Деконструктор

скачать книгу бесплатно


– Ну, что молчишь. Давай, обижайся. – С силой воткнув вилку в кусок стейка, прохрипел второй из трёх братьев Джадной, уже лысый Херк. На что Макрон, хоть внутренне уже не только обижается, но и даже воспылал ненавистью ко всем здесь сидящим за столом людям, кроме только себя, он всё же не подаёт виду и лишь краснеет. Что замечается третьим, с моноклем в глазу, старшим братом Джадной Годном, и он, не веря своим глазам или вернее сказать, глазу в монокле, снимает его, протирает салфеткой за сто долларов и, вставив обратно, и точно, убеждается в том, что он не ошибся и видит эту дерзость, которую проявляет Макрон.

– Это, как понимать? – Вопросительно, с нотками истерики в голосе, заявляет завладевший общим вниманием Годном.

– Ты это о чём? – удивлённо спрашивает его Эрик, как выразитель общего вопросительного мнения.

– А мне интересно, что он хочет сказать или вообще, может быть, на что-то намекает, когда так демонстративно краснеет. – Ткнув в сторону Макрона указательным пальцем, на котором болтался перстень с красным камнем, заявляет Годном. Что тут же вызывает множество вопросов и предположений в головах сих великих людей, которые тут же столько всего надумали, что узнай об этом Макрон, то он бы ещё больше покраснел, только уже по причине гордыни.

А ведь сим мужам действительно было над чем задуматься, о чём непосвящённым никогда и не догадаться. А потому что они не посвящены во все эти закулисные тайны и интриги, где как раз большое значение имеет всякая недоговорённость, тайный символ или намёк, с помощью которых и ведут все свои дела посвящённые во все эти таинства – серые кардиналы политики. И вот когда мистер Годном Джадной задался этим, только на первый взгляд простым вопросом: «Макрон прямо говорит или намекает?», – то умеющие читать между строк посвящённые, а здесь других и не было, сразу же уловили суть его вопроса: а не посвящённый ли он. А уж от ответа на этот вопрос многое чего зависит. Ведь если Макрон посвящён, то это многое меняет и в том числе отношение к нему, что опять же не отменяет вопроса: а кто тогда, без общего обсуждения, посмел его посвятить.

Что заставляет сидящих за столом, пока ещё людей, а не богов, отложить свои ножи в карманы дорогих, с заплатками на локтях пиджаков, а вилки на стол рядом с собой, и боковым зрением подозрительно посмотреть на своих вдруг затихших соседей, которым доверия и так никогда не было, да и не могло было быть, если хочешь невредимым сидеть за этим столом. И теперь каждый из сидящих за столом глав корпораций и владельцев контрольных пакетов акций и активов, хоть никогда и не сомневался в том, что все сидящие рядом с ним люди, все сплошь подлецы, сквалыги и негодяи, готовые ради прибыли продать и заложить чужую душу (своя давно уже находится в залоге у дьявола), то сейчас в очередной раз убеждается в этом. Ну а всякое убеждение добавляет уверенности в себе и каждый из членов этого кружка, и даже объединённые родственной связью, но разделённые самолюбием братья Джадной, теперь не сомневались в том, что кто-то начал свою закулисную игру, для того чтобы стать первым среди равных.

– Это однозначно Годном. – Бросив косой взгляд на монокль Годнома, уже не сомневается в двуличие Годнома его средний брат Херк, никогда не забывавший, как Годном, будучи старшим братом и любимчиком, используя своё семейное положение, всегда третировал их с Эриком, съедая самый большой кусок торта. – И ведь до чего же хитёр, паразит. И чтобы про него никто не подумал, сам первый и задался этим вопросом. – Херк, даже немного наполнился гордостью за то, что его брат такая хитрая бестия.

– Чую, что здесь без руки гера Байерра не обошлось. – С ненавистью посмотрев на подтяжки гера Байерра, подумал мистер Пфайзер. – А для чего он тогда решил сегодня почтить наш кружок своим присутствием. Всё понятно, решил держать руку на пульсе. – Мистер Пфайзер, раз уж ему вспомнилось, тоже захотел проверить свой пульс, для чего и взялся правой рукой за запястье левой.

– Ах ты, гад, сигналы подаёшь. – Заметив эти странные движение рук мистера Пфайзера, вцепился нестриженными ногтями в свою, в отличие от всех жирную ногу, ещё один глава корпорации, Оливье Кредикур.

И кто знает, до чего бы дальше додумались члены этого кружка, если бы тишину не нарушил всё тот же возмутитель спокойствия – Годном.

– Да он своим покраснением хочет показать, что ему стыдно за нас. – Своим новым заявлением, Годном всполашивает лица членом этого избранного клуба, которые на время забыв насчёт друг друга свои кривотолки, наполнились праведным гневом на то, что этот Макрон использует запрещённые в этом кругу приёмы. Что, в свою очередь, заставляет членов этого клуба задуматься над тем, а кто его надоумил на эту подлость. А как это ещё назвать, когда ты специально демонстрируешь у себя то, что у них по душевным основаниям давно уже отсутствует. Правда на этот раз, все почему-то подумали, что тем человеком, кто надоумил Макрона на всё это, был Оливье Кредикур, чья лоснящаяся от жира и покрасневшая от красного вина физиономия, уже не косвенно указывала на его заинтересованность в том, чтобы ему ни одному здесь сидеть с красной рожей.

– На воре и шапка горит. – Сразу всё понял рыжий Эрик и, решив срочно выпить, потянулся за бокалом. Что вызывает внутренний переполох в душах сидящих членов клуба, решивших, что вот оно, начинается. Но к своему не удивлению, Эрик не швырнул бокал в голову Оливье, а со знанием дела влил в себя его содержимое. После чего он отставляет бокал и приступает к закуске, что вызывает у смотрящих на него членов этого клуба приступ аппетита и все, забыв про Макрона, приступают к новой стадии поглощений (В СМИ этот клуб по-разному кличут и, как правило, в основном фамильярничают. Когда как сами члены клуба, не смотря на крики отцов основателей, давно уже между собой более богатыми, называют его клубом одиноких сердец сержанта Джона Уокера (для тех кто придерживается традиционных ценностей – без льда, а для либерального истеблишмента – со льдом)). Где они, забыв обо всём и даже про ножи в карманах, перекидываясь шутками и ведя разговоры, начали заниматься тем, чем всю жизнь и занимались – набирать вес.

Ну а как только наступает их примирение с действительностью, чему способствует внутренняя наполненность организма, то, пожалуй, можно и разделить её с окружающим миром. За что и берётся вечно переполненный чем-нибудь, мистер Пфайзер, который вновь увидев теперь уже бледного Макрона, вначале возмутился наглостью местного обслуживающего персонала, который позволяет себе на работе сидеть, сложив ручки на коленях, но потом, не обнаружив на нём фартука, засомневался в своём предположении на его счёт. С чем мистер Пфайзер и обращается к Макрону:

– А ты, собственно, кто такой? – Что снова заставляет всех отстраниться от своих блюд и внимательно посмотреть на этого, непонятно, что за гуся, Макрона. Ну а Макрон в свою очередь, можно сказать, только пришёл в себя после первого наката всеобщего внимания, а тут новый, не менее заковыристый, чем первый вопрос. А ведь это такой вопрос, что от ответа на него, скорей всего и будет зависеть его будущее, а может и сама жизнь (Макрону до падения со стула захотелось прикусить свой кулак), и он не так-то прост, и однозначно содержит в себе скрытый подвох. И что спрашивается, он должен на него ответить?

«То, что я Генеральный. Нет, они увидят в этом моё самолюбование и человеческую слабость – жажду власти и тщеславие, – Макрон принялся судорожно размышлять, ища подходящие ответы на этот вопрос. – Хотя то, что у меня есть слабости, как раз их будет устраивать и скорей всего именно это, как раз и повлияло на их окончательный выбор меня». – Макрона озарила догадка, которая, что удивительно, наполнила его решимостью и даже чуть-чуть наглостью. И он, поняв, какая всё-таки сила эта слабость, дерзко – прямо в глаза, посмотрев на мистера Пфайзера, заявил ему и всем здесь присутствующим:

– Я, Генеральный. – Ну а это заявление Макрона, в свою очередь вызывает у членов клуба противоречивые чувства, где им с одной стороны завидно тому, что они уже не столь глупы и молоды, чтобы радоваться таким мелочам, а с другой стороны, злы за такие намёки на их под сто лет зрелость, которая только и несёт опытность. Но, как говорится, кто первый начинает, тот, как правило (только не в случае с возрастом), выигрывает, а в данном случае это была молодость. И члены клуба, так уж и быть, решили, что Макрону быть Генеральным.

– Вот, смотрю я на вас молодой человек, и знаете, о чём я думаю? – вновь берётся за своё – за вопросы, Пфайзер, чью вечно спрашивающую и просящую натуру все знали, и даже со временем привыкли, посылая его куда подальше. Но Макрон был не знаком с манерой поведения этого, вся рожа в оспинах, Пфайзера. И если поначалу Макрон под давлением всех этих взглядов и провокационных вопросов, находился в смятении, то сейчас он, найдя в себе точку опоры – свою слабость, был готов дерзить в ответ. Что он и продемонстрировал, нагло предположив:

– Наверное, завидуете моей молодости. – И хотя доля немалой истины в этом была, с чем, не смотря на собственные адвокатские конторы, никто из членов клуба, даже используя подлог, не стал бы спорить и оспаривать, всё же мистер Пфайзер не собирался вот так просто признавать очевидность и поэтому уклончиво засмеялся.

– К-хе. А вы сынок, остры на язык. – Еле сдержался побагровевший мистер Пфайзер, специально сделав акцент на применение слова «сынок», где он, используя его, намекнул на то, что Макрон ещё соплив, чтобы поучать столь зрелых и здоровых мужчин. Но всё же мистер Пфайзер слегка или не слегка позавидовал Макрону, что все по его задрожавшим рукам и заметили.

При этом все знали, что Пфайзер до дрожи в руках (что уже и проявилось), не терпит завидовать (значит, от него нужно ждать проявления нетерпимости). Так что когда Пфайзер потянулся рукой за бутылкой вина, то все наблюдавшие за ним члены клуба, на мгновение испугались за голову Макрона, которой не сносить себя, после встречи с этой бутылкой. Но мистер Пфайзер не опускает бутылку на голову Макрона (Макрону сегодня явно везёт), а всего лишь наливает себе в бокал вина. Отчего всем в голову приходит одна и та же мысль, что Пфайзер уже не столь здоров, как он того желал и кичился, и что Пфайзер, как раз тот, кому нужен молодой Макрон, и кто, скорей всего, его и посвятил. А уж это открытие заставляет всех посмотреть на Пфайзера другими, ищущими скрытый подтекст в его словах глазами.

Правда у всех свои глаза и взгляды, и если братья Джадной, сразу же увидели в этом возможность для себя наложить свои длинные руки на самый лакомый кусок корпорации Пфайзера – «Виагру». «Она при его зрелой немощности, ему уже не понадобится», – подмигнув друг другу, братья Джадной в кои веки пришли к общему мнению, решив сегодня же протестировать (раньше руки не доходили, из-за этого сквалыги Пфайзера, загнувшего за неё неподъёмную цену) эту, почти что теперь свою продукцию». Ну а если она работает не так, как ожидается, то мистеру Пфайзеру не поздоровится, и браться, уже насчёт него придут к общему, уже знаменателю.

– Но я не о том. – Продолжил говорить мистер Пфайзер, уже и забывший о чём он хотел вести речь, и поэтому таким ловким приёмом переменивший тему разговора. – А о том, что вам повезло и вы пришли на всё готовенькое. Когда как мы были вынуждены создавать всё с нуля. – С чем не могли не согласиться все до единого члены этого клуба, чьё состояние, измеряемое многочисленными нулями, было скорее данью их памяти, чем чему-то ещё, связанному с их жадностью и жаждой власти. Что поделать, раз они слегка рассеянны, немного забывчивы и при этом подвержены ностальгическим воспоминаниям о тех нулевых годах, когда в кармане была одна лишь пустота и воздух. Вот и приходилось облекать свою память в цифру (благодаря им цифровые технологии резко рванули в своём развитии), а уж она, особенно нулевые ячейки и не давали им забыть, кто они и с чем пришли в этот мир.

– Да-да. Всё именно так. А как же иначе. – Раздались согласные со сказанным голоса членов клуба.

«Так и знал, что обязательно начнут ворошить прошлое», – нервно дёрнувшись про себя, Макрон, дабы не заметили его недовольство, окунул свой нос в принесённый официантом стакан с водой, на который разорились члены клуба, видя жажду и томление в глазах Макрона. Ну а Макрону ничего другого не оставалось делать, как под прикрытием этого стакана с водой, позёвывая, ждать того момента, когда у них закончится память или, что вероятней, они передерутся и переругаются между собой.

Пока же Макрон занял такую свою, через стакан наблюдательную позицию, мистер Пфайзер, совершенно не обращая на него своего внимания, ну и что, что для него, в общем-то, заводился весь этот разговор (мистер Пфайзер мог и забыть, что при его годах позволительно делать, а не пользоваться этим глупо), продолжил свой нравоучительный и местами захватывающий рассказ, а не как думал Макрон, разговор.

– А ведь мы все начинали с одного – бутлегерства. – Мистер Пфайзер сделал паузу, для того чтобы своим взглядом обвести всех присутствующих за столом людей. Чьи лица, как и в те прежние времена, не выказывали и тени сомнения в том, что всё то, что он сказал, именно так, и что они, не моргнув глазом, отправят сомневающегося в них и качестве их продукта, на тот свет.

– Да, были времена. – Вздохнул вместе с сидящими за столом головорезами мистер Пфайзер, который, как и многие из сидящих, уже давно убрал автомат Томсона в чулан, и теперь в своих делах использует цивилизационные методы распределения богатств, которые, как оказывается, куда прибыльнее и безопасней.

– Запомни, одну важную вещь. – Наклонившись в сторону Макрона, проговорил мистер Пфайзер, заставив тем самым Макрона оторваться от стакана и приблизиться к нему. – Если в стране намечаются глобальные изменения, а это всегда передел собственности, то жди появления сухого закона. А всё просто, ведь для того чтобы была достигнута заявленная цель, необходимо появление нового, иначе мыслящего класса. При этом, чтобы новые изменения смогли надолго удержаться, они должны обязательно опираться на что-то, как в данном случае на этот класс, выступивший, как авангард изменений. Ну а этот класс сможет выступить опорой лишь в том случае, если он будет обладать определённым капиталом. Ну а чтобы быстро накопить капитал, просто необходим сухой закон. Так что всё логично и как у нас в двадцатые года, так и в восьмидесятые годы в Союзе, сухой закон возник не на пустом месте, а был подготовкой к предстоящим глобальным изменениям. – Мистер Пфайзер на этом замолчал и, как показалось Макрону, даже завис. А ведь Макрон между тем, был единственным, кто в оба уха слушал, когда все остальные уже увлеклись своими воспоминаниями о тех золотых и, конечно, кровавых временах накопления начального капитала.

Но мистер Пфайзер, а в былые сухие времена «Хитрый лис», только делал вид, что он в своём старческом маразме забыл себя и где он вообще находится. А всё для того, чтобы его противники, а в этом противном и осточертевшем мире для «Хитрого лиса» иных и не было, перестали бы принимать его в расчёт и в своём расслаблении раскрыли себя и свои коварные планы.

– Как думаешь, он всё слышит или уже умер? – кивнув в сторону «Хитрого лиса», прошептал своему брату «Бешеному псу» Годному, «Бешеный пёс» Эрик.

– Если не умер, а всё и всё ещё слышит, то можешь считать, что он уже умер. – Сквозь зубы проговорил «Бешеный пёс» Годном, сжав в кармане столовый нож.

– Это надо проверить. – В разговор вмешался ярый приверженец безоговорочных решений, третий «Бешеный пёс» – Херк Джадной, который берёт со стола тарелку и, размахнувшись, обрушивает её на пол, точно посередине между «Хитрым лисом» и Макроном. И если сидящий Макрон, явно не обладая терпением и выдержкой, в один момент, не просто отпрял назад, а скорее откинулся на спинку стула, которая, не выдержав этого резкого наскока, накренилась назад и, не дожидаясь пока Макрон уравновесит себя и стул, понеслась назад вместе с ним, то «Хитрый лис», так внешне и не шелохнулся, сидя в одной несгибаемой (попробуй согнуть, уже итак согнувшееся) позе мыслителя (правда, без ручной опоры на коленку). И даже тогда, когда в буквальной близости от лица «Хитрого лиса» пронеслась нога, летящего в своё падение со стула Макрона, то и тогда, ни один мускул не дрогнул на его лице.

Но эта внешняя невозмутимость «Хитрого лиса» была всего лишь его защитной маской, ничего не имевшей общего с тем, что творилось внутри самого Пфайзера, который в этот момент увидел не просто разлетающуюся в куски тарелку, а он отчётливо вспомнил тот судьбоносный день, когда его жизнь чуть было не разлетелась на те же мелкие кусочки.

Глава 6,5.

Бутлегеры.

Все судьбоносные дни, дабы вы не слишком переживали или же не старались тратить время за зря, пытаясь затаившись, избежать этой судьбоносности, начинаются, как самые простые и ничем не примечательные дни. Где вы, как обычно очухиваетесь после самой обычно проведённой ночи, само собой в незнакомой квартире, типа притона и, продрав глаза, с удовольствием замечаете, что вы до сих пор в штанах, в рубашке и даже в шляпе на голове. А это значит одно, что вы с вечера заблаговременно позаботились о себе и не раздевались, для того чтобы утром не тратить драгоценное время на все эти одевания. Но и это ещё не всё, и вы, дабы не расслаблять себя мягкими матрасами и всегда быть в тонусе, прилегли, а возможно (не зря бока болят), просто грохнулись с кровати на пол.

После чего вы или тот, кто всё это вспоминал – «Хитрый лис» Файзер (так его до известных только ему событий звали), вначале вытягивает в сторону левую руку (он был левша) и ожидаемо нащупывает в своей руке зажатый ею же револьвер. «Это уже радует», – радуется Файзер, понимая, что, пожалуй, пока он себя не помнил в пьяной отключке, никто не посмел бы покуситься на него, когда в его руках находился револьвер (да и его лежащее положение – с прикрытой задницей, головой к потолку, говорит о том, что он лежал, не как фуфло, а как хозяин положения). Далее наступает очередь правой руки, и она тоже не подводит Файзера, обнаружив в себе бутылку виски, которая в один локтевой сгиб руки тут же подводится к жаждущему рту Файзера, и он, даже не приподымаясь, начинает, обливаясь, вливать в себя виски.

Ну а такие красноречивые звуки не могут не быть услышанными теми, кто и сам не прочь с утра приложиться к бутылке. А их в таких местах, где раз за разом оказывался «Хитрый лис» Файзер, была полная кровать, которая не только стояла рядом с проходом, в котором поместил себя Файзер, но возвышалась над ним. И как только Файзер после первого глотательного вливания сделал небольшую передышку, как на кровати зашевелись и буквально через мгновение, с неё выглянуло пока ещё миленькое личико крашеной блондинки, с классической для тех лет причёской на голове.

– Лиска, а мне. – Надув губки, пролепетала блондинка, заставив Файзер с недоумением посмотреть на неё и, не обнаружив у себя в памяти этого лица, приняться соображать, а кто это такая и почему она зовёт его каким-то и не пойми, что за именем. Но Файзеру уже неплохо и он может полежать и подумать хоть о чём, когда, как милой блондинке не терпится сделать глоток и она вынуждена быть более сообразительной, нежели Файзер. Так что она не разлёживается, а поняв причину заминки Файзера, быстренько сползает с кровати к нему на пол, где забравшись на него, а затем, склонившись над его головой, глядя ему в глаза, говорит:

– А вчера клялся, что никогда меня не забудешь. – Блондинка прищурившись, пытается смутить Файзера. Но разве Файзера чем-то можно смутить и растревожить, и он вновь приближает к своему рту бутылку и делает внушительный глоток, заставляя блондинку вместе с собой проглатывать слюни. Правда Файзер не любит пить в одиночку, да и курить охота, и он, так уж и быть, протягивает бутылку блондинке, которая тут же проявила свою подлую женскую сущность и, добившись своего – бутылки, вместе с ней упархивает обратно на кровать.

Но Файзер не посылает ей вдогонку пулю, а посчитав, что ему пока хватит, и его ещё ждут дела, убирает револьвер в висящую на плече кобуру и, получив в своё распоряжение вторую свободную руку, оперевшись на руки, поднимается с пола. Ну а стоять, это вам не лежать, и здесь требуется определённая сноровка и умение держать равновесие, чтобы опять не лежать, но уже с разбитым лбом. А всё потому, что в стоячем положении на вас действует множество направленных и пытающих сбить вас с толку сил, как например, сила ветра, который любит раздолье, а тут вы стоите и мешаете ему беспрепятственно ветриться. Что ему естественно, не может понравиться, и он старается вас пригнуть к земле, которая находясь в связке или сговоре с этим подлым ветром (а для чего он тогда юбки приподнимает у симпатичных и юных особ; подлец и любовала, одно двойное слово), старается притянуть к себе.

Правда, в этой комнате сейчас ветров не ощущается, но Файзера всё равно этим не сбить с толку, когда он чувствует, что его пошатывает. Что, скорей всего, является следствием действий внутренних ветров, которые, каким-то неведомым образом (наверное, когда он спал), проникли в него и пытаются изнутри расшатать его основы стояния. Но Файзер не первый день и даже год прикладывается к бутылке и знает, как обуздать это волнение и дрожь в ногах. И он, приблизившись к блондинке, вырывает из её рук бутылку, после чего делает ещё один глоток и уже окончательно возвращает той бутылку. Затем он, передёрнувшись, выплёскивает из себя рык, с чем и отправляется в ванну помыться.

Там же намочив свою голову, он этим экспресс способом приводит себя в порядок и уже в полном порядке предстаёт перед блондинкой, которая в свою очередь, наоборот, выглядит не очень в порядке и даже не только на лице, но и в одежде. Где всё так задралось до неприличия, что даже Файзер, до неприличия ответственный пуританец и то, чуть не соблазнился на то, чтобы оставив на время все свои приличия в покое, предаться всему этому неприличию. Да и тем более сама блондинка напрашивалась. Её, как он сейчас вспомнил (воспоминание в руку), зовут Салли и как вроде бы они, уже последние полгода живут вместе и даже строят планы на будущее – где они заведут детей и будут пить по утрам не виски, а чай по-русски или с лимоном. Ну а Файзер, как однозначно джентльмен, разве мог позволить такому случиться, чтобы просьба девушки осталась без ответа. Конечно не мог, и Файзер уже было начал расстегивать пуговицу на рубашке, как неожидаемый им, неожиданный, что логично, стук в дверь, заставляет его руку одёрнуться от пуговицы и схватиться за револьвер.

После чего Файзер бросает резкий взгляд в сторону двери, в которую пока не вламываются и Файзер позволяет себе перевести свой напряжённый взгляд на развалившуюся в привлекательной для всякого олуха позе блондинку Салли.

«Ах ты, потаскуха. Хотела подловить меня на моё джентльменство и завлечь к себе в страстные объятия. И пока я, позабыв обо всём, увлечённо обнимаюсь с тобой, те за дверьми, а там скорей всего стоят гангстеры, подосланные моим конкурентом видным бизнесменом Джозефом, выламывают дверь и врываются сюда в спальню. И что они видят, когда с автоматами наготове оказываются здесь. Одно неприличие и даже возможно, срам. Ах ты, потаскуха. – Повторился Фрайзер и даже покраснел от всех этих представившихся ему своих видов сзади без штанов, что заставляет его ещё крепче сжать револьвер и зубы.

– А ведь они, скорей всего, не сразу накормят меня пулями, а захотят поиздеваться, накормив меня по горло стыдом. Возьмут и бесштанного выгонят на улицу, а там моросит дождь и холодный ветер. Где я, конечно, замёрзну и весь сожмусь, но и этого им будет мало, и они специально подгонят меня к грязной луже и пролетят мимо на машине, чтобы окатить этой грязью с головы до ног. После чего я униженный, обязательно простужусь и умру. А что ещё можно ожидать от этих грязных типов, которые только и работают на этого вечно прокручивающего свои грязные делишки Джозефа. Не иначе, в политики готовится. У, гад», – Файзер, решив отстреливаться до предпоследнего патрона (последний, решил оставить для этой Салли), заняв позицию у стены, потихоньку выдвинулся в сторону дверей, в которые вновь, но уже сильнее и продолжительнее, постучали.

«Что, не терпится подловить меня», – усмехнулся про себя Файзер, не спеша двигаясь по направлению к двери и держа наготове в левой руке револьвер. Но вот Файзер оказывается у двери, которую он, впрочем, не торопится открывать и, не прижимаясь ухом к ней, чуть отстранившись в сторону, прислушивается к тому, что там делается за ней. А там, как ему слышится, кто-то нетерпеливо елозит своими ногами по полу и вроде бы даже возмущается глухотой того, кто находится с той стороны двери, где сейчас стоит Файзер.

– Ну, это наглость, заявлять подобного рода вещи. – Покачивает головой Файзер, который хоть и предполагал, что пришедшие, те ещё наглецы и бандиты, но всё же, когда ты слышишь такие обидные вещи практически в лицо, то это, конечно, заставляет возмущаться и нервничать. И если бы голос стоящего за дверью человека, не показался Файзеру знакомым, то он, пожалуй, не спрашивая «Кто там?», прямо сейчас, не открывая дверь, разрядил свой револьвер. Ну а раз голос знакомый, то так и быть, можно спросить.

– Синий Фил, это ты? – боясь ошибиться, а ошибка может стоить дорого, выстрелами в ответ, тревожно спросил дверь Файзер.

– А кто же ещё. – Стоящий за дверью явно удивлён тому, что его спрашивают о том, кто он есть. А ведь он всегда таков и никогда вроде бы не менялся, что право странно.

– Ну смотри, не обманись. – Угрожающе проговорил Файзер, чем чуть не заставил Синего Фила перестать стоять у двери. После чего Файзер, для начала отводит спусковой крючок револьвера, а уж затем щеколду, на которой держалась вся эта закрытость двери. Вслед за этим дверь резко раскрывается и не успевает Синий Фил что либо сообразить, как приставленный к его горлу ствол револьвера, уже приподнял его на пальцы носочков ног. В свою очередь Синий Фил пытается хотя бы вздохнуть и даже уравновесить себя взмахами рук, что ему, в общем-то, пока удаётся.

– Ну, посмотрим, тот ли ты Синий Фил или всего лишь самозванец, который за него себя выдаёт. – До ушей Синего, а теперь и трудно сказать какого, когда Фил уже больше красный от напряжения, чем синий от его образа жизни, доносится грозный голос Файзера, чьё лицо, в виду неудобного головного положения Фила, ему пока трудно разглядеть. Так что нет ничего удивительного в том, что Фил, для того чтобы лучше разглядеть Файзера, пытается поворачивая свой нос, который своей массивностью загородил лицо Файзера, заглянуть за него, чтобы увидеть Файзера. Что интерпретируется Файзером, заметившим все эти носовые движения Фила, с неожиданной для него стороны.

– Да ты ещё нос воротишь. – Охнул Файзер, отчего тут же захотелось охнуть и Филу, на чью ногу, которая и так находилась на носочках, нестерпимо больно наступил своими ковбойскими сапогами Файзер. И, пожалуй, Филу несдобровать и дальше, да вот только как раз знание им того, что у него есть и вторая нога, наступив на которую ей будет не меньше больно, чем первой, мобилизует Фила, и он своим, прямо из души заявлением, определённо приводит Файзера в замешательство.

– А какой смысл самозванцу выдавать себя за Синего Фила? – истеричным голосом спрашивает Синий Фил Файзера, отчего тот на мгновение замирает на одном месте – ноге Фила и, не сводя своего взгляда с уже обливающегося потом Фила, принимается размышлять над этой заковыристой задачкой. Но вот проходит мгновение (для Файзера) или может вечность (для Фила), и Файзер озаряется улыбкой, с которой он слезает с ноги Фила и убирает свой револьвер обратно в кобуру.

– А я с самого начала знал, что это ты. – По-дружески похлопав Синего Фила по пыльному плечу, Файзер от души радуется тому, что перед ним стоит именно Фил, а не какой-нибудь самозванец, которого, в общем-то, не сильно отличишь от всего в пыли, Синего Фила, который, если честно, тот ещё самозванец и сволочь.

Что же касается самого Синего Фила, то он хоть и рад тому, что всё так удачно для него разрешилось, тем не менее он не спешит конкретизировать незаконченность заявлений Файзера, который, как ему кажется, ещё в нём сомневается и поэтому вместо имени использует местоимение «ты». Да и к тому же Файзер не даёт Филу времени на раздумья и вновь став резким и злым, спрашивает его:

– Ладно, нечего зря тратить время. Я, как понимаю, ты не просто так пришёл. Говори, чего хотел. – Что, судя по напряжённому виду Синего Фила, вызывает у него новый приступ недоумения, которое бы и прорвалось вскоре, да вот болтающийся под мышкой у Файзера револьвер, заставляет его включить благоразумие и выбирать выражения. И Синий Фил, вместо того, чтобы возмущённо, зычным и даже грубым голосом заявить: «Да ты что, вообще оборзел, тупая, беспамятливая скотина. Ты же сам, мудак, ещё вчера велел собрать во всеоружии ребят и заехать за тобой. А сейчас, стоишь и тупишь. Так что, не обижайся, а для конструктивности диалога, придётся тебе заехать кулаком в нос», – используя дискант, говорит:

– Ты же сам велел. – На что Файзер, которому, конечно, польстило, что его веления имеют такую силу, не сразу нашёлся, что ответить, перебирая в голове, что он такого вчера хитроумного задумал, раз сегодня с утра даже и не вспомнит. И Файзеру, наверное, пришлось бы ещё долго поломать свою голову, если бы не внезапное появление полураздетой Салли, не внесло свою интригу в этот разговор.

И ладно бы если Салли была всего лишь полунага и неряшливо раздета, но нет, она не может появиться и продемонстрировать себя молча, и ей обязательно нужно озвучить себя. Да ладно только себя, но нет, ей обязательно хочется указать на свою близость к Файзеру, что, конечно, логично и девушка мистера «Хитрого лиса» Файзера, всегда должна знать своё место рядом с ним – у него в ногах, но не такими же словами, какие использовала Салли, об этом говорить.

– Лиска, я уже вся замёрзла от твоего отсутствия. – Уткнувшись носом в косяк двери, пролепетала, неустойчиво стоящая на ногах Салли, пуская сигаретный дым в щель между дверью и дверной коробкой. Что всё вместе взятое – её появление и слова – вызывает неоднозначную реакцию Синего Фила и Файзера. Где Филу всё это видеть и слышать любопытно и интересно (и он в плане согреть, даже готов заменить этого Файзера, если тот, конечно, его попросит), тогда как Файзер, так и не понимая, кто этот Лиска и почему она называет этим именем его, всё же чувствует неловкость, когда всё это видит и слышит Синий Фил.

А ведь она, судя по её невменяемому виду, ещё не того может сказать и сделать, что заставляет Файзера быстро действовать, и он, схватив Салли за её белокурые локоны, резко разворачивает её спиной к себе и пинком под зад, отсылает её куда-то туда, далеко вовнутрь квартиры. Откуда, спустя её полётное падение доносится тот самый грохот, говорящий, что Салли удачно приземлилась мимо кровати на пол. После чего довольный собой Файзер, со зверским выражением лица смотрит на внушённого своей крепостью ноги Синего Фила, который теперь точно знает, что он не какой-нибудь там подкаблучник и тряпка, а самый настоящий мужик.

– Ну что, ещё вопросы и сомнения во мне есть? – в обращённых на Фила глазах Файзера, так читается немой вопрос.

– Да после этого, с тобой хоть против Аль Капоне. – В восторженных глазах Синего Фила читается его готовность пойти за Файзером хоть до самого Алькатраса, где давно уже сидит и кукует этот Аль Капоне.

– Едем. – Кратко говорит Файзер, и Синий Фил, которому не нужно два раза повторять, поворачивается в сторону лестницы и начинает свой ход. Ну а спуск по лестнице приводит их на переходную площадку, затем следует ещё несколько переходов, с переходных площадок на этажи, и так до тех пор, пока они не оказываются на улице, которая, что удивительно, не поглощена моросящим дождём (серые мысли всегда моросят, а радостные – солнечны), а освещена со всех сторон солнцем. И хотя постоять, прищурив глаза, греясь на солнышке, то ещё с детства удовольствие, всё же оно теперь недоступно занимающемуся специфическим бизнесом Файзеру, и он, с сожалением вздохнув, быстро юркает в подъехавший к подъезду «Паккард». После чего «Паккард» и ещё такой же, следующий за ним попятам автомобиль, срываются с места и уносятся в серую даль промышленных зон города, куда, не смотря на это солнце, так и не может пробиться, не то что солнечный свет, а даже лучик.