастье среди разных людей, не забывая при этом опустошать их карманы. Но однажды он попадает в историю, которая круто меняет его жизнь. А началом истории становится старинное колье – колье с лукавой змейкой.
Эдуард Сребницкий
Колье с лукавой змейкой
Глава 1
– Товарищи! Ставлю вопрос на голосование… – секретарь городской ячейки Российского коммунистического союза молодёжи Шкурыба окинул взглядом левую половину помещения, где проходило собрание комсомольцев.
Секретарь Шкурыба, человек с широкими ноздрями и вытянутыми челюстями, что придавало ему сходство с конём, был в дополнение к этому сходству, будто сбруёй, опоясан портупеей, какую носили некоторые красные командиры на фронтах гражданской войны. Сам Шкурыба тоже немного воевал – не командиром, а бойцом, зато теперь пошёл на повышение по идеологической линии.
Зал комсомольского клуба, устроенного в бывшем доме купца Тюкина, оказался забит под завязку: на шестом году революции городская комсомольская ячейка стремительно пополнялась. Десятки горящих глаз смотрели на секретаря Шкурыбу и в совокупности с зажигательными лозунгами кумачовых транспарантов, которыми были увешаны все стены, и пламенными речами самого Шкурыбы создавали в каменных купеческих стенах атмосферу кузнечного горна, где плавится сталь новой жизни.
Ещё совсем юная комсомолка Лизанька и её столь же молодой муж Филипп с приколотыми на груди значками «КИМ» – Коммунистический интернационал молодёжи – хоть и находились от секретаря Шкурыбы в правой половине зала, куда Шкурыба смотреть избегал, были воодушевлены происходящим столь же страстно, как все молодые люди вокруг. Лизанька с тонкими, словно карандашом нарисованными, чертами, задумчивым взглядом карих глаз и выправленной на грудь редкой косой, сцепленной узорчатой заколкой, изредка в порыве невольной нежности дотрагивалась до локтя Филиппа, парня надёжного, цельного, честного, что сразу и безошибочно угадывалось в его манере говорить, ходить и даже слушать. Филипп и Лизанька не пропускали ни одного комсомольского мероприятия – субботника ли, собрания, или похода агитгруппы, – чувствуя себя здесь своими в одной большой комсомольской семье.
– …Ставлю вопрос на голосование… – повторил комсомольский секретарь Шкурыба и замолк, поскольку, забывшись, обратился к запретной для него стороне зала.
Запретная сторона, по сути, не была никакой запретной, а была такой же, как и другая часть зала, точно так же заполненная комсомольцами городской ячейки. Просто перед лавками первого ряда запретной стороны сидела, склонившись за будуарным купеческим столиком, восемнадцатилетняя комсомолка Нюся, которая по предложению самого Шкурыбы вела протокол сегодняшнего собрания. И стоило секретарю Шкурыбе только обратиться к правой половине аудитории, как взгляд его сам собой сползал на склонённую голову Нюси, на Нюсину шею и спину, и секретарь Шкурыба сбивался, если не смысли, то с необходимого настроя, и ему стоило усилий вспомнить, зачем он здесь находится и что собирался делать дальше.
Оторвавшись взглядом от комсомолки Нюси, секретарь Шкурыба восстановил в памяти цепочку предшествующей речи, повернулся влево и продолжил:
– Кто за то, чтобы принять резолюцию нашего комсомольского собрания в поддержку борющегося пролетариата Европы, прошу поднять руки!
Зал, и в той части, к которой обращался секретарь Шкурыба, и в той, куда Шкурыба старался не смотреть, голосовал единогласно. Комсомолец Филипп, вскинув руку, даже прыгнул вслед за ней, и его жена Лизанька, засмеявшись этому, присоединилась к дружным аплодисментам, вспыхнувшим на волне общего единения и сознания причастности к мировым революционным процессам.
– Резолюция принята единогласно! – провозгласил секретарь Шкурыба, с трудом перекрикивая аплодисменты.
Комсомолец Филипп отчаянно хлопал и улыбался, его жена Лизанька не сводила с него глаз, хлопала и тоже улыбалась, и все вокруг хлопали и улыбались.
Попросив у зала тишины, секретарь Шкурыба продолжил:
– Второй вопрос в повестке дня – создание коммуны на базе нашей комсомольской ячейки. Товарищи! Революция отменила частную собственность как основу эксплуататорского общества. Имущество помещиков и капиталистов экспроприировано и передано трудовому народу…
Комсомолец Филипп, вслушиваясь в речь, согласно кивал.
– …Но мы, члены Российского коммунистического союза молодёжи, выступаем за отмену не только частной, но даже личной собственности. Мы не хотим брать в светлое будущее груз мелкобуржуазной психологии. И для примера трудящимся массам создаём коммуну, где будем вместе жить, трудиться, отдыхать, и где у нас будет абсолютно всё общее.
– Абсолютно всё? – весело спросил кто-то из зала
– Абсолютно! – подтвердил секретарь Шкурыба. – Работа, пища, предметы труда, культуры, быта и даже общие дети.
– Как дети? – раздался изумлённый женский голос.
– Да, товарищи. У нас будут общие дети, а также жёны и мужья, как это уже провозглашено в некоторых передовых коммунах. Каждый коммунар имеет право на любовь с любой коммунаркой…
Секретарь Шкурыба, не удержавшись, посмотрел-таки на открытую Нюсину шею и к своему удивлению не сбился, а наоборот, ощутил прилив воодушевления.
– …и каждая коммунарка – на любовь с любым коммунаром, не связывая при этом друг друга какими-либо обязательствами. Мы должны покончить со старым понятием семьи, ибо желание иметь только тебе принадлежащего супруга есть проявление инстинкта частного собственника. А в новом обществе не должно быть ситуации, когда, к примеру, тобой помыкает жена, – голос у секретаря Шкурыбы предательски дрогнул, – и ты ничего не можешь с этим поделать. Как неоспоримо доказал в своих трудах один из основоположников научного коммунизма товарищ Фридрих Энгельс – у обезьяны, когда она решила стать человеком, отпал хвост. Точно так же, товарищи, должно исчезнуть понятие семьи, которое давно является атавизмом и рудиментом, то есть пережитком прошлого.
Слушая речь, комсомолец Филипп продолжал кивать, и Лизанька неодобрительно и слегка обиженно на него посмотрела. Повернувшись к жене, Филипп смутился и пожал плечами.
– Товарищи! – почти прокричал секретарь Шкурыба. – Кто за создание коммуны на базе нашей комсомольской ячейки прошу голосовать!.. Один, два, четыре… так… двенадцать… пятнадцать… И всё?
За будуарным столиком Нюся заскрипела пером, занося в протокол количество проголосовавших.
– Хорошо, кто против?
Лизанька решительно подняла руку вверх. Покосившись на жену, руку поднял и Филипп.
– А остальные воздержались? – допытывался секретарь Шкурыба. – Что ж, товарищи, мы видим, многие из нас ещё не свободны от старых представлений. Предлагаю тем, кто голосовал против…
Входная дверь распахнулась, впустив в зал женщину с тугим узлом волос на голове и закатанными рукавами тёмно-коричневой кофты. По тому, как женщина вошла – неспешным, тяжеловатым, командирским шагом – по тому, как оглядела зал и заставила вытянуться в струнку секретаря Шкурыбу, было ясно, что портупея этой женщине подошла бы гораздо больше, чем самому Шкурыбе, который, промямлив:
– … Предлагаю тем, кто голосовал против, ещё раз подумать над внесённым предложением, – заискивающе обратился к вошедшей с не комсомольским словом «душечка»: – Я уже заканчиваю, душечка.
И добавил, то ли «душечке», то ли залу:
– Сегодняшнее комсомольское собрание объявляю закрытым.
Комсомольцы поднялись с мест. По традиции каждое их мероприятие заканчивалось коммунистической песней «Интернационал».
– Вставай, проклятьем заклеймённый,
Весь мир голодных и рабов, -
зазвучали первые нестройные голоса, и остальные комсомольцы подхватили:
Кипит наш разум возмущённый
И в смертный бой вести готов.
Секретарь Шкурыба пытался было запеть со всеми, но, споткнувшись на полуслове, поспешил к «душечке», которая без церемоний толкнула его к выходу.
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим,
Кто был никем, тот станет всем!
– Душечка, ну, неудобно… – бормотал секретарь Шкурыба.
Это есть наш последний
И решительный бой,
Выпихнув из зала Шкурыбу, «душечка» бахнула дверью.
С интернационалом
Воспрянет род людской! –
сотрясались стены купеческого дома.
Выходящих из клуба участников собрания революционным алым цветом приветствовала осень: ветки рябины качали на ветру спелыми гроздями, а по мостовой кружила огненно-красная листва. Комсомольцы, из тех кто располагал временем, собирались в группки, весело обсуждая предложение секретаря Шкурыбы. Комсомолка Лизанька стояла со своим мужем Филиппом и пыталась выяснить его мнение по очень важному для неё вопросу.
– Как это так, покончить с понятием семьи? – допытывалась она. – А мы с тобой? С нашей семьёй тоже покончить? Ведь мы только что поженились.
– Ну, что ты, – Филипп взял хрупкие руки жены в свои широкие ладони. – Никто нас силой в коммуну не тащит. Мы будем жить с тобой.
Другого ответа Лизанька и не ждала.
– Ты этого хочешь? – спросила она.
– Очень хочу.
– Я тоже.
Они держали друг друга за руки, и им обоим было хорошо.
– Ой! – по лицу Лизаньки пробежала тень. – Там ведь мама с папой уезжают!
Быстро, почти бегом, Лизанька и Филипп направились прочь от клуба.
– А вот этого шага твоих родителей я не одобряю, – говорил Филипп на ходу. – Уезжать из страны, где куётся новая жизнь, где каждый день происходит столько интересного и важного!
– Ты ведь знаешь, они боятся. У нас происхождение не совсем пролетарское.
– Этот недостаток можно исправить активной общественной работой и самоотверженным трудом на благо Советской республики. И тогда есть шанс, что окружающие их простят.
– Родители не хотят, чтобы их прощали, они хотят просто жить. Хотя я отговаривала, как могла. Смотри, уже извозчик приехал и вещи уложены!
Они торопливо прошли мимо извозчицкой коляски, на которую был погружен перевязанный ремнями багаж, и поднялись на крыльцо белёного каменного дома.
В гостиной их с нетерпением ждали.
– Лизанька, Филипп, где же вы ходите, милые? – поднялась им навстречу Лизанькина мама, одетая в тёмное дорожное платье. – Нам пора ехать!
– Задержались на собрании, – извинилась Лизанька.
– Ну-с, – сказал отец, который вопреки нынешней моде, а подчас и благоразумию, продолжал носить галстуки и был в галстуке и сейчас, – пора прощаться.
– Разве мы не едем с вами на вокзал? – удивилась Лизанька.
– Мы с мамой решили, что вам ехать не стоит. Долгие проводы – лишние слёзы. Попрощаемся здесь.
Он прижал дочь к груди:
– Пиши нам чаще.
– Я буду писать вам часто-часто, – Лизанька с трудом сдерживалась, чтобы не заплакать.
Поцеловавшись с отцом, она затем крепко прижалась к маме, и по щекам обеих всё-таки потекли слёзы.
– Кто знает, милая, доведётся ли свидеться?
– Мы обязательно ещё увидимся, мама.
Отец взял за плечи Филиппа:
– Будьте счастливы. И берегите нашу дочь.
– Не беспокойтесь, я позабочусь о ней, – заверил Филипп.
– Вот ещё что, – утерев платком слёзы, мама отвела Лизаньку в сторону и взялась пальцами за чёрный перламутровый ларец, стоящий на комоде. – Здесь кое-какие украшения. Вам хватит на жизнь. Но главное, вот.
Мама извлекла из ларца золотое колье с несколькими драгоценными камнями.
– Это старинное колье с лукавой змейкой принадлежит нашей семье.
– С лукавой змейкой?
– Да, посмотри на застёжку, – мама положила колье на чёрную крышку ларца. – Видишь, застёжка выполнена в виде змейки, которая чуть улыбается. Эту змейку называют лукавой. Колье с лукавой змейкой досталось мне от мамы, а ей от её мамы, моей бабушки. Теперь я хочу передать колье тебе. Говорят, что оно способно помогать своей хозяйке в трудную минуту. Береги его, милая, и пусть оно напоминает вам о нас.
Убрав семейную реликвию в ларец, мама расцеловала Лизаньку и подошла к зятю.
– Храни вас бог, – трижды поцеловала она Филиппа, – вас и нашу дочь.
– Ну что вы, – смутился Филипп. – Мы, комсомольцы, не признаём существование бога.
– Бог так милостив, что любит и комсомольцев, которые не признают его существования.
– Присядем на прощание, – сказал отец.
Все сели на стулья, чувствуя драматичность и неотвратимость происходящего.
– Пора!
Поднявшись, родители вышли из комнаты. Лизанька с Филиппом видели в окно, как они спустились с крыльца, сели к извозчику и, помахав детям рукой, уехали. Лизанька смотрела на то место, где только что стояла коляска, и не могла поверить, что рассталась с родителями так надолго, а может быть, навсегда.
– Что за шкатулку дала тебе мама? – спросил Филипп.
Лизанька с трудом отвела взгляд от опустевшей улицы.
– Это наши фамильные драгоценности.
