скачать книгу бесплатно
Фавориты Екатерины Великой
Нина Матвеевна Соротокина
Тайны Российской империи
О заслугах Екатерины Великой во внешней и внутренней политике написаны десятки книг. Ее сильная воля, государственный ум, легкий характер и хорошо развитое чувство юмора невольно вызывают симпатии. Но есть одна тема, которая раньше деликатно обходилась, а теперь о ней говорят и пишут даже с некоторым упоением. Тема эта – слабости императрицы, то есть фаворитизм, которым она, с точки зрения потомков, слишком увлеклась. Ни до, ни после Екатерины «распутство не проявлялось в такой откровенно вызывающей форме». Сколько их было – фаворитов – десять, двадцать, тридцать? Историки сошлись на цифре «двадцать один»…
Нина Матвеевна Соротокина
Фавориты Екатерины Великой
Вместо предисловия
В семье ее звали Фике. Полное имя было длиннее: Софья Фредерика Августа, принцесса Ангальт-Цербстская. Она родилась 2 мая 1729 года (нового стиля) в Штеттине, в Померании. Отец – принц Христиан Август Ангальт-Цербстский – был губернатором этого города, мать – принцесса Иоганна Елизавета, опять же Ангальт-Цербстская, по складу характера была авантюристкой и, по слухам, числилась тайным агентом прусского короля Фридриха II. Может быть, назвать ее тайным агентом слишком грубо, но, во всяком случае, насколько поручений короля она выполнила – это точно. Все княжество Ангальт-Цербстское «можно было прикрыть носовым платком», размеры его были очень невелики.
В традиции русского дома в XVIII веке было искать невесту для наследника в немецких княжествах. У императрицы Елизаветы не было детей. На роль наследника русского трона был выбран племянник: Карл Ульрих Голштинский. В этом мальчике сошлись две царствующие линии: он был сыном дочери Петра Великого Анны, а со стороны отца – внучатым племянником Карла XII. Вначале его готовили на шведский трон, он учил латынь, катехизис и шведский язык. Но Елизавета сумела настоять на своем. Карла Ульриха привезли в Россию, при крещении он получил имя Петр Федорович.
В 1744 году ему стали подыскивать невесту. Кандидатур было много. Елизавета остановила свой выбор на четырнадцатилетней Фике, решив, что нищая и никому не известная принцесса не имеет своего лица и не сможет стать исполнительницей чьей-либо чуждой России воли. Но чуть ли не главным было то, что Софья Ангальт-Цербстская была племянницей покойного и, как казалось Елизавете, еще любимого жениха Карла Голштинского. До свадьбы – она должна была состояться двенадцать лет назад – дело не дошло. Карл внезапно умер от оспы.
Наследник Петр был на год старше своей невесты. Ангальт-Цербстская семья с восторгом приняла предложение императрицы Елизаветы. Под именем графинь Рейнбек мать и дочь тайно поехали в Россию. До срока будущий брак необходимо было держать в секрете. Невеста прибыла в Петербург 9 февраля 1744 года, имея при себе дюжину сорочек и три платья, у нее не было даже постельного белья. С этого началась история будущей Екатерины Великой.
Великая княгиня
Юную принцессу тепло приняли при русском дворе. Елизавета ее обласкала, жених был в восторге. Очень многое в судьбе будущей императрицы было обусловлено ее отношениями с Петром Федоровичем, поэтому об этом следует поговорить подробнее. Они были троюродные, мать Фике (будем до времени так называть Екатерину) была двоюродной сестрой отца Петра. Впервые они встретились в Германии в 1739 году в доме бабушки Фике – Альбертины Фредерики, вдовы Христиана Августа Голштин-Готторпского, епископа Любского. Двое детей раскланялись друг с другом. Он тогда сказал: «Ах, милая кузина… Я очень рад вас видеть». Принц был улыбчив, строен, лицо имел продолговатое, с нежной и прозрачной кожей. Как позднее писала сама Екатерина, он был «…довольно живого нрава, но сложения слабого и болезненного. Он еще не вышел из детского возраста». Понятное дело – «не вышел» в одиннадцать-то лет, но, как пишут историки, Петр не вышел из детского возраста и в пятнадцать, и в двадцать, и в тридцать три – год своей смерти.
У мальчика было трудное детство. Мать его, Анна Петровна, умерла родами, отец тоже успел оставить этот мир. Воспитывали его из рук вон плохо, гувернеры были безграмотны и жестоки. Вот взгляд со стороны француза Рюльера (о Рюльере я напишу позднее), он пытается дать оценку всей жизни Петра: «Чтобы судить о его характере, надобно знать, что воспитание его вверено было двоим наставникам редкого достоинства (по-моему, редким негодяям, которые секли мальчика. – Авт.), но ошибка их состояла в том, что они руководствовали его по образцам великим, имея в виду его породу, нежели дарования. Когда привезли его в Россию, сии наставники, для такого двора слишком строгие, внушили опасение к тому воспитанию, которое продолжили ему давать. Юный князь был взят от них и вверен подлым развратителям. Воспитанный в ужасах рабства, в любви к равенству, в стремлении к героизму, он страстно привязался к сим благородным идеям, но мешал великое с малым и, подражая героям – своим предкам, по слабости своих дарований, оставался в детской мечтательности, но первые основания, глубоко вкоренившиеся в его сердце, произвели странное соединение добрых намерений под смешными видами, и нелепых затей, направленных к великим предметам».
Мальчик и не тянулся к образованию. Любимым его чтением были разбойничьи романы, чтение сродни нашим плохим детективам. Как пишут историки, он был человек мелочный, обидчивый, упрямый, легкомысленный, но не злой.
Уже в Петербурге он переболел оспой, чудом остался жив. Страшная болезнь изуродовала не только его нежную кожу, но и душу. Любовь у молодых не случилась, но первое время была доверительность. Всю их совместную жизнь Петр бегал к жене советоваться и по пустякам, и по серьезным делам. Со временем доверительность не только исчезла, но и превратилась в откровенную ненависть. Екатерина во всем винит мужа, но отношения между супругами всегда формируются двумя. Это я так, к слову.
Фике была лютеранкой. Отправляя дочь в Россию, отец заклинал ее не менять веру. Однако в Петербурге на это смотрели иначе. Елизавета считала, что невеста наследника может исповедовать только греческую веру. А Фике уже мечтала о русской короне, поэтому она уговорила себя, что различия догматов лютеран и православных совсем ничтожны. Различия-де существуют только во внешнем богослужении, а это уже сущая мелочь. В вопросах веры ее наставлял архимандрит Тодоровский, русский язык преподавал Ададуров. Фике была, как всегда, прилежна.
В июле 1744 года она приняла православие, получив при крещении имя Екатерина Алексеевна. Елизавета сумела по достоинству оценить и старательность, и ум, и, если хотите, подвиг пятнадцатилетней девочки. Во имя торжества православия она нарушила обещание, данное отцу.
Венчание молодых произошло в августе 1745 года и было очень пышным. Их отношения вошли в новую фазу. Главной задачей Екатерины в этот момент было родить сына, то есть дать государству наследника трона русского. А вот это как раз и не получалось. Екатерина писала в своих «Записках»: «Я очень бы любила своего супруга, если бы он только хотел или мог быть любимым». И еще она пишет: «Никогда умы не были менее сходны, нежели наши: не было ничего общего между нашими вкусами, и наш образ мыслей и наши взгляды на вещи были до того различны, что мы никогда ни в чем не были согласны, если бы я часто не прибегала к уступчивости, чтобы его не задевать прямо». Кроме того, великий князь очень обижал жену тем, что был влюблен, казалось, во всех женщин, кроме нее. Правда, эта любовь не шла дальше флирта и поцелуев.
Но и при разных образах мысли у супругов появляются дети, но время шло, а у великой княгини не было никаких признаков беременности. А ведь это было делом государственным! Весь двор и иностранные послы внимательно следили за жизнью молодого двора. Некий де Шампо, в 1752 году он был французским резидентом в Гамбурге, доносил в Париж: «Великий князь, не подозревая этого, был не способен иметь детей от препятствия, устраняемого у восточных народов обрезанием, но которое он считал неизлечимым. Великая княгиня, которой он опротивел, и не чувствующая еще потребности иметь наследника, не очень огорчалась этим злоключением». Все это выяснилось позднее, и физический недостаток Петра путем операции был устранен, но пока во всем винили Екатерину. Не умеет склонить мужа к любви, своенравна, а может быть, и неплодна.
Прямо скажем, что жизнь Екатерины при русском дворе была несладкой. Отношения с мужем были очень неровные. Об этом Екатерина подробно пишет в своих «Записках». Иногда великий князь вообще не обращал внимания на жену, занятый своим флиртом, но потом вдруг без видимой причины становился очень внимательным. Это время было для Екатерины мучительным. Он донимал ее пустыми разговорами, мечтая построить рядом со своей дачей «Дом для отдыха и удовольствий», который почему-то должен был напоминать обликом капуцинский монастырь. Петр обожал охоту, потому держал рядом со своими покоями собачью свору. Из-за вечного лая под окнами Екатерина не могла спать. Другой мукой была игра на скрипке. Петр преклонялся перед императором Фридрихом, который, как известно, был меломаном. Плохо или хорошо играл супруг, мы проверить не можем. У Екатерины было особое устройство уха, она любую музыку воспринимала как скрип. Бывает… Но пощади жену, «не пиликай» на скрипке!
Петр пил, и весьма неумеренно, опять же по-детски играл в солдатиков и марионетки. Он разыгрывал великие баталии в своих покоях, воюя на столе и на полу с солдатиками из дерева, свинца, крахмала и воска. Игрушки занимали его комнату целиком. «Он прибил узкие латунные полоски вдоль столов; к этим латунным полоскам были привязаны веревочки и, когда их дергали, латунные полоски производили шум, который, по его мнению, воспроизводили ружейные залпы. Он очень аккуратно праздновал придворные торжества, заставляя эти войска производить ружейные залпы; кроме того, каждый день сменялись караулы, то есть с каждого стола снимали трех солдатиков, которые должны были стоять на часах».
А любовь, как же любовь? Вот письмо Петра к жене от 1746 года. «Мадам, прошу вас больше не беспокоиться спать со мной, так как теперь не время меня обманывать. Постель покажется слишком узкой после двухнедельной разлуки с вами.
Сегодня после полудня
Ваш несчастный муж, которого вы не удостаиваете этим именем».
Обидела его чем-то супруга, вот он и написал писульку, но ведь документ!
Но жизнь продолжалась. При дворе устраивались балы и маскарады, а Екатерина любила танцевать. Еще существовала охота и загородные прогулки, а великая княгиня обожала верховую езду. Оторвавшись от общей компании, она садилась прямо в юбке в мужское седло и мчалась, куда глаза глядят. За этот мужской способ верховой езды императрица не раз делала выговор великой княгине. В те времена считалось, что езда в седле с раздвинутыми ногами мешает деторождению. Ах, Екатерина не обращала на попреки внимания. В этом ли дело? Главное закрепиться при дворе, найти себе друзей и союзников. Она хотела быть русской и взяла себе за правило вести себя так, чтобы всем нравиться. В разговорах с важными старухами, болтливыми стариками, важными дамами, часто ей совершенно неинтересными, она неизменно была любезна, приветлива, внимательна, что не помешало ей потом написать: при дворе Елизаветы «все сердечно друг друга ненавидели».
Екатерина понимала, что любовь к ней императрицы тоже может измениться в любой момент, тем более что повод к этому был всегда – поведение матушки, Иоганны Елизаветы. По приезде в Россию Иоганне Ангальт-Цербстской было 33 года. Из очень, мягко говоря, скромного дома она попала в оглушительное богатство русского двора и совершенно потеряла голову. Нельзя сказать, чтобы Иоганна была хороша собой, но она умела нравиться. Наконец она дорвалась до почестей, славы, а пятнадцатилетняя дочь, гусенок с длинной шеей, только некая помеха на пути к славе. Балы, романы, новые наряды и бесконечные долги, за которые платила дочь, продавая подарки императрицы.
Но не за расточительство и не за скверный характер Иоганну Ангальт-Цербстскую выдворили из России, а за то, что та позволяла себе вмешиваться в дела русского двора, за интриги против канцлера Бестужева и активную переписку с прусским королем Фридрихом. Вина матери рикошетом ударила не только по Екатерине, но и по ее супругу.
Где-то через девять месяцев после свадьбы Елизавета подписала сочиненную Бестужевым бумагу, по которой «двум достойным особам» назначали гофмейстера и гофмейстерину, то есть двух надзирателей, которые должны были отслеживать каждый шаг молодых и исправлять их поведение. Петра Федоровича обвиняли в легкомыслии, в грубых привычках (нельзя прилюдно лить воду из стакана на голову слугам), в нетактичных разговорах, в устройстве театра марионеток в своей комнате и так далее. Претензии к Екатерине были более строгими. Они включали три пункта: небрежное отношение к православию, запретное вмешательство в государственные дела, а также чрезвычайную фамильярность с молодыми вельможами, посещающими двор, с камер-юнкерами, даже с пажами и лакеями.
Что тут правда, а что ложь – неизвестно. Да, у Екатерины были дружеские отношения с братьями Чернышевыми. Эти трое блестящих молодых людей пользовались особым расположением Петра, а молодой двор на то и молодой, что там хотелось веселиться. К Екатерине приставили госпожу Чоглакову с мужем. Люди они были недалекие, но известные при дворе, Елизавета им доверяла. Чоглаковой было 24 года, но она была замужем и все время рожала, это ли не показатель высокой нравственности? Для обеспечения появления наследника, указывал Бестужев в своем документе, «великой княгине должно быть прилежно примеряться более покорно, чем прежде, со вкусами мужа, казаться услужливой, приятной, влюбленной, пылкой даже в случае надобности, употреблять, наконец, все свои посильные средства, чтобы добиться нежности своего супруга и выполнить свой долг».
От великой княгини удалили всех близких ей людей, даже слуг поменяли. Кроме того, ей запретили любую переписку, в ее комнате вообще не было письменных принадлежностей. Теперь письма «дочери к матери» писались в Иностранной коллегии, Екатерине оставалось только поставить свою подпись. Правда, со временем Екатерине удалось переслать матери несколько писем с помощью мальтийского рыцаря Сакромозо, личности загадочной и темной.
Вокруг Екатерины образовалась пустота. И чем она теперь заполняла свой досуг? Чтением. Это были уже не пустые романы, а серьезные книги, которые ей поставляли из Академической библиотеки. В первый свой год проживания в Петербурге она получила ценный совет от графа Гюлленборга, который прибыл в Россию со шведским посольством. Граф по достоинству оценил способности и ум юной принцессы, который он назвал философским. Он сказал: «Каким образом ваша душа поддается расслабляющему влиянию двора, полного роскоши и удовольствия? Обратитесь снова к врожденному складу вашего ума. Ваш гений рожден для великих порывов». Эти слова Екатерина записала по памяти уже зрелой женщиной, может быть, граф говорил менее пышно, но не в этом дело. Он дал ей список книг, и Екатерина принялась за чтение. Это были «Жизнь Цицерона», «Жизнь знаменитых мужей» Плутарха и «Причины величия и упадка Римской республики» Монстескье. Вначале она очень скучала над «величием и упадком», но потом очень пристрастилась к умным авторам. Кто бы мог предположить, что работы Монтескье станут ее настольными книгами? Потом был Вольтер, «Всеобщая история Германии» Барра, «Письма мадам де Севиньи», оказавшие на Екатерину огромное влияние, но была и особенная литература, будившая ее женское сознание, а вернее сказать – инстинкты. Скажем, «Дафнис и Хлоя», полная простодушных любовных сцен. Или «История Иоанны II, королевы неаполитанской, красавицы и распутницы». Как пишет автор, сия Иоанна многих услаждала своим телом, но как можно порицать за этот порок королеву и красавицу? Она – солнце, а солнце можно только боготворить.
Рождение сына
Екатерина родила наследника на девятый год после брака. Случилось это 20 сентября 1754 года. Кажется, есть ли большая радость для матери, чем рождение сына? Ан нет. Младенца спеленали, присутствующая при этом императрица Елизавета послала за духовником. Мальчика нарекли Павлом, после чего сразу унесли в покои императрицы. Екатерина выполнила свою миссию, и о ней забыли, то есть буквально бросили в одиночестве на родильной постели без чьей-либо помощи, ни врача, ни акушерки не было рядом. Она лежала около двери, из окон, которые плохо затворялись, отчаянно дуло, по комнате гулял сквозняк. Было больно, холодно, очень хотелось пить. Но некому было подать воды. Супруг на радостях пил с друзьями отнюдь не воду. Держава тоже ликовала.
Екатерина заболела, почти два месяца не вставала с постели. Она была обижена, унижена, раздавлена душевно и физически. У нас говорят: родила мать сыночка, да не облизала. Где же его облизать, если Екатерина увидела сына через шесть недель после рождения в день «обряда очищения». Принесли, дали подержать на руках и опять унесли. Младенец принадлежал не матери, а державе. Здесь все идет в копилку последующих отношений между матерью и сыном. Павел никогда не любил матери, со временем он ее возненавидел. Она отвечала ему тем же.
На шестой день Павла крестили. После обряда императрица сама пришла к Екатерине и принесла на золотом блюде указ Кабинету выдать роженице сто тысяч рублей и ларчик с драгоценностями, которые Екатерина нашла очень скромными. «Там было очень бедное маленькое ожерелье с серьгами и двумя жалкими перстнями, которые мне совестно было бы подарить моим камер-фрау». Деньги, правда, были очень кстати, великая княгиня была вся в долгах. Вскоре Петр узнал о подарке и закатил сцену. Почему Екатерине подарили деньги, а ему нет! В конце концов, он тоже имеет отношение к рождению наследника! Императрица устранила оплошность. Как ни худа была казна, она распорядилась наградить и Петра. Но денег не было. Черкасов, секретарь Кабинета, явился к Екатерине с просьбой отказаться от подаренных ей ста тысяч. Но потом как-то обошлось, деньги нашли.
Как только появился наследник, весь русский двор, а также иностранные дворы, принялись гадать – кто отец? Спор этот не разрешился до сих пор. Не хочется уподобляться желтой прессе и копаться в интимной жизни людей. Но интимная жизнь Петра и Екатерины относится к разряду важных государственных тайн. А как же? Если отец Павла не великий князь Петр, а некто другой, то, стало быть, вся последующая царская семья уже не Романовы. И что вы думаете? Даже портреты сличали, чтобы найти у Павла и возможных претендентов на отцовство общие черты в облике.
Иные утверждали, что Павел явно похож на Петра Федоровича. Это чем же похож? Да такого курносого, как Павел Петрович, во всем русском государстве нет. Другие говорили: да вы что? Ничего общего! Павел вообще ни на кого не похож: ни на отца, ни на проезжего молодца! Даже такой серьезный историк, как Эйдельман, опубликовал в «Новом мире» крайне спорную работу, по сути дела, пересказав старую сплетню, подновленную догадками и новыми сомнительными документами. В статье высказывалась версия, что Павел вообще не сын Екатерины, де, «Записки» ее в этой части – чистая фальсификация, потому что рожденный ей младенец умер в ту же ночь. Далее совсем фантастично. Понимая, что страна может лишиться наследника, Тайная канцелярия (а кто же еще, по тем временам это был их КГБ) взяла младенца в чухонской деревне, расположенной под Петербургом. Младенца забрали, а жителей деревни во избежание распространения тайны в ту же ночь отправили прямиком в Сибирь. Сплетен в те времена ходило множество. Говорили также, что Павел на самом деле сын Елизаветы, которая «подсунула» его в государственных интересах Екатерине. И чему удивляться? Мы и сейчас еще спорим, например, убил ли Сталин свою жену Аллилуеву, или она сама застрелилась. А как рассмотреть события через завесы в триста с гаком лет?
Вернемся к реальности. Отмотаем кадры назад и познакомимся с главным претендентом на роль отца – камергером великокняжеского двора Сергеем Салтыковым. Он принадлежал к одной из самых старых и знатных семей России. Отец – генерал-адъютант русской армии, мать – урожденная Голицына. Она была красавицей, видно, Сергей пошел в нее. В своих «Записках», когда Голицыной давно не было в живых, Екатерина дала ей убийственно злую характеристику: «Она ходила со своими женщинами в казармы гвардейского полка, отдаваясь, пьянствовала, играла, проигрывала, давала им выигрывать; она имела любовниками триста гренадеров, которые сопровождали Ее Величество». Ее величество – это Елизавета, в 1740 году Голицына оказала ей кой-какие услуги.
Знакомство Екатерины и Сергея Салтыкова состоялось в 1752 году. Ему было 26 лет. Уже два года он был женат на Матрене Балк – фрейлине императрицы, женился по любви. Великая княгиня и Салтыков встретились в доме у Чоглаковых. Госпожа Чоглакова была, как всегда, беременна и очень скучала. Два приятеля, молодые повесы – Лев Нарышкин и Сергей Салтыков – часто приходили в дом, чтобы развлечь хозяйку. Собиралась веселая компания, зоркий наблюдатель Чоглаков следил за поведением великой княгини. Салтыков придумал, как усыпить этого Аргуса. У Чоглакова была трогательная страсть – он обожал сочинять тексты к песням. Насмешник Салтыков давал ему тему, Чоглаков полностью погружался в работу, а Сергей нашептывал на ушко Екатерине комплименты.
Вначале он только намекнул, что является истинной причиной частых посещений им дома Чоглаковых, потом осмелел и произнес слово «любовь» и слово «страсть». Екатерина возмутилась: «А как же жена ваша, которую вы, как все говорят, безумно любите?» Ответ Салтыкова был в жанре: «Не все то золото, что блестит. Я дорого расплачиваюсь за миг ослепления».
Прошла весна и половина лета. Екатерина долго не поддавалась на уговоры, но виделись они каждый день. «К несчастью я продолжала его слушать; он был прекрасен, как день, и, конечно, никто не мог с ним сравниться ни при большом дворе, ни тем более при нашем. У него не было недостатка ни в уме, ни в том складе познаний, манер и приемов, какой дают большой свет и особенно двор. Ему было двадцать шесть лет; вообще и по рождению, и по многим другим качествам это был кавалер выдающийся; свои недостатки он умел скрывать: самым большим из них были склонность к интриге и отсутствие строгих правил; но они тогда еще не развернулись на моих глазах» (Записки императрицы Екатерины Второй).
Потом Чоглаков пригласил великую княгиню на охоту. Все гнались за зайцами, а Салтыков уединился с Екатериной. Лошади скакали, он говорил, она молчала. На этот раз он заставил ее согласиться, что она оказывает ему предпочтение между другими придворными. Разговор был долгим, и Екатерина сказала Салтыкову: пора-де расстаться, их долгое отсутствие может показаться подозрительным. Молодой человек отказался уехать прежде, чем она сознается, что неравнодушна к нему. «''Да, да, только убирайтесь'', а он: ''Я это запомню'', и пришпорил лошадь; я крикнула ему вслед: ''Нет, нет!'' А он повторял: ''Да, да!''. Так мы расстались».
По самому стилю письма чувствуется, что Екатерине приятно вспоминать то время. Ей было тогда 23 года, она ждала любви и получила ее. Но слухи о частых свиданиях Екатерины и Салтыкова достигли ушей императрицы. Она выбранила Чоглаковых, а Сергею Салтыкову велено было уехать в свое имение. Он вернулся ко двору только в феврале 1753 года.
К тому времени вокруг Екатерины образовался свой интимный кружок, молодежь ходила друг к другу в гости, там пели, танцевали, проказничали. Петр веселился отделино, в своем кругу. Салтыков был принят с распростертыми объятими, но, наученный горьким опытом, держался теперь сдержаннее. Он стал «невнимательным, подчас фатоватым, надменным и рассеянным», пишет Екатерина, и неизвестно, чем бы кончились отношения этой пары, если бы в интимную жизнь не вмешалось государство в лице Бестужева. Он был врагом Екатерины, и тем удивительнее ей было узнать о разговоре, который состоялся между канцлером и Салтыковым. Правда, к этому времени отношения великой княгини и Бестужева несколько смягчились.
У канцлера были серьезные разногласия с Петром Шуваловым, что-то связанное с устранением внутренних таможен. Шуваловы вообще были настроены враждебно к Бестужеву, и в этот момент Екатерина сама сделала шаг ему навстречу. Бестужев с радостью откликнулся. Тогда-то и состоялся его разговор с Сергеем Салтыковым, в котором канцлер дал понять, что будет смотреть сквозь пальцы на его отношения с великой княгиней.
Со своей стороны Чоглакова тоже поговорила с Екатериной, и разговор этот был вполне откровенным. Стране нужен наследник! «Вы увидите, как я люблю свое отечество и насколько я искренна; я не сомневаюсь, чтобы вы кому-нибудь отдали предпочтение: представлю вам выбор между Сергеем Салтыковым и Львом Нарышкиным. Если не ошибаюсь, то ваш избранник последний». Хорошо же Екатерина задурила Чоглаковой голову, если та выбрала на роль отца наследника Нарышкина. Далее Екатерина пишет: «На это я воскликнула: ''Нет, нет, отнюдь нет''. Тогда она мне сказала: ''Ну, если это не он, так другой наверно''. На это я не возразила ни слова. И она продолжала: ''Вы увидите, что помехой вам буду не я''».
Этот разговор происходил уже в Москве, куда переехал двор. Елизавета жила в своем дворце в Покровском, а Екатерина с великим князем, кавалерами и фрейлинами мотались по разным домам. В «Записках» Екатерина жалуется на фантастическое неудобство: тесно, грязно, сквозняки, насекомые, мыши и еще пожары, которым не было конца в этом 1753 году. Наконец в подаренных Петру Люберцах срубили новый дом. В мае Екатерина почувствовала первые признаки беременности, но Чоглакова предсказала неудачу. Так и случилось, это был уже третий выкидыш.
После долгой болезни умер Чоглаков, и на его место для наблюдения за великим князем был назначен Александр Иванович Шувалов, глава тайной канцелярии. Вот так-то! Присматривать за Екатериной определили графиню Румянцеву, которая ненавидела Салтыкова. Между тем наступил 1754 год. Двор вернулся в Петербург, Екатерина опять была беременна. Ее поместили в покои, расположенные рядом с апартаментами императрицы. Поэтому Екатерина не только не виделась с Салтыковым, она вообще была лишена какого-либо общества. Время родов приближалось.
К слову скажу, что в этом самом году Медицинская канцелярия представила «проект о сохранении народа», по которому умение всех повивальных бабок велено было освидетельствовать докторам, после чего годных к этому делу привести к присяге и называть после этого «присяжными бабками». В Москве их должно быть до пятнадцати, в Петербурге – до десяти. А если сыщутся лишние, то определить по каждой присяжной бабке в губернский город. Когда эти города наполнятся, то посылать присяжных бабок в провинцию, «дабы со временем ими все государство довольствовалось». Было также учреждено по школе в Москве и в Петербурге. В каждой быть по доктору на казенном жалованье, и называть того доктора «профессор бабичьего дела». При враче чтоб был лекарь, называть которого должно акушером.
20 сентября, как уже говорилось, Екатерина благополучно разрешилась от бремени. В честь праздника рождения наследника был устроен грандиозный фейерверк. «Россия, – пишет газета ''Ведомости'', – была представлена на коленях перед жертвенником с надписью внизу: ''Единого еще желаю''. Потом явилось с высоты на легком облаке великим сиянием окруженное божие проведение с новорожденным принцем на пурпуровой бархатной подушке с надписью: ''Тако исполнилось твое желание».
Теперь мы переходим к особо деликатной теме, черпая информацию уже не из «Записок» Екатерины, а у того же Шампо, французского резидента. Его записки были высланы из Версаля в Петербург в 1758 году в качестве указания французскому посланнику Опиталю. В своем дипломатическом послании Шампо очень уверенно и пожалуй, развязно (впрочем, это вполне в духе эпохи) описывает следующие события. В Петербурге был бал, там присутствовал весь двор. «Императрица, проходя мимо Нарышкиной (бывшей тогда беременной), разговаривающей с Салтыковым, сказала ей, что не мешало бы той поделиться немного своей добродетелью с великой княгиней. Нарышкина ответила, что это было бы не так неудобоисполнимо, и если бы государыня пожелала дать ей и Салтыкову разрешение действовать в этом направлении, то она осмеливается уверить ее в ожидаемом успехе. Императрица спросила пояснений. Тогда Нарышкина осведомила ее о состоянии великого князя и о средстве, которым можно было бы помочь в этом. Она прибавила, что Салтыков, пользовавшийся у нее доверием, мог бы склонить великого князя к этому. Императрица не только согласилась, но дала даже понять, что этим они окажут ей большую услугу».
Все пошло как по маслу. Салтыков уговорил великого князя на операцию. Он уверял, что этого требуют интересы государства, но не забыл сказать о величайших удовольствиях, которые получит Петр в результате этой операции. Салтыков устроил ужин, позвал туда фавориток великого князя, дабы они тоже уговорили Петра решиться. Тут вошел хирург – «и в минуту операция была сделана».
Дальше – больше. Недоброжелатели уверили императрицу, что сцена с операцией придумана Салтыковым для отвода глаз. Шампо уверенно пишет об интриге при русском дворе: Елизавета-де не раз меняла свое мнение на этот счет, но потом уверилась, что отец Павла все-таки Петр Федорович.
Непонятно, чему тут можно верить, а чему нет. Во всяком случае, французский резидент им не поверил. Кроме того, во время написания Шампо своих заметок (1758 год) великая княгиня была увлечена совсем другим человеком. Салтыков сошел со сцены, его место занял Станислав Понятовский.
Но вернемся в 1754 год. В своих «Записках» об отцовстве наследника Екатерина пишет так уклончиво и туманно, что совершенно нельзя угадать истину. После родов она очень скучала по Салтыкову, но, судя по всему, они не виделись. На обряде «очищения» Екатерина узнала, что Сергей Салтыков отослан в Швецию, дабы сообщить там о рождении наследника русского трона.
Но… есть очень серьезное «но». Во-первых, Петр Федорович всегда считал Павла своим сыном, а значит, он имел к этому основание. Второе «но» – Павел никогда не сомневался, что его отцом был именно Петр. И третье «но» – самое главное. Екатерина писала «Записки» в течение всей своей жизни, при этом несколько раз переписывала их, принималась писать заново. Писала она очень откровенно. В каких-то мелочах варианты «Записок» расходятся, но в одном она всегда точна и последовательна – в утверждении, что ее муж – полное ничтожество. Отцовство Павла также тщательно скрыто. А потому смело можно предположить, что пером Екатерины двигало желание оправдаться за незаконно занятый трон, а также показать потомкам, что наследник имел еще меньше прав на русский престол, чем она сама.
Станислав Понятовский
В июне 1755 года на смену английскому послу Гюю Диккенсу в Петербург приехал Генбюри Вильямс, служивший прежде при польско-саксонском дворе. Англия рассчитывала в случае ее разрыва с Францией на содействие русской армии, для чего надобно было обновить договор с Россией, подписанный еще в 1742 году.
На этом периоде жизни Екатерины надо остановиться подробнее, потому что он сыграл очень важную роль в ее судьбе. Великая княгиня выполнила свою главную задачу – дала России наследника. После этого она отошла на второй план, надзор за ней и великим князем был снят. Великая княгиня все равно была стеснена в своих поступках, но это была уже дань этикету, а не полицейская слежка. Елизавета старела, болела, а Екатерина постепенно набирала силу. Так возник молодой двор, явление уникальное, он существовал параллельно двору императрицы шесть лет и был для Екатерины трамплином в будущее.
Английский посол ничего не добился от Елизаветы, политика ее интересовала постольку-поскольку, у Бестужева были свои виды. Вот тогда-то Вильямс и обратил внимание на молодой двор и главную персону этого двора – Екатерину. Дипломат знал во всех подробностях увлечения Екатерины и Чернышевым, и Сергеем Салтыковым и решил использовать эту слабость великой княгини в своих целях.
В свите Вильямса находился молодой польский граф Станислав Понятовский. Звание его – «кавалер посольства» – не предполагало какой-либо политической работы. Задача «кавалеров» была придать значимость и блеск английскому посольству. С последней задачей Понятовский справился отлично. Он был хорош собой, в свои 22 года успел попутешествовать и посмотреть мир, светскую выучку он проходил в Париже, он был хорошо по тому времени образован, при этом изящен, доброжелателен и скромен. Романтический герой, иными словами. Отец его начал карьеру в армии, примкнул к Карлу XII и воевал против Петра. Но все скоро кончилось с Полтавской битвой. Дальнейшая карьера отца Понятовского была успешной, он получил чин генерала, со временем стал старостой Кракова и очень выгодно женился. Взяв жену из рода Чарторыйских, он сразу попал в число наиболее уважаемых семей Польши. Михайла Чарторыйский был канцлером Речи Посполитой.
Ах, что бы делали многочисленные бытописатели Екатерины, не веди она дневников и не напиши в свое время «Записок»! Из них мы знаем, что впервые Екатерина увидела молодого человека на балу в Ораниенбауме, где праздновали Петров день. Туда же были приглашены иностранные послы. Как известно, многие политические вопросы у нас решаются в бане, так в XVIII веке для этих целей использовали балы и маскарады.
За ужином соседом Екатерины был Вильямс. Английский посланник был умен, остроумен и образован, в лице молодой великой княгини он нашел великолепную собеседницу. Граф Понятовский не принимал участия в разговоре, он танцевал, и делал это отлично, чем и привлек внимание Екатерины.
Глядя, как легко он скользит в менуэте, она посетовала: трудно-де представить, что отец такого милого молодого человека принес столько зла России и Петру I. Вильямс деликатно заметил, что это было очень давно, а молодой человек заслуживает ее внимания. Чарторыйские составляют в Польше русскую партию, и дядя Станислава Понятовского поручил ему своего племянника, чтобы он, Вильямс, воспитал его в лучших чувствах к России и сделал из него дипломата. Екатерина: «Я ответила ему, что вообще считаю Россию для иностранцев пробным камнем их достоинств и что тот, кто успевал в России, мог быть уверен в успехе во всей Европе. Это замечание я всегда считала безошибочным, ибо нигде, как в России, нет таких мастеров подмечать слабости, смешные стороны или недостатки иностранца; можно быть уверенным, что ему ничего не спустят, потому что естественно всякий русский в глубине души не любит ни одного иностранца». Едкое замечание в устах будущей императрицы.
На балу в честь Петрова дня Понятовский заметил внимание великой княгини. Не знаю, влюбился ли он с первого взгляда, но очень скоро молодой человек сосредоточил на Екатерине все свои помыслы. Понятовский тоже оставил «Записки». В них он охарактеризовал Екатерину в очень пылких выражениях: «Ей было двадцать пять лет; она только что оправилась от своих первых родов и была в той поре красоты, которая называется расцветом каждой женщины, наделенной ею. Брюнетка, она была ослепительной белизны; брови у нее были черные и очень длинные; нос греческий, удивительной красоты руки и ноги, тонкая талия, рост скорей высокий, походка чрезвычайно легкая и в то же время благородная, приятный тембр голоса и смех такой же веселый, как и характер, позволявший ей с одинаковой легкостью переходить от самых шаловливых игр к таблице цифр, не пугавших ее своим содержанием».
Он ехал в Россию, приказав себе быть предельно осторожным. У всех еще живы были в памяти ужасы времен императрицы Анны Иоанновны: любовников царской семьи примерно наказывали. В Петербурге слух о Салтыкове достиг его ушей. Как знать, может быть, Екатерина до конца дней будет верна своему возлюбленному. Трудно, господа, очень трудно решиться на первый шаг! Позднее он напишет: «Сперва строгое воспитание оградило меня от беспутного знакомства. Потом честолюбие побуждало меня проникнуться и держаться в так называемом высшем обществе в особенности в Париже; честолюбие ограждало меня в путешествиях и странное стечение обстоятельств всегда мешало мне в моих попытках вступить в связь за границей. У себя на родине и даже в самой России и, казалось, сохраняло меня умышленно цельным для той, которая с той поры располагала моей судьбой». Он был влюблен, но очень трусил. Но Вильямс слегка подтолкнул его, и первый шаг был сделан.
А Екатерина была открыта для новой любви. Салтыков все еще находился за границей. Тамошняя публика отзывалась о его поведении очень неодобрительно. Он вел себя нескромно и в Стокгольме, и в Дрездене. Где бы он ни бывал, он не пропускал ни одной юбки. Салтыкова надо было вычеркнуть из жизни.
Помните две кандидатуры, цинично названные Чоглаковой: Сергей Салтыков и Лев Нарышкин? Теперь подле Екатерины находился второй. Он никогда не был ее любовником, его назначение – быть шутом и развлекать великую княгиню. Екатерина пишет, что в это время очень сблизилась с Анной Никитичной Нарышкиной. Лев был ее деверем, то есть мужниным братом, еще были сестры, беспечные и молодые. В компанию вовлекли Екетерину, в театре и на балах молодежь весело проводила время. Случилось, что Лев Нарышкин заболел горячкой, болел он трудно и каждый день писал Екатерине письма. В них он дурачился, просил сочувствия, а еще варенья и прочих лакомств. Потом вдруг стиль писем изменился, они стали более серьезными и сдержанными. Екатерина поняла, что под именем Льва ей пишет кто-то другой. Впоследствии выяснилось, что тайным корреспондентом был Станислав Понятовский.
Наступила осень, пора очарования, и влюбленный кавалер решил написать великой княгине от своего имени. Посыльным был Нарышкин, он же принес ответ. «Я забыл, что есть Сибирь», – сознается Понятовский в своих «Записках». Он жил, предвкушая встречу, и она состоялась, Лев Нарышкин этому поспособствовал. Екатерина очень подробно описывает эту встречу, вернее, подготовку к ней. Попасть в комнаты Екатерина во дворце можно было только пройдя покои великого князя. Это не составляло труда, но, чтобы встретиться с самой Екатериной, балагур Лев взял себе в привычку мяукать под ее дверью: мол, впустите! Екатерина точно отметила это вечер в дневнике – 17 декабря. Нарышкин, как обычно, мяукал, его впустили. Озорно блеснув оком, он сказал, что сестра его прихворнула и ее надо навестить.
«– Я охотно бы это сделала, но вы знаете, что я не могу выходить без позволения и что мне никогда не разрешат пойти к ней.
– Я сведу вас туда.
– Вы в своем уме? Как можно идти с вами? Вас посадят в крепость, а мне за это Бог знает какие будут истории.
– Никто этого не узнает. Мы примем свои меры».
Нарышкин и предложил план, по которому Екатерина должна будет переодеться в мужское платье. Великий князь Петр давно спал отдельно от жены, кроме того, после ужина он всегда пьян, а потому ничего не заметит.
«Это предприятия стало меня соблазнять. Я всегда была одна в своей комнате, со своими книгами, без всякого общества». Словом, она решилась. Как только Владиславова (наперсница и цербер) пошла спать, Екатерина оделась в мужской костюм. Они прошли через покои великого князя, через маленькую переднюю вышли на улицу и сели в карету, «смеясь, как сумасшедшие над нашей проделкой». В доме Нарышкиных они нашли веселую компанию, с ними Понятовского. «Лев представил меня как своего друга, которого просил принять ласково. И вечер прошел в самом сумасшедшем веселье, какое только можно себе вообразить».
На следующий день Лев предложил ответный визит. Тем же путем через маленькую переднюю он провел всю компанию в покои великой княгини. Молодежь получала огромное удовольствие от своих проделок, тем более что они ни разу не были пойманы. Один раз во время визита Нарышкина и Понятовского великому князю вздумалось навестить жену. Лев тут же увлек своего приятеля в спальню Екатерины и поднес палец к губам – молчи! Понятовский был вне себя от восторга – он проник в святую святых обожаемой. И на этот раз все обошлось.
Молодая компания встречалась тайком два-три раза в неделю. Место встречи «обговаривалось» в театре. Женщины сидели в ложах, мужчины в креслах, но азбука взглядов и жестов действовала безотказно. Летом двор уезжал за город, но это не помешало влюбленным видеться. Однажды Понятовский признался Бестужеву, что пять раз был в Ораниенбауме, где жила Екатерина. Канцлер не преминул сообщить об этом Вильямсу, добавив: «Ваш кавалер чертовски смел!» Понятовскому было море по колено.
Но тесной дружбе и любви Екатерины и молодого поляка должен был прийти конец. В Европе назревала война: с одной стороны Россия и Австрия, с другой – Пруссия, к которой должна была примкнуть Англия. Кроме того, Понятовского ждали в Польше. Родители и родственники требовали, чтобы он выступил на предстоящем сейме. Молодому человеку пора было делать настоящую карьеру. Нельзя вечно ходить в посольских кавалерах! Его ждал отъезд.
Понятовский приехал в Ораниенбаум проститься с великокняжеской четой. Его сопровождал шведский граф Горн, которому тоже предстояло уехать на родину, а также вездесущий Лев Нарышкин с невесткой. Гостей приняли очень радушно и уговорили задержаться на два дня. Великому князю вскоре наскучила их компания, у него женился егерь, предстояло веселое пиршество, и посему он целиком предоставил жене заниматься Понятовским и Горном.
Здесь приключилась забавная история. После обеда Екатерина повела их показать свой кабинет. Ее маленькая болонка бросилась к Горну с отчаянным лаем, но, увидев Понятовского, запрыгала от радости. Граф Горн точно оценил обстановку и, улучив момент, сказал Понятовскому: «Друг мой, нет ничего более предательского, чем маленькая болонка; первая вещь, которую я делал с любимыми мной женщинами, заключалась в том, что дарил им болонку, а через нее-то я всегда узнавал, пользовался ли у нее кто-нибудь большим расположением, чем я сам. Вы видите, собака чуть не съела меня и обрадовалась вам. Нет сомнения, что она не первый раз вас тут видит». Понятовский смутился и стал уверять графа, что это просто случайность, на что Горн заметил: «Не бойтесь ничего. Вы имеете дело со скромным человеком».
По дороге в Польшу Понятовскому пришлось пережить несколько неприятных минут. На подъезде к Риге его догнал императорский курьер. В своих «Записках» граф горячо заверяет читателя, что ничуть не испугался, но именно эта его горячность говорит об обратном. Елизавета могла найти много способов наказать смелого любовника. Как тут не вспомнить о Сибири! Но, оказывается, курьер был вестником добра. Он вручил Понятовскому письма от М.И. Воронцова и И.И. Шувалова, а также драгоценную табакерку – дар самой императрицы.
Пребывая на родине, Понятовский вел с Екатериной через Вильямса активную переписку. Эти письма не сохранились, но сохранились другие, те, которыми Екатерина обменивалась с самим Вильямсом. Об этих письмах позднее будет особой разговор. Из них мы знаем, что Екатерина заинтересовалась политикой, теперь она уже другими глазами смотрела на карту Европы. Польские дела ее интересовали особо, у нее была своя цель – Понятовский должен вернуться в Петербург, но уже не в свите чужого посольства, а посланником польского короля Августа III.
Родители Понятовского был против его возвращения в Россию, особенно категорично была настроена мать. Она попросту боялась за сына, поскольку выведала, что именно заставляет его настойчиво стремиться в Петербург. «Я остался в самом отчаянном положении, в каком когда-либо бывал, – пишет Понятовский, – я всю ночь не сомкнул глаз, я бился головой о стену более с ревом, чем со слезами». Но дядя оказались дальновиднее: «Не время заниматься пустяками – и он сам, и мы все сломаем себе шеи, если он не вернется. Мы потеряем поддержку Коллеты и заслужим ее ненависть, если не устроим его возвращение». Коллетой в семье в шутку прозвали Екатерину. Молодому человеку обеспечили «побег» из родного дома, а матери сказали, что сын якобы уехал в Литву по делам. Ну а дальше все легко было объяснить, мало ли какие обстоятельства заставили его вернуться в Россию.
23 декабря 1756 года Понятовский в качестве польского посланника приехал в Петербург. Теперь значимость его при русском дворе была очевидна, да и настроение там было совсем другое. 26 августа 1756 года Фридрих II дал приказ своим войскам перейти границы Саксонии. Началась война, получившая в истории название Семилетней. Август III переехал в Варшаву, шла активная борьба партий, а Станислав Понятовский в качестве посланника далеко не всех удовлетворял. Ему было необходимо зарекомендовать себя в Петербурге самым лучшим образом, что он и сделал.
31 декабря он был официально принят у императрицы, где и произнес речь, в которой не только расточал комплименты, но обвинил Фридриха II в развязывании войны. Более того, он обозвал прусского короля «гидрой». Елизавете речь понравилась, но еще больше она понравилась самому Понятовскому. Позднее он написал: «Императрица слыхала лишь банальные приветствия, которые произносились людьми, совершенно непривычными говорить публично, произносились так, что иногда нелегко было разобрать слова; для нее было совершенной новостью слышать лестные речи от иностранца, который был проникнут своим сюжетом, и думал, как и она, что король прусский действительно поступил несправедливо».
Речь по приказанию императрицы напечатали. Родственники в Варшаве оценили красноречие их Станислава, но и перепугались: а вдруг Фридрих обидится на слово «гидра» и захочет отомстить Польше? Но вскоре стала известна реакция Фридриха: «Я бы очень желал, чтобы то, что он говорит, оказалось правдой, и у меня бы действительно отрастали новые головы, когда старые будут срублены». Понятовский ходил в героях.
Жизнь Вильямса в Петербурге была сложной. Еще 16 января 1756 года Фридрих заключил тайный союз с Англией, Вильямс практически пребывал во враждебной державе. Понятовский жил теперь отдельно, виделись они редко, но Вильямс продолжал внимательно следить за поведением любовников. В письмах к Екатерине он писал: «Встречайтесь где угодно, но не у вас; если вас встретят на улице и узнают, это вызовет подозрения и только. Но если его схватят при входе к вам, – все кончено: он погиб».
Но когда влюбленные слушают мудрые предостережения? Екатерина пишет: «В эту зиму образ жизни у нас был тот же, что и в прошедшую: те же концерты, те же балы, те же кружки», а значит, частые встречи веселой компании. Необходимость в Нарышкине уже отпала. Теперь Понятовский часто приходил к Екатерине один. Он надевал белый парик, закутывался в плащ и по знакомой, хорошо изученной лестнице шел в покои Екатерины. Стража его останавливала: «Кто идет?» – «Музыкант великого князя», – отвечал Понятовский и проходил беспрепятственно. Потом гвардейцы и спрашивать перестали – привыкли.
В декабре 1757 года у Екатерины родилась дочь. Ее нарекли Анной в честь покойной матери Петра – Анны Петровны, герцогини Голштинской. Рождение девочки праздновали очень широко. На одном из куртагов за ужином Петр, в подпитии, конечно, позволил себе бестактность, сказав во всеуслышание: «Бог знает, откуда моя жена берет свою беременность, я не слишком-то знаю, мой ли это ребенок и должен ли я принимать его на свой счет». Петр был очень близок к истине, но Екатерина пишет об этом с обидой. Молва приписывала отцовство Анны Понятовскому. Бедная девочка умерла двух лет от роду.
