banner banner banner
Живым не дамся смерти. 1/2. 3
Живым не дамся смерти. 1/2. 3
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Живым не дамся смерти. 1/2. 3

скачать книгу бесплатно


Никифер Петрович с этого близкого расстояния с некоторым недоверием и интересом посмотрел на бутылку в руках Алладина, явно подозревая за Алладином некий подвох. И не найдя с виду ничего такого, за что было бы потом себе стыдно, а внутренние побуждения Алладина пока не рассматривались, обращается с вопросом к Алладину. – У меня действительно есть желание, требующее исполнения, и что от меня требуется, чтобы заполучить для себя эту лампу?

– Только упорство в достижении своей цели и вера в то, что делаешь. – Отвечает Алладин, косясь в сторону того стола, из-за которого вышел Никифер Петрович. И наглядно отсюда даже просматриваемые коленки Эльзы Брауновны дают свои предположения насчёт желания Никифера Петровича.

– Я верю тебе. – Уперевшись взглядом в Алладина, сказал Никифер Петрович и тут же ему была протянута бутылка со стороны Алладина. Никифер Петрович, действуя на рефлекторных началах, перехватывает бутылку, затем только с желанием спросить Алладина о чём-то связанном с технологиями открытия бутылки фокусирует свой взгляд на нём, и как оказывается, то поздно. Алладин его уже оставил наедине с загадкой этой бутылки, выдвинувшись в глубину зала бара (так вот в чём подвох: теперь ему решать, что делать с этой бутылкой, и если ты легковерный лопух, то ты начнёшь с нею мучиться, открывая, а если всё же каким-то образом оказалось, что ты человек разумный и достойный, то ты и сам можешь для себя купить даже две такие бутылки).

Ну и пока Никифер Петрович мучается над дилеммой этой бутылки, Алладин добирается до отмеченного собой стола в одной из кабинок, где его определённо ждали, и остановившись там, задаётся естественным для вот таких может быть случаев вопросом с констатацией факта своего появления здесь. – Вот и я. Вы, как я понимаю, меня ждали.

Омега, кто и находился за этим столом, решил сначала уделить своим вниманием свои наручные часы, посмотрев на которые, он вернулся к Костяну, кем и был Алладин, и дал ответ, косвенно подтверждающий его предположения насчёт себя. – Не так рано. – Здесь возникает пауза, дающая, не то чтобы время сторонам разговора обдумать сложившуюся сейчас ситуацию, а каждая из сторон выжидает, давая своему собеседнику первому раскрыть то, что в общем, все они знают, но почему-то не хочется об этом первому говорить. А так как Костян находился в менее выигрышной позиции, стоя, да ещё и он сюда пришёл, то он первый и открывает свои фигуральные карты.

– Я всё взвесил, и мне недостаточно того, что мне отмерено. – Озвучивает вот такую истину насчёт себя Костян.

– Кто бы в этом сомневался. – Усмехается Омега. – И что ты хочешь?

– Вы знаете. – С долей укора и недовольства в лице дал ответ Костян.

– Добавки? – предположил Омега.

– Можно и так сказать.

– И ты, скорей всего, уже догадываешься, за счёт чего происходит эта добавка? – уставившись в Костяна немигающим взглядом холодной, без примесей откровенности, задался вопросом прояснения истины Омега. И хотя Костян и в самом деле знал ответ на этот вопрос, и он к нему мысленно готовился, дать на него ответ оказалось много сложнее, чем он думал. И ему потребовалась мобилизация всех душевных сил, чтобы сглотнуть всю набежавшую в рот слюну и прохрипшим голосом дать самый краткий и тихий ответ: Да.

– И ты готов, за счёт других строить своё счастье? – а вот и пошли в ход провокационные вопросы, целью которых было сыграть на человеческих чувствах нравственности Костяна, и вызвав в нём жалость к ближнему своему, таким образом переубедить в своём решении так тому и быть. Но Омега не учёл того, что Костян уже подготовил себя к этому шагу, вытравив в себе всё то, что вызывает в нём сомнения.

– Что я должен делать? – с вот такой конкретикой отвечает Костян, давая Омеге понять, что им выбор уже сделан. И этот выбор изначально заложен в человеке его природой, в частности инстинктами самосохранения.

На что Омега сразу не отвечает, он желает растянуть для себя удовольствие, которое он получает, когда получает то, что хочет и предполагает (на это указывает его сверка происходящего сейчас с часами). И Омега, только делая вид задумавшегося над этим предложением Костяна человека, а так-то он всё за себя и за Костяна давно решил, да и не человек он если что, откидывается на спинку своего стула с тем самым расслаблением, которое себе позволяет добившийся всего что хотел подрядчик собственных делопроизводств, и которое для него и не нужно по той причине, что он и не напрягался никогда, будучи уверенным в итоговом результате своего задуманного дела, с этого места из под своего прищура смотрит на Костяна, и так уж и быть, не буду тебя дальше мучать этой паузой, дам какой ожидаешь ответ. – Значит, хочешь стать весовщиком? – задаётся риторическим и ознакамливающим с предложением вопросом Омега.

И судя по несколько озадаченному виду Костяна, то он не такого ответа ожидал от Омеги. Хотя может он не полностью понял, что ему сейчас предлагают. Вот он и переспрашивает Омегу. – Весовщиком? – И при этом краем глаза смотрит в ту область темноты кабинки, где в своё время им был обнаружен весовщик.

Омега, само собой заметил эту растерянность Костяна и его зрительные поиски весовщика, вызвавшие у него новый приступ насмешки, и раз Костян такой непонятливый, он ему разъяснит, что в себя включает его предложение.

– Что делают недобросовестные продавцы, по совместительству работающие весовщиками? – задаётся вопросом с дальним прицелом Омега. И не давая возможности ответить Костяну, сразу даёт всё, как он сильно надеется, проясняющий насчёт своего предложения ответ. – Они взвешивают отпускаемый ими товар по собственному усмотрению. – Здесь Омегой делается пауза, но не для того, чтобы Костян взял слово и сказал, что он всё понял, а она была дана Костяну для закрепления полученного материала. Ну и чтобы это закрепление прошло как надо, Омега ему ещё накинул несколько дополнений.

– Средне взвешенность человека измеряется и определяется через работу его чувствительного аппарата. При этом, как бы это в противоречие с первым утверждением не вступало, – когнитивный диссонанс и отрицание отрицания себя и наполняет сознанием и создаёт значение определённости реальности жизнь человека, – то именно его неуравновешенность, есть по сути определитель его жизненного потенциала и значение его живости. И для того, чтобы человека уравновесить с самим собой, его нужно привести в чувства реальности, то есть объективности, без использования чувственного субъективизма. Ну и дальше на твоё усмотрение. Чем и занимаются весовщики. – Омега вновь сделал паузу, на этот раз для того, чтобы чуть перенаправить свой взгляд в ту самую сторону, куда поглядывал Костян и где когда-то своё место занимал весовщик. После чего он берёт слово.

– Наш, сам видишь, – говорит Омега, таким образом объясняя ситуацию с отсутствием весовщика, не ведущим подсчёт сказанного Костяном, и получается тогда, что Костян сам себе предоставлен, если он такой наивный, – утратил не только чувства доверия, что есть только профессиональное упущение, а он утратил самое главное, чувство реальности, а вместе с ним уже и доверие. Что есть первейший, априори инструмент мер и весов. Где доверие является своего рода универсальным эталоном, отражающим реальность и его измеряющую детальность в виде классификационной модели шкал мер и весов, и единиц измерения.

И в каждой части предметности нашей жизни и действительности, являющимися существительными, со своими глаголами в своей динамике действий, есть определяющее его значение понятие, которое в себе содержит веру в предназначение этой сути вещей и без которой он не состоялся бы. И потеря доверия, а затем и самой веры, ставит итоговую точку в значении того или иного обстоятельства жизни.

Ну так как ты смотришь на то, чтобы занять место весовщика? – по прежнему (то есть без изменений смыслов и фактов предложения) и одновременно по новому задаётся итоговым вопросом Омега, опять придвинувшись к столу и смотря в упор на Костяна.

А вот теперь Костян не спешит давать прямой ответ. Он, понимая, что в нём заинтересованы, начинает выторговывать для себя лучшие условия, как самый настоящий весовщик. Кто мерит мир и его значения не по установленным эталонам мер и весов, а тот же поступок принимает для себя то или иное значение только после торга вокруг него. И взвешивание это прежде всего торг, где на одну чашу весов, как уже ранее оговаривалось, кладётся одно, что тянет на дно всё связываемое с оценочным материалом, а на другую чашу весов взваливается всё другое, что должно приподнять в глазах себя и всех остальных этого неуравновешенного, то есть ещё не взвешенного человека.

– Я как понимаю, – берёт-таки слово Костян, – то и вечность, как категория измерения, имеет свои пределы измерения величины и лимитировано?

– Всё верно. Никто не первый и не последний. Так бы я её охарактеризовал. И твоё понимание вечности приближает к ней. – Отвечает Омега.

– Я согласен быть одним из вечных. – Даёт ответ Костян.

– Тогда занимай свой пост. – Говорит Омега, кивая куда-то в сторону.

– После того, как закончу свои дела. – Говорит Костян, разворачивается и выдвигается в качестве Алладина к тому самому столику, где он оставил наедине с самим собой и решением насчёт лампы Алладина в виде бутылки Никифера Петровича. И как по приходу Алладина к этому столику выясняется, то время тут не стояло на месте вместе с Никифером Петровичем. И Никифер Петрович не стал откладывать до лучших дней решение этого вопроса с бутылкой, приняв её банально за всего лишь стеклянную тару, чьей задачей служит наполнение и сохранение в себе какого-нибудь напитка. А Никифер Петрович, явно не растеряв в себе жизнеспособность мыслить категориями перспектив на как минимум хорошее будущее, – а для этого нужно быть хоть немного в себе сказочником, раз выдвигаемые вами предложения кажутся такими фантастическими и не реальными, – решил не вдруг (он к этому шёл очень долго) поверить во всё сказанное Алладином (по крайне мере, у него будет повод разбить эту бутылку об голову Алладина) и открыть бутылку без использования специальных инструментов.

И бл*ь много раз, а также много и других абстрактных и обсценных слов, часто и всегда используемых при больших сложностях при достижении своей цели и поставленных собой задач, Никифер Петрович, как бы ему не было тошно и больно за себя и за свои сбитые в кровь руки, плюс эта падла, Григорий Францевич вставлял своей насмешкой над ним палки в колёса его действий с бутылкой, раз за разом неподдающейся его напору, а Эльза Брауновна, бывали и такие моменты действительности, что подпадала под влияние подлого Григория Францевича, и больше ему верила, чем ему, Никиферу Петровичу, – может быть уже хватит, Никифер Петрович, ломать тут свою голову и стол этой бутылкой, – всё же настоял на своём и вырвал крышку из лап этой бутылки. И очень своевременно притом. В этот кульминационный момент как раз к их столику подходит Алладин и хочет убедиться, как там дела с его лампой. Может стоит её и её одержимое передать в другие, более целеустремлённые и надёжные руки.

Но как выясняется, то Никифер Петрович справился прежде всего с собой, а уж затем с поставленной перед ним задачей – поверить в себя и открыть бутылку. И разве этого уже не мало для человека, всегда имеющего в себе сомнения. Но видно по Никиферу Петровичу, то этого для него будет мало, чтобы сейчас не говорил в своё оправдание Алладин. И если он убедил так и даже насмешливо Никифера Петровича в том, что это не простая бутылка, а это лампа Алладина со всеми присущими такой лампе заморочками, то он будет требовать исполнения для себя желания, как озвученного приза за эту его трудоспособность, ни смотря ни на что и главное, на здравомыслие.

Ну а Алладин, явно не ожидая и имея при себе обратную уверенность в умении достигать Никифером Петровичем поставленных целей, – слабак он прежде всего и на этом я с ним и сыграю свою злую шутку, – делая только вид, что он в Никифере Петровиче был всегда уверен и поэтому только вручил ему свою волшебную лампу, – не Григорию Францевичу же в самом деле вручать её, у него итак в жизни всё есть и в порядке, и даже Эльза Брауновна, дама скептического склада ума, ближе в его сторону смотрит, чем на Никифера Петровича, человека хоть и более симпатичного, но не может она как-то себя проявить и заявить, как это делает Григорий Францович, от одного чмокания которого при поедании им устриц ставится взволновано в душе и страшно за устриц, которые он так питательно засасывает ртом, – обращается к Никиферу Петровичу с вопросом констатации факта его сделанных успехов. – Вы её открыли?

– Как видите. – С вызовом отвечает Никифер Петрович, демонстрируя Алладину свои руки все в ссадинах и кровоподтёках, указывающих на то, что ему стоила вера в слова Алладина. И теперь ты, Алладин, от своих слов не отвертишься точно. И если попытаешься вывернуться от ответственности за свои слова, то у Никифера Петровича тут же возникнет на месте прежнего другое желание, – прибить тебя, гада, этой бутылкой, – и Алладин будь уверен, получит по голове этой бутылкой.

Ну и Алладин, верно прочитав всё это по Никиферу Петровичу, не стал сразу отнекиваться, заявляя, что его тут все неправильно поняли, я, мол, в гипотетическом плане делал это своё предположение даже, а он, что за ловкий манипулятор человеческим сознанием, поступил более дальновидно и ловко, резко так перехватив бутылку из рук раззявы Никифера Петровича и таким образом купировал для себя первую опасность, которая могла ему угрожать под накалом необузданного здравомыслием гнева Никифера Петровича, если он не сумеет верно понять то, что ему сейчас скажет Алладин.

Ну и Никифер Петрович, так не вовремя спохватившийся на том, что его в перспективе инициативы уплыли из его рук, слегка растерялся и был вынужден занять позицию ожидающего лица, отдав право на первое слово Алладину.

Алладин между тем проскользнул своим взглядом мимо Никифера Петровича и уставился в упор на его соседей по столу, Григория Францевича и Эльзу Брауновну, со своей стороны застывших в напряжённом внимании к Алладину. От кого чего угодно можно в свою сторону ожидать, а учитывая нахождения в его руках открытой бутылки, то риски его неправомерного поведения в свою сторону многократно повышаются. Он, как минимум, может без на то с их стороны приглашения присоединиться к ним за стол, – в ногах, мол, особой правды нет и вредно для организма пить стоя, – и начнёт вносить в их умеренное общение сумятицу неинтеллигентного разговора на самые скользкие для женского интеллекта темы.

Что, естественно, не приемлемо для того же Григория Францевича, вынужденного таким поведением Алладина встать на защиту женского я Эльзы Брауновны, такого беззащитного существа под напором умения Алладина подвести всякую легковерную девушку к той черте, за которой её ждёт падение. И возникшее разногласие между лицами мужского пола за этим столом насчёт места в жизни благородного и интеллигентного мужского лица вот таких интересных дам, какой всем видится Эльза Брауновна, начнёт вскоре выплёскиваться в желании друг другу морду набить. Что вскоре и произойдёт в туалетной комнате, куда они и отлучатся поговорить. А так как результат этого разговора не имеет очевидного ответа для Григория Францевича, всё-таки большого интеллектуала, а не драчуна, то все эти перспективы не могут его не напрячь.

А Алладин быстро окинул и проанализировал своим взглядом Григория Францевича, сделал насчёт него самые обескураживающие и задевающие его я выводы, – Григорий Францевич та ещё амёба, и уж точно мне не соперник, – и перевёл свой бестактный и влезающий куда его не просят взгляд туда в Эльзе Брауновне, где у неё может быть находится самое ею оберегаемое и сокровенное, девичья честь. При потере которой, Эльза Брауновна, явно большая собственница, будет себя потерянно чувствовать, никак не ожидая от себя такой глупости. А вот… Но это не тот случай, тем более о таких, крайне её интересующих вещах, ведут речь строго конфиденциально, а не в такой публичной сфере разговоров. В общем, вынудил этот Алладин сомневаться в себе Эльзу Брауновну, принявшуюся в себе тушеваться от таких прямолинейных взглядов на себя Алладина.

А Алладин посмотрел, посмотрел на всё то, как здесь дела обстоят, да и без всякого словесного предупреждения, вновь взяв Григория Францевича на понт своего взгляда в его самое не хочу, держа его таким образом в тонусе, быстро сократил расстояние между собой и им, …и вот же какая неловкость, трагическая случайность, а может и спланированная жестокость, содержимое бутылки в его руках начинает не просто выплёскиваться, а буквально выливаться на штаны и брюки одновременно Григория Францевича. А Григорий Францевич, застанный врасплох даже не самим этим действием по смешиванию себя с грязью, а таким столь дерзким и хамским поведением Алладина, для которого точно не существует этических норм и правил поведения в общественном месте, сидит не двигаясь и не сводит своего взгляда с преступления в сторону своей репутации со стороны этой падлы, Алладина.

И только тогда, когда его штаны до предела промокли и бутылка была полностью вылита и поставлена на стол перед Григорием Францевичем, он, ощущая на себе любопытные взгляды людей вокруг и главное Эльзы Брауновны, наконец-то, нашёл в себе нестерпимые слова негодования и возмущения.

– Да как вы смеете?! – переполненный негодованием за вот такое преступление против своей личности, начал повышать ставки Григорий Францевич. – Да кто вы такой, чтобы себе такое позволять?! Да куда смотрит администрация заведения, получающая прибыль из моих рук?! – И хотя много из сейчас сказанного Григорием Францевичем на нервах и на пределе умственных способностей, затуманенных его гневом, являлось эмоциональным всплеском, без присутствия в себе рассудительности и разумности, всё же последняя, выдвинутая им претензия в сторону администрации бара, не вызвала положительного отклика в лице бармена, до этого момента занимавшего почти нейтральную позицию, но после того, что он сейчас услышал от Григория Францевича, решившего всю вину переложить на администрацию бара, то есть на него, он видеть не хочет этого подлого и никчёмного человека, Григория Францевича.

И эти взгляды бармена на Григория Францевича полностью разделяет Алладин. И Алладин чуточку нагнулся к Григорию Францевичу, зафиксировал для него вот такое конфиденциальное положение, и… резко и настойчиво так указал ему на его будущее: «Брысь отсюда», что у него не было никаких шансов (да и желания) сопротивляться этому своему предначертанию. И Григория Францевича как ветром сдуло с места и дальше в двери бара. И он, падла, даже не обернулся, чтобы поинтересоваться дальнейшей судьбой Эльзы Брауновны, оставленной им на произвол и милость Алладина, победителя в этой схватке интеллектов.

А вот Никифер Петрович не собирается смирятся со всем тем, что тут себе надумал насчёт Эльзы Брауновны Алладин. И он одёргивает Алладина нервным выкриком. – Я вам не позволю!

И Алладин действительно одёргивается от своих плотоядных взглядов на Эльзу Брауновну. И он, с долей удивления посмотрев на Никифера Петровича, с любопытством его спрашивает. – Что, не позволите? – А вот здесь Никифер Петрович уже сбился. Он ведь действовал на эмоциях, и поэтому вообще не продумал, что будут значить и означать его слова-одёргивания Алладина. А тот его на этом и поймал. И Никиферу Петровичу, на кого, между прочим, с большой заинтересованностью и любопытством смотрит Эльза Брауновна, нужно срочно сообразить над ответом на этот провокационный вопрос Алладина. И у него как вроде получается. Но только на полслова.

– Нарушать… – здесь Никифер Петрович в один момент резкого к нему приближения Алладина затухает и теперь стоит, не дыша и не двигаясь, носом упираясь в щёку Алладина, так касательно близко к нему приблизившегося и принявшегося нашептывать ему слова на ухо. – Она твоя. Бери, наконец, что загадал.

А теперь уже Никифер Петрович одёргивается от этих слов Алладина и чуточку от себя прежнего. Ну а когда он приходит в себя и смотрит перед собой, то там никакого Алладина и в помине нет, а там, напротив него, находятся не сводящие с него своего взгляда глаза Эльзы Брауновны, уже заждавшиеся от него решительных действий. Никифер Петрович через призму этого взгляда смотрит на стоящую на столе пустую бутылку, усмехается себе в нос, и раз вы, Эльза Брауновна, такая нетерпеливая на сильные чувства дама, то я кто такой, чтобы идти вопреки своей и вашей природе.

Глава 7

Истоки выбора

– И с чего, собственно, начать? – задался вопросом к самому себе Илья, после того как он как бы со всеми сопутствующими обустройству себя на новом месте вещами разобрался чисто номинально (и для себя в своих мыслях). А сейчас он, разложив перед собой, на столе, папку с файлами своих клиентов, в который раз уже пробегал по информационным строкам этих файлов, несущим в себе определение его клиентов, и как должен и понимает Илья, определяющих собой их дальнейшие пути развития и может быть и жизни. При этом заданный к себе Ильёй вопрос звучал как-то не очень настойчиво, а он подразумевал собой некое следствие и притом связанное с неудовольствием Ильёй причинами его возникновения и это несмотря на то, что он в себе заключал как бы начальное действие, чуть ли первопричину.

– А ты разве уже не начал, позвонив ему. – Нервно отреагировал на свой вопрос Илья, кивая в сторону фотографии своего клиента, чем и раскрыл причину своего недовольства и негатива. Как оказывается, он стал заложником собственных действий, которые хоть и были реализованы под воздействием внешних сил (супервайзер с такой надменностью и недоверием в него на него посмотрела, что он не смог себя удержать от оттого, чтобы им всем тут показать, что он не кабы кто, а он может тут любого заткнуть за пояс), но, тем не менее, основной посыл исходил от него.

И теперь Илья должен будет действовать, исходя из предпринятых им действий, а не как было бы лучше всего, имея самые широкие горизонты для своего манёвра. Хотя… – Хотя я ему больше ничего и не сказал, а лишь дал старт работе его сознанию и чуть-чуть испугу. – Нашёл для себя успокоительные слова Илья, закрывая папку со своим клиентом, и… вслед за ней и следующую, принадлежащую клиентке. После чего он берёт и начинает закручивать по кругу эти папки на столе, таким путём пытаясь их между так смешать, чтобы и самому в них запутаться. Когда же эта манипуляция своего сознания с помощью смены мест папок заканчивается и папки оказываются в своих новых, условных местах, но по порядку также рядом друг с дружкой, Илья, прищурившись, на них смотрит и начинает в их сторону по новому соображать.

– А теперь и на самом деле начнём с чистого листа. – Проговорил себе это под нос Илья, тем самым наметив для себя план работы с этим заданием-заказом. – Что у нас здесь есть? – задался вопросом Илья, постучав пальцем руки по папке, лежащей на столе слева от него. Здесь Илья попытался мысленно себе напомнить и уточнить одновременно, какой объект находился в этой папке, и само собой это у него вышло 50 на 50. И это его устраивает, так как сообразуется с его подходом к решению задачи с этими личностями.

– Пусть здесь будет она. – Решил так действовать и соображать Илья. – Тем более она всегда первопричина. Она всегда есть вдохновитель, мотиватор, резонатор и та, кто яблоко рая съел, а Адам за это дело подавился. – Усмехнулся Илья, посмотрев на содержание второй папки через призму истории Евы. – Чую, что и этот подавится. – После некоторого размышления сделал вот такой вывод Илья. – Вот только этот вариант меня не может устроить. – Вздохнув, проговорил Илья. – Что ж, придётся вывернуться наизнанку и пойти против своих принципов, чтобы решить эту задачу. Ладно, с чего всё-таки начнём. – Повторился Илья, держа на прицеле своего взгляда левую папку. – И что я о нём, о женском я знаю? – задался очередным, мало для себя понимаемым вопросом Илья, про себя соображая, как бы это в его круге сказали – не ту в степь. В общем и по делу, крайне неконструктивно и бессмысленно начал мыслить Илья.

А по другому и не назовёшь его представления женского пола в виде самых запредельных его фантазий и при этом никакой конкретики и уважения к его внутреннему миру, который, между прочим, тоже есть и он зиждется не только на чувственных началах. А там есть твёрдая позиция на своё умственное самостоятельное я, далеко не такое никчёмное, которым их награждает мужской интеллект по одной лишь причине, из-за боязни не потянуть такую в свою сторону конкуренцию и вообще конкурентов следует топить, чем мужской пол всю свою жизнь и занимается. Особенно в сторону самых недосягаемых для его интеллектуального начала представительниц женского пола, кто уже одним своим сногсшибательным блондинистым видом берёт их за горло, перекрывая им кислород для нормального дыхания.

– Всё-таки верно говорят: «Утро вечера мудрёней». – Подвёл итог своему размышлению Илья, явно не просто так сделав такую поправку в известную поговорку. И это не зря указывало на то, что он уже клевал носом и всем собой сейчас, вернувшись домой после такого, полного событий дня, где за раз и попытался все эти поставленные перед ним задачи и вопросы решить. Но как оказалось, всё это дело требует для себя большего времени и при этом большой концентрации внимания. На чём он и остановился уж очень неожиданно и произвольно для себя, уткнувшись взглядом в папку, а затем с вышеприведённой внезапностью и лбом в неё рухнув, погрузившись не только в сон, а можно сказать, что и в самую глубину этой папки, из которой он принялся черпать для своего сна подробности и те данности, на основании которых он будет решать вопрос со своей клиенткой.

– Хороший тон и вопрос воспитания никто не отменял, и они созданы и используются не только для того, чтобы держать дистанцию между людьми, но и для затуманивания разума человека всеми этими убеждениями вежливости его в том, что от вас, такого воспитанного и демонстративно представительного, ему ничего опасного ожидать не стоит и он может убрать в себе все защитные механизмы и блоки, и раскрыться такому, как вы, вежливому и интересному человеку. – С такого предисловия начала свои комментарии методики работы с клиентами супервайзер. А у Ильи, как он уже себя с первых минут зарекомендовал человеком упрямым на собственные мысли всё больше негативного и непонимающего характера, само собой есть ответные вопросы, по своей сути возражения.

– И что это на практике значит? – вот такой вопрос задаёт Илья, смотря на супервайзера чистым взглядом искренности, а точней лукавства и своей не простоты. Впрочем, супервайзер учитывает специфику работы их колл-центра, где всему есть место и такая не простота новичка вполне может сгодится для решения поставленных задач.

– При начале общения со своим клиентом не стоит сразу на него наседать, а постепенный подход к ознакомлению им того, что его неминуемо ожидает, позволяет избежать стрессовых ситуаций, когда внутреннее эго я, почувствовав своё ущемление, начинает предпринимать отчаянные попытки отстоять это своё я, даже вопреки здравому смыслу, путём нанесения себе несоизмеримого с жизнью ущерба. – Даёт пояснение супервайзер.

– Это ещё какого? – хотел было задать вот такой вопрос Илья, да и не задал, заинтересовавшись ведущимся разговором с соседнего рабочего места.

– Кондратий Михайлович, скажу вам как на духу, жизнь такая предсказуемая штука, особенно ваша, что пытаться её обмануть сравни самообману, и я на вашем месте не пытался бы всем этим заниматься. Стоп. Я слышу голос на заднем фоне. Это ваши родственники? Для банка они являются третьими лицами и не допускаются к данной операции, согласно статье 183 Уголовного кодекса о неразглашении банковской тайны. Значит, хотите сами решать, что с собой делать, и если убиваться, то только по собственному почину и плану. Что ж, ничего не имею против. Вот только ни мне, ни вам это всё решать. Спрашиваете кому? С точностью до имени не скажу, как и по времени, но никто из нас не застрахован от падения на голову кирпича. Хорошо. На нём и сойдёмся. Если за ближайшие сутки вы не увидите доказательств предначертанности вашей судьбы, то вы всё-таки застрахуетесь. Удивительные всё-таки люди в этой жизни встречаются. – А вот эта фраза незнакомца уже была обращена к Илье. Илья в этот момент отчего-то бросил взгляд в сторону супервайзера, где к полной для себя неожиданности и не обнаружил её, после чего он перевёл свой взгляд в сторону раздавшегося в его сторону голоса, и… там опять ничего и никого не обнаружил.

– Какая-то здесь завуалированная двусмысленность стоит. – Сделал вот такой странный вывод Илья, вернувшись к так называемому здесь меню по налаживанию коммуникационных связей с клиентом. Которое содержало в себе список самых распространённых вопросов и ответов на них при построении диалога с самым даже придирчивым клиентом. С которого ему и было предложено супервайзером начать своё обучение работе в колл-центре после того как он продемонстрировал не дюжий характер и прилагающийся норов к нему, с места в карьер приступив к окучиванию клиента, пойдя с ним на ты.

– Первый шаг к устойчивому диалогу, есть завоевание его доверия. – Прочитал Илья и сразу подвергнул этот пункт меню так называемому остракизму. – Хм. И как же этого добиться на практике, когда этого самого доверия и в лицо друг другу не добиться. Да и кто же в наше время поверит незнакомцу из телефона. Я уж точно не поверил бы. – С непробиваемой уверенностью в лице рассудил Илья, уже по памяти размышляя над всеми этими пунктами меню, следуя по мостовой, прихлёбывая из бумажного стаканчика кофе, служившим ему сейчас завтраком и разгоном его ещё не проснувшихся мыслей.

– А чему бы ты поверил? – задался вопросом к самому себе Илья, остановившись перед входом в специальный деревянный переход, установленный в месте проведения строительных работ, в чьи задачи входило сопутствовать проходу вдоль строительной площадки и в самых крайних и вообще невозможных случаях оградить прохожих от падения на них тех же строительных лесов вместе с рабочими на них. А остановился Илья перед этим переходом не из-за какой-то там своей опаски того, что именно сейчас и с ним произойдёт столь мало допустимый в реальности случай невероятного совпадения его здесь появления и желания судьбы и вселенского замысла его наказать за его столь огромное безверие в возможности форс-мажорных обстоятельств, а дело в том, что в городских кварталах, где на квадратный метр пространства фиксируется наибольшая плотность населения, тебе обязательно кто-то из так вечно спешащих прохожих дорогу перейдёт или срежет тебя на пути к тому же пути.

И вот сейчас с ним произошёл тот самый, так наиболее часто встречаемый случай встречи с вот такой категорией нагло и хамски спешащих людей, считающих себя в праве вас оттеснять от прохода по той лишь причине, что им это нужней и они так сильно спешат, что им нету никакого дела до вас и объяснения того, как им так сильно надо и важней первым пройти в этот переход.

Ну и Илье ничего другого не оставалось делать, как только пожелать спине этого наглеца удачи в его бранных делах, в которых он такой мастер и как понимается Ильёй, то к другим он и не подпускается. – И вот куда они все спешат? – глядя в удаляющуюся спину этого до хамски спешащего типа, задался вопросом Илья. – Явно на встречу с тем, к кому на встречу опаздывать нельзя. И к кому же? – вновь задался вопросом Илья, принявшись прорабатывать в уме варианты ответов на этот вопрос. Из чего у него вот какая интересная странность получилась.

– А ведь к кому навстречу опаздывать нельзя, так это только к своей смерти. – Рассудил Илья. – При этом на встречу с ней никогда не опоздаешь. Она при любых раскладах приходит вовремя. И что тогда получается? А получается, что человек по причине собственной самонадеянности считает, что только он определяет, когда с ней назначить встречу и как результат… Вот чёрт! – ахнул Илья, внезапно и к полнейшей неожиданности для всех, особенно для проектировщиков всех форс-мажоров, заложенных в этот переход, став невольным свидетелем сбития с ног и наповал этого спешащего человека прилетевшим из ниоткуда обломком кирпича. Которого вполне хватило, чтобы закатать в мостовую этого грузного типа, рухнувшего под себя, как подкошенный.

При виде чего Илью, в момент впавшего в умственный ступор, прямо сковало в самом себе, и он, перестав чувствовать в себе связи с телом, только стоял на одном месте и не сводил своего взгляда с этого распластавшегося на мостовой тела, вокруг которого стали сбегаться люди, более живого и активного чем он характера жизни. А Илья только за всем там происходящим наблюдал и не мог понять, что сейчас такое было. При этом в его голове принялись наслаиваться очень странные и удивительные мысли.

– Так это тот самый Кондратий Михайлович. – Вот такого рода осмысление пришло в голову Илье. – Кто бросил вызов моему соседу по рабочей ячейке, застраховав от несчастного случая свою жизнь вот таким странным способом, решив перехитрить судьбу. А она не пожелала быть им обманутой и поставила его на должное место. А ведь о падении кирпича ему на голову его как раз и предупреждал мой сосед. И что это тогда может значить? – а вот этот вопрос Илья заставил его одёрнуть голову вверх, где он принялся искать добровольного помощника, так называемую руку судьбы.

Вот почему-то Илья в этом деле проявляет большой скептицизм и чего-то не верит в то, что судьба собственноручно свои предначертания проводит в жизнь и решает без добровольно-принудительного использования хотя бы в тёмную помощников из числа людей. И падение осколка кирпича на голову этому хамоватому типу, кто, пожалуй, и всего вероятней, всю свою жизнь шёл и напрашивался на такой итог своей жизни, – он уж точно не одному Илье дорогу перешёл и подрезал, – не есть уж точно плод решения природной случайности, – его ветром вынесло из стены, куда ранее кирпич вколупал без соблюдения технологии и небрежно не трезвый каменщик Михалыч, – а за всем этим определённо стоит своё стечение не всегда странных и необъяснимых обстоятельств, где в итоге стоит исполнитель в человеческом обличие.

Вот, например, он сам. Прояви, к примеру, Илья большую настырность и нахрапистость, не пропустив вперёд себя этого наглого Кондратия, отдавив ему ноги, было замахнувшиеся его обогнать, то кто знает, стал бы жертвой падения кирпича на голову Кондратий, если предназначавшийся для падения на голову первого вышедшего из этого перехода человека кирпич, – а им станет на этот гипотетический раз Илья, – вбил бы об оземь в себя Илью. Так что тут надо посмотреть, что это за такой замысел фатальности, относится ли он именно к этому месту, в это время, или же он имеет для себя другое целеуказание, связанное с тем, что для этого Кондратия Михайловича пробил свой последний час.

– А ведь тот, вчерашний разговор с ним моего соседа, в своём роде есть предвестник судьбы, и он входит в ту самую схему предначертания человеческой судьбы, по которой ведётся работа с человеком. – Рассудил Илья, переведя свой взгляд в сторону людей, обступивших Кондратия Михайловича. – Я должен узнать, кто мой сосед. – Сделал первый вывод Илья. – И кто такой этот Кондратий Михайлович. – А вот эта вторая мысль Ильи была более чем разумна. И связана она была с тем, что он не был уверен вообще, что ему удастся выяснить что-то дальше своего рабочего стола. Ну а для чего всё это им сейчас надуманное нужно было, то что-то на интуитивном уровне ему подсказывало о том, что тем, чем занимаются в этом агентстве «Надежда», настолько важно, что он не имел права всё это игнорировать, ограничившись одним интересом Эвридики и сейчас плюс своим полученным заданием. Которое только в характере участвующих в нём лиц разниться, а так-то оно является одним из замыслов судьбы, с её играми с людьми.

И Илья, остановившись на этом решении, выяснить непременно, кто такой этот Кондратий Михайлович (в этом он отчего-то был более чем уверен), всё же посмотрев на свои часы, которые фиксировали не такую уж большую рань, но только не для рабочего дня их колл-центра, организующего свой рабочий день для операторов с послеобеденного времени, и с решением, что у него есть ещё время на благородный поступок, бросается в гущу этой массы столпившихся вокруг Кондратия людей.

И как по прибытию в эпицентр развивающихся событий вокруг Кондратия понимает Илья, то человек, конечно, всё ещё отзывчив на беду ближнего своего, на которую он хотя бы рефлексивно да реагирует, а вот насчёт оказания первой помощи тому же ближнему своему, то с этим вопросом более сложно. И если насчёт вызова скорой помощи, то с этим как-то сумели справиться, то вот насчёт справиться с истечением крови из Кондратия, то он всё как лежал, кровью истекая, то также и продолжал, пока в это дело не вмешался появившийся Илья. Что вызвало массу противоречий и споров со стороны той активной и неравнодушной массы зевак, кто посчитал, что он больше всех знает, особенно в деле оказания помощи людям, ударившимся головой о кирпич, заявляя, что ему жизнь уже итак вон как приложила, так что его трогать категорически не рекомендуется. Можно в нём сотрясти последнее, что осталось от человека. А быдла итак полно и в нём недостатка не ощущается.

Но так как все эти жизнью и опытом жизни люди одарённые, как правило, не спешат пачкать свои руки и вот такими в том числе проявлениями изнанки жизни, то Илье никто не стал мешать в его деле оказания буквальной помощи Кондратию. Плюс тут как раз скорая помощь подоспела, в которую вместе с Кондратием загрузился и Илья, чтобы сопроводить человека собой спасённого и быть полезным для медицинского персонала, оказывающего помощь Кондратию в плане, конечно, не лечебных мероприятий, а информационного обеспечения – что, когда и каким образом всё это дело с Кондратием, не имеющим при себе страхового свидетельства, случилось. Ну и заодно некоторые интересующие себя вопросы решить насчёт всё того же Кондратия, человека уж очень не случайной для Ильи судьбы. Кто может раскрыть для него некоторые алгоритмы работы фатализма на человека. А зная, по какому алгоритмы отрабатывает человекам его судьба, можно… Аж дух захватывает от всего этого «можно».

– Кто тут у нас? – задался этим вопросом дежурный врач, встречая им в своём приёмном покое, а так-то круглосуточном беспокое всю бригаду скорой помощи, Илью и в первую очередь Кондратия на коляске. Ну а так как каждый из спрашиваемых имел собственную позицию и точку зрения на ответ на этот вопрос, то и ответы у всех спрашиваемых разнились между собой, с учётом занимаемого положения в жизненной иерархии спрашиваемого человека.

– Черепно-мозговая травма средней тяжести. Апоневроз не повреждён. – Даёт ответ врач скорой помощи.

– Какая клиническая картина? – следует добавочный вопрос со стороны дежурного врача Лаврентия, как было написано на его бейджике. А вот на этот его вопрос врач скорой помощи не склонен отвечать культурно и вообще хоть как-то словесно и даже через губу. С него достаточно уже того, что он сделал для жизни этого человека. А Лаврентия он и раньше терпеть не мог за его предвзятость и своего рода наглость по отношению к ним, врачам скорых, так называемых с точки зрения Лаврентия лиц не с твёрдой жизненной позицией и вообще стабильность им претит, то и сейчас ничего не изменилось. И врач скорой помощи только хмуро смотрит на Лаврентия, посылая ему однозначно понимаемые сигналы.

– Тебе значит привези пациента, всё о нём разложи по полочкам, а сливки снимать будешь только ты. Нет уж, так не выйдет. Демонстрируй своё умение ставить диагноз, доказывая, что ты не зря столько лет протирал штаны в медицинском институте. Куда меня, не менее чем ты талантливого человека, не взяли по одной лишь причине. Я рожей не вышел. И мне пришлось заканчивать медицинское училище, получив профессию фельдшера. – Вот что сверкало в глазах фельдшера, когда он грубил лицом Лаврентию, всё время удивляющемуся тому, почему его фельдшерский состав не любит. – От зависти языки прикусили, вот и не могут мне никогда ничего толком ответить. – Вновь оправдал фельдшера за его не умение внятно всё объяснить Лаврентий.

Ну а раз с фельдшером по причине его неустойчивого состояния общаться, в общем, не имеет никакого смысла, то Лаврентий переводит свой вопросительный взгляд на Илью и как бы его спрашивает на своём медицинском диалекте, свойственном врачебному персоналу ещё со времён античных врачевателей, а в частности самого легендарного врача Гиппократа. Кто сперва лечебным словом обхаживает своего потенциального пациента, выясняя его степень подверженности болезням, и как далеко зашли в него все эти болезнетворные метастазы. А для этого Гиппократом выясняется общественное и финансовое положение обратившегося к нему за помощью человека. После чего он путём косвенных вопросов выясняет его ход мысли в сторону использования данного ему природой всё того же положения в обществе и куда он тратит излишки своего заработка.

И после этого краткого опросника в принципе медицинская картина полностью вырисовывается на этого только с виду зажиточного гражданина Эллады, а так-то его с утра до вечера грызёт его беспредельная скупость и прижимистость, отчего он и ест что попало, пьёт тоже самое и вообще пытается питаться божьим духом. Из чего сразу вырисовывается достойный жизни этого человека эпикриз, являющийся всегда отражением жизненных инициатив человека. – Вы, гражданин, самоед. И с этим ничего не поделаешь бесплатно.

– И здесь из меня дурака хотят сделать, кровопийцы. – Ставит свой эпикриз гражданин с большим сомнением в сторону людей от так называемых медицинских наук.

Что же касается Лаврентия, то он не так сразу категоричен к Илье, а он ему ещё даёт шанс оправдаться.

– А вы, голубчик, какого хрена здесь делаете? Здесь, если вы ещё не просекли своим недальновидным умишком, посторонним вход воспрещён. Или я о вас чего-то не знаю и вы так сказать, не совсем посторонний. – С вот таким посылом смотрит Лаврентий на Илью. А Илья, неся в себе с самого детства стойкое уважение к людям в белых халатах, особенно если эти халаты имеют на себе следы от работы с неуёмными и бывает что и бесноватыми пациентами, кому не помешает вставить челюсть и лучше будет консервативным способом, через кулак, несколько в себе замешковался сперва, не зная, чем оправдать своё здесь появление. И кто знает как бы дальше разговор пошёл, если бы тут к нему не пришёл на помощь фельдшер, пояснив его здесь появление тем, что ему, мол, этот тип на каталке, жизнью обязан.

Но Лаврентия всё это всё равно не устраивает уже и не поймёшь из-за каких причин, – из-за стойких противоречий с фельдшером или же его следованию правилам приёмного отделения, где право вмешиваться во внутреннюю жизнь человека имеют лишь люди с медицинским образованием, – и он требовательно так вопрошает. – И что с того? – А так как этот вопрос Лаврентия в себе несёт философствование и всякого рода диалектику, а на это всё Илья не подряжался объясняться, отлично одновременно понимая, что в этих сферах Лаврентий его легко положит на лопатки, используя свои эксклюзивные знания биологии человека и его нервные окончания, – возьму эту падлу на рефлексах, – то Илья считает нужным не отвечать на этот провокационный вопрос Лаврентия.

А Лаврентия и в правду, что за такая падла, берёт и начинает использовать своё служебное положение в личных целях, заявляя следующее. – Попрошу вас на выход отседова.

– И куда ж? – как с ним (Ильёй), так и он будет отвечать Лаврентию.

– В общий коридор. Там можете подождать новостей о состоянии… – на этом месте Лаврентий переводит свой взгляд на поступившего пациента, затем опять смотрит на Илью и задаёт возникший прямо сейчас вопрос. – Кстати, вы не в курсе, как зовут вашего спасённого.

На что Илья хотел было заметить столь удивительно скрупулезному врачу Лаврентию, что он приходит на помощь людям не по своему знакомству с ними, а по зову сердца (хотя в этом вопросе он с лукавил), и если кто-то об этом типе с точностью до волоска на голове знает, то этот тот кирпич, который счёл необходимым упасть на голову именно этому человеку. И как он, философски тоже умея мыслить, понимает, то это всё не какая-то там случайность. И если это так, а это так я вас уверяю, то этот кирпич точно в курсе того, кого он решил отправить на тот свет.

Но Илья опять не сумел поставить на место Лаврентия, перебитый всё тем же фельдшером, и в самом деле во всех дырках затычка, и в вопросе настороженного к нему отношения со стороны Лаврентия, Илья, пожалуй, займёт сторону Лаврентия. Кто хоть не так разговорчив и бывает что помалкивает. А этот фельдшер, как уже про него понял Илья, вообще язык не умеет держать за зубами, и какая может для него существовать врачебная тайна. Да он всё о тебе расскажет и выскажет, стоит только найти должный подход, через склянку спирта, к фельдшеру.

– Что скажите доктор о Соломоне Андреевиче? – задастся вопросом к фельдшеру перехвативший его в курилке взволнованный человек, судя по тому, как он путает, куда деть сигареты в своих руках, тыча ими в фельдшера, уже прекратившего сопротивляться этому давлению на себя в виде сигаретного подкупа и взявшего пачку сигарет у этого нервного прохожего.

– О Соломоне Андреевиче? – переспросит многозначительно подошедшего фельдшер, как бы испытывая его характер на крепость убеждений и верность своему слову.

– О нём самом. – Подтверждает силу своего слова и воли подошедший.

– В философском контексте? – что-то опять мудрит фельдшер, задаваясь новым, довольно странным вопросом для этого места нахождения, где о философии вспоминают лишь тогда, когда говорить больше не о чем (всё предрешено тут). Тогда, впрочем, его вопрос не столь странен, если вы, конечно, понимаете язык медицинских работников, кто и выражается всегда мёртвым языком, что б не быть полностью ясным для тех, кто в первую очередь заинтересован в ясности понимания своего лечащего врача (так же использование мёртвого языка в своих лечащих действиях, служит для того, чтобы иметь связь с потусторонним миром, с кем у врачей идёт торг насчёт своего пациента) и имеет чувство юмора до чего же странное и поразительно пугающее пациентов.

Ну и подошедший к фельдшеру человек, явно не полностью и правильно уловив посыл этого вопроса фельдшера, слегка растерялся, интуитивно чувствуя, что фельдшер, как и другие работники медицинского цеха, просто так вопросами не задаётся, из-за необходимости не расстраивать фельдшера и ему не грубить своим отказом, и вообще, лучше будет получить для себя дополнительную информацию, чем нет, даёт утвердительный ответ. Что видно по фельдшеру, его удовлетворяет и он с задумчивым видом, после глубокой затяжки обволакивающего разум дыма, выдаёт удивительную сентенцию. – Вижу в этом имени преемственность политического и духовного поля. – И сказав это, теперь внимательно ждёт ответа на эту свою иносказуемость от этого подошедшего к нему человека, всего лишь поинтересовавшегося о здоровье своего знакомого, а не о его дальнейшей политической судьбе.

А обычные люди так далеко не заглядывают в отличие от медицинских работников, кто вынужден в своём подходе к лечению пациента рассматривать не только его биологические данные, подверженные природной коррозии и оттого выходящие время от времени из строя, но и его духовные основы, этот становый хребет человека, на котором вся эта биологическая масса, называемая человеком и держится. Плюс медицинские работники, за кем часто определяется будущее человека, как бы они не стремились быть бесстрастными и нейтральными, должны обязательно учитывать то, как себя зарекомендовал при жизни их пациент и кого по делам его ждёт, либо рай, либо ад. А от этого его итогового пункта назначения пути человека уже многое в будущем зависит для его лечащего врача, уж совсем не желающего портить отношения с представительствами обеих итоговых точек.

– Я политикой не интересуюсь. – Слишком уж самоуверенно заявляет вот такое этот проходимец точно.

– Вот как. – С интересом и с долей удивления посмотрел на проходимца фельдшер, слегка ему позавидовавший, если это, конечно, правда.

– А кто для вас этот Соломон Андреевич? – через прищур глядя на столь взволнованного проходимца для фельдшера, задаётся ему вопросом с подвохом фельдшер. А проходимец чего-то не понимает, какое это имеет отношение к здоровью столь им уважаемого Соломона Андреевича. О чём он так и спрашивает этого столь самонадеянного человека от медицинской как бы профессии.

А фельдшер, что за бестия такая, стоит на своём, на пакостном отношении к людям с этой стороны лечебного процесса. – Я, – говорит чересчур самонадеянно фельдшер, – задал вопрос. И хочу услышать на него прямой и искренний ответ. – И падла так при этом уставился на человека так о Соломоне Андреевиче волнующегося, что он даже вступил в спор с человеком медицинской профессии, с кем априори не вступают в спор, если ты, конечно, уверен в том, что тебя в итоге обойдёт стезя встречи с человеком врачебной профессии – без всяких мучений и цепляний за жизнь ты успокоишься в итоге не веки вечные.

– Искренне хотите знать? – риторически спрашивает фельдшера этот нервный проходимец, со своей стороны уперевшийся взглядом в фельдшера. – Раз так, то слушайте. Я всеми душевными силами терпеть не могу эту гадину, Соломона Андреевича. И по этой самой причине, я нахожусь в первых рядах людей, переживающих за его здоровье. Хочу, значит, что б он ещё подольше помучался, постепенно сдыхая от всех своих болезней, даденных ему за грехи перед нами, его подчинёнными.

– Ну, раз так! – с облегчением выдыхает фельдшер. – То спешу вас успокоить. С вашим Соломоном Андреевичем в этом плане будет всё в порядке. Так что можете успокоиться и, идти домой ни о чём не волнуясь.

– А как насчёт того, чтобы укрепить мою уверенность в ожиданиях благоприятного положения с Соломоном Андреевичем? – многозначительно так посмотрев на фельдшера, задаётся вопросом проходимец.