скачать книгу бесплатно
Журналист в кармане. Апокалипсис в шляпе, заместо кролика – 4
Игорь Сотников
Журналист в поисках обретения своего имени в профессии, а для этого нужна сенсация, оказывается в закрытом научном проекте. Где перед ним ставится задача найти контакт с девушкой-андроидом. Всё это обставляется таким образом, что он сам неуверен в реальности происходящего, и начинает искать выход из этого положения. Но он так увлекается всем этим делом, что это приводит его ....А вот к чему, то он и сам не знает ответ на этот вопрос. Содержит нецензурную брань.
Игорь Сотников
Журналист в кармане. Апокалипсис в шляпе, заместо кролика – 4
История на дорожку.
С чего заводятся и начинаются серьёзные разговоры? Да по-всякому бывает. И первое, что приходит на ум в ответе на этот вопрос, то это, скорей всего, с некой причины, повода или просто необходимости завести такой разговор. С чем и не будем спорить, когда оно так и есть формально. А вот если посмотреть на всё это буквально, то серьёзный разговор, как правило, начинается с моно-предисловия к нему в виде историй и исторических отсылок к событиям другого времени, и лучше, конечно, самого далёкого по времени, и только с первого взгляда, выглядящего как просто беседа.
А вот уже это всё начинается с серьёзного выражения на лице человека, решившегося на это серьёзное, подчас неблагодарное дело, после чего он прочищает своё горло прокашливанием, и как итог, он для привлечения к себе внимания со стороны своих слушателей… Без всяких, и даже вот таких предисловий, берёт и легонько постукивает чайной ложкой по чашке, стоящей на блюдце, на столе перед ним, и тем самым даёт старт началу всей этой истории путём разговора, не дай бог вам с ним поговорить по душам.
А как только все лица его слушателей, замерев в итоговом положении, обращены на него, то этот человек с серьёзным лицом, взявший на себя роль ведущего рассказчика за этим столом, установленного в одном из уголков самого обычного проходного кафе, начинает свой рассказ.
– Наиболее вероятным источником всякого права, законов и установленных жизнью правил, на которые ссылаются и опираются в своих жизненных установлениях люди, как без всякого склонения, так и склонные к различной научной степени верованиям, является художественный замысел автора и можно сказать, творца данного произведения. Так что не убеждайте себя меня оспаривать, а слушайте и воспринимайте всё мной сказанное, как есть. – Здесь рассказчик замолчал, чтобы окинуть внимательным взглядом своих слушателей и отыскать среди них несогласных с ним и со всем им сказанным. И видимо рассказчик обладал безусловным авторитетом среди своих слушателей, раз никто не смел выражать на своём лице строптивость и сопротивление им сказанному.
Ну а раз видимых, как минимум, препятствий для продолжения им рассказа нет, то рассказчик вновь берёт слово. – И это не только всё объясняет, а на это можно во всех своих постижениях, а бывает и недоразумениях мира, опираться.
«Это всё хип-хоп», – оправдывают всё своё невежество, срань господню, тупизну и бескультурье все эти хип-хопперы на слово.
«Я циничен, подл и расчётлив», – сверяет часы реальности по себе банкир, кому с такой защитой легче жить.
«Я тебя выходит, недостаточно крепко люблю, раз и о себе не забываю думать», – всегда можно оправдать свои свободные взгляды на измены, уходящему из семьи, а ранее налево, необязательному супругу.
Ладно, всё это предисловье. – Резко меняет тон рассказа рассказчик, забираясь в карман своего костюма рукой и вынимая оттуда блокнот с ручкой, в эксклюзивно-дорогом, золото на чёрном исполнении. Что не двусмысленно нам говорит о предприимчивости этого человека в плане во всём быть первым, в том числе и на этой модной волне, где он, как законодатель первичности и нового, собой задаёт некоего разряда тренд, которому в будущем должны все будут следовать.
– Так. – Многозначительно ставит исходную точку для начала своего исследования блокнота рассказчик. – Что тут у нас. – Открывая блокнот, проговаривает рассказчик, делая для всех вид, что ему содержимое блокнота совершенно неизвестно, так как он и не его в общем. Но кто ему открыто поверит. Все прекрасно знают, что оказалось в руках председателя (нашего рассказчика), с тем он никогда не расстаётся.
– Хм. Интересно. – Быстро пробежавшись по первой странице, очень естественно играет любопытство председатель. – Аксиомы. – Председатель подытоживает прочитанное, затем отрывает свой взгляд от блокнота, смотрит на своих слушателей и развивает свою мысль. – Что ж. – Говорит председатель. – Люди, как это и всегда было, при любых обстоятельствах остаются верны себе. Они всегда ищут для себя некое начало, свою опору, на которую можно было бы опереться в движении в своё будущее. Не буду повторяться, сказав, что мы для себя уже нашли свою точку отсчёта… – председатель всё же сделал на этом месте паузу, чтобы убедиться в хорошей памяти и здравомыслии своих слушателей. И они не разочаровали его ещё раз.
– И тогда выходит, что та же аксиома, взявшая на себя право быть чьим-то исходным положением, есть всего лишь следствие чего-то. Того же человеческого ума, кому так и неймётся что-нибудь доказать другому человеческому уму, а при наличии у него больших амбиций, то и всему человечеству. А если в общем, то аксиома есть следствие промежуточной от изначальности причины, коя тоже есть нечто последственное. А вот в следствии какой причины возникло желание сформулировать аксиомы мира, то это совсем и не важно, зная исходную точку начала всего и вся. И получается, что всех нас, по сути, интересует одно, вследствие чего, то есть какой промежуточной причины возникла эта новая точка опоры, своего рода ступень к чему-то новому, аксиома. Которая является одновременно и следствием, и причиной следствующего следственного действия, являющегося причиной для исходящего из него действия. И так до своей, возможно и до круговой бесконечности. – Председатель делает ещё одну внимательную к своим слушателям паузу и, сложа свои руки над закрытым блокнотом, подводит промежуточный итог разговору:
– И вот с этим причинно-следственным вопросом нам надлежит, как следует, разобраться. И, надеюсь, никому тут не нужно объяснять, что всякий путь доказательств и постулирования выводов, лежит через свои тернии в виде всех известных видов давлений на них внешних факторов и противопоставлений. Так вот, наша первая аксиома, которая нуждается в проверке, а может в ниспровергании: «Самый ближний путь от точки к точке является прямая». –Председатель ловит растерявшиеся было взгляды нерасторопных слушателей и добавляет. – Но как понимаете, эта аксиома не работает в нашем случае.
Глава
1
Рассказывающая, – а что ей ещё остаётся делать, – о том и об этом, после чего «об этом» и «о том» нужно объединить между собой и тем самым получится качественный контент по новоязу, или же по старинке, увлекательная для читателя история.
Из выше приведённого абзаца, выступающего в качестве пояснительной записки, а затем уж как под главы, и для всех этих целей выделенного жирным цветом текста (достаточно интересная классификация цвета), частично можно понять, а может и сделать вывод о том, что в данной главе речь пойдёт о представителях самой на слуху профессии, которая напрямую, а в последнее время всё больше со стороны и на расстоянии, имеющей отношение к освещению любого рода событий посредством умелого слова, для важности ещё называемым контентом – о журналистах.
Ну а так как представители этой профессии очень часто, до всегда, находятся на переднем фланге событий, то язык у них подвешен не в пример кому другому (только политики, да и то не все, на этом поприще могут составить им конкуренцию). Ну, а когда за спиной у каждого журналиста к тому же ещё и стоит сплочённая масса журналистского сообщества, то нужно быть крайне осторожным на критические высказывания в их адрес. И если уж ты решился высказаться на их счёт, – всё, вы меня достали, доставайте диктофоны и записывайте, – то только на основе проверенной информации, и ни в коем случае не на домыслах и так тебе этого хочется говорить. Как, к примеру, обращая свой взгляд на такое далёкое прошлое, которое ближе к мифам, нежели к истории, утверждая, и не пойми на каких основаниях (понятно, что на одном только своём желании), что профессия журналиста была самой первой из всех.
И это достоверно мной утверждаемо, а иначе, кто тогда семидневную работу богу освещал. Не хотите ли вы сказать, что он сам писал мемуары о событиях тех знаковых дней и ночей, или у него была своя сметная документация на постройку мироздания, где шаг за шагом, со своими сроками, были прописаны все эти шаги в виде инструкций. Нет, как-то это всё несерьёзно звучит. А вот то, что это событие, – конечно, не сразу, не по горячим следам, – а в последствии, уже в ветхие и отчасти дикие времена, людьми называемыми летописцами, а по-современному журналистами, было освещено посредством слухов, коими любая земля полнится (а слух это первейший информационный источник, на котором во все времена, а особенно в те легендарные, строилась и будет строиться вся журналистская работа), как раз и указывает на то, что нам желается увидеть и доказать. И вся разница между этими «акулами пера» заключалась в том, в каких изданиях они издавались – летописцы в монументальных, а журналисты брали частотой публикаций. Где у каждого издания тиражи были не штучные, а миллионные.
Ну а теперь, как только мы в основном определили и выяснили, что из себя представляет работа журналиста и на каких основных признаках она строится, – ещё раз: она вся на слуху, из слухов рождается, слухами кормится и сопровождается, и в итоге вслух тиражируется, – то можно перейти к представленным на наше рассмотрение двум журналистским частностям, взятых нами на рассмотрение в такой спайке не по нашей прихоти, а этого, может быть, требует редакционная политика одного из бульварных изданий – им предназначено всегда ходить парой, где самый сильный носит на своём плече камеру, а тот, у кого язык более подвешен, носит микрофон и подлавливает прохожих на каверзных вопросах.
– Но только без лишней самодеятельности и не дай бог, самонадеянности. Понял, Клава? – глядя на человека с микрофоном, а не как на журналиста, за что этому человеку с микрофоном стало слегка обидно за такое к себе недоверие (а у него, между прочим, удостоверение журналиста при себе есть, а то, что он в первый раз вышел на тропу журналистского расследования в этом издании, а точнее, на уличный опросник, то это всё мелочи), сурово его вопросил редактор бульварного издания, но с потенциалом роста, Альтернатив Каутский. – Да, а почему собственно Клава? – всё-таки не смог сдержаться так альтеративно называемый Каутский, и задал этот интересующий его любопытство вопрос. Хотя, при его-то имени, такие вопросы как-то слышать неуместно от него что ли. Но таков уж человек, то, что касается его и ему ближе, ему кажется само собой разумеющимися вещами, о которых интересоваться странно слышать, а вот когда он сталкивается с точно таким же, или по крайней мере, похожим отношением к жизни и самоидентификацией, то ему почему-то это становится непонятным.
– Это сокращённо от Клавдий. – Хмуро ответил Клава.
– Понятно. – Совсем непонятно для Клавы ответил Альтернатив Каутский, на счёт имени которого, у Клавы тоже имелись свои вопросы. Но он проявляет уважение к чужой, хоть и глупейшей мысли, так насчёт себя думать и называться, и не спрашивает Альтернатива, в чём его эта альтернатива на самом деле заключается. – Если уж так по дурному называться и противопоставлять себя миру разумных людей, то уж лучше бы назвался Вопреки. Это хоть звучит воинственно и с вызовом. – Про себя подумал Клава.
– Понятно? И, что вам понятно? – спросил Клава. Альтернатив вначале было замешкался, но потом быстро нашёлся и дал свой ответ. – В гладиаторы тебя готовили те, кто дал тебе это имя. – Клава хотел было поинтересоваться: «На кого это он намекает?», но Альтернатив его опередил, заявив: «Время не ждёт», и Клава вынужден был оставить этот ответ Альтернатива без своего ответа.
Когда же он со своим напарником, Михаилом, человеком пообтёртым жизнью и камерой на плече, которая, по его мнению, и не давала ему дальше расти, а не как все за него в редакции думали, за его выдающее его с потрохами пристрастие к горячительным напиткам, вышли из здания редакции, то вначале посмотрели по сторонам, затем посмотрели друг на друга, и Михаил, красноречиво посмотрев на Клаву, таким образом поинтересовался у того, какие у того планы. А вот Клава, как человек здесь новый и ещё не пообтёртый журналисткой деятельностью человек, как Михаил и рассчитывал, решил, что на его первый раз, именно он, Михаил, возьмёт в руки бразды правления. Так что его ответ на этот взгляд Михаила: «Ну и куда пойдём?», вполне был логичен.
Михаил же, испытывающий по утрам, и в особенности по понедельникам, особого рода душевное волнение, внутри себя уже предопределил направление их будущего движения. Но он совсем не знал этого Клаву, к которому его только сейчас определили, да ещё с таким именем и оттого не спешил с ним сходиться, пока его, как следует, не узнает. – Наверняка с умыслом. – Рассудил Михаил, как только познакомился с этим Клавой. – Перевоспитать меня хотят. – А вот в чей адрес был направлен этот посыл Михаила, только одному ему известно.
– Всё зависит оттого, что мы ищем. – Многозначительно сказал Михаил, поглядывая за спину Клавы, тем самым сбивая его с толка. – Хотя, если честно, то это не имеет большого значения. Люди они везде люди. И в какую бы сторону мы не пошли, то большой разницы нет. А если особой разницы нет, то нужно придерживаться одного принципа. Чтобы для нас этот путь был наиболее комфортным. – Добавил Михаил.
– Это значит куда? – уточняюще спросил Клава, уловив это утреннее душевное волнение от Михаила. Михаил же, недолго думая, не указывая точных адресов, кивает перед собой: «Туда», и они выдвигаются. Дальше их путь лежит до подземного перехода, ведущего по одной линии на противоположную сторону улицы, а вот одно ответвление чуть не завело, вдруг разориентировавшегося Михаила, в метро (благо там стоял турникет, который бесплатно не сподобился его пропустить). Но они с этим лабиринтом путей справились и вышли на другую сторону улицы, где, во-первых, было подальше от незримого редакционного ока редактора, а во-вторых, здесь находится больше знакомых для Михаила заведений, где можно посидеть и без всякого давления на тебя солнечного света, под чашечку горячего напитка, выработать стратегию для своих дальнейших действий.
И Клава очень скоро понял и оценил, как ему повезло с Михаилом, как оказывается, не только человеком расторопным на знания, соображающим где, что и почём, а он после пару чашек горячего напитка, который он разбавлял остужающей жидкостью из небольшой бутылочки, по какому-то никому неизвестному случаю, прихваченной им с собой и спрятанной во внутреннем кармане пиджака, начал весьма разносторонне и очень для Клавы убедительно мыслить.
– Сейчас журналистом куда легче, чем ещё какие-то десять лет назад работать. А всё потому, что сегодня кардинально изменились принципы его работы и подходы к освещаемому событию. И если раньше от него требовалось особенного рода дерзость, на грани разрыва мозга расторопность и отчаянность, то в нынешних условиях информационного бума, когда всё и вся живёт напоказ и ничего не скрывает, весь этот его рабочий инструментарий отжил своё, и от журналиста в наше открытое время требуется совсем другое. – Многозначительно сказал Михаил и вновь приложился к чашке с напитком, питающим его столькими мыслями.
А вот Клава, сколько бы не прикладывался к своей чашке с таким же точно кофейным напитком, то у него в голове ничего такого удивительного, почему-то не соображается. И Клава, ни смотря на то, что он молодой специалист, который ещё пороха криминальных и опасных для своей жизни расследований не нюхал и оттого должен был пребывать в состоянии всемогущей иллюзорности, – мне всё по плечу, – раскрыв рот, слушает своего умудрённого опытом товарища.
– Сейчас всё и любая информация есть в открытом доступе, – кивнув в сторону лежащего перед собой на столе мобильного телефона, сказал Михаил, – и журналист, можно сказать, находится на подхвате, вдруг, по неизвестно каким причинам, возникшего у читательской аудитории интереса к тому или иному событию. А вот что стоит за этим взрывом человеческого интереса, так называемым трендом, возникшим как раз сегодня, и не завтра и не вчера, не всегда удаётся разобраться, хотя глубинные причины, пожалуй, известны – природа человека, борющаяся за своё место под солнцем. И теперь перед журналистом стоит задача, не столько, как освещать знаковые события, что есть видимый исходник его работы, а он на основании имеющейся у него информации, должен суметь спрогнозировать те или иные движения человеческой мысли, определяющей его поступки, и их появление в тот или иной временной момент. После чего ему только и останется, как зафиксировать их и в переваренном виде подать зрителю. – На этом моменте Михаил, отодвинув перед собой чашку с блюдцем, наклонился к Клаве и, уперевшись в него взглядом, с глубоким подтекстом, заточенном на таинственности, вопросил. – Ты хочешь быть в тренде?
– Хочу. – Немедленно следует ответ Клавы, ещё толком не сообразившим, о чём идёт речь. Но таково обаяние Михаила, иногда бывающим весьма убедительным.
– Без журналистского расследования этого не добиться. – Очень знаково сказал это Михаил.
– У тебя что-то есть на примете? – спросил Клава.
– Есть. – Посмотрев по сторонам, понизив голос, ответил Михаил. После чего он возвращается к своей чашке, и как ни в чём небывало, как будто и ничего сейчас не произошло, взяв в руки чашку, начинает с флегматичным видом смотреть вокруг, попивая из неё жидкость. Клава сперва подумал, что Михаил решил таким образом набить себе цену, – оклад у меня, сам знаешь, пустяшный, – но что-то здесь не сходилось, и Клава отбросил эту мысль, и решил, что Михаил просто издевается над ним с высоты своей опытности: Долг каждого многоопытного профессионала подшутить над новичком.
А попадать в ловушки своей неопытности никто не хочет, тем более самовольно. А излишнее любопытство у новичков, их спешка и желание скорей себя проявить, вот три знаковых слагаемых, дающих преференции всем этим шутникам от профессии. Ну, а зная их, – а Клава их знал, – всегда можно избежать расставленной для себя ловушки, если, конечно, проявишь осмотрительность и осторожность. А Клава осторожен, и он ответно делает мало заинтересованный вид, с которым он берёт свою чашку и со знаковым воодушевлением, – меня не провести, – начинает пить свой горячий напиток.
Михаил со своей стороны, трудно понять, что думал, а уж что он замыслил, то это только ему одному известно, сделав несколько звучных глотков, нарушающих внутреннее настроение и душевное спокойствие людей деликатного и культурного образа мыслей, – это ещё за прихлебательство такое, – отставляет чашку, знаково смотрит на Клаву и спрашивает его. – А ты сам-то готов? – И понятно, что Клава не сразу уразумел, о чём его спрашивает Михаил.
– Ты это о чём? – переспрашивает Клава.
– О том, что не каждому по плечу вынести, обрушившуюся на него славу. – Без тени намёка на шутку, с полнейшей серьёзностью говорит Михаил. Отчего Клава и не может смехом отреагировать на это его попахивающее сарказмом заявление. И Клава, видя, что Михаил к делу его обдуривания подошёл со всей серьёзностью, – даже скрипом зубов себя не выдаёт, – решает принять его правила игры, но только для виду. А так он будет всё держать под контролем своего сомнения и всё, что ему скажет Михаил, тщательно проверять.
– Со всей уверенностью не скажу, но я готов попробовать. – Даёт свой ответ Клава. Михаил изучающе смотрит на него и говорит. – Ты почти меня убедил. Ну а чтобы я был полностью убеждён, тебе придётся пройти небольшой тест на сообразительность. Ты готов? – вновь придвинувшись к столу, задал вопрос Михаил. Клава же не стал испытывать судьбу и Михаила, возмутившись: «Что ещё за тест?!», а он, не отводя своего взгляда от Михаила, дал краткий ответ: Готов.
Ну а Михаил, как уже ожидалось Клавой, не сразу стал вводить его в курс своего тестового задания, – мигом сгоняй Клава за добавкой для моего кофе, – а он для начала взялся за опросник. И при этом совершенно не объективно и независимо, а манипулируя сознанием Клавы, с отсылками на авторитетов и на обобщения. Хотя и тут немного забегается вперёд, и прежде чем Михаил приступил к Клаве со своими вопросами, он и не пойми откуда достаёт небольшого размера лист бумаги, – такой всегда должен быть под рукой у человека нашей профессии и не всегда порядочного образа мыслей и жизни, – начинает на нём делать какие-то записи, время от времени поглядывая на Клаву. А Клава на это дело смотрит и думает, что тот его однозначно там характеризующе прописывает.
– Всё. Готово. – Отписав, что хотел, говорит Михаил, затем сминает этот лист бумаги и в таком смятом виде убирает себе в карман пиджака. После чего знаково смотрит на Клаву и приступает к своему опроснику.
– Журналист в своих зарисовках жизни в виде статей, в основном упирает на чёрные цвета. А твой, какой любимый цвет? – вот таким хитрым манёвром подводит Клаву под свои выводы Михаил. И теперь Клаве, даже если его любимый цвет чёрный, – а если белый, то он что, не журналист, – нужно как следует подумать над своим ответом Михаилу, который, исходя из его ответа, сделает свои дальтонические выводы. – Я так и знал, вы, Клава, любитель всего серого, и от вас никакого толку нет.
И Клава, окинув себя мысленным взглядом, – его без единого предпочтительного цвета цветастая одежда, может с головой его выдать и спровоцировать Михаила на его непонимание, – собравшись с духом, – а у него на самом деле не было цветовых предпочтений, во что Михаил уж точно не поверит (скрывает гад), – говорит. – Ясный.
– Ясный. – Задумчиво повторяет Михаил, что-то в себе соображает и добавляет. – А мне, знаешь, нравится. Вполне подходящий для журналиста, ведущего расследования, цвет. Так сказать, незамутнённый примесями недоговорок и укрывательств, всё проясняющий цвет. Правда, не без своих опасностей. Не все любят ясность. – Многозначительно хмыкнул Михаил. Клава молча отреагировал на эти слова Михаила, продолжая сонными глазами смотреть на него. Михаил же никакого внимания не обращает на такую замутнённость глаз Клавы, ещё утверждающего, что его любимый цвет ясный, а переводит всё своё внимание по сторонам, где в большем предпочтении находится та сторона, которая находится сбоку от Клавы. И после небольшого наблюдения за происходящим за окном, – они занимали столик, стоящий у окна, – кивнув в сторону окна, задаёт свой вопрос.
– Вон, видишь, тип стоит у бордюра, – кивнув в сторону окна, обращается к Клаве Михаил, – внеси свою ясность в моё его понимание. Кто он таков, что могло довести его до такой жизни. И есть ли у него перспективы по выходу из этого тупика? – Клава переводит свой взгляд по направлению окна и фиксирует свой взгляд на потрёпанном жизнью типе, на измождённом лице которого было написано, что жизнь, устав с ним нянчиться, наконец, основательно за него взялась, и начала его доводить до ума таким своеобразным способом. Для чего, скорей всего, были свои предпосылки, в виде безобразного поведения сего гражданина в своей прошлой жизни и его беспорядочного образа всё той же жизни, к которой он без должного уважения относился и на всё, в том числе и на неё наплевал. А сейчас, когда всё им было растеряно, – здоровье, имущество, средства к существованию и квалификация, – у него уже другого выхода не было, как задуматься над своей, впустую сейчас думается, проведённой жизнью, стоя здесь, у парапета жизни, с протянутой рукой.
– В настоящем или прошлом? – задал уточняющий вопрос Клава.
– Можешь о том и о том рассказать, если есть разница. – Многозначительно ответил Михаил. И видимо Клава уловил этот его посыл, сказав. – И вправду, большой разницы и нет, если он всегда был шаромыгой и пропащим человек. Где разница была лишь во времени и его нахождении на пути к этому бордюру. Я дал, исчерпывающий ответ? – спросил Клава. Михаил внимательно посмотрел на Клаву и с долей ехидства вопросительно сказал. – А ты случаем не спутал поверхностные краски с ясными, когда говорил о своих предпочтениях. – Клаве такой подход к себе со стороны Михаила, ясно, что не понравился, и он со сдержанным негодованием отверг этот недвусмысленный намёк на его зрительный дальтонизм со стороны Михаила.
– Как вижу, так и говорю. – Атакующе ответил Клава, как и должно человеку, уверенному в себе и своих словах.
– С этим не поспоришь. – Ответил Михаил. – Только когда рисуют картину одним цветом, и этот цвет чёрный, – хотя и вариант с чёрным квадратом, точно отражающим эту реальность, имеет место и смысл быть, – то всегда присутствует некая незаконченность рисуемой картины, что говорит о её незавершённости.
Что и говорить, а Михаил всё больше и больше удивлял Клаву своим подходом и обозрением окружающего, состоящего вроде с виду из самых обыкновенных вещей, но когда о них говорит Михаил, то они начинают преображаться в нечто другое и видеться совсем иначе. А это навело Клаву на весьма глубокую и уверенную мысль – то, что Михаил носит на своём плече камеру, это не вершина его предназначения, а скорей всего, это то подножье его карьеры, куда он упал с других, вполне возможно, что заоблачных высот, по причине того, что он видит окружающий мир не в представляемых на поверхность красках, а он умеет заглядывать в самую суть предмета своего рассмотрения, и видит его во всём спектре красок.
И не успевает Клава закончить эту свою мысль: «Михаил бывший ж…», как Михаил обращается к нему. – Расскажи мне о себе. – Обращается со своим обзорным вопросом Михаил.
– В каких границах? – интересуется в ответ Клава.
– Только в существенных. – Сказал Михаил и тут же добавил. – Если, конечно, сможешь. – Клава в момент уловил это мотивировочное на откровенность словесное действие Михаила и само собой не собирался поддаваться на его провокацию. – Если что-то и скажу, то лишь только то, что меня мало волнует. – Решил Клава.
– У меня всё в полном порядке, а это значит, что нет ничего достойного для упоминаний. – Сказал Клава.
– Значит, позитивно смотришь на обстоятельства своей семейной жизни. – Под знаком вопроса сказал Михаил. Чем покоробил слух Клавы, решившего у него поинтересоваться. – А что-то не так?
– А мне-то откуда знать? – нарочно удивляется Михаил, но Клаву такой наигранностью не обмануть – у него в спине холодком обдало интуитивным подозрением на скептицизм Михаила на его счёт. И как сейчас же выясняется, то интуиция Клаву не подвела – Михаил своим дополнением вносит полную ясность в свою позицию. – А, впрочем, я не буду себя оговаривать деликатностью своего к тебе обращения. Я в своём затруднении насчёт твоего благополучия исхожу из того, что человек склонный смотреть на окружающий мир через призму чёрных красок, даже если они подчёркнуто ясно выглядят, – Михаил сделал специальную для Клавы оговорку, – то он и на собственную жизнь смотрит таким же взором. И она его по большому счёту, – да и по мелочам, – никогда не устраивает. И это проклятие людей журналисткой и всякой саркастической профессии, которая обязательно накладывает и наложит свою печать на своих представителей. А вот что раньше было, своё фигуральное яйцо – внутренний сарказм и своя неустроенность в голове, или курица – призвание профессией, с должной наработкой зрения и интеллекта до всего сарказма, и сам бог не даст ответа. – Михаил оборвал себя таким глубоким вздохом, как будто это всё к нему относилось. Да так прямо, что взяло его за живое.
– На основании одного факта, как минимум, слишком дорого делать выводы. – Парировал в ответ заявление Михаила Клава, кивнув в сторону окна.
– Что ж, я не буду напирать на то, что опытный образец нашего рассмотрения, был выбран не избирательно, а навскидку, совершенно случайно, что уже может указывать на определённую тенденцию хода твоей мысли, а если ты не согласен и как говорил, готов пойти дальше, то давай пойдём дальше. – Сказал Михаил, бросил взгляд в сторону окна, задержался там на мгновение, и вернувшись к Клаве, спросил его. – Как насчёт того, чтобы обратить своё внимание на твой декламируемый позитив?
– Что ты имеешь в виду? – не сразу сообразив, о чём говорит Михаил, недоумённо спросил Клава.
– Что я имею в виду? – задумчиво повторил заданный к себе вопрос Михаил и дал свой ответ. – А ты подвергни свой субъективный взгляд на всё то хорошо, в котором живёт вся твоя семья и ты в том числе, ревизии, тому творческому анализу, служащему для тебя рабочим инструментом для своей журналисткой работы. Я думаю, что тебе это не сложно будет сделать, ведь ты это уже не раз неосознанно делал, забывшись. – Михаил замолчал, но при этом так красноречиво, что Клава начал волноваться за свою молодую супругу, столь наивную и падкую на лесть и велеречивые слова (уж как это не знать Клаве, благодаря знаниям этих слов, добившегося к себе внимания с её стороны) – создавалось такое впечатление, что Михаил уже обратил свой взор на семью Клавы, о которой он, до этого момента Клаве казалось, ничего не знает, а тут выясняется, что далеко всё не так.
И этот Михаил, совершенно неизвестно для Клавы каким таинственным путём, как оказывается, имел прямой доступ к ушам его молодой супруги, всегда такой доверчивой и проявляющей повышенное внимание к людям с нею любезными и вежливыми. И хотя Михаил, сколько его знал Клава, а это буквально пару часов, ещё ни разу не проявил себя в таком услужливом и деликатном качестве, – он был более склонен позиционировать себя человеком неуживчивым с окружающей реальностью, – всё же что-то Клаве подсказывало, что когда Михаил захочет и поднапряжётся, то он вполне себе уверенно сможет выказать себя человеком учтивым, с вежливыми словами в адрес людей женского пола.
А уж если на его пути встанет девушка самых привлекательных достоинств, как например, его супруга, по невероятному стечению обстоятельств и определённо по заговору, а не по иронии судьбы, как можно было подумать, названную родителями Клавой, то Михаил прикинется благодушной овечкой и наивным простачком, чем и возьмёт в свои коварные сети само простодушие, Клаву (а вот теперь-то много чего проясняется с именем Клавдия-Клавы, и как бы Клава не уводил нас в сторону объяснениями возникновения этого его второго имени, ничто нас теперь не переубедит в том, что послужило настоящей причиной его нового об именования – Клава-Клавдий, если не полностью, то частично растворился в своей супруге Клаве, будучи слабохарактерным типом).
Так в самом начале этот полный коварства и цинизма Михаил, объявит себя потерянным на этом жизненном перепутье человеком. После чего Клава, привлечённая его растерянным видом и вопросом: «Девушка, не подскажите, сколько времени осталось до конца света?», сразу не сообразит пройти мимо него, а с веселым задором ответит: «Вы, ближе всех к нему находитесь». Михаил, польщённый таким выделением себя из общей массы людей, естественно поинтересуется у Клавы, чем он такой чести обязан и как её зовут.
– А разве это вам самим непонятно. – Искренне удивится Клава, направленно посмотрев на непритязательный вид одежды Михаила, видимо любящего один вид одежды, в которой он, и спит, и ходит в гости, если его туда позовут. Ну а Михаил далеко не глуп, чтобы не учитывать сей непреложный факт своего существования и нахождения в мятых брюках и давно уже поношенного пиджака, и он, используя свою видимую простоватость, очень умело использует сей факт для одурманивания Клавы, по своей сути девушки и самой просто душа и очень доверчивой (а люди близкие по интеллекту и живущие в одной парадигме отдушины и мысли, всегда тянутся друг к другу и чувствуют симпатию).
– Неужели по глазам прочитали!? – отточено актёрской игрой, искренне удивляется Михаил, раскрыв свои глаза во всю ширь от удивления. Ну а Клава было хотела уточняюще заметить Михаилу, что это совсем не так, но такова уж сила инерции и рефлексов, и когда Михаил во все глаза на неё посмотрел (а до этого он себе такого не имел право позволить из деликатности и из-за того, что он человек порядочный и выверенный), то Клава не удержалась и была обворожена близким и столь очаровательным взглядом этого интересного до удивления незнакомца, который начал нашёптывать ей, что он действительно в этом мире пропадёт, если он не найдёт для себя того, кто укажет ему жизненные ориентиры и станет проводником по жизни. А Клава, что за наивная душа, как человек для которого сострадание не пустое слово, да и если быть до конца откровенным, она питает большую страсть к руководству, не сможет ему отказать и предложит свою помощь в качестве проводника.
А этот коварнейший из людей Михаил, в момент воспользуется этим её предложением и перехватит её ручку, чтобы значит, не потеряться. Ну а Клаве, с одной стороны непривычно и отчасти с приятным оттенком удивительно, чтобы за неё так крепко держались, ведь никто до этого момента не решался к ней так подтупить (слишком она строга на такого рода вольности), а с другой стороны это несёт для неё ряд сложностей по объяснению такого своего скрепленного ручной связью положения перед лицом того же мужа Клавдия. У которого обязательно возникнут к ней глупые вопросы, когда она столкнётся с ним, будучи в такой ручной привязанности с незнакомым для неё пока мужчиной, то есть Михаилом.
– Скажу этому оболтусу, что этот человек слеп, а я вызвалась перевести его через дорогу. – Вначале вот так совершенно глумливо над умственным развитием Клавдия, было подумала Клава. Как будто Клавдий совсем простачок и сам слеп, и не сможет не увидеть по глазам Михаила, что он уж точно не слеп, как минимум, в сторону Клавы, а настоящий симулянт, который таким обманным путём ввёл в заблуждение Клаву и начал сам её вести, куда только ему вздумается.
– Хочу туда пойти, где мне будет комфортно и сладко. – Примерно вот так мотивировал Клаву на движение выдававший себя за слепца Михаил. А Клава, что за дурочка, не проверив его на слепоту, взволнованно его спросила: Это куда?
А Михаил, не дав ей возможности сообразить и понять, в какую западню она попала, быстро прихватывает её своими всё загребущими руками (у всех такого рода симулянтского типа слепцов, такие всё охватывающие руки), и при этом он не сразу находит на ней ту поверхность тела, которую позволительно брать в свои руки рукам со стороны. И только было Клава собралась перехватить руки Михаила, как он сражает её своим привлекательнейшим, с долей греховности в себе, вопросительным предложением для девушек, оказавшихся в такой ловушке таких своих отношений с первым встречным, завораживающего вида типом. – Как думаешь, найду я с первого раза твои губы?
А Клаве и самой становится интересно узнать ответ на этот, вдруг взволновавший её вопрос, к которому она неожиданно для себя отнеслась не скептически, а крайне для себя заинтересованно. И вот когда она, можно сказать, себя и ответ на этот вопрос нашла, тут и не пойми по какому поводу и стечению обстоятельств, появляется Клавдий и нервно лезет под руку со своими вопросами.
И, наверное, поэтому, и потому, что Клава обладает много чего предчувствующей интуицией, то она, спрогнозировав в будущем эту, вызывающую столько много вопросов ситуацию, не стала доводить до греха собственного непонимания Клавдия, а сообразив на двоих с Михаилом, как им лучше будет обойти стороной все эти неудобные вопросы со стороны Клавдия, решили, что Михаилу нужно втереться в доверие к Клавдию, и став для него близким другом, тем самым устранить основное препятствие на пути Михаила к их дому.
– Так вот к чему все эти его вопросы! – Клава чуть ли не задохнулся о возмущения, как только его осенило этой догадкой. – Но какие у меня есть доказательства, кроме одних только домыслов. – Вслед рассудил Клава, решив попридержать эту свою догадливость. – Настоящий журналист должен придерживаться только фактов. И тут личная мотивация, и заинтересованность, не должна учитываться, и она только нервирует. – Поглядывая искоса на Михаила, принялся судорожно размышлять Клавдий. А Михаил со своей стороны не дремал и заметил эти произошедшие в Клаве изменения.
– Что, уже посмотрел? – усмехнувшись, вопросом поддел Клаву Михаил. А Клава, как бы ему не хотелось пакостным словом ответить, вынужден был сдержаться, чтобы не быть подловленным Михаилом на его проницательности. – Посмотрю, если ты меня не будешь перебивать. – Срезал Михаила Клава. – А теперь поясни, что ты имел в виду под своим предложением.
– Всё очень просто, – заговорил Михаил, – ты наобум озвучиваешь несколько пришедших в твою голову и неподдающихся на твой взгляд иному объяснению характерных поступков твоей супруги, после чего мы посмотрим на них профессиональным взглядом и попробуем их объяснить как-то иначе. – Сказал Михаил, выдержал небольшую паузу и обратился с вопросом к Клаве. – Ну так что, ты готов положить на алтарь своей профессии своё личное счастье?
– Готов. – После небольшой паузы ответил Клава. На что Михаил, вдруг, да ещё и в резкой форме, – он через стол ухватился руками за обшлаг пиджака Клавы и подтянул его к себе, – физически надавил на Клаву и словесно вопросил. – А теперь без всякого размышления, говори первое, что тебе в голову придёт о твоей супруге Клаве?
– Чёрт! Он всё же её знает! – ахнул про себя Клава, вспотев в красноту лицом. Отчего вогнал в свой ступор понимания Михаила, увидевшего в этом его лицевом красноречии, того рода откровение, которое имеет своё приличествующее место только среди супругов, а никак не на стороне; и тем более не на его глазах. Так что немедленный ответ Михаила на такого рода откровения Клавы, был предсказуем, как рефлекс.
– Я, конечно, польщён за столь доверительное ко мне отношение, но я, знаешь, ещё не готов так откровенно посмотреть под покрывало тайн чужой семейной жизни. Я в этом деле придерживаюсь консервативных взглядов. – Заявил Михаил. Во что Клава нисколько не поверил, посчитав это за его хитрую уловку. – Вот оно, начинается втирание в доверие. Я мол, человек традиционных взглядов на семью и для меня брак священен. И я всегда стою на страже этих ценностей. Так что, если возникнут какие-то трудности в этом деле, обращайся ко мне. Я все вопросы решу и выведу на чистую воду тех, кто решил вставить палки твоему счастью. Не дождёшься, гад! – в возмущении закипел в себе Клава, и хорошо, что он уже был красный – это позволило ему оставить незамеченным этот всплеск эмоциональных чувств перед Михаилом.
– А может дождёшься…Но не того, что задумал. – Дальше рассудил Клава, вдруг поняв, какой ему выпадает отличный шанс, поймать на собственной хитрости и обмане этого обманщика Михаила и свою Клаву, которая, как оказывается, не столь наивна, как он всегда её боготворил. И Клава собирается быстро с мыслями и, знаково кивнув Михаилу, даёт ему свой ответ. – Мне не даёт покоя…– Сделал многозначительную паузу Клава, эффектно глядя куда-то в незримую даль, на тот беспокоящий его момент, связанный с его Клавой. А что она там делала, пока что было не совсем ясно. Но сейчас, все надеются, выяснится, что там такое случилось и всё не даёт покоя Клаве.
– Я раньше не обращал на это внимание, считал за блажь моей супруги это её новое увлечение ЗОЖом, который включает в себя полный отказ от животной пищи, нестандартный подход к распределению своего времени, и само собой, изнуряющие походы в спортивный клуб, но сейчас, – хоть она и находится в таком возрасте ветрености, когда ей свойственна непоседливость и разбрасывание себя от одного увлечения в другое, в общем, она не может ни на чём одном остановиться, – я передумал не обращать на это внимание, – сделал знаковую оговорку Клава и вдруг сам понял, что, в общем-то, сам дал ответ на своё это сомнение.
Но уже поздно давать заднюю, да и сам Клава уже завёлся, и он продолжает озвучивать то, что вызвало в нём беспокойство – о её желании его подсадить на не животную, так называемую веганскую пищу. И хотя так буквально речи об этом не идёт, но это крайне беспокоит Клаву, желающего оставаться хищником, а иначе у него все зубы остроты его ума выпадут и что ему тогда делать в своей профессии. Писать светскую хронику? А там, между прочим, тоже нужно иметь острые зубы, как минимум, змеиное жало. – Не нравится мне всё это. – Проговорил Клава, а по самому видно, что это не совсем так и некоторые стройные аспекты ему всё же нравятся в своей супруге. Но Михаил не спешит это замечать Клаве, по чужому опыту зная, как привередливы все эти живущие на законных правах со своими жёнами мужья. Для которых они стараются, стараются, а они всё равно недовольны или вообще не замечают всех этих их стараний. Да, так и говорят, обойдя вокруг своей доставшей его супруги, потребовавшей заметить на ней хоть одно изменение, – ничего, знаешь ли, я не вижу достойного моего внимания. – В результате чего им становится до того обидно, что они, не скрывая своего раздражения и, прямо на месте палясь, заявляют, – раз меня уже у себя дома не замечают и ни во что не ставят, то всегда найдутся другие люди, не такие слепцы, как ты, подлец, кто меня должно оценит. – И на этом всё, договорились.
– Что конкретно? – решил спросить Михаил. Клава немного подумал и дал свой ответ. – Эта её целеустремлённость, с которой она подошла к этому занятию собой. Как мне сдаётся, то она так не старалась, когда встретилась со мной. – Уже задумчиво закончил своё предложение Клава, которое на этот раз навело его на другую, совсем не понравившуюся ему мысль. – А ведь это и в самом деле так. И тогда спрашивается, с какой стати себя так изнурять всеми этими тренировками и недоеданиями. Неужели мне и в самом деле стоит начать волноваться? – Клаву холодком по спине просквозило от этих своих мыслей.
А вот от Михаила не дождёшься никакой поддержки, он, видите ли, считает, что Клава совсем не зря остановился именно на этом моменте. Чего ждать от него со стороны Клавы, было бы странно, когда так о нём умственно предполагаешь – он для тебя враг. Но с какого-то момента Клава, в один взгляд на свою действительность пересмотрел взгляды на Михаила и понял, что помимо него у него есть и другие опасные соперники, – это кто-то из адептов Веганов и окультисты накаченного тела, – и Михаил как раз может помочь ему совладать с ними. В общем, враг моего врага, мой друг. И как только Клава при содействии ему Михаила (а у него есть своя заинтересованность помочь ему) справится с этими врагами традиционного человечества, – Вегана лучше всего опорочить перед Клавой его скрытой приверженностью к жирной пище, а оккультного работника по культивизации своего тела поймать на его вредных привычках: пьёт и курит как паровоз, – то тогда будет можно и с Михаилом разобраться.
– Ты, Клава, сам того не осознавая, подсознательно уже что-то такое осознавал, и оттого тебе первое, что пришло на ум, так это беспокойство твоей души и сердца. – Что-то подобное читалось во взгляде Михаила на потерянного Клаву. – Знаешь, – вслух сказал Михаил, – тут на сухую не разобраться. – На этом месте Михаил бросает целеустремлённый взгляд во всё тоже окно, возвращается к Клаве и со словами: «Я сейчас, быстро», выскакивает из-за стола и направляется на выход из кафетерия. Ну а Клаве только и остаётся, как перевести свой взгляд в окно и начать наблюдать за происходящим там, за оконным стеклом.
Ну а там хоть и не так всё относительно статично, как в кафетерии, в которым находится Клава, всё-таки там больше пространства для манёвра и людей, маневрирующих по ходу своего движения по мостовой, за которой лежит автомобильная дорога, явно не пустая и наполненная автомобилями, которые приносят свою живость в наблюдаемую Клавой картину, всё-таки это не то, что может зацепить внимание современника, уже привыкшего к таким картинам жизни. А чтобы чем-то увлечь современника, нужно нечто большее. Вот, наверное, почему, он смотрит не по сторонам, а как только выдалась спокойная минутка, утыкается в свой карманный носитель информации, смартфон, где столько всего информационного запихано.
И Клава определённо находился на пути к своему смартфону, – его рука даже уже нащупала его в кармане куртки, – но его на этом пути остановило его внимание к тому прибедняющемуся типу: а может на самом деле, он такой обездоленный и обезлюденный, как его описал Михаил, и кто выступил для Михаила той относительностью, своего рода лакмусовой бумагой, от которой он отталкивался в определении Клавы. – И кто же ты на самом деле есть? – задался вопросом Клава, решив посмотреть на этого типа как можно объективно, со всей своей отстранённостью. И только Клава задался этим к нему вопросом, как до него вдруг, со стороны спины, правда совсем не навязчиво, а как само собой разумеющееся, донёсся мелодичный и вполне себе приятный женский голос, напевающий некую мелодию. Ну а сама мелодия была из тех, которые часто бывают на слуху, и она очень для тебя знакома, но при этом ты не можешь её вспомнить, хоть и стараешься.
И всё это, – мелодичное, совсем негромкое, а в самый раз напевание девушкой до чего же знакомой мелодии и желание её вспомнить, – в своей совокупности заворожило Клаву в свою не сдвигаемую с места и одной мысли, вспомнить эту мелодию, статичность. И так до тех пор, – а девушка, напевающая эту мелодию, давно скрылась в выходных дверях, – пока Клаву не одёрнул голос вдруг появившегося Михаила. – Ты чего там увидел, что и не пошелохнёшься? – В результате чего Клава одёргивается, как будто его спугнули или застали врасплох, и он с виноватой улыбкой смотрит на Михаила, в руках которого находится пакет, по объёмным выделениям которого не трудно догадаться, что в нём, и говорит. – Да вот, не даёт мне покоя одна мелодия. Привязалась ко мне и всё напевается, напевается, что сил уже нет. – А только это сказал Клава, как вдруг и в самом деле почувствовал неотвязчивость этой мелодии, которая принялась сама собой напеваться.
– И кто навязал тебе такое беспокойство? – неожиданно для Клавы, не просто с серьёзным, а с обеспокоенным видом спросил его Михаил, после того как окинул взглядом всё вокруг, и, вернувшись к Клаве, уставился на него. Чем заставил напрячься и немного струсить Клаву, явно не ожидавшего такой напористости от Михаила.
– Да я не знаю. – В свою очередь бросив взгляд в зал кафетерия, немного запинаясь в мыслях, сказал Клава. – Я в окно смотрел, когда до меня донёсся этот напев.
– Что за напев? – Михаил продолжает не отставать от Клавы.
– Да так просто и не скажешь. – Продолжая недоумевать от Михаила, Клава попытался от него отговориться. Но всё бесполезно, и Михаил продолжает доставать Клаву. – А ты не говори, а напой. – Вот прямо так, без тени улыбки на лице требует Михаил от Клавы проявления своего певческого таланта. А его, быть может, у Клавы нет, как и музыкального слуха. Да и вообще, Клаве всё это кажется уж слишком, и если шуткой, то совершенно не смешной и дурной.
И Клава, желая понять, чего на самом деле от него хочет Михаил, обзорным зрением смотрит в окно, откуда на него, что за не неожиданность, смотрит тот тип-оборванец, чьё нахождение здесь, на самом для них видном месте, теперь ясна для Клавы – он соучастник Михаила в деле его хитрых задумок в его сторону, и заодно свидетель всего происходящего за их столом. А Михаил не только мотался в магазин за бутылкой, а он бился об заклад со своими приятелями, укрывшимися где-нибудь неподалёку, о том, что он заставит петь под свою дудку этого лопуха, Клаву.
– Ну уж нет! – возмутился, но только про себя Клава, от такого понимания Михаила, оказавшегося ещё коварнее и подлее, чем он до этого на его счёт предполагал. Но это был эмоциональный всплеск Клавы, которому стоило немного успокоиться, как его мысли приобрели другую направленность. – А ведь он, пожалуй, как раз этого добивается, и скорей всего, сделал ставку на моё молчание. «Этот придурок, явно мне не доверяет и чувствует ко мне антипатию, – рассудит Михаил, – а это значит, что он будет во всём мне противоречить и делать вопреки. А я его на этом и подловлю. – Радостно потирая свои руки, Михаил сделал ставку на то, что я не спою», – подвёл итог своим размышлениям Клава, решив напеть эту не выходящую из его головы мелодию.
Но как сейчас же выяснилось, это не так-то легко сделать. И если в голове она отлично напевалась, то вот выйти во вне и напеться вслух, как ни старался Клава, у него ничего не получалось. Отчего он вновь вспотел и покраснел в лице. При виде чего, этих стараний Клавы, и того, как он пыжился, Михаил даже и не думал ёрничать, а вроде как помогал, пытаясь уловить исходящие от Клавы звуки.
