скачать книгу бесплатно
– Эй ты, жалкий и грязный колдун! (Вжик!..) Ты просил меня помиловать? (Вжик!..) Я плюю на твои милости, слышишь?! Клянусь Рургом! (Вжик!..) Я тебя уничтожу!..
Казалось ли то Дью, либо на самом деле с каждым его выкриком удары становились всё яростнее, но только тот, что последовал за «уничтожу!», обрушился с такой силой, что мальчик потерял сознание.
Полуочнувшись, словно сквозь мутную и душную пелену сна, он слышал голоса, витавшие вокруг – сокрушенные, сочувственные, злорадные, – и среди них ненавистный приторный говорок Вьюхо:
– Ну, разве так можно?… Так недолго засечь и до смерти… Ведь это же мальчик, а не рыжий нурриш… Ах, Хлеш, Хлеш… Если б ты был таким в битве!.. Но отойдите-ка все от него! Я попробую его вернуть…
Дью чувствовал, как на горящую спину льют потоки теплой воды, как кто-то из женщин забинтовывает ее мягкой тряпицей. Он ощущал на левой пятке торопливые влажно-шершавые прикосновения: видимо, Чарр таким образом пытался облегчить боль хозяина. Мальчику растирали виски, дышали на веки… Голоса становились всё отчетливее. Сын Огдая готов уже был открыть глаза и крикнуть насмешливо: «А я и не думал отправляться к предкам! Зря радуетесь!» Но не успел. Зубы его разжали острием ножа, и в рот влилась жгучая, горькая жидкость.
– Сейчас-сейчас, попробуем вытащить мальчика с того света… – бормотал ласковый голосок. – Если уж и это питье ему не поможет, тогда я не знаю… Тогда уж ничем не поможешь… Ах, Хлеш, не соизмеривший силы! Неужто твои удары оказались для бедного мальчика роковыми?…
Дью попытался выплюнуть горькое снадобье и крикнуть, что колдун поит его отравой. Но не смог. Яд проник в горло и заструился вниз, к желудку. Странное онемение разлилось по всему телу. Дью перестал чувствовать руки, ноги, пылающая болью спина отдалилась, уплыла куда-то… Только искра сознания шевелилась под лобной костью. «Вот что, должно быть, есть та самая искра Яйо, – вяло подумал мальчик. – То, что живет, когда всё остальное умерло».
* * *
Сын Огдая не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Не мог вздохнуть, не мог приоткрыть веки. Яд колдуна превратил все мускулы в холодный и безжизненный студень. Но он всё слышал и осознавал.
Он слышал, как говорила с ним мать.
Дорийские женщины не плачут. Даже если теряют единственных сыновей. Грунн сидела возле недвижного мальчишечьего тела так же недвижно. Порой она брала его холодную ладонь и держала в своей, словно надеясь отогреть, растопить застылую кровь. (Дью изо всех сил пытался шевельнуть пальцами, дать ей понять, что жив, – но даже пальцы, легкие и чуткие пальцы не слушались.)
– Отчего ты ушел, Дью? – спрашивала Грунн, нарушая черное, как беззвездная ночь, молчание. – На Пепельные Пустоши не уходят от десяти ударов плетью. Ты обиделся на меня за мои два удара и ушел? Но разве моя обида не больше? Мое горе больше. Мой позор не сравнить ни с чем на земле. Я дала жизнь вору.
Дью слышал, как к ней подходили мужчины и говорили, что тело мальчика нужно отнести в место упокоения. Нельзя держать тела умерших в селении слишком долго. Но Грунн не поворачивала к ним головы, и они уходили.
– Что ты будешь делать на Пепельных Пустошах, Дью? – спрашивала она. – Рург сажает с собой за пиршественный стол лишь тех, кто погиб славной смертью. Тебя он не позовет. И друзей у тебя там не будет. Не будет зеленых лесов для охоты, синей воды, в которую можно нырять с разбега. Не будет резвых коней и верной собаки…
– Зачем ты ушел? Ты ведь еще так молод. Позорное клеймо вора ты мог бы смыть кровью врагов, своей собственной кровью, пролитой на поле битвы. Отчего ты так поспешил, Дью? На Пепельных Пустошах не слышно звона мечей и посвиста стрел, там никто и ничто не смоет с тебя позора. Ты встретишь там своего отца, Огдая, но он не узнает тебя, не обнимет тебя: он будет пировать за длинным столом Рурга среди таких же, как он, доблестных воинов…
Мать сидела над ним, то молча, то возобновляя негромкий недоуменный разговор, всю ночь и весь следующий день. Вечером снова пришли мужчины. Они требовали отнести тело в место упокоения, требовали резко и твердо.
– Ты сошла с ума, Грунн, ты стала безумна, – слышал Дью грубые, режущие слух после тихого голоса матери речи. – Посмотри на себя, Грунн! Посмотри в бронзовый щит или в воды озера: ты стала совсем седой, ты стала безумной. Если тело не вынести из селения и не положить на скалы до тех пор, пока на нем не появятся первые признаки тления, дух умершего разгневается. Он оскорбится и будет мстить. Он будет мстить всем нам, Грунн…
Невзирая на молчаливый протест матери, они взяли тело мальчика, завернули в грубую ткань и понесли в место упокоения.
«Не отдавай меня им!» – беззвучно молил Дью, но Грунн, даже если и слышала что-то в глубине души, ничего не могла поделать. Обычаи племени сильнее материнских чувств.
Голоса ее Дью больше не слышал. Как только холодную ладонь сына выдернули из ее руки, Грунн замолчала и хранила молчание во все время недолгих похорон.
Другие голоса кружились над закутанным в холстину телом. Отрывистые, сокрушенные, хмуро-деловые. Громче всех жужжал приторный голос вездесущего колдуна. Он причитал, вздыхал, укорял Хлеша за чрезмерный размах руки, ругал себя, что не был настойчив и не смог убедить мужчин вообще не наказывать мальчика. Он призывал богов в свидетели, как он сокрушен и печален…
О Рург! Дью мутило от бессильной ненависти. Если б у него хватилосил на одно-единственное движение, это был бы плевок в сморщенное, наигранно скорбящее личико с белесыми, как птичий помет, глазами.
И еще один голос – тонкий, отчаянный – плеснулся над ним однажды, когда тело положили на голый камень и готовились отойти.
– Он не был вором! Вы не должны были его наказывать! Он пытался спасти Крея и остальных, а вы… Вы убили его! Теперь Крей не вернется! Зачем, зачем вы поверили колдуну?!..
«Замолчи, глупая! – мысленно кричал ей мальчик. – Замолчи, убегай, прячься! Вьюхо уничтожит тебя. Он расправится с тобой так же, как и со мной…»
– Бедная девочка, рассудок ее совсем помутился! Потерять жениха, а теперь еще эта нелепая смерть… Но я попробую ее исцелить. Не отчаивайся, моя маленькая… – скрипел сладкий голосок, в то время как Найя продолжала кричать, вырываясь из рук рассерженных женщин.
Дью слышал, как ее силой уводили вниз по склону горы.
Наступило самое страшное. Один за другим соплеменники возвращались в селение, покидая его. Сын Огдая напрягся в последнем неимоверном усилии, чтобы выкрикнуть: «Не оставляйте меня! Я живой!!!» – но даже слабый шепот не мог пробиться из застылых губ.
Пронзительный вой Чарра пронесся над скалами, заставив многих вздрогнуть. Мальчику казалось, что щенок слышит его и пытается, как может, вызволить из небытия. Вой сменился захлебывающимся лаем, потом утих: как видно, щенка унесли с места упокоения насильно.
Последней спустилась вниз Грунн. Двое мужчин шли позади нее, следя, чтобы она не побежала обратно к телу сына, освобожденному от ткани – дабы хищные птицы разглядели подношение.
* * *
– О, непокорный камень! Погоди же, я сумею тебя укротить…
Сын Огдая выплыл из темного забытья от громкого шепота. Он открыл глаза и тут же зажмурился: тысячи разноцветных искр переливались прямо над ним, и вынести их сияние было невозможно.
– Я все-таки заставлю тебя работать на меня, мой чистенький, мой благородненький камушек…
Голос Дью узнал сразу.
– Проклятый колдун…
Язык и губы снова его слушались, и слова прозвучали вполне отчетливо.
– Очнулся, очнулся, мой мальчик! – радостно хихикнул Вьюхо. – Открой же свои светлые глазки, не бойся!
Дью приоткрыл веки и повернул голову, чтобы искры не слепили зрачки. Веки, губы и шея ему повиновались. Но как он ни напрягал мускулы спины, рук и ног, встать или хотя бы приподняться не получалось.
– Не дергайся, не дергайся! – заметив его усилия, весело прикрикнул старик. – Пока что ты мне нужен спокойненьким. Неподвижным, как камушек. Этакий большой теплый камушек, смирно лежащий там, куда его положили. Совсем скоро ты забегаешь, можешь мне поверить! И не на двух, а на целых шести ножках! Ведь правда, это будет здорово, мой мальчик? Шесть замечательных мохнатеньких ножек вместо двух неуклюжих столбов.
Судя по затхлому воздуху и пылающим вдоль стен факелам, Дью находился в подземелье. Но как отличалось это помещение от сырой и грязной шахты, где долбили землю изможденные полулюди! Низкий потолок был сплошь выложен прозрачными, как вода в источнике, кристаллами. В их гранях дробился и умножался до бесконечности свет факелов, создавая ощущение подземного дворца. Пол и стены из темного отполированного камня посверкивали сине-зелеными переливчатыми вкраплениями, похожими на перья павлина. Из того же камня был сделан и длинный стол, на котором лежал на спине сын Огдая.
На расстоянии локтя от его головы сидел Вьюхо, склонившись, как индюк над горстью зерна, над россыпью разноцветных камней. Он как будто что-то искал, передвигая камни узловатыми пальцами.
– Ты ловкий, ты сильный, ты бесстрашный… – бормотал колдун. – Ты будешь отлично служить мне…
Старик ухватил один из камней и поднял над столом, прицокивая языком от восхищения. Отшлифованный изумруд, прозрачный и чистый, мерцал в сморщенных пальцах. Он был того же оттенка, что первая майская поросль.
– Вот ты-то мне и нужен, мой чистенький камушек! Мой ясноглазый, мой искристый… Отправляйся-ка на свое место рядом с рубином и жди, пока я буду подбирать тебе лунноликого соседа…
Но зеленый камень треснул в сморщенных пальцах, просыпавшись на стол мелкими осколками.
– О, гордец! – огорчился старик. – Впрочем, сам виноват, старый олух, забыл принять меры, – вздохнув, поведал он Дью. – Изумруд – редкий камень. Он сильный и светоносный, он талисман весеннего месяца Новолиственя, и без него не сделать настоящее Звездное ожерелье. Но! Вот незадача: не найти в мире больших гордецов и чистюль, чем изумруды. Они, видишь ли, не желают служить темным и грязным замыслам. Кончают с собой в руках человека, который кажется им колдуном, лжецом или убийцей. Гордый, гордый камушек! Но я перехитрю его. Когда я делал Звездное ожерелье для Шеуда, погибло два прекрасных камня, но потом я придумал, как справиться с ними. Справлюсь и сейчас!
Вьюхо поднялся из-за стола и похлопал Дью по застылому плечу.
– Побудь немного один, мой мальчик. Я скоро вернусь – только подберу в своей кладовой несколько стражников. Знаешь, какие камни сторожат лучше всех? Алмазы! Ох, и крепкие это ребята! Они помогут мне справиться с зелеными неженками и гордецами. Семь-восемь алмазов – и дело пойдет на лад.
Старик толкнул обшитую медью массивную дверь и вышел. Дью остался один. Он опять попробовал приподняться, но тщетно. Тогда решил подать голос: быть может, Шеуд услышит и догадается, что он тоже отныне пленник проклятого колдуна.
– Я зде-е-есь! Я – Дью-у-у!!!
Получилось, впрочем, не слишком громко. Надежда, что крик, больше похожий на вздох умирающего, выплеснется за пределы закрытой двери, была крохотной. Но дверь приоткрылась! Правда, то был не Шеуд, и даже не Вьюхо, возвратившийся раньше времени. В мерцающую тысячью бликов комнату, испуганно пригнувшись, проскользнула легкая фигурка.
– Найя! Откуда ты здесь?!
Появление девушки потрясло настолько, что Дью оторвал от стола голову и взмахнул руками. Найя кинулась к нему. Она прерывисто дышала и моргала так часто, что глаза казались подернутыми дымкой.
– О, Дью! Наконец-то я нашла тебя!.. Попробуй встать! Я не могу унести тебя на своих плечах, но буду поддерживать и помогать идти. Только встань! Скорее!..
– Ты думаешь, я не пробую это сделать с тех самых пор, как пришел в себя? – Дью еще раз взмахнул руками и пошевелил шеей. – Он стал слабее, тот яд, которым опоил меня проклятый колдун. Но еще действует. Я могу разговаривать, могу шевелиться. Но не встать! Туловище и ноги не слушаются.
– Их надо просто растереть! Они застыли, закоченели! – Девушка принялась растирать Дью мышцы плеч и груди. Приятное тепло заструилось под кожей. – Ты ведь пробыл на холодном камне немалое время… Ты встанешь сейчас, ты сможешь!
– Но ты-то, ты откуда взялась здесь?! – Мальчик пошевелил шеей и оттаивавшим левым плечом. – Ты соображаешь, куда попала? Вьюхо ушел ненадолго. Если он увидит тебя здесь, то уничтожит. Хуже, чем уничтожит! – добавил Дью, вспомнив зловещие слова о «шести ножках».
– Я вернулась в место упокоения, когда стало смеркаться, – торопливо принялась рассказывать девушка, в то время как ее руки продолжали оживлять мускулы пленника. – Я догадалась, что задумал Вьюхо. Если он оживил Крея и других погибших мужчин, что ему стоит сделать то же с тобой? Тем более что у тебя даже ран не было. Только исполосованная спина. Наверное, он захотел еще одного раба, совсем молоденького… Я стала ждать. О, как же мне было страшно, Дью!.. Я спряталась за камнями и чуть не умерла от ужаса. Он пришел, как только стемнело. Он нес факел, и с ним был еще кто-то, огромный, как зубр. О, Дью, он показался мне похожим на Брагу! Вьюхо приказывал ему, как рабу, и тот слушался. Когда он взял тебя и понес вниз со скалы, мне стало еще страшнее. Я всё время ждала, что разгневанные духи мертвых набросятся на них, и на меня заодно. К счастью, духи не появились… Они спускались, Брагу тащил тебя на плечах. Вьюхо всё время бубнил, что ему очень повезло и теперь у него есть мальчишка… что ему пригодится твоя отвага и ловкость… что какой-то жук не боится ожогов подземного огня… Он хихикал и прищелкивал языком, и оттого, наверное, они не слышали моих шагов за своими спинами. Потом они залезли в пещеру. И я за ними. Сначала было темно, света от факела Брагу не хватало, и я всё время спотыкалась, и один раз даже упала. Хвала Рургу, они не слышали, потому что похожий на Брагу тоже спотыкался и шаркал подошвами, как глубокий старик… Потом появились факелы на стенах, стало светлее. Если б они оглянулись и увидели меня, я умерла бы от ужаса! Вьюхо даже не пришлось бы убивать меня своими руками. Но они не оглядывались, хвала великому Рургу! Они дошли до медной двери и вошли в нее. Я осталась снаружи. Я погасила факел над дверью и затаилась в тени. Потом раб вышел. Тело его было в заживших шрамах и блестело, как живое. Мне хотелось окликнуть его и убедиться точно, Брагу это или нет, но я не решилась, потому что помнила, как он слушался Вьюхо, каждого его слова… Он ушел, а я затаилась вблизи от двери. Если б не ужас, я бы заснула… Я прислушивалась, но было тихо, только глухие удары доносились издалека. Потом Вьюхо вышел и куда-то пошел. Он не разглядел меня, к счастью! Мне показалось, что ты зовешь на помощь, и я вошла… Ты еще не можешь подняться, Дью?
Усилия ее рук не прошли даром. Мышцы оттаивали и теплели. Напрягшись, превозмогая боль в иссеченной спине, Дью выбросил вперед ладонь, ухватился за плечо девушки и сел. Затем согнул колено.
– О, ты совсем выздоровел, Дью! – обрадовалась Найя.
Скрипнула открываемая дверь. Мальчик толкнул девушку под прикрытие длинной плиты стола и хотел принять прежнее положение, но успел только упасть навзничь, больно ударившись затылком о полированный камень.
Вошедший старик окинул быстрым взглядом его тело с раскинутыми руками и полусогнутой ногой, но не рассердился, а понимающе покивал головой.
– Скучно лежать без движения? Потерпи, мой мальчик. Скоро ты задвигаешься, забегаешь, заползаешь. Уже завтра наступит для тебя новая и такая увлекательная жизнь, мой славный звереныш! Если б ты знал, как нужна мне твоя отвага, твоя дерзость, волчий твой блеск в прозрачных глазенках!
– И для чего же тебе всё это? – поинтересовался Дью, потихоньку принимая прежнее положение.
Он решил поддерживать разговор с колдуном, ставшим не в меру словоохотливым и слащавым. Вьюхо мог выболтать нечто важное, что пригодилось бы для спасения себя и остальных. К тому же, болтая без остановки, старик не расслышит шорохи и вздохи, которые неминуемо будет издавать безрассудная девчонка, сжавшаяся в комок под столом.
– А для того, чтобы добывать мне самые чистые, самые бесстрастные камушки! – охотно ответил Вьюхо. – За ними нужно спускаться в глубины гор, а там может быть очень жарко, если гора молодая и чрево ее живородящее. Шеуд рассказывал мне, что видел однажды целое скопление голубых кристаллов, похожих на сапфиры, но подобраться к ним не мог: кожа на его лице и шее чуть не полопалась от жара. Твое же лицо, мой мальчик, будет столь же неуязвимым, как спина и подбрюшье. Уж я постараюсь! Придумаю что-нибудь. Глаза защищу линзами из горного хрусталя. Ты ведь уже познакомился со своей будущей спинкой и ножками, верно? Даже прокатился, опробовал, можно сказать, в деле. Я думаю, они понравились тебе, эти прочные и красивые доспехи, которые не проткнут ни меч, ни копье. Скоро они будут твоими, радуйся!
От мысли, что старик не шутит и не пугает, а действительно собирается превратить его в одно целое с гигантским жуком, голова Дью закружилась и к горлу подступила тошнота. Он едва не потерял сознание. Но молчать и, тем более, валяться в обмороке было не ко времени, и, преодолев ужас и отвращение, он отозвался слабым, но заинтересованным голосом:
– Интересно, как это у тебя получится?
– А так же, как получилось с Шеудом! – воскликнул Вьюхо. В голосе его слышалась гордость. – Главное – сделать Звездное ожерелье. Для этого нужно подобрать двенадцать разбуженных камней и выстроить их в цепь, согласно знакам, зажигающимся на ночном небосводе. Знаки эти вырезали на твердом небесном камне боги в незапамятные времена. Только мудрые умеют читать их и руководствоваться их советами в жизни. Звездная цепь из разбуженных камней может удержать вместе самые несовместимые вещи: скажем, голову человека и туловище гигантского насекомого. Если снять с Шеуда ожерелье, он тут же умрет, потому что человеческая плоть не может срастись с плотью более низкой твари. Разбуженные камни творят чудеса! Соединенные в ожерелье кристаллы заставляют кровь человека струиться по телу ползучей твари и наоборот.
– А кто их будит? И как? – Дью спрашивал с неподдельным интересом. – И вообще, разве камни живые?
– А как же? Не менее живые, чем люди. Яйо и в них вдохнул свои искры.
– Такие же, как и люди? – засомневался сын Огдая.
– Ну, не совсем такие, конечно. Камни – первенцы земли, самые древние обитатели нашего мира. Они появились еще до того, как возникло разделение на свет и тьму, доблесть и низость, радость и боль. Люди, по сравнению с ними, неразумные младенцы. Камням неизвестны смешные страсти, трясущие человека, словно грудное дитя – свою погремушку. Не знают они ни ненависти, ни зависти, ни вожделения, ни обиды. А разбудить их могут стихийные души.
– Кто-кто?…
– Стихийные души, мой мальчик. Или духи природы. Скажи, когда ты купаешься в горном ручье, ты разве не чувствуешь, как рядом плещется и смеется кто-то невидимый?
Дью, подумав, отрицательно повел головой.
– А когда лежишь на траве, задрав голову к небу, не слышишь, как кто-то шепчется вместе с ветром, переговаривается с шумом листвы на деревьях?
– Хвала Рургу, никаких голосов и перешептываний я не слышу, – буркнул сын Огдая. – Вот когда злобные духи скатывают камни с вершин – это да, еще бы не слышать!
– Ты слишком толстокожий, малыш, – улыбнулся старик. – Может, это и к лучшему: крепче спишь, меньше задумываешься. Так вот, только стихийные души могут разбудить камни. Но заставить их это сделать насильно нельзя. Они не подчиняются человеку. Зато с ними можно играть, и в игре, увлекшись, они сделают то, что тебе нужно. Мой прадед умел замечательно играть со стихийными душами! У меня получается хуже, – Вьюхо вздохнул. – Не любят они меня почему-то.
«Еще бы! За что тебя любить?!» Озвучивать эту реплику Дью благоразумно не стал.
– И чем же разбуженные камни отличаются от всех прочих? – подумав, задал он нейтральный вопрос.
– Они становятся во много раз сильнее. Как вода сильнее льда. Их любовь обретает мощь, способную творить чудеса.
– Ты же говорил, что камням неведомы страсти!
– Любовь – это не страсть, – назидательно протянул старик. – Это то, что существовало предвечно. Предвечней и превыше Любви только Бесстрастие. Как покой превыше движения. Как ноль могущественнее любого числа, а белый цвет властвует над всеми остальными цветами. Но любят камни, конечно, не так, как люди. Никакого сравнения. Людская любовь – блик. Прочерк падающей звезды в ночном небе. Пшик – и погасла! У камней же всё накрепко, если не навечно. И они не нуждаются в разделении на два пола, чтобы любить. О нет! Любящий камень просто любит, и всё. Как солнце – просто светит и греет.
За разговором Вьюхо продолжал перебирать камушки, низко склонившись над столом и прищурившись. На этот раз он не прикасался к ним голыми руками. На кончиках пальцев было что-то вроде кожаных чехлов с вделанными в них небольшими алмазами.
– Смотри, смотри. Таращи свои пронзительные глазенки! Вижу, как тебе интересно. Твои зрачки искрятся не хуже моих камушков! Если тебя по-настоящему увлекут камни, я могу поведать немало секретов. Наверное, Вьюхо состарился: так и тянет передать кому-то свои знания. Они тяготят меня, как дойную козу ее молоко, накопленное на лугах к исходу дня. Охо-хо, мой мальчик! Боги сурово обошлись со мной: ни одна из моих трех жен не принесла мне сына. Дочери, впрочем, тоже. Видно, на мне суждено закончиться нашему роду. Впрочем, я уж постараюсь, чтобы он не кончался как можно дольше!.. Нет у меня сына, мой мальчик, мой острозубый волчонок, а так порой хочется видеть рядом пытливые и внимательные глаза и чуткие благодарные уши. Ты не глуп, Дью. Ты многое мог бы перенять у меня. Впрочем, – спохватился старик, – в твоем новом положении вряд ли ты сможешь работать с камушками. Лишь бы удержать их в лапках – славных мохнатеньких лапках. Но это ничего! Знание тебе не помешает. Ты будешь разбираться, какие камни чего стоят и имеет ли смысл ради них лезть в раскаленные расщелины. Шеуд ничего не понимает в камнях. Да и рук у него нет – может лишь отыскивать, но не добывать. Ты будешь намного полезней.
Вьюхо выбрал из разноцветной россыпи продолговатый зеленый кристалл и долго разглядывал. Сухие губы удовлетворенно подергивались.
– Смотри, какой красавец чистой воды! Это гость издалека. В наших краях изумруды не водятся. Здешние горы вынашивают в своих чревах хрусталь, гранаты и аметисты. Да еще – хвала Яйо! – богаты они лабрадором. Изумруды же, как и опалы, топазы и огненные рубины, достались мне от отца, а ему от его отца и деда, и так далее. Издавна все заболевшие в нашем племени расплачиваются со знахарем цветными камнями. Все раненые, все рожающие… Да ты и сам знаешь! У кого нет камней, выменивают на шкуры или стрелы у соседа, более добычливого. С убитых врагов в первую очередь снимают драгоценности, а уж потом оружие. Так приучил всех еще мой прадед. К сожалению, племя наше становится все малочисленнее. Мой запас изумрудов перестал пополняться со времен моего отца. А тут еще эти гордецы то и дело кончают с собой!.. – Вьюхо вздохнул горестно. Но тут же, пошевелив пальцами разноцветную россыпь, вновь забормотал горделиво: – Зато растет, растет запас тех, что водятся в здешних горах! Мои славные мускулистые ребятки, мои новенькие рабы целыми днями трудятся, добывая их, а по ночам шлифуют. Как хорошо, что они почти не нуждаются в отдыхе и могут шлифовать, шлифовать, шлифовать, не разгибая спин… А ты заметил, мой мальчик, как я перехитрил зеленых гордецов? Я не касаюсь их пальцами, но только алмазами. Сквозь крепкую алмазную плоть зеленые неженки не почувствуют ничего. Они не узнают, грязны мои помыслы или чисты. Я перехитрил их! Больше не будут рассыпаться в прах самые ценные мои камушки. Будут смирненько стоять в ожерелье, в ряду разноцветных собратьев…
Речи старика заворожили Дью, равно как и блеск камней, с которых он не сводил любопытного взора. Он увидел, как нежно-зеленый изумруд лег рядом с алым, как свежая кровь, камнем.
– Жаль, что камни не умеют ненавидеть, – заметил сын Огдая, щурясь от мерцания отполированных граней. – Иначе их можно было бы вставлять в наконечники стрел и копий.
– Прекрасная мысль! – хохотнул старик. – Действительно, жаль. Но, знаешь, хоть камни и не умеют ненавидеть, ибо ненависть намного младше их, они могут прекрасно хранить чужую, доверенную им ненависть. Держать крепко-крепко! Особенно хороши для этой цели гранаты. Можно сделать колечко из мрачно-багровых гранатов и доверить им свою ненависть. Совсем крохотное колечко! – Вьюхо показал пальцами величину и хитро улыбнулся. – Ты ринулся искать искры жизни, о которых сдуру выболтал Шеуд, у меня в хижине – смешной, глупый звереныш! Искры эти всегда при мне. Я не прячу их в хижине или где-то еще. Маленькое колечко из темных гранатов, скрепленное моей ненавистью, служит отличной ловушкой для того, что невидимо глазом и неуловимо руками. Колечко темных, сурово насупленных гранатов – надежнейший страж! Своей ненавистью я сцепил камни намертво. Они не разожмут зубов, покуда не распадется их цепь или пока не умрут.
– Разве камни умирают? – удивился Дью.
– Камни умирают, еще как! Разве не на твоих глазах покончил с собой, рассыпавшись в прах, прекрасный изумруд? Правда, обычно они живут долго, тысячи тысяч лет. Разбуженные камни растут и увеличиваются в размерах. Те, что висят на шее у Шеуда, выросли почти на полногтя, я измерял. Спаянные же чужой ненавистью – уменьшаются. Если их не разъединить, не разорвать цепочки, они умирают через какое-то время. Но я уверен, что за это время успею раздобыть всё, что мне нужно. Успею создать Венец Освобождения, пока мои верные гранаты не зачахнут и не разожмут своих зубов, отпустив на волю то, что им доверено.
Вьюхо замолчал. Казалось, он выдохся от долгого разговора. Старик сосредоточенно выкладывал на гладкой поверхности стола окружность из разноцветных кристаллов.
Под столом послышался шорох. Оторвавшись от работы, Вьюхо настороженно поднял глаза. Дью шумно зевнул и почесался, показывая, что источник подозрительных звуков – он, и никто больше.
– А что это за Венец и от чего он освобождает? – спросил он громко и бодро.
– От всего! Впрочем, это уже не твоего ума дело, мой мальчик, – сухо отозвался старик.
Переход от возбужденной разговорчивости к сосредоточенному молчанию был слишком резким, и сын Огдая слегка растерялся. Он предпринял еще одну попытку нарушить опасную тишину:
– Мне очень любопытно еще вот что: где ты берешь этих гигантских жуков? Или ты их откармливаешь, как индюков, до таких размеров?
