скачать книгу бесплатно
– Твоё появление, и захочешь, мимо своих ушей не пропустишь. – Медленно поворачиваясь назад, язвительно сказал господин С. После чего он отпускает пригревшегося на его руке голубка и, быстро окинув взглядом подошедшую, с расстановкой слов продолжает свой разговор. – Ты слишком вызывающе выглядишь, Искра. – Господин С поправляет воротник на своём плаще и продолжает. – А такое однобокое использование данных тебе способностей, умаляет саму мысль, понижая её до уровня человеческих рефлексов.– От этих слов господина С его слушательница Искра, пребывая в состоянии бледной растворимости перед лицом господина С, окончательно рассталась с той невозмутимость в лице, с которой она до этого поворотного момента смотрела на мир.
– Хотя, возможно, что ты просто исполнительна, и всего лишь чётко следовала указанию, выделиться из толпы. И это не может не вызвать понимания (ты вдохновлена выполненным заданием), но с другой стороны, такая твоя прямолинейность в будущем может вызвать вопросы о твоей некомпетентности. – Господин С звучно поделился с окружающей атмосферой своей прямолинейностью, глубоко выдохнув, после чего принялся неспешно стягивать с рук перчатки.
– Одна уже поплатилась за свою показную беззаботность, но как я вижу, это вас ничему не обязывает и не учит. – Стянув левую перчатку, проговорил господин С. И тут господин С так неожиданно резко меняется в лице и с такой жестокостью во взгляде на Искру, даже не говорит, а зубами скрежёт воздух.– Или может ты какая-то особенная и думаешь, что тебя при случае не коснётся общая участь. Ошибаешься дорогая. – Господин С сделал шаг по направлению Искры, заставивший её невольно одёрнуться назад. – И тебя потушить ничем не сложнее, чем других. – И тут господин С, не сводя своего немигающего взгляда с Искры, демонстративно набирает в лёгкие воздуха и …Прощает Искру – он не стал выдувать из неё её искру жизни, а лишь лёгким поветрием пощекотал её такой целеустремлённый и самую малость превышающий среднюю длину носик.
А всё потому, что Искра, а так её звал только господин С (для него все представительницы женского пола были искорки), всё же в некоторой степени особенная и она отлично знала, когда нужно и на что нужно закрывать глаза. И она, вовремя закрыв свои глаза, тем самым спасла себя от ярости господина С, который задув искру её внутреннего огня, может быть и не лишил бы её физической жизни, но разве жизнь без внутреннего чувственного огня, можно назвать таковой. А таким образом остудить жизнь в человеке, господину С вполне по силам, и Искра отлично зная это, на многое закрывает свои глаза.
Когда же Искра открыла свои глаза, то господин С всё также стоял перед ней и с любопытством, а не в злодейском очаровании, смотрел на неё. Ну а как только он убедился в том, что Искра внимательна к нему, господин С берётся за вторую перчатку и стягивает её с руки. После чего он, сложив их вместе, убирает их в один из карманов своего плаща, затем свободной от перчаток рукой лезет в соседний карман и после небольшого нащупывания чего-то, вытаскивает оттуда сжатую в кулак руку. Затем он, наблюдая за реакцией Искры, переворачивает свою сжатую в кулак руку ладонью вверх и раскрывает её.
Ну а там лежит …Но об этом хочет спросить у Искры сам господин С и он у неё спрашивает. – Как думаешь, что это?
– Мел. – Хоть и растерянно, но даёт ответ Искра, не сводя своего взгляда с руки господина С, где лежало нескольких разноразмерных мелков.
– Угадала. – Смеётся в ответ господин С и к полной неожиданности Искры, второй рукой берёт один из кусков мела, приближает его к своему рту и со своеобразным скрежетом, зубами срезает часть мела, а оставшуюся часть мела кладёт обратно. И пока Искра пытается себя уравновесить от пробившего её озноба после увиденного ею, господин С с вязкостью движения челюстей, прожёвывая откусанное, поясняет. – В организме не хватает кальция, а может железа, а по зубам так не скажешь. – Господин С оскалился и для демонстрации крепости своих зубов, звучно щёлкнул по передним зубам пальцем руки. После чего он возвращает своё и Искры внимание к руке с мелками и, взяв один из них, протянув его в сторону Искры, приводит её в страшное замешательство – она предполагает, что господин С хочет и её накормить мелом.
И хотя господин С иногда себе позволял такого рода, по его мнению, безобидные шутки, сейчас он протянул мел не для того чтобы поломать жизнь зубов Искры, а он всего лишь поинтересовался у неё: Как думаешь, если начать чертить из него линию, то когда она закончится?
Искра же уже пришла в себя и даёт ответ – она хоть и не привыкла к шуткам господина С и никогда не знает, что от него можно ожидать, всё же она уже частично приспособилась к такому роду отношений и умеет быстро, как и он, перестраиваться.
– Пока мел не закончится или не надоест. – Сказала Искра. И видимо ответ Искры понравился улыбнувшемуся господину С, что он и подтвердил в ответ. – А вот на этот раз ты меня порадовала, что не остановилась на одном варианте ответа, озвучив сразу два. Правда это не единственные имеющие право на своё осуществление и жизнь ответы. И есть ещё один вариант ответа.
– Какой? – не сдержавшись спросила Искра.
– А вот какой, то это будет лучше наглядно продемонстрировать. – Сказал господин С, после чего он кладёт вытащенный мелок обратно в общую кучу и, протянув к Искре ладонь полную разных цветов и размеров мелков, говорит ей. – Выбирай любой. Но при этом выбирай осмысленно, а не покрасивше. Ты ведь будешь им чертить линию своей жизни. – Ну а такое важное уточнение господином С делает своё дело и останавливает было протянувшуюся к мелкам руку Искры. И она, наверное, даже бы одёрнула назад свою руку, если бы не господин С, зафиксировавший на ней свой взгляд– это только на словах все мы такие смельчаки, заявляя, что каждый кузнец своего счастья, а как дело доходит до реальной ковки, а длинна жизни напрямую зависит от твоего отношения к ней, то тут никто не хочет брать ответственность на себя, предпочитая возложить весь груз такой ответственности на бога (теперь становится понятна его необходимость).
Между тем господин С требовательно ждёт её решения и даже, как чувствуется Искрой, начинает с долей нетерпения волноваться за её судьбу – ведь тогда делать выбор придётся делать ему, а он при его-то страсти к поглощению кальция, не несёт ей ничего хорошего. И Искра решается, взяв самый длинный кусок мела. Что вызывает у господина С снисходительную ухмылку, с которой он комментирует выбор Искры.
– Как всё-таки предсказуемо. – Покачав головой, сказал господин С, убирая мелки в карман плаща. – Не знаете, что вас будет ждать в этой жизни, но всё равно до жадности выбираете самую длинную жизнь. – Господин С посмотрел на Искру, затем посмотрел по сторонам и обратился к Искре. Что ж, раз выбор сделал, то можешь приступать.
– К чему? – оторопев от перепонимания, в испуге спросила господина С Искра, даже споткнувшись на каблуке от такого его предложения.
– Как к чему? – с простодушным непониманием вопрошает господин С и тут же даёт ответ на этот вопрос. – Начинай чертить линию своей жизни. А я посмотрю, на что ты способна и куда она тебя заведёт.
– Я… это… не готова. – Сбиваясь на слова, пробормотала бледная как полотно Искра, подкосившись окончательно на своих длиннющих ногах, где одна свихнувшись на себе, упёрлась о свою напарницу и только благодаря ей осталась вроде бы стоять на себе. Но взгляд господина С непреклонен и он коротко резюмировав: «А кто к этому бывает готов», – сверкнув глазами, рявкает на неё: Ну! – Отчего Искра теряет остатки своего самообладания и к своему потрясению вдруг обнаруживает, что из её пальцев руки выскальзывает выбранный ею кусок мела и начинает своё свободное падение вниз, где его ожидает каменная поверхность мостовой и неминуемая гибель как единого целого. И в этот момент перед глазами Искры, в один миг, как это бывает с людьми перед лицом своей гибели, промелькнула вся её неосуществлённая жизнь, которую олицетворял этот кусок мела.
Но не только одно это видела Искра, так параллельно этому своему видению, она наблюдала в почему-то замедленном кадре полёт самого куска мела. И так до того момента, пока кусок мела не оказался подхвачен вдруг появившейся рукой господина С, который как оказывается, не всегда такой равнодушный и не тревожащийся за судьбу окружающего мира и людей как части его.
– Держи. Да крепко держи, а иначе второго шанса не будет. – Протянув Искре пойманный кусок мела, сказал господин С. Искра же странно смотрит на него и берёт свой мел. После чего она скидывает туфли и, оставшись босиком, присаживается на корточки. Здесь она осматривает поверхность дороги и, убедившись в чём-то своём, вопросительно смотрит на господина С. Господин С в свою очередь улыбается в ответ и кивком головы даёт ей добро. После чего Искра ещё раз убеждается в том, что мел крепко удерживается в её руке, и уже вслед за этим, прислонив его к бетонной поверхности мостовой, фиксирует мел на одном месте в виде точки, и к удивлению невольных зрителей на лавочках, таким способом отправляется вперёд вдоль набережной, чертить линию.
И если в самом начале, на первых своих шагах, судя по прочерченной ею линии, Искра проявляла неловкость и завидную неуклюжесть свойственную первопроходцам, что скорей всего было вызвано тем, что первые шаги в любом деле, а тем более в жизни, всегда такие, то по мере её продвижения вперёд, линия её жизни начала приобретать устойчивость и крепость, без всяких там спотыканий на месте и бросания в разные стороны. И это отлично приметил следующий за ней по пятам господин С. При этом господин С не молчит, а делает свои замечания.
– Да, кстати, насчёт того, тобою упомянутого варианта, когда линия жизни заканчивается из-за того, что тебе просто надоест её чертить дальше. – Проговорил господин С, чем вызвал у Искру на долю момента задержку. Но она быстро спохватилась и продолжила чертить дальше. – Я бы хотел более широко развернуть этот твой ответ и дать к нему свои пояснения. Ведь это твоё надоест, звучит слишком туманно и не информативно. А вот потерять интерес к жизни, то по мне так, это более подходящее слово для данного объяснения. – Господин С на этом месте замолчал, а всё потому, что заметил к чему они с Искрой приближались – часть набережной была залита водой и теперь Искре, правда только тогда, когда она это заметит (для господина С, находящегося в более высоком положении, предстоящие препятствия открывались раньше), нужно будет срочно принимать судьбоносные решения – сохранить лицо и не отступить перед непреодолимым препятствие, которое смоет тебя в воду времени, потерять лишь лицо и, повернув назад, сохраниться, или же найти для себя третий выход из этой ситуации, между героическим безрассудством и благоразумием настоянном на трусости.
Господин С с любопытством смотрит на запыхавшуюся и такую увлечённую своим делом Искру и ничего ей не говорит насчёт того, что её ждёт впереди, возвращаясь к незаконченной теме. – Интерес к жизни, по-разному проявляется. – Начинает рассуждать господин С. – Наиболее наглядно это можно проследить по так любимым тобой сериалам. Пока сериал вызывает зрительский интерес, он живёт. А как только интерес к нему падает до некой точки не возврата, то всё, на этом его жизни приходит конец. А ещё… – Но на этом господин С осёкся, а всё потому, что его из-за спины словесно одёрнул такого рода голос, что лучше на него сразу отреагировать, чем потом будет по-другому. Ну а то, что этот голос хрипло звучит, то это не оттого, что он часто говорит, а оттого, что предпочитает мало говорить, больше полагаясь на другие инструменты воздействия на собеседника, типа кулаков.
– Я чё-та не понял, что здесь происходит? – резво и резко обдаёт затылок господина С своей словесностью этот до хрипоты в своём горле, знакомый типаж того человеческого образчика, который постоянно чувствует сухость во рту и поэтому никогда не расстаётся с пивной бутылкой. В чём тут же убедился господин С, стоило ему только так подумать и повернуться лицом к этому современному герою, который не может пройти мимо любой несправедливости и не снять её на мобильный телефон, а при случае, когда этому способствуют обстоятельства происходящего – за твоей спиной поддержка из к взывающих к справедливости нескольких рыл праведников –то можно и самолично вмешаться.
– А я значит, должен вам всё объяснить? – повернувшись назад и пристально посмотрев на этого героя с хрипотой в голосе, требовательно спросил его господин С. Ну а сквозящая в ответе господина С непреклонность, в некоторой степени смутила этого геройского парня, трудно понять что ожидавшего, но только не такого ответа. И он слега оторопев, неуверенно соглашается с господином С, а в его глазах, чудаком-человеком с семечками в карманах.
– Ну, да. – Отвечает хриплый герой. На что господин С как-то не хорошо улыбается, что совершенно не нравится этому герою, да и к тому же он начал чувствовать, что стеклянная бутылка в его руках, стала слишком скользкой и начинает пытаться выскользнуть из его рук.
– Тогда может быть, вы для начала представитесь, чтобы мы все знали нашего будущего героя. – Лёгким кивком указав на замершую на месте Искру, обратился к подошедшему молодому человеку господин С. Что почему-то вызывает у хриплого героя новое замешательство – возможно прилагаемые им невероятные усилия в деле удержания им бутылки, всего заняли его и он, запотев в лице, больше не мог ни о чём другом думать. Так что для его озлобления были основания. И он вместо того, чтобы представиться, грозно захрипел. – Кто надо знает меня, а другим не обязательно.
– Понятно. – Как бы фиксируя эту информацию, сказал господин С и вслед принялся рассуждать по этому поводу. – Значит, присущая вам скромность не позволяет вам себя выделять, и вы предпочитаете зваться героем без имени. И я бы согласился с этим, но есть одно но. – Здесь господин С в один момент своим взглядом на хриплого героя фиксирует этот свой вопрос. В результате чего тот был вынужден был отреагировать, спросив господина С: Какое но?
– Видите ли, молодой человек, – с явным оскорбительным подтекстом для этого не такого уж и молодого человека, у которого уже давно пиво, а не молоко на модной бородке обсыхает, обратился к нему господин С, – к большому сожалению это имя уже занято. А раз так получилось, то я могу вам предложить на выбор из имеющихся в наличие имён. Охламон, Аперитив или Реальный Гуд. – И только беспрецедентная наглость господина С, с которой он обрушился на хриплого героя, предлагая ему такое (хотя Реальный Гуд, ничего себе имя), удержало последнего от немедленного нападения. Хотя не только это, а выпавшая из рук хриплого героя бутылка, разбившись при падении, ввела его в умственный и спазмический ступор, с которым он теперь ничего не понимая, смотрел на растекающееся пиво по дороге.
Ну а вслед за такой кульминацией событий, не трудно догадаться, к чему дальше всё плавно переходит, и тут любая заминка может дорого стоить для того, кто её проявит. При этом надо понимать, что после выпавшей из рук этого хриплого героя бутылки, мяч находится на стороне господина С. С чем хриплый герой может соглашаться, не соглашаться, но когда он в ненависти посмотрел на него, то господин С уже был готов к такой его реакции, и он сходу, своим грубо и резко сказанным заявлением его оглушает. – А теперь слушай меня, Охламон. – И не давая Охламону возможности понять, как так вышло, что его так назвали, ведь он и намёка на это не давал, и заодно не давая времени ему привыкнуть к своему имени, господин С для того чтобы сбить его с темпа, хлопает в ладоши и пока тот ещё находится в состоянии недоразумения, обращается к нему:
– В таких случаях, первое, что нужно делать, так это успокоиться. А для этого нет лучше средства, как внутренний счёт до двадцати.
Но то ли Охламон был слишком расстроен из-за потери бутылки, то ли он уже давно перестал утруждать себя любого рода счётом, а может проблема была куда как глобальней и упиралась в образование, но так или иначе, а он проигнорировал предложение господина С и с яростью закричав: «Какой на хрен счёт!», – попытался, а не как всеми уже ожидалось, броситься на своего противника.
Ну а причина тому, что он даже не то чтобы не смог напасть, а не успел этого сделать, а затем уже точно не смог напасть, вначале лежала чуть в сторонке на травке, а затем по мере разгорающихся событий, по хлопку ладоней господина С стремительно приблизилась сзади к Охламону, и уже когда Охламон так громко выразил своё несогласие, то причина в виде рыжего пса, в один момент вцепилась в зад Охламона. Отчего тот, ничего не соображая, тут же в шоковом состоянии обмер на месте. Ну а как только боль от укуса достигла его центра принятия решений, то Охламона уже было не удержать на месте и, он в стремглав сорвался с места, унося за собой вцепившегося пса и со странным запахом память о себе.
Господин С, проводив взглядом неудавшегося героя, разворачивается к продолжающей сидеть на одном месте Искре, и улыбнувшись ей, со словами: «А это был третий вариант, который может, но сейчас не может внести кардинальные изменения в твою линию жизни», – протянул ей руку. Искра внимательно смотрит вначале на его руку, затем переводит свой взгляд на него, и только после этого берётся за его руку и поднимается на ноги. После чего Искра приводит себя в порядок и бросается догонять господина С, двинувшегося строго по прочерченной Искрой линии жизни, в ту сторону, откуда они сюда пришли.
– Знаешь, – не спешно двигаясь с одной стороны прочерченной линии, сказал господин С, – смотрю вокруг и всё больше замечаю, как поредел и обмельчал наш серый мир, уже и не поверишь, что он когда-то был цветным и полным ярких огней. Посмотри вокруг, одна серость и бессмыслица. А небо? – Господин С с внутренним позывом посмотрел на Искру, которая в свою очередь задержала свой взгляд на нём. – Когда оно последний раз прояснялось. Постоянно одна свинцовая мгла, хоть и, кажется, что солнце светит. Но нас это не волнует, мы уже и забыли, когда последний раз смотрели на небо. А зачем, да и некогда, ведь мы все такие занятые. И теперь всё чаще приходится с сожалением констатировать, что не ты растёшь и тем самым возвышаешься над людьми, а это всего лишь народ обмельчал.
– Так вот значит, в какой мир попал Гулливер, оказавшись у лилипутов. –Заметила Искра, заставив тем самым остановиться на месте господина С и внимательно посмотреть на неё. – А ты начинаешь понимать, как нужно пользоваться данными тебе инструментами. – Незнакомым голосом сказал господин С, в чьих глазах проскочила едва заметная искорка сердечного огня. После чего он переводит свой взгляд на прочерченную Искрой линию жизни и обнаруживает, если не совпадение, то что-то похожее на это – они как раз остановились в той начальной точке, откуда Искра начала свой чертёжный путь. А это рождает у господина С свой риторический вопрос, с которым он обращается к Искре.
– Интересно, а как бы сложилась твоя жизнь, если бы ты избрала другое направление своей жизни. Например, в обратную сторону. – Посмотрев в противоположную прочерченной Искрой линии сторону, спросил господин С. Искра же молча поворачивает в ту же сторону, куда смотрит господин С, и начинает всё также молча вглядываться в серую даль. Ну а господину С видимо достаточно и того, что Искра смотрит туда же куда и он, и он даёт ответ на свой вопрос. – А скорей всего, не это важно, а имеет значение лишь то, что ты, вступив на этот путь, оставалась всё той же собой и никем другой. Ну а что там тебя ждёт, то об этом не так уж и сложно догадаться. – Господин С достал из кармана ещё один мелок, и подняв его перед собой, чтобы Искра его видела, заговорил:
– Чтобы прочертить свою линию жизни, мел совсем не нужен. – Господин С с размаха закидывает мел в воду и, возвратившись взглядом к Искре, продолжает. – Мел служит всего лишь для физического выражения твоего взгляда и всегда следует по пятам за тобой, и фиксирует то, что ты прочерчиваешь этим своим взглядом. Не буду останавливаться на деталях, а сразу обращусь к главному. Так вот, если ты сумеешь прочертить свою линию жизни бесконечно дальше, а это позволит тебе бесконечно расширить горизонты твоего видения, даже не окружающего, а существующего мира, и сможешь добиться её непрерывности существования под твоим контролем, а это одно из важнейших условий существования этого мира, то ты сможешь, объяв, увидеть цельную, а не по отдельности, картину сущего, и тем самым прийти к настоящему пониманию мироустройства нашего мира. А это позволит тебе стать самим творцом, а не просто статистом. – Здесь господин С резко оборвал себя и, боковым зрением посмотрев на Искру, попытался понять, как она восприняла сказанное им. Но то ли Искра хорошая актриса, то ли она не всегда внимательна к тому, что говорит господин С, но она как вглядывалась в глубину дали, так и продолжала смотреть.
Господин же С возвращается к себе и, повернувшись в сторону Искры, плавно переводит тему разговора в деловую сторону. – Ничего, скоро мы всё это изменим. А как изменим, то я проведу тебя за пределы твоих пониманий и возможностей, и свожу тебя в свой солнечный город, где всегда светит настоящее солнце, и под льющуюся изо всех окон музыку улыбается искренность, а не лицемерие. Ну а сейчас к делу. – После чего следует инструктирование Искры. А как только все нюансы обговорены, то можно и разойтись, но вид прислонившегося к ограде, охраняющей от выпадения в водный канал загулявшихся прохожих, обессилевшего Охламона, с чьей задницы свисал вцепившийся в его ягодицу рыжий пёс, остановил господина С.
И господин С, с большим вниманием рассмотрев мучающегося муками своей бессовестности Охламона, прокомментировал происходящее. – Его сковывает мысленный когнитивный диссонанс. Исходящая боль настоятельно требует от него, чтобы он хотя бы воспротивился и предпринял хоть что-нибудь, чтобы оторвать от себя пса, но его сознание, сформированное по определённому, хоть и дремучему, но принципу, со своими запретами и значениями, что хорошо, а что плохо, сковывает все его движения в этом направлении (собака это всегда в добру и отгонять её от себя не к добру, а вот кошку можно). И что спрашивается, делать? – улыбнувшись, обратился к Искре господин С.
Искра же, может быть и знает, но она не хочет выглядеть всегда смышлёной и хочет пожимать плечами, и она ими пожимает в ответ. И такой её ответ вполне согласуется с тем, что от неё ожидал услышать или увидеть господин С, уже словесно отреагировавший на её ответ. – А как мы можем спокойно пройти мимо, не оказав ближнему своему посильную помощь. Да, кстати, тебе не нужен свой крепостной помощник? – спросил Искру господин С. Искра же внимательно смотрит на всего мокрого Охламона, искривляется в усмешке и с наигранной весёлостью спрашивает господина С. – А посмелее нет?
– И по симпатичнее тоже нет. – Язвительно отвечает господин С, и чтобы на этом закончить, говорит. – Бери, что дают.
– Беру. – Сказала Искра. Господин С в ответ хлопает в ладоши, и Охламон освобождается от такой своей зависимости от зубов рыжего пса. Но вот только не от своей новой зависимости, которая сейчас на него так пристально и будоражаще его сознание смотрит, что Охламон, среди родных и знакомых известный под именем Витёк, в холодном поту вдруг подорвавшись с места своего нахождения, просыпается у себя в кровати и от непонимания того, где он сейчас находится и что с ним было, в реальности или приснилось, первое что сделал, так это вопросил темноту вокруг себя:
– Чёрт возьми, что это сейчас со мной было?
ГЛАВА 5
Лицезрение.
– Ты слышал о таком словосочетании, а по мне так, словообращении, подготовленный зритель? – обратился к Алексу Секунд, поглядывая своим рассеянным взглядом, приличествующему их месту нахождения, в театральном буфете, в створ проходных дверей ведущих в фойе, где с таким же как у него рассеянным видом и взглядами на окружающих, в ожидании первых звонков, возвещающих о приближении начала спектакля, прогуливалась разного рода публика (и их разность имела не только природные характеристики; куда уж без надуманных родовитостью и интеллектуальной осознанностью отличий). Алекс же скорей всего слышал что-то такое, но никогда не придавал слышимому в данном ключе словообращению особого значения и поэтому он, ожидаемо Секундом, неопределённо, а для Секунда более чем понятно, кивнул ему в ответ – мол, я слышал, но так и не уразумел истинного значения этого словообращения, и был бы безмерно благодарен, если бы вы меня сейчас просветили на этот счёт.
– Ладно, так уж и быть, всё расскажу и объясню тебе, неучу. – Благосклонно не отклонил эту стоящую в глазах Алекса просьбу Секунд, многозначительно посмотрев на него. – Подготовленный зритель, – многозначительно, с задумчивым видом проговорил Секунд, глядя куда-то поверх Алекса, – кто же может подходить под эту знаковую категорию и кого можно так назвать? – для раскручивания маховика своего рассказа, задался риторическим вопросом Секунд. – На первый взгляд, кажется, что любой человек. Ведь априори, мы все с рождения зрители и слушатели, и это так сказать, нам природой дано, чтобы мы через эти свои чувственные инструменты, взаимодействовали с окружающим нас миром. Ну а раз так, то нам остаётся только узнать, к чему ведёт и что под собой подразумевает эта подготовленность. – Секунд хлебнул из чашки горячего чая, зря они что ли, сюда в буфет зашли. После чего посмотрел на сидящих за соседними столами людей, себя уразумевающих в ином, в более крепком качестве прихлебателей, нежели он, и, кивнув в сторону одного, только что забежавшего в буфет торопливого типа, сказал:
– Нет, конечно, эта подготовленность не такого рода зрительская симпатия, – а эта и есть та самая, базовая эмоциональная составляющая, на которой будет надстраиваться зрительские аплодисменты, как внешнее выражение конечной цели всей этой подготовки, успеха постановки, – к которой подготавливают себя здесь местные завсегдатаи. А она учитывает не только должный зрительский настрой, чему способствует посещение такого рода мест, а она, как составная часть системы, обслуживающей эту область человеческих взаимоотношений, включает в себя целый спектр инструментов, по работе со своими подопечными, зрителями. Правда, чтобы зритель стал именно твоим зрителем, для этого нужно ещё как постараться (но для этого есть уже свои инструменты).
– Ведь то, что человек от своей природы зритель и слушатель, с одной стороны большой плюс для тех устроителей представлений, кто хочет, чтобы этот от природы зритель, стал их зрителем, а с другой стороны, в этом и заключается своя сложность – он (зритель) непременно задастся вопросом: Почему я, уже от рождения зритель, и мне природой это дано бесплатно, должен за это платить и не пойми кому? Что он там мне такого покажет, что я на это и за это должен тратить своё зрительское внимание и деньги?
– На этом месте, – продолжил говорить Секунд, – я не буду акцентировать внимание. Эти инструменты завладевания зрительским вниманием, всем давно известны. Реклама, нагнетание слухов, грязные слухи и вбросы, и того же рода выбросы. В общем, сразу переходим к тому моменту, когда ничего не подозревающий, просто зритель, раз и оказался востребованным (!) зрителем. – Секунд пристально посмотрел на Алекса, как бы давая понять, что на этом месте от него требуется, куда большая внимательность к его словам. А иначе он ничего не поймёт. Алекс же, как надувал щёки, так и продолжал так обзорно смотреть в его сторону. В общем, всем своим видом показывал, что хоть Секунд крепок в теории, тем не менее практик из него никакой, раз он не может добиться зрительского внимания от одного человека. Хотя всё может быть не так, и Алекс специально так себя смотрит на Секунда, чтобы он на деле смог продемонстрировать эти инструменты влияния; и Секунд видит это так.
Но Секунд никогда не идёт на поводу зрительских предпочтений, он никогда не был и не будет конъюнктурщиком, и поэтому он без учёта зрительских требований, продолжает свой рассказ. – Каждый зритель, как априори человек и обратно, в своём свободном состоянии, то есть в своём нахождении в ореолах своего существования, всегда востребован (кем и зачем, то это другой вопрос), и это ещё одна его данность. Когда же эта его востребованность получает физическое выражение, как в нашем случае, он оказывается под сводами этого театра, то тут его востребованность выступает в ином качестве. Отныне, как только он переступил порог театра, он не только зритель, ради внимания которого всё вокруг здесь и существует, а он, сам того не подозревая, хоть и догадываясь, уже включился в игру и стал объектом зрительского внимания… Хотел бы сказать, что только со стороны кулис, но это не так. Зритель никогда не может быть только лишь зрителем, он всегда участник и объект чьего-то внимания. – Сказал Секунд, еле заметно кивнув Алексу в сторону выхода из буфета. Где действительно было на что посмотреть (хотя в любом случае, там всегда было на что посмотреть; тогда зачем так подчёркивать эту представившуюся им действительность? – посмотришь, узнаешь).
Но Алексу не удалось на это посмотреть, а всё потому, что он наткнулся на столь внимательно к нему обращённый взгляд со стороны стоящего человека у витрины буфетной, что пройти мимо него и не дай бог проигнорировать, не было никакой возможности. И вполне вероятно, что осуществи Алекс такую игнорирующую возможность, а по некоторым неизвестным мнениям, диверсию по отношению к этому внимательному к нему человеку, который быть может только и держится на ногах благодаря этой точке опоры, которую он нашёл на кончике носа Алекса, то он не удержится на ногах и соскользнёт с витрины и разобьёт не только свою голову, которую ему не жалко, а вот полный бокал в руке, даже очень жалко.
Но Алекс не осуществил и не проигнорировал этого некрепко стоящего на ногах, но крепко на него смотрящего типа, и посмотрел на него в ответ. А как заметил, какую выдающуюся роль играет в судьбе этого типа его нос, то даже сдержался от вдруг возникшего, непреодолимого желания почесать свой нос – Алекс догадывался, какую бурю негодования и возмущения может вызвать в сознании этого типа этот его жест и поэтому пошёл ему навстречу; конечно только фигурально.
Ну а когда между людьми, на таком ограниченном пространстве возникает такое внимание друг к другу (причины здесь могут разные), – даже может благодаря случайности, – то это не то чтобы обязывает к чему-то, хотя бы к приветственному кивку, а… всё же иногда так обязывает, что и не знаешь, как без последствий для себя выйти из этого странного положения. И то положение, в котором оказался Алекс, как раз было одно из таких.
И пока Секунд, куда-то там в сторону, отвлекался, не забывая словесно разбавлять свои сторонние взгляды: «Второстепенного ничего здесь и нигде не бывает. И если даже мимолётом твоё внимание акцентировали, может на самой, что ни на есть мелкой детали, то это было сделано не просто так, и это обязательно что-то, да значит. И на первый взгляд несущественное и малозначимое, всегда может оказаться той деталью, через которую только и можно понять, что на самом деле происходит», – то Алекс, удерживаемый взглядом неизвестного, уже и не знал, что такого придумать, чтобы оторвать свой взгляд от этого типа.
Между тем удерживающий своим взглядом Алекса незнакомец, из-за этих своих захватнических действий, вполне заслужил имя флибустьера воздушных пространств, или если для него это сложно, и он сейчас и выговорить этого не сможет, хоть его и качает, что приближает его к этому пространственному имени, то пусть будет капитан Сорви голова – его голову так и подрывает сорваться со своей насаженности. Так вот, этот капитан Сорви голова, будучи очень близким к тому, чтобы сорвать свой голос на ком-нибудь, – всего вероятней, что только на себе, ведь он ещё и слова не проронил, а это характеризует его как человека себе на уме, – решает для начала смягчить своё горло напитком из бокала.
Ну а как только его передёрнуло от крепости напитка, а Алекс не успел воспользоваться этой возможностью и оторваться от него взглядом, то он, решив, что этот обоюдный взгляд его обязывает, хотя бы на знакомство, не твёрдым шагом выдвигается по направлению Алекса, а может и стоящего рядом с ним свободного стула. И, наверное, Алекс, узнай о том, что первоначальной целю капитана Сорви головы было занятие собой этого свободного стула, то он бы возможно, что и расстроился, несмотря даже на то, что это новое знакомство, при виде этого капитана, не только ароматы перегара несло.
Но Алексу не суждено об этом было узнать, хотя косвенные действия капитана Сорви головы на это указывали. И вот когда этот самозваный капитан всем своим весом узаконил своё положение на стуле, то он, не особенно заморачиваясь над тем, с чего начать своё знакомство с Алексом, повернувшись к нему в упор, сходу объявляет те причины, которые привели его сюда и к этому, даже не знакомству, – ведь я, с первого на тебя, сукин сын, взгляда, догадался, кто ты есть на самом деле, – а представлению себя.
Когда же капитан скорей Соври, чем Сорви голова, таким, самым обычным в такого рода местах способом представился, то Алекс естественно насторожился, а Секунд незамедлительно вернулся к столу, где они и принялись ждать от капитана той логической последовательности действий, которая всегда следует после такого представления самого себя и тех, перед кем так себя представляет капитан. И здесь, несмотря на широчайший спектр представлений, всё всегда сводится к одному – ты тот, кого бы мои глаза не видели, и подошёл я к тебе лишь потому, что не мог иначе, и должен был это тебе сказать прямо в твои бесстыжие глаза.
Но капитан Соври голова, наверное потому, что он Соври голова, сумел удивить Алекса и Секунда, поведя себя иначе. – Можешь на меня положиться, – таинственно, очень туманно и тихо проговорил капитан, чуть наклонившись в сторону Алекса, – я никому тебя не выдам. – Капитан Соври голова озирается по сторонам, видимо в поиске тех, кому он не выдаст Алекса. На одно лишь мгновение задерживается на двух, уж очень для него подозрительных типах, – они попивают совсем не то крепкое пойло, что капитан (явно хотят держать свою голову ясной), – но они видимо его не пугают и, капитан, проскрипев зубами и, сжав руки в кулаки, возвращается к Алексу. – Я и сам здесь под прикрытием. – Проговорил капитан, покосившись на Секунда, которого он только что заметил.
И как оказалось, не зря заметил. Секунд в отличие от Алекса вдруг решает проявить любопытство и спрашивает капитана. – И кто же вы на самом деле? – Капитан может и не ожидал, что его об этом спросят, но всё же не показал виду, что это было для него неожиданно, и только нездорово посмотрел на этого и не пойми откуда взялся, что за любопытного и подозрительного типа. После чего капитан смотрит на Алекса и, кивнув в сторону Секунда, спрашивает его. – Ты ему доверяешь? – Что вызывает улыбчивую заинтересованность у Секунда, с которой он поворачивается в сторону Алекса и красноречиво, – а вот это мне было бы интересно узнать, – смотрит на него.
Алекс в свою очередь посмотрел на Секунда и своей ответной улыбкой сбил у того весь интерес к его ответу. Но Алекса это не волнует и он, повернувшись к капитану, говорит: Доверяю. – Капитан со своей стороны не столь доверчив и он, с нескрываемой досадой говорит: «Я бы этой паскудной роже и подержать свой полупустой стакан не доверил бы. Или выпьет, или наплюёт». И пока Секунд, как человек вероломной сущности, не осуществил этот подлый манёвр с бокалом капитана – а его пристальное внимание к бокалу капитана, после того как он раскрыл эти его тёмные намерения, прямо на это указывает – капитан предусмотрительно, в один глоток осушает бокал, после чего торжествующим взглядом смотрит на поверженного Секунда и, явно опасаясь, как бы этот подлейшей сущности человек, напоследок не решился плюнуть в бокал, переворачивает его и таким способом, крепко ставит на стол. На мол, козлина, подавись своей слюной, которую тебе больше некуда будет плевать.
Ну а как только все акценты за столом таким способом расставлены, капитан, у которого во внутреннем кармане, в виде фляжки есть ещё и другие козыри, возвращается к Алексу и открывает ему тайну своего имени. И как оказывается, капитан Соври голова и не капитан вовсе, о чём прекрасно знал Алекс и вполне возможно, что и Секунд, которого Алекс не поставил в известность, когда присваивал капитану капитанство, а капитан на самом деле, есть самый настоящий критик. – Но об этом, тсс, никому. – Прижав указательный палец к губам, тихо произнёс критик. После чего он быстро осматривается по сторонам и, задержавшись на мгновение на всё на том же месте, на тех подозрительных гастрономах, пьющих какую-то воду, возвращается обратно к Алексу.
– Вы же знаете, как в этих местах относятся к критикам (недостойно и опрометчиво). И поэтому я вынужден соблюдать инкогнито. – И только с грустью в голосе вздохнул критик, как, что за вероломность… нет, не Секунда, – хотя то, что он сидел ближе к буфету на многое раскрывает глаза, а уж потом намекает, – а вовсю пользующегося своим служебным положением буфетчика, который взял и на всю буфетную прокричал имя критика, и тем самым раскрыл его инкогнито и заодно глаза на него всех находящихся в данный момент в буфетной людей. И при этом буфетчик не обошёлся без того, чтобы не просто раскрыть личность критика, а он это так невероятно хитроумно, с такой подковыркой под самую кожу сделал, что к нему и не придерёшься, а вот к критику запросто.
– Ну и долго мне ещё ждать, нашёлся тут критик! – во всеуслышанье, громко заявляет буфетчик, прямиком смотря на критика, чьи покрасневшие уши целиком его выдают, не давая ему возможности как-то заставить всех обознаться на счёт себя. – Да вы что, какой я критик?! – потрясая себя удивлением, а не как все могли подумать, пошатывая выпитым, мог бы возмутиться критик обознанно названный буфетчиком критиком. – Вы только посмотрите на меня, разве я похож на критика. – А вот здесь критик явно поспешил и, пожалуй, наговорил себя до критика. Ведь он словесно указал тот ориентир, через призму которого, на него теперь будут смотреть окружающие. И хотя полного единодушия во взглядах на него не будет, – и хотя я ваше исключительное мнение не могу не учитывать, это ваш сосед сверху, сбежавший алименщик и подлец каких свет не видывал, всё же думаю, что он тот козёл, который мне на ногу наступил (и эти предположения совершенно не противоречат тому, что он критик), – тем не менее, он всё же будет признан в этом критично для него важном качестве.
А вот предложи он для схожести своего сравнения кого другого, например, политика, – ну какой из меня политик (здесь нужно утверждать от противного, хитры все эти политики; вечно цену себе набивают), я враль, но с воображением, каких редко встретишь, пьяница, ловелас, кухонный боксёр и в голове у меня только туман из мыслей, – то, пожалуй, у него были все шансы быть признанным политиком, хоть и битым, а не критиком. В чём-чём, а в последнем действии, всегда есть полное единодушие.
Но Критик умеет проигрывать и если его раскрыли, то он не будет выворачивать свою шею, чтобы не смотреть в глаза действительности. И Критик сразу же поднялся на ноги, как только буфетчик показал своё истинное, хамское и главное, вражеское лицо – он на тёмной стороне, администрации театра, тогда как Критик на светлой, на стороне зрителя. Но вот какая же всё-таки не благодарность, и он знает, кто этому способствует – директор театра, зритель во всех неудачах винит не тех, кто за неё отвечает, действующих лиц пьесы и стоящего за постановкой режиссёра, а почему-то критика, который их между прочим предупреждал, а они сказали, что он накаркал провал постановки (опять манипуляции директора).
И Критик, сразу удивив Алекса своей стойкостью на ногах, глядя в глаза этому представителю тёмной силы, администрации театра, к буфетчику, прямиком направился к нему. И хотя Алекс находился позади к Критику и не мог видеть, как тот яростно смотрит на этого подлеца буфетчика, – а по другому, при данных обстоятельствах, Алекс себе и не мог представить взгляда Критика, – всё же он ощущал всю эту невыносимость взгляда Критика.
Ну а то, что буфетчик ответно демонстрировал непоколебимость уже своего ответного взгляда на Критика – по-хамски, с долей презрения стоявшая ухмылка на его лице, только коробила уверенность Алекса в Критике – то Алекса не обмануть этой напускной невозмутимостью. Хоть за спиной буфетчика и стоят могущественные силы в лице широких задов администрации театра, а его тыл прикрывает запасной выход, куда он может в любой момент дёрнуть гонимый справедливостью в лице кулака Критика, Алекс прекрасно видит, как пробирает дрожь ноги буфетчика, который, то растёт, то опускается.
И, пожалуй, в этом своём предположении, Алекс был отчасти прав, буфетчик отлично знал не предсказуемый нрав Критика, который был предсказуем лишь в одном, в своём непредсказуемом поведении. А когда такая абракадабра возникает в голове при виде идущего на тебя человека, особенно Критика, то хочешь, не хочешь, – а буфетчик и не хотел его звать, его заведующий заставил спровадить Критика, – а вынужден опасаться, что приготовленный для Критика пакет, покажется тому недостаточно соответствующим его широкой личности, и он начнёт прямо тут делать свои критические замечания.
Но буфетчику повезло, чего не скажешь обо всех остальных присутствующих в буфете зрителях, рассчитывающих на более кровавое развитие их отношений. И Критик только заглянул в протянутый ему пакет, после чего взял из фруктовой вазы яблоко и, приветственно взмахнув им в сторону Алекса, направился на выход из буфета. Куда вскоре вслед за ним, и всё по причине того, что Критик своим появлением за столом Алекса, перенаправил на себя все их мысли, отправились Алекс с Секундом, чтобы немного отвлечься и нашагать на другие мысли.
Но как бы не пытался Секунд нашагать, а может находить на новые мысли, он так ни до чего не доходился. А всё, наверное, потому, что все эти общественные места типа фойе, где столько людей с рассеянными взглядами на тебя смотрит, и вообще, всё это не даёт сосредоточиться – ты сам того от себя не ожидая, поддаёшься стадного чувству и рассредоточиваешься. Что совершенно не может устроить движимую иными на счёт себя, с эгоистичным подтекстом мнениями, натуру Секунда. И он в один из переходов из одного состояния в другое, а если простыми словами сказать, перенося свой вес с одной шагающей вперёд ноги на другую, вдруг на полпути останавливается и, с глубокомысленным видом повернувшись к Алексу, обращается к нему. – Знаешь, что-то мне надоело тут бестолку ходить.
Ну а Алекс в свою очередь, верно слишком поспешил и, не дождавшись, когда Секунд детализирует своё предложение, отвечает ему. – Тогда пойдём что ли в зал. – Ну, а судя по тому, что Секунд поморщился от такого предложения Алекса, то у него было что-то совсем другое на уме.
– Пойдём, но только с другой стороны. – С таинственным подтекстом, с видом человека, который больше знает, чем говорит, проговорил Секунд, зачем-то посмотрев по сторонам. – Наверное, сторону выбирает. – Мог бы подумать Алекс, если бы опять поспешил так преждевременно думать про Секунда. А так как Алекс на этот раз не поспешил, то он решил, что Секунд из-за некой предосторожности, всего лишь осматривается по сторонам, чтобы заинтересованные в своём предпочтительном выборе со стороны Секуда стороны, а их куда как было больше, чем четыре стороны, не стали оказывать на него давление, послав либо угрожающего вида людей, либо привлекательную красотку, на которую с какой стороны не посмотри, а она всегда привлекает.
В общем, Секунд не поддался искушению, которые несли разные стороны, а проявив себя человеком более чем разносторонним, многозначительно сказав Алексу: «Там всегда всё видней», – разворачивается обратно. – Хочет запутать след, – решил Алекс. И, не придерживаясь ни одной стороны, а следуя строго по центру зала, доводит себя и Алекса до одной малоприметной двери, на которой висит табличка, с внушающей ужас надписью «Посторонним вход запрещён».
Секунд с дерзновенной ухмылкой переводит свой взгляд от таблички на Алекса и спрашивает его. – Ты себя чувствуешь посторонним? – И, конечно, Алекс не чувствует себя в таком качестве, хотя ему на это частенько указывали несознательные и полные эгоизма граждане, и он, сопроводив свой ответ, отрицающим всякую возможность так думать поворотом головы, говорит: Нет.
– И я, что за совпадение, – говорит в ответ Секунд, берясь за ручку двери, – точно также о себе думаю. Хотелось бы мне посмотреть на тех, кто думает иначе. – Сказал Секунд, резко открыв дверь нараспашку. После чего он смотрит в её темноту, вновь смотрит на Алекса и говорит. – И получается, что такое именование придумали те люди, кто находится по ту сторону двери, и которых я бы назвал потусторонними. Они живут в иных, потусторонних, называемых ими, избранных измерениях, и им не насущны мнения и проблемы всех остальных, для них сторонних людей, которых они записали в посторонних людей. – Секунд переводит свой взгляд в глубины темноты двери и, глядя туда, продолжает говорить:
– А мы сейчас пойдём и посмотрим, что там, к кому и зачем, и так уж и быть, чтобы у них не появился соблазн выродиться, к чему ведут и обязательно приведут замкнутые на себе культурные связи, и разбавим собой это избранное собой сообщество, строго между собой, исключительно избранных людей. И посмотрим, что они смогут нашему вмешательству противопоставить, если я назовусь человеком приближенным к самому! – Здесь Секунд видимо представил лица избранных собой людей, когда они услышат о такой его приближенности к самому (!), что расплылся в улыбке. Правда кто такой этот сам, Алекс даже не мог себе представить, а Секунд не объяснял, и Алексу пришлось довериться на слово Секунду.
– Пошли, покажем этой категории потусторонних людей, как мы на них смотрим! – с такой яростью сказал и посмотрел в темноту створа двери Секунд, что Алекс перепугался за тех, на кого сейчас Секунд вместе с ним вскоре посмотрят, и заодно совсем немного за себя. Ведь Алекс совсем не знал, как на всё это посмотрят те, на кого они с таким предосудительным взглядом посмотрят, предполагая, что им ничего хорошего от этого ждать не стоит.
Но к от души облегчению Алекса, всё прошло как нельзя лучше и незаметно для них, когда он вместе с Секундом, без всякого спроса и предупреждения, вначале отодвинули в сторону со своего прохода в одну из лоджий человека при дежурной улыбке и обязанностях, поддерживать в должном тонусе находящихся в этой лоджии людей важной наружности и при таких же связях, а затем проникли в глубину этой, до чего же вместимой и обставленной по высшему разряду лоджии.
А всё дело в том, что важные и представительные люди, всегда и во всех случаях придерживаются одного главного правила – это их должны все знать и не только в лицо (а это обстоятельство даёт большое пространство для манёвра и карьерного роста всем высокопоставленным лицам, перед чьими лицами, иногда, да появляется более высокопоставленное лицо, и не надо объяснять в каком качестве – и оно должно знать его и в это лицо), а вот они никого в упор не должны видеть, ни в коем случае не удивляться и вечно скучать. Что собственно и поспособствовало тому, что появление Секунда с Алексом в этой лоджии, никого не удивило и даже совсем ухом в их сторону не повело.
Ну а Секунд, видимо оказался не совсем готовым к такой скучной встрече, – он может ожидал, что на него сразу с захода прикрикнут, а ты кто ты, падла, такой? (и тогда бы он им показал, кто он и кто они все здесь такие перед ним), – и не нашёлся, что сказать, а убаюканный стоящей здесь атмосферой взвешенности, где каждое произнесённое здесь слово, неминуемо для кого-то, что-то, да значит, и оттого все разговоры здесь велись тихо, с расстановкой акцентов, потянув Алекса за собой, присел с самого краю, за спинами всё более и более важных людей.
А как только они сели, то за неимением других занятий, – а впереди находящиеся и всё закрывающие спины каких-то несомненно важных, раз они так насчёт себя считают, не скрывающих своих взглядов людей, не дают никакого пространства для манёвра, кроме как их слушать, – то Алексу с Секундом только и остаётся, как их слушать; но зато при этом они могут иметь на всё ими сказанное и на самих говорящих, подчёркнуто свои взгляды. И если Секунд имел в виду что-то подобное, когда говорил, что он ещё посмотрит на это потустороннее общество, то, как он не смотри на него, то этому обществу всё будет не чесаться спиной к этому его смотрению.
Между тем сидящая перед носом Алекса, чем-то неизвестным выдающаяся спина человека с лысиной, не может молчать, когда к ней обращено внимание молодой старлетки, которой уже давно хочется перерасти роль молодой старлетки и получить, наконец, что-нибудь более достойное её талантам и отвечающее её запросам. Что между прочим, очень сложно сделать, когда у тебя одни взгляды на свой талант и его применение, когда как у тех, кто занимается творческим процессом и главное, распределением ролей, совсем другие взгляды на то, в каком качестве и где можно применить все эти её таланты и руки. И поэтому молодой старлетке, чтобы добиться своего, а не того, на что её толкают продюсерские заскоки, необходимо быть крайне внимательной и убедительно послушной к тому, что ей говорит новый режиссёр (а по сути, старый – и это всегда так в этом кино; но чему она удивляется, ведь кино это фабрика грёз, так что всё здесь иллюзорно) ставящейся высоко бюджетной картины.
Ну а сидящий рядом с самим с собой, в себе и около себя вокруг, а уж затем позволяющей ей сидеть рядом, как вскоре выяснилось, режиссёр с большой буквы, видимо уже расслабился на её счёт и поэтому был более откровенен, нежели до этого – он так сказать, давал ей уроки мастерства. – Люди в своём идеализировании мира, зачастую переходят все мыслимые границы, – причмокивая скорее всего своими губами, в рассеянности или в забывчивости перепутав, поглаживая не свою, а ногу молодой старлетки, рассудительно проговорил сей глыба, режиссёр (но так стереотипно подумать мог только Алекс, а на самом деле режиссёр, став с некоторых времён осторожным, гладил свою ногу, повреждённую в гонках за бюджетным финансированием), – уравнивая нас людей высокой культуры, со всяким бескультурьем. Тьфу. Прошу прощения. – Однозначно великий режиссёр, если он так о себе говорит, несмотря на то, что он не сдержался и так эмоционально через тьфу в лицо молодой старлетки выразился, всё же он не какое-то там бескультурье, а извиняется за свои насыщенные воплями души слова, а по сути за волеизъявления.
– По мне так, всё это равенство напоминает Прокрустово ложе, под которое всех нас подгоняют. – Уж больно сильно начал заговариваться этот видный режиссёр. И хорошо, что этих его речей не слышат его близкие по духу соратники-либералы и так, близкие знакомые, а молодая старлетка всё понимает через призму слова ложе, а иначе бы он, так сказать до либеральничал. Но сей режиссёр скорей всего знает, с кем и о чём говорить, и поэтому так решительно, хоть и на словах, позволяет себе быть другим, а не как все.
Но вот единственное чего не учёл этот режиссёр, так это того, что он оказался слышим Алексом, который вдруг взял и заставил его вздрогнуть от неожиданности, спросив его. – И что вы снимаете? – И хотя этот вопрос со стороны Алекса прозвучал так неожиданно для этого великого режиссёра, что он даже взмокнул со страха (договорился на свою лысую голову), всё же не только эта неожиданность его так взволновала. А при виде склонной к нему молодой старлетки, режиссёр ясно увидел в этом вопросе двоякость его значения, что не очень понравится его строгой к его похождениям на режиссёрском поприще супруге, если ей подскажут задаться этим вопросом в этом глубинном смысле.
– Дёрнул же меня чёрт, так опростоволоситься. – Нервно чертыхнулся про себя режиссёр, вдруг поняв истинную причину своего облысения. – Так вот почему я стал лысый! – Ахнул про себя режиссёр. – Я слишком часто попадаю в подобные, с двусмысленным подтекстом ситуации. А не как меня, льстя моей мужской силе, убеждали, что у меня повышенный уровень тестостерона. А я дурак, всё удивлялся. Почему эти лахудры ржут у меня за спиной. – Режиссёр аж потемнел от всех этих представлений, где напрямую досталось молодой старлетке, которую режиссёр обдал полным презрением взглядом, под которым скрывалось его нежелание больше быть посмешищем как минимум в её глазах.
Разобравшись с онемевшей от удивления молодой старлеткой, режиссёр решает поставить в тупик того сзади нахала. – Кино не для всех. – С апломбом, явно намекая на то, что Алекс уж точно не попадает, да и никогда не сможет подпасть под эту исключительно выдающуюся категорию высоко значимых господ, сказал сей великий режиссёр. Но спрашивающий режиссёра из-за его спины и не пойми кто такой, как сейчас им выясняется, порядочный наглец и поэтому не успокаивается, а имеет свой взгляд и даже мысли на всё им сказанное.
– Понятно. – Уже с первого своего ответного слова, Алекс сбивает дыхание с режиссёра, которому и его уму непостижимо, как это может быть так понятно, когда даже ему не всегда так понятно. Но сбитое дыхание и перенаполненность организма режиссёра возмущением, это только начало, и тот нахал сзади, на этом не останавливается и продолжает возмущать дух режиссёра своими речами. – А что на это говорят, – заговорил Алекс, – или вернее скажет, если им будет позволено увидеть это кино (как понимаю, дороговизна билетов и дресс-код ставят свои ограничения), остальная часть всех?
Режиссёр же, несмотря всё это давление на свой организм, собирается с духом и даёт ответ. – А разве это важно. – Усмехнулся режиссёр. – У нас разные жизненные приоритеты. Они, эти все, всю свою жизнь борются за своё право на труд, а мы, не все, отстаиваем своё право на отдых. Вот наше основное различие. И как понимаете, у последних, то есть у первых, куда как больше возможностей для отстаивания своих прав. Так что я не жалуюсь, на меня никто не жалуется и никто даже не смеет этого делать. – Подытожил себя режиссёр. И сейчас уже никто не скажет и не может сказать, как бы дальше развивались события, если бы вдруг общую атмосферу успокоенности в лоджии, не нарушил возглас неизвестного для Алекса типа.
– Как это всё понимать? – как-то уж возмущённо задался этим вопросом неизвестный для Алекса тип в дорогом костюме и, судя по тому, что он находился у самого балкона, то не последний человек в этом избранном, возможно и им кругу людей. Ну а для любого, даже до самого глухого, не вписывающегося в общий меймстрим режиссёра, нет ничего слаще, чем услышать такого рода непонимание в адрес его постановки; и не будем забывать, что только со стороны подготовленного зрителя.
Ведь неподготовленный зритель и в самом деле ничего не поймёт из всего им показанного, и еще будет искренне недоумевать над тем, что ему тут такого, невозможно и разобрать, показали. А потом не разобравшись, что к чему, ещё направится в кассу требовать назад деньги за эту несусветную чушь, которую ему здесь под видом экспериментальной пьесы скормили. В общем, разница между подготовленным и неподготовленным зрителем налицо – первый не такой жлоб как второй, и никогда не пойдёт требовать свои деньги назад; он отлично понимает, что ему их не вернут. И поэтому, он не будет показывать виду, что он, как последний дурак, совсем не понял, как его вокруг пальца обвёл этот новомодный режиссёр, а наоборот, будет что есть силы в аплодисментах выбивать глупость из своих ладош, представляя себе, как он ими захлопывает ушные раковины этого новомодного режиссёра.
Но так как этот вопрос в лоджии раздался со стороны не просто подготовленного зрителя, а плюс к этому и близкого по духу зрителя, то присутствующий прямо здесь режиссёр, идущей и на самом деле уже идущей на театральных подмостках пьесы, сам Неимовер, может даже и Таврический, более чем расслабился, теплея всей душой от этих тёплых слов сдобренных крепким напитком. И такие трогающие режиссёрскую душу моменты, – зритель крайне заинтересован в том, чтобы он, режиссёр, разложил всё его непонимание по полочкам и сложил из него этажерку понимания, – могут переживаться вечно; ну, по крайней мере, достаточно долго. А вот сколько, то любой более-менее настоящий режиссёр, а не просто заполняющий сценами насилия хронометраж пьесы подельщик, отлично знает ответы на вопросы: когда, зачем и к чему?
И вот к чему это было сказано – Неимовер вдруг чётко осознал, что молчаливая пауза, возникшая после этого вопроса, не просто затянулась, а настолько, что в голове начали появляться вопросы насчёт этой паузы. А это первый признак того, что что-то здесь не так. И как только Неимовер обратил своё внимание на эту затянувшуюся паузу, то он сразу же понял, почему она возникла и почему, вообще, везде, а не только у них в лоджии, так тихо. Ну а для того чтобы это понять, далеко не нужно ходить – всего-то нужно подойти к балкону и выглянуть с него в сторону сцены. Что немедленно осуществляется Неимовером, быстро избавившимся от докучливого соседства с молодой старлеткой, где им и обнаруживается, идущее в разрез со сценарием и главное, с его режиссёрскими установками, стоящее на лице Отелло (теперь понятно, что за пьеса идёт на сцене) замешательство.
И если поначалу Неимовер не может своим глазам поверить, видя такой вызов его режиссёрскому таланту со стороны всего лишь актёра, хоть и ведущего, отчего он и сам немеет в лице и готов даже на безумство, крикнуть: «Не верю!», – то вслед за этим заметив причину этих провокационных действий играющего Отелло актёра – покидающего своё зрительское место зрителя – Неимовер немного приходит в себя и, пообещав немедленно разобраться с этим видением своей роли актёром, бегом выносит себя из лоджии. Да так скоропостижно для административного лица, стоящего на страже их комфорта, что тому будет весьма сложно понять, где он сейчас находится и кто он вообще такой, когда его приведут в чувства.
– Мне, кажется, что пока возникла производственная пауза, то и нам было бы неплохо прогуляться. – С недвусмысленным намёком сказал Секунд, поднимаясь со своего места. Ну а Алекс, так и не поняв, зачем они сюда приходили и присоединялись к этому избранному кругу, совсем не прочь отсюда уйти. И они уходят. Как вскоре Алексом выясняется, вслед за Неимовером.
– Чтобы понять значение самой простой вещи, – спускаясь вниз по лестничному пролёту, заговорил Секунд, – мы всегда обращаемся к себе, выискивая там знания об этом объекте видения. И только после этого, в зависимости от имеющихся у нас в наличие знаний, идём с ним на сближение. И это сближение или взаимодействие проходит благоприятно, если твоё знание об этом объекте истинно. Но вот если это знание ошибочно или твоё понимание этого знания ложно, которое по своей сути может быть истинно, то это всегда приводит к неблагоприятным последствиям. Причём обе стороны. И поэтому очень важно уметь находить понимание не только в себе, но и на сторонний субъект своего права, или по крайней мере, уметь отличать истинное значение от маскировочного под него явления. Что в этих стенах отлично и демонстрируется. – Секунд демонстративно обвёл своды этого коридора, где они оказались. И Алекс частично понял и нашёл ответ на некоторые почему и зачем Секунд привёл его в театр.
– А лицедейство это такое интересное действие, что и сами задействованные в этом действии лица, иногда и не знают, где заканчивается игра, а где начинается другая. А по-другому здесь и не бывает. – Сделал вывод за всех Секунд. И Алекс, и на слово ещё поверить не успел Секунду, как вот оно, его уже в спину так убедительно, что не устоять на одном месте подталкивают, чтобы он даже не пытался и раздумывать над сказанным Секундом. Отчего Алекс, после того, как он так неожиданно и не слишком некомфортно для своих боков отодвинут с чьего-то пути в сторону, к стенке этого не слишком широкого, но и не узкого коридора, мгновенно загорается желанием посмотреть в глаза той наглой роже, кто так вероломно воспользовался тем, что он стоял к нему спиной.
