скачать книгу бесплатно
– А какая была твоя любимая история?
Рут ненадолго задумывается и наконец говорит:
– Одна из твоего детства. Твоя мама рассказала, как ты нашел раненую белку, которую спрятал в коробке за швейной машинкой и вылечил, хотя отец и запретил держать ее в магазине. Ты выпустил ее в парке, когда она поправилась; белка, конечно, убежала, но ты каждый день возвращался, чтобы оказаться рядом, на тот случай если ей снова понадобится помощь. Твоя мать сказала, что у тебя доброе сердце и ты способен испытывать искреннюю привязанность. Если уж ты кого-нибудь полюбишь, то это навсегда.
Да уж, мама поработала свахой.
Лишь когда мы поженились, она призналась, что «учила» Рут, рассказывая ей обо мне. Признаться, я слегка обиделся, поскольку предпочитал думать, что своими силами покорил сердце девушки. Так я и сказал маме. Она рассмеялась и ответила, что поступила, как всякая мать, а моей обязанностью было доказать, что она не лгала, потому что таков долг сына перед матерью.
– И тогда я решил, что очень обаятелен.
– Ты стал обаятельным, как только перестал меня бояться. Но случилось это не сразу. Когда мы наконец дошли до фабрики, где я жила, я сказала: «Спасибо, что проводил, Айра», а ты только промямлил: «Не за что», развернулся, кивнул моим родителям и ушел.
– Но на следующей неделе дела обстояли лучше.
– Да. Ты говорил о погоде. Три раза повторил: «Сегодня облачно». Два раза – «Интересно, пойдет ли дождь?». Ты просто блистал остроумием. Кстати говоря, твоя мама научила меня английскому слову «блистать».
– И все-таки ты не передумала со мной встречаться.
– Да, – говорит Рут, глядя в упор.
– А в начале августа я предложил угостить тебя шоколадной шипучкой. Как обычно делал Дэвид Эпштейн.
Она приглаживает выбившуюся прядь волос, не сводя с меня пристального взгляда.
– Помнится, я сказала, что никогда не пробовала ничего вкуснее шоколадной шипучки.
Так и началось. Трудно назвать нашу любовь увлекательным приключением или волшебной сказкой, как ее обычно изображают в кино, но случившееся казалось божественным даром. Просто не верилось, что Рут увидела во мне нечто особенное, но у меня хватило ума не упустить возможность быть с ней. Мы проводили вместе большую часть свободного времени, хотя его оставалось не так уж много. Лето быстро заканчивалось. Франция, по ту сторону Атлантики, уже капитулировала, битва за Англию шла полным ходом, но в эти последние недели лета война казалась такой далекой. Мы бродили в парке и без конца разговаривали. Как раньше делал Дэвид, я угощал Рут шоколадной шипучкой, дважды водил в кино, один раз пригласил вместе с матерью на ланч. И неизменно провожал домой из синагоги. Родители Рут шли в десяти шагах позади, позволяя нам пообщаться.
– В конце концов они меня полюбили.
– Да. – Она кивает. – Потому что я тебя полюбила. Ты был такой забавный. Я впервые начала смеяться с тех пор, как покинула родину. Мой отец потом всегда спрашивал, что ты такого смешного сказал, и я объясняла, что дело не в том, что именно ты сказал, а в том, как ты это сказал. Например, с каким лицом описывал, как готовит твоя мама.
– Она не умела даже яйцо сварить.
– Ну, вряд ли настолько плохо.
– Я научился есть не дыша. Почему, как ты думаешь, мы с отцом были худые как щепки?
Рут качает головой.
– Если бы только твоя мать знала, что ты говоришь такие ужасные вещи.
– Она бы не обиделась. Мама знала, что хорошей кухаркой ее не назовешь.
Рут некоторое время молчит.
– Жаль, что у нас было так мало времени тем летом. Я очень грустила, когда ты уехал в колледж.
– Даже если бы я остался, мы бы все равно не смогли общаться. Ты ведь тоже уехала. В Уэлсли.
Она кивает, но как-то неуверенно.
– Я просто не могла упустить такую возможность. У папы был там знакомый профессор, и он очень мне помог. Но все-таки год выдался трудный. Хоть ты и не переписывался с Сарой, я знала, что вы снова видитесь, и волновалась, что твои прежние чувства оживут. Я боялась, что Сара увидит в тебе то же, что и я, и заставит забыть обо мне.
– Исключено.
– Теперь-то я знаю.
Я слегка наклоняю голову, и перед глазами вспыхивает белая молния, а в лоб словно вонзается железный шип. Закрываю глаза, ожидая, когда боль утихнет, но она не проходит целую вечность. Я сосредотачиваюсь, пытаюсь дышать медленно, и наконец она отступает. Ясность зрения постепенно возвращается, и я вновь думаю об аварии. Лицо липкое, спущенная воздушная подушка покрыта пылью и кровью. Кровь меня пугает, но, несмотря на это, в машине творится какая-то магия – магия, которая вернула мне Рут. Я сглатываю, чтобы увлажнить пересохшее горло, но слюны нет, а горло словно натерли наждаком.
Я знаю, что Рут встревожена. По силуэту тени понятно, как она за мной наблюдает. Женщина, которую я всегда обожал. Я вспоминаю 1940 год, надеясь отвлечь Рут от ее страхов.
– Хоть ты и беспокоилась из-за Сары, – говорю я, – но не приехала на зимние каникулы, чтобы повидаться со мной.
Рут, разумеется, закатывает глаза – обычный ответ на мои жалобы.
– Я не приехала, потому что у меня не было денег на билет, – произносит жена. – И ты это знаешь. Я работала в отеле и никак не могла уехать. Стипендия покрывала только расходы на учебу, а за все остальное я платила сама.
– Да, да, оправдывайся, – шутливо подначиваю я.
Она, как обычно, пропускает мои шутки мимо ушей.
– Иногда я всю ночь дежурила, а утром надо было идти на лекции, и я старалась не заснуть над открытой книгой. Думаешь, мне легко жилось? К концу учебного года я мечтала вернуться домой, хотя бы для того, чтобы выспаться.
– Но я разрушил твои планы, потому что встретил тебя на станции.
– Да. – Она улыбается. – Разрушил планы.
– Мы не виделись девять месяцев, – замечаю я. – Я хотел сделать сюрприз.
– И сделал. В поезде я гадала, будешь ли ты меня встречать, и боялась разочароваться. А когда поезд остановился и я увидела тебя в окно, сердце у меня так и подпрыгнуло. Ты был такой красивый.
– Мама сшила мне новый костюм.
Рут задумчиво усмехается, погруженная в воспоминания.
– И ты привез с собой моих родителей.
Я пожал бы плечами, но боюсь двигаться.
– Я знал, что они тоже хотят тебя встретить, а потому попросил у отца машину.
– Очень любезно.
– Или, наоборот, эгоистично. Иначе бы ты поехала прямо домой.
– Да, наверное, – лукаво замечает она. – Но конечно, ты и об этом позаботился. Ты заранее спросил у моего папы, можно ли пригласить меня на ужин. Ты приехал прямо на фабрику, чтобы заручиться его согласием.
– Я не хотел давать тебе повода для отказа.
– Я бы не отказала, даже если бы ты сначала не спросил у папы.
– Теперь я это знаю, а тогда не знал, – отвечаю я, повторяя ее слова. Мы с ней во многом похожи – и так было всегда. – Когда ты вышла из вагона, помнится, я подумал: «И почему на перроне не толпятся фотографы?» Ты походила на кинозвезду.
– Я провела в дороге двенадцать часов и выглядела ужасно.
Мы оба знаем, что это неправда. Рут была красавица, и даже когда ей перевалило за пятьдесят, мужчины по-прежнему провожали ее взглядами, если она входила в комнату.
– Я едва удержался, чтобы не поцеловать тебя прямо там.
– Неправда, – говорит Рут. – Ты бы никогда не рискнул сделать это в присутствии моих родителей.
Конечно, она права. Я отступил, позволяя родителям поприветствовать и обнять дочь, и лишь потом, спустя несколько минут, подошел сам. Рут читает мои мысли.
– В тот вечер папа впервые понял, что я в тебе нашла. Потом он мне сказал, что ты не только трудолюбивый и добрый, но еще и настоящий джентльмен.
– И все-таки он сомневался.
– Всякий отец считает, что его дочери никто не достоин.
– Кроме Дэвида Эпштейна.
– Да, – дразнит Рут. – Кроме Дэвида.
Я улыбаюсь, хоть от этого голову вновь пронзает электрический разряд.
– За ужином я не отрываясь смотрел на тебя. Ты стала еще красивее, чем раньше.
– Но мы опять чувствовали себя чужими, – подхватывает она. – Понадобилось некоторое время, чтобы разговор потек непринужденно, как летом. И так до вечера.
– Я очень старался.
– Ты просто был собой, – говорит Рут. – И в то же время нет. За тот год, что мы провели порознь, ты из мальчика сделался мужчиной. Ты даже взял меня за руку, проводив до двери, хотя раньше никогда этого не делал. Я хорошо помню как по телу пробежали мурашки. А потом ты остановился и посмотрел мне в глаза, и я поняла, что сейчас будет.
– Я просто поцеловал тебя на сон грядущий.
– Нет, – соблазнительно журчит Рут. – Мы поцеловались, да, но не просто так. Даже тогда я почувствовала нечто большее. Ты словно обещал, что всегда будешь меня так целовать.
Сидя в машине, я вспоминаю ту минуту – прикосновение губ Рут, радостное волнение и изумление при мысли о том, что я держу ее в объятиях. Но внезапно мир начинает вращаться. Сильно, как на взбесившейся карусели. Рут исчезает. Моя голова стукается о руль, и я лихорадочно моргаю, надеясь, что головокружение прекратится. Страшно хочется пить. Одного глоточка хватило бы, чтобы прийти в норму. Но воды нет, и я покоряюсь неизбежному, и все вокруг темнеет.
Я прихожу в себя и медленно возвращаюсь к реальности. Прищуриваюсь в темноте, но Рут на пассажирском сиденье не вижу. Мне отчаянно хочется ее вернуть. Я сосредотачиваюсь, пытаясь вызвать образ жены, но тщетно. В горле встает комок.
Рут была права – я изменился. Тем летом изменился весь мир, и я понял, что время, проведенное с Рут, бесценно. Война бушевала повсюду. Япония и Китай сражались уже четыре года, и весной 1941 года большинство стран попали под власть вермахта, в том числе Югославия и Греция. Англичане отступали под напором Африканского корпуса Роммеля до самого Египта. Суэцкий канал был под угрозой, и, хотя я того не знал, немецкие танки и пехота уже готовились к вторжению в Россию. Я гадал, долго ли продлится изоляция Америки.
Я никогда не думал о том, чтобы стать солдатом, и в жизни не стрелял из ружья. В душе я не был бойцом, но в любом случае любил свою страну и большую часть года провел, воображая будущее, исковерканное войной. И не я один пытался осмыслить новый мир. Летом мой отец прочитывал по две-три газеты в день и непрерывно слушал новости; мать записалась в Красный Крест. Родители Рут были особенно испуганы, и я частенько заставал их, когда они шептались, сидя голова к голове за столом. Они давным-давно не получали известий от родни. Одни говорили – это из-за войны. Но даже до Северной Каролины добрались слухи о том, что сталось с евреями в Польше.
Несмотря на слухи и страхи – а может быть, благодаря им, – я вспоминаю лето 1941 года как последнее лето юности. Тогда мы с Рут проводили вместе почти каждую минуту и все сильнее влюблялись друг в друга. Она заходила ко мне в магазин, или я к ней на фабрику – летом она подрабатывала секретаршей у дяди, – а по вечерам мы гуляли под звездами. По воскресеньям мы устраивали пикник в парке возле дома – ничего особенного, немного закусок, – а потом шли ужинать. Иногда я приходил в гости и слушал классическую музыку на патефоне. Когда лето подошло к концу и Рут села на поезд в Массачусетс, я спрятался в дальний угол вокзала и закрыл лицо руками, потому что понял: ничто уже не повторится. Я знал, что вскоре меня призовут в армию.
Седьмого декабря 1941 года мне пришла повестка.
Всю ночь я то впадаю в беспамятство, то прихожу в себя. Ветер и снег не стихают. Когда сознание возвращается, я гадаю, встанет ли наконец солнце. Увижу ли я рассвет еще раз? Но в основном продолжаю думать о прошлом, надеясь вновь увидеть Рут. Без нее я уже все равно что мертвый.
Окончив колледж в мае 1942 года, я вернулся домой и не узнал отцовский магазин. Там, где раньше висели на вешалках костюмы, теперь стояли тридцать швейных машин, и тридцать женщин шили форму для солдат. Свертки тяжелой ткани прибывали дважды в день, заполняя целиком заднюю комнату. Отец занял и помещение по соседству, которое годами пустовало, и туда поместились еще шестьдесят швейных машинок. Мама следила за работой, а отец отвечал на звонки, вел бухгалтерию и обеспечивал поставку формы на военные и морские базы, которые как грибы росли на Юге.
Я знал, что меня скоро призовут в армию. Порядковый номер у меня был достаточно низкий, чтобы сделать призыв неизбежным, а это значило – пехота или флот. Смельчаков влекло на войну, но, как я уже говорил, я не отличался храбростью. Возвращаясь домой из колледжа, я решил завербоваться в военно-воздушные силы. Отчего-то битва в воздухе представлялась менее пугающей, чем на земле. Со временем, впрочем, я понял, что ошибся.
Вечером, по прибытии домой, я сообщил об этом родителям, прямо на кухне. Мама немедленно распереживалась. Отец ничего не сказал, но позже, когда он сидел над гроссбухом, мне показалось, что я заметил влажный блеск в его глазах.
Я принял и еще одно решение. Прежде чем Рут вернулась в Гринсборо, я встретился с ее отцом и объяснил, как много она значит для меня. Через два дня мы снова поехали на станцию, как в прошлом году. Опять-таки, я позволил родителям приветствовать дочь первыми, а потом пригласил Рут на ужин. Там, за столиком в полупустом ресторане, я поделился с ней своими планами. В отличие от моих родителей Рут не проронила ни слезинки. Во всяком случае, в тот момент.
Я отвез девушку домой не сразу. После ужина мы отправились в парк, на то место, где часто устраивали пикники. Ночь была безлунная, фонари в парке не горели. Держа Рут под руку, я едва различал ее очертания.
Я коснулся кольца в кармане – кольца, которое, как я сказал отцу Рут, намеревался подарить ей. Я долго над этим раздумывал – не потому что сомневался в собственных намерениях, а потому что не был уверен в чувствах Рут. Но я любил Рут, и собирался на войну, и хотел знать наверняка, что она меня дождется. Опустившись на колено, я объявил, как много она для меня значит. Сказал, что не могу жить без нее, и предложил стать моей женой. Договорив, я протянул Рут кольцо. Она ответила не сразу. Будет неправдой сказать, что я совсем не испугался в ту минуту. Но затем, словно прочитав мои мысли, Рут взяла кольцо, надела и подала мне руку. Я поднялся и встал рядом с ней под звездным небом. Рут обняла меня и шепнула: «Да». Мы стояли, прильнув друг к другу, целую вечность. Даже теперь, почти семьдесят лет спустя, я чувствую тепло девичьего тела, несмотря на холод в машине, и чувствую нежный цветочный аромат ее духов. Я перевожу дух, пытаясь удержать в памяти эту картину, точь-в-точь как держал в объятиях Рут в тот вечер.
Потом мы побрели по парку, держась за руки и обсуждая наше совместное будущее. В голосе Рут звучали любовь и радостное волнение, но до сих пор при воспоминании о тех днях я мучаюсь угрызениями совести. Я думаю о том, чего так и не добился; о мечтах, которые не исполнились. Почувствовав знакомый прилив стыда, я вновь ощущаю запах духов. Он усиливается, и я понимаю, что это не воспоминание – духами пахнет в машине. Страшно открыть глаза, но я с трудом поднимаю веки. Поначалу все темно и размыто, и я сомневаюсь, что вообще разгляжу хоть что-нибудь.
Но я ее вижу. Она прозрачна, как призрак, но это несомненно Рут. Она здесь, она вернулась, и мое сердце радостно трепещет. Я хочу прикоснуться к ней, обнять, но знаю, что ничего не получится, поэтому я просто сосредотачиваюсь, пытаясь рассмотреть жену получше. Когда глаза привыкают, я замечаю, что на Рут кремовое платье с оборками спереди. Платье, которое было на ней в тот день, когда я сделал ей предложение.
Но Рут чем-то недовольна.
– Нет, Айра, – внезапно говорит она, и в ее голосе я безошибочно распознаю предостережение. – Мы об этом говорить не будем. Об ужине и предложении – да. Но только не о…
До сих пор не верится, что она вернулась.
– Я знаю, что ты грустишь… – начинаю я.
– Не грущу, – перебивает она. – Это ты грустишь. Грустишь с того самого вечера. Мне не нужно было говорить, что…
– Но ты сказала.
Жена склоняет голову. Ее каштановые волосы в отличие от моих густые и блестящие.
– Тогда я впервые призналась тебе в любви, – произносит она. – Я сказала, что хочу выйти за тебя замуж. Я пообещала, что буду ждать и что мы поженимся, как только ты вернешься.
– Но ты сказала и еще кое-что…
– Остальное не важно! – восклицает Рут, вскидывая голову. – Мы ведь были счастливы, так? Все эти годы, что прожили вместе?
– Да.
– Ты любил меня?
– Всегда!
– Тогда, пожалуйста, послушай, Айра, – говорит Рут с едва скрываемым нетерпением и подается вперед. – Я никогда не жалела, что мы поженились. Ты подарил мне счастье и радость, и если бы я должна была сделать выбор еще раз, я бы повторила не колеблясь. Посмотри на нашу жизнь, наши поездки, совместные приключения. Как говаривал твой отец, мы вместе совершили долгую прогулку, которая называется жизнь. Моя жизнь была наполнена светом благодаря тебе. В отличие от других мы даже не ссорились.
– Ссорились, – возражаю я.
