скачать книгу бесплатно
– Я приду на отбор, – пообещала подруге, и она невесело повела плечами.
– И станешь свидетелем того, как мне дадут роль качающегося на ветру куста.
– И ты будешь самым лучшим кустом. Душистой жимолостью, – попыталась подбодрить её, но Шая лишь пробурчала:
– Уж лучше волчьей ягодной, чтоб их всех понос разобрал прямо на сцене от моего танца.
Я чуть кофе не подавилась. Крепко же обидели Шайло, что милый эльф начал ругаться, как гоблин.
Когда подруга безжалостно расправилась с пуантами, да так что они больше походили на двух растерзанных птичек, её взгляд упал на мои спутанные волосы.
– Помочь? – не то угрожающе, не то заботливо предложила Шай, но я лишь быстро замотала головой и попятилась.
– Ну смотри. Тогда я побежала. Обязательно приходи вечером на мои отборочные, должна же хоть кому-то пореветься в плечо после!
– Оба моих плеча всегда к твоим услугам, но я уверена, что в этот раз тебе повезёт.
– Врушка, – ласково отозвалась Шай, и я прижала руку к груди, где все мгновенно сжалось от этого слова.
Винсент точно так же сказал мне во сне. Только ему я точно не врала. Не целовалась я с теми, у кого губа проколота. Я вообще ни с кем не целовалась! Хотя это ему знать не обязательно!
Шай уже полностью собралась, закинула на плечо рюкзак и послала мне на прощание воздушный поцелуй. И как у неё получается даже в такие тёмные моменты сохранять позитивный настрой. Она так часто проигрывала, но продолжает улыбаться и бороться. Я же после первого проигрыша чувствую себя настолько разбитой и униженной, что носа боюсь на улицу высунуть. Что скажет отец? Что подумает мастер Флориан?
Но пары никто не отменял. Вздохнула и подошла к туалетному столику. Зря я отказалась от помощи Шайло, по моим волосам сейчас плачет даже не расческа, а портняжные ножницы. Они волнились, путались змеями и разве что не шипели на гребень. Отложила его в сторону. А что если?
Порылась в ящичках и выудила старую панфлейту. Уже и не помню, когда последний раз играла на ней. Приятный свист когда-то успокаивал меня и вводил в легкий транс.
Вдруг и с волосами получится найти управу. Погладила трубочки разной длины, которые чем-то действительно напоминали расческу. Приложила их к губам и легонько подула, возрождая в памяти слова Вестерхольта.
– Думай обо мне и продолжай играть.
Я думала о нём. Против воли, против всех своих принципов, я думала о том, кого так горячо ненавидела, да только ненависти отчего-то не было. Было что-то другое, но такое же обжигающее.
Музыка, древняя, как сами Великие Музы, полилась из флейты и окутала меня плотным коконом спокойствия. Да только моё дыхание было неровным и нервным, я срывалась, нарушала идеальную мелодию, вплетая в нее что-то своё. Импровизация?
Когда я открыла глаза, волосы мои были все ещё в легком беспорядке, но смотрелось это хорошо. Непривычно, но определённо хорошо. Коснулась завитков и улыбнулась себе.
Щеку ещё слегка саднило после прилетевшего яблока, но настроение явно улучшилось. Выложила из сумки запасной гребень и положила на его место панфлейту. Так теперь я и буду причесываться! Музыкой!
Поправила аккуратной стопочкой свой доклад для пары по истории музыки. Проверила нотные тетради и заточку карандашей. Я во всеоружии! Ах нет. Бубен! Вряд ли фанатки Винсента остыли, а в Острайхе перевелись тухлые яйца и помидоры.
В домике нашего университетского сестринства было подозрительно тихо. Обычно по утрам здесь царит такая же суета, какую недавно навела Шая в комнате. Но сегодня не было беготни и суеты. Редкие сёстры, которые ещё не ушли на занятия тихо обсуждали что-то, но завидев меня, тут же прекращали разговор и многозначительно смотрели друг на друга.
– Елена, можно тебя на минуточку, – сладко пропела президент нашего сестринства с не менее приторной улыбкой на губах.
От её голоса и этой гримасы у меня мгновенно подскочил уровень сахара в крови. Не припомню ни единого случая, чтобы что-то хорошее начиналось вот так.
– Доброе утро Виктория, ты что-то хотела?
Она оценивающе изучала меня с головы до ног. Её взгляд задержался на моих идеально натёртых туфлях, учебной мантии без единой складочки или пятнышка. Я чувствовала, что она ищет за что зацепиться, и она нашла это.
– Странная прическа. Может, одолжить тебе гребень? Свой ты, очевидно, потеряла.
Моя рука мгновенно взметнулась к волосам, и что-то едкое и обиженное уже начинало подниматься в груди. Это что-то требовало от меня немедленной сатисфакции, как вчера, когда мы сражались с Винсом. Мне-то все нравилось в моей прическе. Ещё несколько минут назад, когда я смотрелась в зеркало, я была вполне счастлива.
– Благодарю Виктория, – я все держала себя в рамках приличия, кем бы ни был мой отец, но даже его имя бессильно в этом токсичном девичьем царстве, которым заправляет дочь графа Верхнего Острайха.
– По возможности, приди сегодня пораньше с занятий. Есть важный разговор.
Я сглотнула и тут же растеряла свой боевой настрой. Ничего хорошего фраза “важный разговор” никогда не предвещала. Все важные разговоры, которые инициировала Виктория заканчивались одинаково: кого-то из сестёр выгоняли на общем голосовании. А голосовали все, так же как Виктория.
Растерянно кивнула и пообещала не опаздывать.
Глупости же? Чего я такого сделала, чтобы меня выгнали?
Или сделала?
Встряхнулась, когда вышла на улицу, и обволакивающий звон тут же отвлек меня от мрачных мыслей.
Бубен герра Циммермана особенный не иначе. Пока я шла к главному корпусу, он то и дело весело позвякивал, что я почти полностью растворилась в этой нестройной и озорной мелодии, напрочь забыв обо всем. Дисквалификация, возможный гнев отца, нахальство Винсента, его мстительные фанатки, Виктория с ее снобизмом и властью: все это сбежало, зажав уши, едва я потревожила незатейливый музыкальный инструмент.
Жаль, что дорога до главного корпуса была недолгой. Домик нашего престижного сестринства едва ли не граничил с учебными зданиями, и вот уже в главном холле от моей прежней беззаботности не осталось и следа. Едва я переступила порог, как натужная тишина поглотила собой все кроме звука моих шагов.
Кто-то прокашлялся, кто-то шуршал бумагами, кто-то подавил смешок, и все они смотрели на меня.
Чем-то это напомнило видео с моих концертов, разве что интереса во взглядах больше, но там тоже кашляли, шуршали и посмеивались.
Я поправила на плече ремень от сумки и прибавила шагу до секции с моим персональным шкафчиком. Нужно было забрать часть книг, выложить лишнее и перевести дух.
Передо мной расступались, но не из уважения, я словно резко стала для всех мерзким гадом. Хорошо хоть не кидались ничем. Да и не нужно им было. Эффект от этой гробовой тишины был куда сильнее реальной расправы. Тишины в моей жизни было слишком много, так много, что даже музыка не смогла полностью её заполнить.
Дрожащими руками я пыталась открыть замок на шкафчике, но сделать это было куда труднее, чем сыграть ураганный каприс мастеров прошлого. Никто не должен видеть мой страх и волнение. Никто.
Но вот я не попала ключом первый раз и визгливо царапнула по замку. Словно допустила ошибку прямо на сцене. Но я не допускаю ошибок! Я…
– Ты большая молодец.
Отец дежурно хвалит меня, не отвлекаясь от важных переговоров. Тогда я была слишком маленькой, чтобы понимать, о чем говорят взрослые, но одно я усвоила твёрдо – эта похвала, все что у меня есть. Все, что у меня осталось. Значит, я должна лучше. Заслужить большего. Достичь идеала, отточенной мелодии, прекрасной и выверенной гармонии.
– Ты большая молодец.
От моих наград ломится полка, а под грамотами не видно, какого цвета обои были в моей комнате. Отец все так же занят, но и я уже старше. Теперь-то я прекрасно понимаю важность взрослых разговоров. Понимаю и не мешаю. Покорно прикрываю дверь его кабинета и вновь начинаю музицировать. Потому что его похвала – это то немногое, что у меня есть.
– Ты большая молодец.
От этих пустых слов разбивается сердце. Я снова хочу стать маленькой и поверить, что я действительно молодец. Пыль скопилась на наградах, и я уже не протираю её, когда приезжаю на праздники. Даже в такие редкие моменты, у отца все равно нет времени на меня. Лишь дежурные фразы и молчаливые ужины. А я уже слишком взрослая, чтобы поверить ему. Важные разговоры ведутся за закрытой дверью, а из музыки исчезают последние краски, оставляя лишь сухую выверенную математику.
Его бесцветная похвала – это все, что у меня было.
Победный щелчок замка.
Я все-таки открыла шкафчик, вот только мой триумф быстро обернулся кошмаром. Потому что мерзкая липкая жижа плеснула на меня, едва створка отъехала в сторону.
Вчера я лучше держала удар.
Что изменилось?
Тишина наконец-то лопнула, только разразилась не овациями, а дружным смехом и свистом.
Что ж кто-то из композиторов однажды сказал, что хуже истовой ненависти может быть только всеобщее равнодушие. Сегодня я поднялась над собой на целую ступень. Вся академия собралась поглазеть на меня.
Блеск.
Чем бы не залили мой шкафчик, оно уничтожило не только мои тетради и книги, но впиталось в мантию и сумку, склеило металлические тарелочки бубна, сделало мои пальцы липкими и лишило всяческой возможности защищаться.
– Сейчас! – раздалось откуда-то из толпы.
Я лишь испуганно вскинула руки, ожидая, что меня вновь чем-то закидают, но сегодня адепты высоких искусств были изобретательнее, и меня всего-навсего обсыпали перьями, которые тут же пристали к пальцам, мантии и совсем недавно идеально чистым туфлям.
Все кричали, хлопали и улюлюкали.
В жизни не слышала столько обидных слов за раз. Что ж Винсент и тут был прав, его группу все любили, а меня отчаянно терпели, и прямо сейчас на мне отыгрывались не только за сорванное выступление Парамнезии, но и за все остальное, включая жёсткую политику моего отца. В нашей академии, где каждый пятый появился на свет в Хангрии, а каждый третий так или иначе породнился с нашими южными соседями, многие решения относительно взаимоотношений Острайха и Хангрии вызывали подчас справедливое негодование. Запреты на браки, ограничение гражданских прав, жёсткие миграционные правила.
Из-за многочисленных бунтов, вызванных хангрийцами в прошлом, стране пришлось взять под контроль каждого жителя, каждую семью, чтобы не допустить новой войны или революции.
Но меня это мало волновало, я всего лишь хотела учиться музыке, быть как все. Я дочь моего отца, но это не значит, что его решения – это мои решения.
Две руки легли мне на плечи и уверенно повели сквозь разъяренную и заряженную толпу. Вот и все. Сейчас меня на части растерзают. Прижала руки к лицу, забыв о липкой дряни и перьях. Отдернулась, но поздно, часть этого месива теперь осталась на щеках и под глазами. Все жутко чесалось и кололось, а я даже смахнуть это не могла.
Слишком долго идём. Толпа и крики остались позади. Лестница, уходящая куда-то вверх, проснулась под моими ногами, длинные коридоры. Грубый толчок в дверь где-то над моей головой, ленивые гитарные переборы, а затем не менее грубое:
– Полюбуйся, Винсент!
– Виви?
Музыка оборвалась, прыжок, скрип старых половиц.
– Я все ещё не разговариваю с тобой после вчерашнего. Не обольщайся. Просто посмотри, что ты натворил.
Сестра Вестерхольта подтолкнула меня вперёд, и я попыталась открыть тяжёлые веки, на которых словно тоже выросли перья.
– Кто это? О…
Лёгкий смешок, который тут же сменился кашлем.
– Ну не я же сделал это с принцессой-зубрилкой.
– Конечно, Винс. У тебя вокруг все виноваты, кроме тебя. И дисквалифицировали нас тоже не из-за тебя. Чертовски удобная позиция.
Он молчал, и я бы многое отдала, чтобы увидеть сейчас его лицо.
– Исправляй. Только представь, что нам всем устроит её отец, если узнает?
Они обсуждали меня так, словно я не стояла рядом, а Виви все ещё подталкивала меня вперёд. Но я как-то не спешила шагать к Винсенту.
– Я-то исправлю, но тогда и ты забудешь свои обиды и выступишь сегодня в клубе.
– Ты не в том положении, чтобы торговаться со мной, Винни. Ты чудом уговорил Ласло и Деметра сыграть с тобой, но я на это больше не поведусь. Умей отвечать за свои поступки.
Снова напряжённая тишина. Я чувствовала, как Вестерхольт сквозь зубы втягивает воздух.
Решила первой прийти ему на помощь, зачем себя бедного пересиливать?
– Я сама, что ли, не отмоюсь? Не нужны мне никакие одолжения.
Потянула одно из особенно длинных перьев на пальце, но тут же вскрикнула от боли. Оно не просто приклеилось, оно выросло мне под кожу!
– Стой!
Винсент схватил меня за запястья, и я почувствовала, как его руки дрожат. Не отошёл после игры? Это магия в нём так бурлит и вибрирует?
– Поранишься, и уже не сможешь играть.
– Какое тебе-то дело? – обида лилась из меня без остановки. – Меня же все терпят. Я посмотрела свои записи. Ты прав! Никому не нравится моя игра. Доволен?
Вивиан зло бросила брату что-то на хангрийском и вышла из комнаты, хлопнув дверью и оставив меня наедине с этим сумасшедшим. Я даже испуганно шмыгнула носом.
– Ты ведь не ждёшь от меня извинений? – спросил он с насмешкой.
– Я вообще не знаю, зачем я здесь и чего от тебя ждать. Ещё вчера я выступала на большой сцене, я побеждала, меня никто не обливал мерзкой жижей и не осыпал перьями. Все. Было. Хорошо.
– Хорошо ли? – продолжал насмехаться Вестерхольт, и я попытался вырвать свои руки из его. Но Винсент был гораздо сильнее, я чувствовала на своей коже крепкое прикосновение его мозолистых пальцев. Но всё равно он был осторожен.
Нет. Другое слово. Нежен. Винсент гладил приросшие ко мне перья. Я двинулась, если действительно так считаю. Видимо, надышалась жижей, которая, кстати, уже давно засохла и превратилась в твердую корку.
– Хорошо, – ответила ему, надеясь, что под налипшими на лице перьями не углядеть моего румянца.
– Ладно, давай уже ощиплем одну курочку? Готова?
Курочкой это он меня назвал сейчас?
Надо бы возмутиться, но я лишь кивнула. Знать бы, каким образом он собрался это делать.
– Больно не будет? – спросила его, стараясь храбриться, и услышала в ответ:
– Тебе? Нет.
Винсент ещё какое-то время собирался с мыслями, продолжая держать меня за руки, а я раздумывала над его ответом. Мне больно не будет, а кому тогда? Ему? Переспросить отчего-то не решалась. Ждала, чем все закончится.
