скачать книгу бесплатно
– Вот и славно, – обрадовалась я. – Раз все так просто, закажем еще одну копию!
– Не думаю, что это хорошая идея, – скривился импресарио, потирая под шарфом вспотевшую шею. – Вещица очень сложна в исполнении. Мастер работал над заказом две недели, а потом еще неделю устранял недостатки, на которые я ему указал.
– А если взять гребень в музее? – не сдавалась я. – На пару дней?
– Кто же вам позволит вынести из музейных стен столь ценный экспонат? Это одно из главных украшений экспозиции, посвященной Александре Коллонтай, и вряд ли сотрудники музея решатся с ним расстаться.
– Коллонтай? Первая в мире женщина-посол? – встрепенулся майор, неожиданно продемонстрировав знание истории родной страны. И вяло полюбопытствовал, выбивая шариковой ручкой дробь по столу: – И как же он к ней попал?
– Подарил друг детства, некий царский офицер, – пояснил осведомленный культуролог.
– Вас не должно волновать, как я добуду гребень, – горячо заверила я Фишмана, снова возвращаясь к волновавшей меня теме разговора. – Главное, что я обещаю утрясти этот вопрос. А милиция тем временем поймает вора и вернет вам реквизит в целости и сохранности. Ведь поймаете?
Взгляд, который я кинула на майора, растопил бы даже ледяную глыбу, но страж порядка не пожелал мне подыграть, неопределенно пожав погонами.
Подхватив несколько сумок иностранцев, я весело глянула на заграничную звезду и оптимистично предложила:
– Ну что, мисс Секси, пройдемте к машине? А то шофер заждался!
Лео немного подумал и согласно кивнул, помогая подняться со стула путающейся в шубе супруге, так и не проронившей ни слова за весь наш разговор.
Я слукавила. Водитель заказного лимузина особенно нас не ждал. Развернув на рулевом колесе «Спид-инфо», он ел беляш, заодно пробегая глазами статьи и собирая на газету капающий из мясного пирожка сок. Оплата ему шла почасовая, и чем дольше американцы выясняли ситуацию с пропавшим багажом, тем больше он зарабатывал. Заметив подошедших к его длинному и не слишком-то новому транспортному средству пассажиров, водитель скомкал газету, вытерев ею руки, и дернул за рычажок под рулем, открывая багажник. Но Лео Фишман класть сумки не торопился. Он недоверчиво рассматривал авто, точно не мог взять в толк, как на такой машине ехать.
– Послушайте, госпожа Левина, – постояв так с минуту, обернулся он ко мне. – В райдере записано, что Секси Бум должна передвигаться на авто представительского класса. А что нам подали?
– Чем же плоха машина? – удивилась я. – Чисто вымытая, черная, блестит! Водитель в ливрее и фуражке, в салон поместится цыганский хор!
– Она же старше моей бабушки! И гораздо уродливее, – фыркнул импресарио. – С чего вы взяли, что мы согласимся ехать на таком старье?
– Не на старье, а на раритете, – заливалась я соловьем. – Превосходный «ЗИС-110», тысяча девятьсот сорок восьмого года выпуска, доведенный русскими умельцами до состояния лимузина. Больше вы нигде на таком не покатаетесь!
– Черт с вами, ехать-то надо, – махнул рукой Фишман, укладывая сумку в багажник.
Его примеру последовала и я. Мисс Секси Бум уселась с видом королевы на заднее сиденье, с ней рядом устроился ее придирчивый муж и свита, а я устремилась к своей машине, чтобы сопровождать гастролеров в гостиницу.
Рим, I век н. э.
Ступая по булыжной мостовой упругой походкой, нубийские рабы несли носилки из эбенового дерева в центр Рима. Их потные спины блестели на солнце, как дорогой сафьян. Пробираясь сквозь толпу разгоряченных горожан, носильщики шествовали мимо базара и городских бань, пока не поравнялись с храмом Аполлона, украшенным высоченной мраморной статуей бога, голова которого с недавних пор была заменена сиятельным ликом императора. Идея стать богом посетила Калигулу во сне. Проснувшись, Гай Цезарь во всеуслышание объявил себя божеством и потребовал от подданных соответствующих почестей, для простоты поклонения заказав скульпторам переделать прежних обитателей Олимпа в себя, солнцеподобного.
На этот раз матрона Лепида подгоняла носильщиков еще нетерпеливее, чем тогда, когда торопилась на свидание с Флавием Скорпом. В голове патрицианки звучали слова болтливой сплетницы-соседки о том, как Мессалина смотрит на мужчин. Неужели ее маленький каприз, ее самовольность свели на нет плоды стараний стольких лет?
Когда в ранней юности честолюбивая дочь славного рода Домициев прибыла на гору Кармал к киммерийской сивилле, вещая старуха, по слухам, обитавшая у озера Аверон уже более тысячи лет, отложила неувядающую розу и, пристально вглядевшись в благородную римлянку, каркающим голосом пропела:
– Вещицы, что называешь своими, носишь ты не по праву. – Сухонькая ручка сивиллы поднялась в направлении прически пришедшей, плавно переместившись в область ее шеи.
Юная Лепида тут же догадалась, что речь идет о ювелирной паре, которую она надела, отправляясь к провидице. В ковчежце лимонного дерева с незапамятных времен в ее доме хранилась золотая булла[5 - Полый внутри амулет, надеваемый на шею и содержащий священные атрибуты.]в полпальца величиной в виде крылатой девы с совиными лапами, попиравшими спины двух львов. В руках химера[6 - Фантастическое чудовище, состоящее из частей разных животных.]держала серебряный знак двойной бесконечности, а голову ее украшали семь рогов.
Был в ковчежце и сработанный в пару к булле богатый гребень из серебра, золота и кости. Как и химера, гребень был необычайно хорош и формы необыкновенной. Серебряный лунный серп, искусно инкрустированный фигуркой обнаженной красавицы. Выточенное из кости тело женщины казалось живым, на поднятых вверх руках она держала золотой знак двойной бесконечности, точно такой, как у химеры. Золотые волосы ниспадали на молочно-белые плечи, а ноги деве заменяло золотое пламя, исполненное в виде семи извилистых, как языки огня, зубцов. Изумруды глаз смотрели на мир насмешливо и дерзко, алый коралловый рот улыбался самоуверенной улыбкой.
Ковчежец со всем содержимым достался предкам патрицианки от родственника – легата, по указанию которого римские воины стерли с лица земли храм иудейского царя Соломона. Солдаты нашли ковчежец в подземелье под храмом. Когда туда сунулись, из погреба вырвались огненные шары и сожгли первых смельчаков, рискнувших покуситься на запретное.
– Это наследство Гекаты, для дочери уготованное, – скрипела гекзаметром старуха. – Дитя, что родишь ты от брака с кузеном, дочерью Великой Темной Матери будет являться. В безлунную ночь яркие эллипсы вспыхнут на черном небе, и дочь Гекаты появится на свет. Станет дитя то царицею мира, будет над Римской империей волю вершить! Гребень дарует свободу ей делать, что хочет, булла придаст благоразумие в делах. Если отдашь ей лишь буллу, станет дочь Темной Богини богатой и знатной, но не познает свободы. Если же будет она обладать только гребнем, свобода ее будет безгранична, но что с нею делать, несчастная так и не поймет. Две эти вещицы уравновесят друг друга, одна без другой много бед принесет.
Пророчество сивиллы вселило в душу молодой патрицианки пусть смутную, но все-таки надежду. Давно она мечтала о царской власти, и если ей самой не доведется стать императрицей, роль матери правительницы Рима тоже весьма неплоха. Все случилось так, как предсказала вещунья. К Домиции Лепиде посватался двоюродный брат Мессала Барбат, до этого не проявлявший к кузине особого интереса, и знатная невеста тут же дала согласие на брак. Валерия родилась, когда в полночном небе над домом Барбатов сверкали и искрились пересекающиеся овалы. Девочка и впрямь росла диковинным цветком, сторонящимся материнской ласки. С раннего детства Валерия Мессалина стала требовать отдать ей буллу-химеру и лунный гребень, как будто точно знала, что украшения принадлежат именно ей.
Матрона Лепида не собиралась идти на поводу у дочери, рассчитывая вернуть вещицы из ковчежца не раньше, чем та подрастет. Своевольная малышка, не получая желаемое, срывала зло на безответных рабах, собственноручно бичуя их сыромятной плеткой, и часто доходило до увечий. Мать даже не пыталась влиять на необузданную дочь, ибо и сама видела, что рожденное ею дитя – квинтэссенция женского начала, страстного и темного, как сама Богиня Тьмы. В Валерии слишком много силы Великой Черной Матери, и укротить снедающий девочку внутренний жар смогут только булла и гребень. Но всему свое время. Пока дочь не выросла, Лепида сама будет владеть наследством Царицы Тьмы, используя себе на благо идущую от него небывалую мощь.
Высоко ценя свою избранность, матрона частенько советовалась с Темной Матерью, испрашивая у Гекаты ответ на тот или иной вопрос, касавшийся не только малышки Мессалины, но и прочих дел. С обращением к Гекате пришло и чувство уверенности. Домиция Лепида больше не боялась быть самой собой, отдаваясь первобытным желаниям и удовлетворяя обуревавшую ее похоть. При этом патрицианка была уверена, что дары Гекаты, которые она носила не снимая, не дадут ей попасться. Так было во время суда над Лепидой за прелюбодеяние с родным братом, Гнеем Домицием Агенобарбом. Император Тиберий, затеявший это судилище, настолько своевременно скончался, что не узреть в этом волю Гекаты было, по меньшей мере, неблагодарностью.
Поднявшись к Палатину, нубийцы завидели вдалеке черепичную крышу с ажурными бронзовыми акротериями. Непроизвольно прибавив шаг, они почти пробежали последние тысячу локтей и остановились у выкрашенных охрой и пурпуром внешних стен дома сенатора. Этот пышный особняк с многочисленными хозяйственными постройками простирался на многие и многие милле пасс[7 - Тысяча шагов (лат.).]и выходил на улицу высоким забором, за которым шла своя жизнь.
Складка озабоченности залегла у матроны Лепиды между бровей, пока она, кивнув дворецкому, въезжала в ворота. Четыре дорические колонны с канелюрами, покрытые суриком, поддерживали верх карниза с цветочным орнаментом. Стену около двери украшал выписанный восковыми красками лаконский пес с предостерегающей надписью «Cave canem»[8 - Берегись собаки (лат.).]. Миновав мозаичный порог со словом «Ave»[9 - Здравствуй (лат.).], носильщики заторопились к особняку.
К левому крылу роскошного строения с колоннадой и высокими мраморными ступенями примыкал бассейн, за ним простирался обширный двор, хозяйственные постройки и жилища пяти сотен рабов, заботившихся о благе и удобстве всего лишь трех человек. С противоположной стороны располагался перистиль[10 - Открытое пространство в римском доме, окруженное с четырех сторон крытой колоннадой.], сообщающийся с садом. В зелени кипарисов и кустов олеандра виднелись часовни, за парком тянулись беговые дорожки стадиона, краснели черепицей покатые крыши конюшни и псарни. В саду журчали многоярусные фонтаны и повсюду белели мрамором прекрасные статуи, которых было на территории дворца сенатора никак не меньше, чем деревьев.
Бережно поставив носилки на невысокую подставку, невольники, отирая ладонями пот с запыленных лиц, тут же переплели ноги и, тяжело дыша, опустились на каменные плиты. В калитке показалась раскрасневшаяся от жары Хлоя, спешащая следом за лектикой хозяйки. Откинув полог, рабыня подала матроне Лепиде руку, помогая сойти на землю. Лепида с досадой посмотрела на гречанку, как будто видела в чем-то ее вину, и, продолжая хмуриться и поигрывать плеткой, проследовала в вестибюль, а затем и в атрий.
В главном зале дома на алтаре перед фигурками пенатов и ларов[11 - В древнеримской мифологии боги – хранители домашнего очага.]стояла бронзовая чаша, напоминая по форме девичью грудь, поставленную на сосок. От фитилей, сплетенных из белого виссона, поднимался благовонный дым. Лепида специально добавляла в масло лаванду, чтобы дом пропитался ее терпким ароматом. В дыму колебались деревянные, потрескавшиеся от времени лица божеств, покровителей рода. Дальше в ряд висели восковые маски предков, которые благодарные потомки, гордые родством, несли перед собой во время праздничных шествий.
А обитателям этого дома поистине было чем гордиться. Они вели свой род от Божественного Августа Октавиана, Луция Домиция Агенобарба, Нерона Друза. Ступая по мозаичным плитам, изображавшим выходящую из вод морских Венеру, Лепида не сводила с масок задумчивых глаз. Только бы все получилось! Только бы Валерия сумела стать императрицей! Уж тогда бы она, Домиция Лепида, правнучка императора Августа, вволю насладилась дарованной ей властью!
Погруженная в свои мысли, патрицианка приблизилась к покоям дочери, не замечая покорно следующей за ней Хлои. Едва завидев хозяйку, рабы в страхе разбегались по углам, предпочитая переждать грозу в безопасном месте. В спальне матрона Лепида с досадой обвела взглядом разбросанные вещи и строго посмотрела на африканских невольниц, торопливо прибирающих комнату.
– Где моя дочь? – Голос Лепиды звенел от гнева. Плетка в руке угрожающе поднялась. – Где Мессалина?
– Молодая госпожа в нимфее, – потупившись, пролопотала самая смелая из них.
Развернувшись, чтобы выйти, жена сенатора Мессалы только сейчас заметила бледную от усталости Хлою.
– Помоги здесь прибрать и жди молодую госпожу, – распорядилась патрицианка, щелкнув в воздухе кнутом.
Гречанка безропотно нагнулась за разбросанными по полу вещами, а матрона Лепида, хлопнув дверью, двинулась по дому дальше. Пройдя через атрий и два узких коридора, женщина достигла желтых стен купальни. Шагнув из-за малахитовых колонн в зал для омовений, сразу же увидела раба Исаака. Юный иудей, опустив зардевшееся смуглое лицо, застыл в напряженной позе с кувшином над порфирной ванной и не знал, куда девать глаза. Он заставлял себя рассматривать затейливую мозаику пола, но взгляд непроизвольно возвращался к ванне. Темные губы его кривила страдальческая улыбка, тонкие ноздри орлиного носа возбужденно трепетали.
Оторвавшись от созерцания ладной фигуры молодого раба, Лепида посмотрела на дочь. Закусив пухлую алую губку мелкими жемчужинами зубов, Валерия нежилась в теплой воде, неспешно лаская свое совершенное тело. Медные кудри, сколотые высоко на затылке, водопадом спускались на лицо. Сквозь огненные пряди всполохами зеленели глаза, томно прикрытые трепещущими длинными ресницами. Гладя себя по груди, животу, промежности, девушка явно забавлялась производимым на иудея впечатлением, то опуская, то поднимая бедра над водой. Тот потел, страдал, томился от стыда, но не мог превозмочь себя и не смотреть на молодую госпожу.
– Валерия! – застыв в гневной позе у колонны, окликнула матрона Лепида заигравшуюся дочь. – Немедленно прекрати!
Исаак вздрогнул и, как на спасительницу, взглянул на госпожу, подоспевшую так вовремя. Патрицианка еще сильнее нахмурилась и занесла хлыст для удара, но бить раба не стала, со свистом шлепнув по воде мраморного бассейна, располагавшегося в центре купальни. Юноша выглядел таким несчастным, что непричастность его к этому действу была очевидна даже ей.
– Моя госпожа, я не хотел! – сдавленно заговорил он. – Я шел на кухню, чтобы взять объедки для щенят, а молодая хозяйка окликнула меня и велела прислуживать при омовении.
– Убирайся к себе на псарню! – скомандовала жена сенатора. – И подбери мне черную суку на сносях.
Всему Риму было известно, что Мессала Барбат держит собак для охоты и что лучше его гончих нет во всей империи. Прежде чем уйти, раб быстро кинул на матрону Лепиду брезгливый взгляд, и жрица Гекаты подумала, что парень не только красив, но и умен. Даже слишком. Не оборачиваясь, патрицианка двинулась к себе в покои, досадуя на свою рассеянность. Занятая утолением собственных желаний, она едва не упустила дочь. Еще немного, и услышавшая зов плоти Мессалина отдалась бы первому встречному, ничтожнейшему соседу из всаднического сословия, какому-то Луцию Стратонику, навеки опозорив их род! И тогда стать императрицей ей не смогла бы помочь даже Великая Темная Мать.
К вечеру матрона Лепида заглянула на половину дочери. Мессалина сидела перед полированным серебряным зеркалом, перебирая заколки и гребни самых затейливых форм. Были здесь драгоценные фигурки богов и животных, цветов и птиц с алмазами, жемчугом, изумрудами, сапфирами, рубинами. Пока Валерия рассматривала украшения, чернокожая рабыня-каламистра просушивала ее густые медные пряди, попутно навивая их на щипцы. Почтительно склонив голову, у стены своей очереди дожидалась рабыня-кипасис, чтобы уложить головку Мессалины в изысканную прическу, состоящую из мелко заплетенных кос, перемежающихся искусно завитыми локонами, а затем украсить выбранными хозяйкой драгоценностями. Хлоя тоже застыла у дверей, ожидая приказаний. Сделав гречанке знак удалиться, мать опустилась на низкий пуф и заговорила по-гречески, как делала всегда, когда не хотела, чтобы африканские невольницы ее поняли.
– Валерия, девочка, ты стала совсем взрослой. Пришло время поклониться Великой Темной Матери. Сегодня ночью я приду за тобой.
Не прекращая перебирать драгоценности, Мессалина надула пухлые губы и упрямо мотнула головой, глянув исподлобья на мать.
– Не буду никому поклоняться! – дерзко откликнулась она. – Я и сама не хуже богини. Пусть мне, богоподобной, поклоняются!
Балованный ребенок, дочь сенатора Мессалы ни в чем не знала отказа. Обожавший ее отец частенько брал дочку на пиры и увеселения, и Валерии нравилось, что убеленные сединами сенаторы смотрят на нее, как на женщину. Даже Калигула несколько раз ущипнул Мессалину за щеку, выказав восхищение ее расцветающей красотой. Но свои успехи девушка приписывала целиком и полностью себе, считая мать помешанной колдуньей и ничего, кроме раздражения, не испытывая к этой чужой, надменной женщине.
Москва, 199… год
Несколько часов ушло на дорогу до отеля и размещение гостей в номерах, после чего я попробовала выполнить свое обещание и раздобыть лунный гребень. В самом центре Москвы, на набережной, затерялся среди чахлых столичных кустов приземистый двухэтажный дом из красного кирпича. Медная табличка на его дубовых дверях утвердила меня в мысли, что я приехала туда, куда нужно. Кабинет руководства музея располагался на втором этаже, в самом конце недавно отремонтированного коридора. Об этом сообщила пожилая кассирша в круглом окошке кассы, неприветливо насупившаяся, лишь только услышала вопрос о директоре и поняла, что деньги за билет я платить не собираюсь.
– Доридзе там, – махнула она рукой куда-то вверх.
Стоявший на вахте старик поправил фуражку и шагнул вперед, заслоняя дверной проем сутулыми плечами.
– А где находится экспозиция, посвященная Александре Коллонтай? – уточнила я.
– Все-таки будете смотреть экспонаты? Тогда платите за билет!
В голосе вахтера звучало торжество и даже злорадство. Чтобы не огорчать пожилого человека ненужным упрямством, я купила билет, на законных основаниях прошла мимо бдительного сторожа и устремилась сквозь анфиладу залов к лестнице, ведущей на второй этаж. На каждом этаже дежурил милиционер при кобуре и рации. На пути попадались одинокие любопытствующие иностранцы с увесистыми «Кодаками» на шее и группки скучающих школьников, без интереса внимающих занудным экскурсоводам.
Когда-то давно и я побывала здесь со школой на экскурсии. Помню, мне очень понравилось здание. Обойдя половину залов вместе с ребятами, я в конце концов отбилась от класса и бродила по коридорам, рассматривая высоченные потолки с лепниной, богатые бронзовые люстры с хрустальными подвесками, добротные дубовые двери, ручки которых горели начищенной медью. И все это великолепие никак не могло уложиться у меня в голове рядом с образами пламенных революционеров – людей аскетичных и жертвенных, как их преподносил экскурсовод. Кто-то лгал – то ли экскурсовод, то ли здание. Несоответствие увиденного и услышанного рождало, как теперь принято говорить, когнитивный диссонанс. А вместе с ним – еще один модный термин из лексикона психологов – и фрустрацию. После той единственной экскурсии я больше в музей не заглядывала, боясь опять пережить неприятное чувство, будто тебя водят за нос.
Серую вязаную кофту, скрывающую полное тело, и взъерошенные волосы, точно пожухлая трава лесное озеро обрамлявшие лысину, я приметила в последнем зале как раз рядом с дежурным милиционером. Если не считать меня, то этот господин был там единственным посетителем. Я прошла через зал мимо смотрительницы, по многолетней профессиональной привычке дремавшей с открытыми глазами на стуле у дверей.
Приблизившись к посетителю, я ощутила сильный запах, какой бывает в старых подворотнях, и увидела, что плешивый толстяк делает зарисовки с придвинутой к стене витрины. Перьевая ручка проворно порхала по прикрепленному к планшету листу бумаги, и, увлеченный работой, казалось, он не замечает ничего вокруг. Но впечатление было обманчивым.
Как только я поравнялась с его серой вязаной спиной, мужчина обернулся и, качнув многочисленными подбородками, впился в меня пытливым взглядом щелочек-глаз. Я улыбнулась и сделала успокаивающий жест рукой, давая понять, что мешать не стану. Но мне не поверили, продолжая сверлить подозрительным взглядом. Так, смущая толстяка, я подошла к кабинету директора. Постучала в косяк рядом с надписью «Доридзе Ия Спиридоновна» и, услышав приглушенное «войдите», толкнула дверь. Директором музея оказалась стриженная под мальчика прямая старуха с суровым блеском выпученных глаз.
– Добрый день, Ия Спиридоновна, – шагнула я на вытертый ковер.
– Добрый, – резко откликнулась она. – Чем могу?
– Ия Спиридоновна, – доверительно начала я, – тут вот какое дело. Я арт-директор ночного клуба «Эротика». Меня зовут Елена Левина.
– Приятно познакомиться, – криво усмехнулась усохшая, как саксаул, Доридзе, хотя по тону было понятно, что как раз таки наоборот. Это был тревожный знак, но отступать было поздно, и я, стараясь казаться учтивой, продолжила попытку навести мосты.
– К нам на гастроли приехала известная американская актриса, сыгравшая в кино Мессалину. И в аэропорту у нее украли сумку, в которой была копия лунного гребня жены императора Клавдия. Я имею в виду тот гребень, что до середины этого века принадлежал Александре Коллонтай. Нельзя ли на время выступления позаимствовать оригинал из коллекции музея? Наш клуб вас щедро отблагодарит…
По мере того как я говорила, рачьи глаза собеседницы темнели, и в них пробегали грозовые всполохи. А когда я обмолвилась о деньгах, старуха рывком поднялась из-за стола и широким жестом указала на дверь.
– Вон отсюда! – чеканя согласные, выкрикнула она. – Привыкли все мерить деньгами! Совсем вы, нувориши, обнаглели! Даже из революционных святынь готовы сделать атрибуты порнографии!
– Госпожа Доридзе, вы ошибаетесь, – попыталась я остановить возмущенный монолог, но только окончательно испортила все дело.
– Я вам не госпожа, с господами в семнадцатом покончили! – перебила старуха, багровея. – Этот гребень прошел с Александрой Михайловной через ад революции! Служил ей памятью о друге детства до самой ее смерти! И, смею вас уверить, вовсе не для того, чтобы свора извращенцев закатывала над святыней дикие оргии!
На шум заглянул заинтригованный толстяк, держа в руках наброски, да так и застыл в дверном проеме, с интересом слушая нашу беседу. В кабинете явственно запахло кошками, и гнев директрисы тут же обрушился на его плешивую голову:
– А вы, Цацкель, что ходите вокруг экспозиции? Все ищете, чем бы поживиться? Светлана Михайловна! Кто впустил Цацкеля в выставочный зал?
Прибежавшая на крик смотрительница растерянно моргала сонными глазами и лопотала:
– Но, Ия Спиридоновна, Николай Аронович сказал, что его прислал Звягин из архива…
– Николай Аронович вам наврал! Он уволен еще на прошлой неделе! И все рыщет по музею, все вынюхивает и высматривает!
– Насчет меня вы заблуждаетесь, – насупился толстяк. – Вы знаете, Ия Спиридоновна, что я ученый. Имею степень доктора исторических наук. Работаю над изучением энергетических особенностей артефактов, принадлежавших видным революционерам.
– Да бросьте, Цацкель! Вы не ученый, вы шарлатан! Это же надо! Экстрасенс Ник Цацкель! Видела я на развалах ваши книжечки про биополя! Редкая чушь и гадость!
– Помилуйте, отчего же гадость? – Ноздри доктора наук шумно раздувались, в глазах застыла горькая обида.
– Именно гадость! Антинаучный бред! Идите туда, откуда пришли! И эту мадам с собой забирайте! Экстрасенс и сводня – ничего не скажешь, достойные дети нынешнего безвременья!
Я все еще стояла у дверей, надеясь договориться, но директор музея, пугая смотрительницу, крикнула еще громче:
– Вы, оба! Немедленно покиньте мой кабинет! Мне что, позвать сержанта?
Не дожидаясь вызова сержанта, я вышла и прикрыла за собой дверь, задев плечом неловко пятящегося Цацкеля. К моему удивлению, Николай Аронович улыбался и, подмигивая, протягивал мне руку для рукопожатия. Полы серой кофты, разъехавшись, открыли расстегнутую ширинку, и я усомнилась в его душевном здоровье. Протянутую руку я демонстративно проигнорировала – меня ждали дела гораздо более важные, чем знакомство с умалишенным сотрудником музея, разжалованным из-за пристрастия к экстрасенсорике.
Рим, I век н. э.
Ущербная луна взошла над Капитолийским холмом. На истомленный дневным зноем Рим опустилась ночная прохлада. Мириады звезд смотрели с черного бархатного неба на идущую через пышный сад сенатора Мессалы одинокую женщину в черном. Низко надвинутый капюшон богатого плаща полностью скрывал ее лицо, давая, однако, понять, что путница не из простых. Следом за благородной римлянкой на кожаном ремешке покорно бежала черная сука. Женщина миновала апельсиновую рощу и выскользнула в потайную калитку.
Лунный свет делил улицу на две части, и на освещенных зданиях можно было прочесть: «Музыкальная академия», «Общественная хлебопекарня», «Аптека», «Таможня» и много чего еще, вплоть до объявлений о предстоящих гладиаторских боях. Но спешащая по темной стороне улицы римлянка не читала вывесок. Тьма поглотила ее, сделав практически невидимой, а легкие шаги утопали в шуме ветра.
Женщина дошла до ворот, ведущих к Дороге гробниц, и у перекрестка трех дорог свернула к заброшенной каменоломне. Обогнув поросшие травой булыжники, грудой наваленные у подножия горы, нырнула в незаметный стороннему наблюдателю низкий лаз. Двигаясь ощупью, она уверенно шла по узким тоннелям, как будто могла видеть в темноте, время от времени сворачивая в нужную сторону в лабиринте беспорядочных шахт. Задевая путницу крыльями, с громким писком мимо проносились летучие мыши, гроздьями висевшие на потолке тоннеля и срывавшиеся оттуда при ее появлении, но женщина, не останавливаясь, продолжала свой путь.
Целью ее путешествия стала просторная пещера. Оказавшись под холодными сырыми сводами и словно почуяв недоброе, сука, все это время покладисто бежавшая позади, протяжно завыла, упираясь всеми четырьмя лапами и не желая идти дальше. Втащив гончую в пещеру, женщина схватила визжащее животное за шкирку и подвесила на вбитый в камень крюк, чтобы освободить руки и чиркнуть огнивом. Огонь осветил тонкое лицо Домиции Лепиды. Пляшущие языки пламени выхватили из темноты возвышающуюся до самого свода пещеры статую трехликой богини. Вырезанные из темного камня лица Гекаты смотрели в разные стороны и видели то, что простому смертному не дано лицезреть.
Многорукий мраморный идол в одной из своих рук держал масляный светильник, который и зажгла пришедшая в свое личное тайное святилище патрицианка. В другой руке Богиня Тьмы сжимала три кнута власти, при помощи которых она управляет человечеством, временем и пространством. Еще одна рука Великой Темной Матери взметнула над головой кинжал, угрожая покарать непокорных. На запястье опущенной вниз четвертой руки висел на каменном шнурке ключ от всех дверей, включая вход в этот мир, а также дверь в преисподнюю. У ног Гекаты теснилась стая мраморных псов, верных спутников повелительницы ночи. Сова сидела на ее плече, глядя в прошлое, настоящее и будущее, видя все и все зная.
В неверном свете масляной горелки, отбрасывающей на бугристые стены колеблющиеся тени, матрона Лепида приблизилась к медному жертвеннику на витых змеях, приплюснутые головы которых поддерживали великолепный треножник тонкой дельфийской работы, и подпалила угли. Под сводами пещеры поплыл пьянящий дымок, которым чадили травы Трехликой. В укромной нише покоились ритуальные принадлежности, и благородная матрона с величайшей осторожностью один за другим перенесла сакральные предметы на затканный таинственными символами алтарь. Разложила старинные папирусы с заклинаниями, плеснула в серебряную чашу красного вина.
Выложив угощение для богини – медовые лепешки и еще теплые сердечки черных куриц, жрица Великой Темной Матери пристроила напротив себя тряпичную куколку, символизирующую Мессалину. Затем скинула плащ, шелковую столу[12 - Длиннополая туника без рукавов и с поясом, в которой ходили благородные матроны.]и, трепетными руками взяв сосуд с маслом Гекаты, принялась умащать им нагое стройное тело. Время от времени женщина бросала осторожные взгляды на колеблющиеся в свете факела лица Гекаты. Выражение на них менялось, становилось то печальным, то неумолимым и злым. Три пары бровей изваяния хмурились, трое губ недовольно кривились, шесть горящих глаз метали молнии.
Понимая, что виновата и богиня справедливо гневается на нее, Домиция Лепида старалась побыстрее покончить с привычным ритуалом, обычно приносящим удовольствие, теперь же вселяющим страх. Вскоре жрица почувствовала, что воспарила под сводами пещеры. Купаясь в струях ночного воздуха, поплыла по узкому тоннелю каменоломни. Обгоняя летучих мышей, выпорхнула на волю и устремилась к круглому диску полной луны.
Раскинув руки, Лепида парила в залитом звездным светом небе, и лунный гребень сиял у нее в волосах на манер рогов. На умащенном маслами лице патрицианки плясали блики, и оно напоминало железную маску, посеребренную лучами луны. Стрекот цикад оглашал ночную тишину, крик совы давал знак, что богиня где-то рядом. Счастье переполняло жену сенатора Мессалы. Женщине хотелось обнять весь мир и так, в ладонях, унести его с собой в заоблочные дали, к Великой Темной Матери, через полет дарующей ей ощущение безграничной свободы.
Сколько прошло времени, патрицианка не знала. Минуты растягивались в часы, часы сжимались в минуты. Сова крикнула в последний раз и замолкла. Это был знак, что пора возвращаться. После купания в лунном потоке кожа матроны светилась мертвенным светом, и, влетев в узкий лаз пещеры, Лепида видела все вокруг особенно четко, как днем. Проделав обратный путь по запутанному лабиринту шахт, патрицианка в какой-то момент ощутила под босыми ступнями влажную каменистую почву. Чувствуя себя обновленной, взяла с жертвенного алтаря кинжал, занеся над отчаянно завизжавшей и норовящей сорваться с крюка сукой.
– О, тройная форма тьмы! – глухо заговорила жрица Трехликой, точным ударом трехгранного лезвия вспарывая собачье брюхо и внимательно наблюдая, каким именно образом расположены в чреве плоды. – Мрачное великолепие! Твоя луна не подвластна взору человека! Приди, адская, земная, небесная Геката, богиня широких дорог, перекрестков, ты, которая ездит туда и сюда ночью с факелом в руке, враг дня. Друг и возлюбленная тьмы, ты, которая радуется, когда суки воют и льется теплая кровь, ты, которая бродишь среди призраков и могил, ты, которая удовлетворяешь жажду крови, ты, которая вызываешь страх в смертных душах детей, Горго, Мормо, Луна, в тысяче видов, брось свой милостивый взор на мое жертвоприношение!
Под протяжные завывания умирающей гончей жертвенная кровь стекала в чашу с вином, и Лепида, подставляя руку под теплый живительный поток, сладострастно умащала ею лицо и тело.
– О, кровавогрудая, предельно жестокая и предельно заботливая! Я пролью свет огня, и твои дикие легионы станут повиноваться мне, и твои лемуры[13 - Лемуры – в верованиях древних римлян злые мертвецы, духи людей, при жизни совершивших преступление и не упокоившиеся после смерти.]с вывернутыми назад лицами соберутся и вскружатся, обнимая меня в унылой погребальной земле, мой лик отвратив! Я исполню до конца ужасное поклонение. О прославленный Страх на Земле, и Страх под Землей, и Черный Страх за пределами Судьбы! Я слышу завывания твоих волков! Я слышу вой гончих псов вокруг твоих очертаний, что приходят в ужасе твоей бури! Тебя, тебя зову! О ужас внушающая! О Богиня! Я – смертная, знающая твою загробную усыпальницу, разливающуюся темным потоком крови сонной и принужденной реки. При взгляде глаз твоих на меня я – насквозь в захлестывающем чувстве твоего всемогущества, которое всегда хранит мою душу! До, ут дэс![14 - Даю, чтобы и ты мне дала! (лат.)]
Когда сука затихла, жрица Гекаты кинула собачий труп в огонь жаровни и озадаченно склонилась над внутренностями, завершая обряд жертвоприношения ритуальным гаданием. Великая Темная Мать, у которой патрицианка просила совета, была к ней милостива и в то же время жестока. Судя по выпавшей комбинации потрохов, богиня говорила, что пришла пора отказаться от собственных женских чар, неотразимо действующих на мужчин из-за обладания гребнем и буллой, и полностью раствориться в выросшей дочери, которая вступает в предначертанную ей полосу величия. Повелительница Тьмы считала необходимым дать Мессалине свою опеку, несмотря на то что та об этом и не просила. Черная Богиня не оставляет своих дочерей, даже если бунтарки от нее отрекаются.
