скачать книгу бесплатно
– Где бодрый серп гулял и падал колос, теперь уж пусто все… просто везде… – пробормотал Ребров и устало вздохнул. – Да, да, да. Если мы в четверг не выйдем на Ковшова, брошу все к чертям. И – в Киев.
– А мы? – Ольга подала ему стакан.
– Вы? Вы… – Он пригубил коньяк. – Не знаю, не знаю. Сами поедете, сами доберетесь.
– Ну что ты говоришь, – улыбнулась Ольга. – Как это мы сами доберемся?
Он раздраженно дернул головой:
– Ольга Владимировна! Я уже три месяца бьюсь лбом в стену. Я потерял: Голубовского, Лидию Моисеевну, Цветковых. Мы потеряли блок. Генрих Иваныч сжег теплицы. Вы оставили третье оборудование. Сережа о Денисе ничего не помнит и, я полагаю, не вспомнит. А значит, получать круб, получать беленцы мы будем вынуждены через Ленинград. Только через Ленинград. Вот перечень наших потерь. А что же мы приобрели? Разрушенную, разваленную до основания мастерскую? Никому не нужные связи? Бессмысленные вычисления Наймана? Бесполезные шесть миллионов?
– Но ведь Ковшов обещал…
– Ковшов? Обещал? Вы его хоть раз в глаза видели? Нет. И я не видел. В нашем положении верить телефонному разговору – явная глупость. Но вынужденная. Поэтому я и пошел на договор. Нет, нет ничего, кроме паллиативов. Сплошная полоса зависимости и вынужденных ходов.
– Витя, но мы же завершили с металлом. И Найман сказал, что у ребят получилось.
– У ребят получилось! Да! Но из этого вовсе не следует, что получится у нас. Если вы так уверены, почему же тогда голосовали против? Из принципа? Или все-таки из-за неуверенности?
Ольга молча отпила из стакана. Ребров залпом допил свой коньяк и поставил стакан на пол:
– Конечно, оптимизм – это хорошо. Это то, что не позволяет нам опустить руки. Пока работаем, делаем, что можно. Но опираться следует все-таки на теорию вероятности, на жесткий расчет. И все радужные фантазии отбросить. Раз и навсегда.
Он помолчал, глядя в огонь, потом произнес:
– Ольга Владимировна. Давайте поебемся.
Ольга удивленно подняла брови:
– Что… прямо сейчас?
Он кивнул. Ольга искоса взглянула на его напрягшийся член, улыбнулась и стала раздеваться. Ребров встал, снял брюки и трусы. Раздевшись, Ольга подошла к Реброву. Он повернул ее спиной к себе, она облокотилась на спинку кожаного кресла. Ребров вошел в нее сзади и стал нетерпеливо двигаться, громко стоная. Ольга прижалась щекой к спинке и смотрела в огонь. Ребров стал двигаться быстрее, откинулся назад, потом схватил Ольгу за плечи, прижался к ней, замер и зарычал ей в волосы.
– Витя… – прошептала она и улыбнулась.
– Ой… даже слюни потекли… – Ребров вытер рот рукой, отошел и в изнеможении упал на диван. – Ой… Ольга Владимировна… простите меня… Пожалуйста…
– За что же? – Она потрогала себя между ног, понюхала руку.
– Простите… за все меня простите, – бормотал Ребров.
– Я приду сейчас. – Она вышла и вернулась минут через пять, завязывая на ходу пояс белого махрового халата.
Ребров спал на диване. Ольга принесла одеяло, накрыла его, взяла свою одежду, головку в стакане и пошла к себе в комнату.
Сережа проснулся раньше всех. За окном светило солнце. Часы показывали 9.22. Сережа вылез из-под одеяла, потянулся, встал. На нем были красные трусы и белая майка с эмблемой рок-группы «Роллинг стоунз». Он вышел в холл, подошел к двери Ольгиной комнаты и осторожно приоткрыл. В комнате было сумрачно из-за плотно сдвинутых фиолетовых штор. Ольга спала. Сережа тихо вошел, прикрыл за собою дверь, подошел к кровати и стал медленно стягивать с Ольги одеяло:
– Однажды отец Онуфрий, обходя окрестности, обнаружил обнаженную Ольгу.
Ольга вздохнула:
– Сереженька…
– Ольга, отдайся, озолочу, – Сережа потрогал ее грудь.
Она зевнула, повернулась на спину, открыла глаза:
– Который час?
– Двадцать пять ебут десятого, – Сережина рука скользнула ей в пах.
Ольга шлепнула его по руке, села:
– Открой эти… шторы…
Сережа потянул за шнурок, шторы разошлись, солнце залило комнату.
– Ой, какая прелесть, – Ольга сощурилась, потерла глаза. – На лыжах пойдем… Виктор встал?
– Не скажу.
Она потянулась к халату, но Сережа схватил его и сел на подоконник:
– Цып, цып, цып.
– Засранец… ооойяяя! – Она с хрустом потянулась.
– А у нашей Оленьки обе сиськи голеньки.
Ольга встала. Сережа бросил ей халат и отбежал к двери.
– Я тебя серьезно спрашиваю, – она посмотрела на плавающую в стакане с водой головку, – встал Виктор?
– У Ольки пизда рыжая!
Отшвырнув халат, Ольга кинулась к нему. Он юркнул за дверь. Распахнув дверь, она бросилась за ним, догнала возле туалета, ловко завернула ему руку за спину, зажала рот ладонью и втолкнула голой коленкой в ванную:
– Ну вот, сейчас будем закалять мальчика!
Сережа замычал. Ольга раздела его, влезла с ним в ванну, зажала его голову между своими ляжками, громко похлопала по худому мальчишескому заду:
– Сереже Анищенко прописаны водные процедуры.
Она направила розетку душа на зад Сережи, открыла кран холодной воды. Струйки с шипением ударили в Сережин зад. Сережа завизжал. Ольга закрыла кран:
– Еще, или прощения?
– Прощения, прощения!
Она отпустила его голову и, стоя над ним с душем в руке, развела свои длинные ноги:
– Целуй.
Стоя на коленях, Сережа поцеловал ее поросшие светлыми волосами гениталии.
– Еще.
Сережа поцеловал.
– Громче целуй.
Сережа поцеловал, громко чмокнув.
– Ах ты, поросенок! – усмехнулась Ольга, беря его за волосы.
– Что за крики? – Голый Ребров вошел в ванную.
– Крещение младенца, – улыбнулась Ольга. – Как почивать изволили?
– Прекрасно… – Ребров подошел к раковине, взглянул на себя в зеркало, провел рукой по щеке.
Сережа вышел из ванны, забрал свои вещи и вышел, обиженно молча. Ольга отвернула кран холодной воды, стала поливать себя из душа.
– М-да… ибо из малого строится великое, – пробормотал Ребров, взял с полки электробритву и стал бриться.
– Ой! Ах, хорошо! – вздрагивала Ольга под душем.
– И вот я о чем подумал. Мы сами не будем звонить Ковшову. Пусть сидит и ждет звонка. А Найман в это время поедет к кооператорам. С болванкой. И пощупает Ковшова за вымя.
– Как? – Ольга выключила душ.
– Радиотелефон стоит у кооператоров. Ясно? – Ребров посмотрел на нее.
– Гениально! – Ольга покачала головой и хлопнула мокрыми ладонями. – Гениально!
– Так победим.
Ребров плеснул в ладонь одеколона и быстро размазал по щекам.
Завтракали, как всегда, в оранжерее.
– Генрих Иваныч, как вы себя чувствуете? – спросил Ребров, помешивая кофе.
– Прекрасно, – Штаубе с аппетитом ел яичницу с ветчиной, – сон – лучшее лекарство. Авиценна прав.
– Не болит?
– Абсолютно. Ольга Владимировна, голубушка, налейте мне еще сока.
Ольга встала и принялась разливать всем апельсиновый сок из хрустального кувшина. Когда дошла очередь Сережи, он накрыл стакан ладонью и буркнул:
– Не буду.
Ольга протянула ему левую руку с согнутым мизинцем. Сережа, помедлив, нехотя взялся своим мизинцем за Ольгин.
– Мирись, мирись, мирись и больше не дерись, – сказала Ольга.
– А если будешь драться, то я буду кусаться, – пробурчал Сережа.
Ольга поцеловала его в голову и налила ему сока. Ребров допил кофе, вытер губы салфеткой:
– Друзья. С вашего позволения, я воспользуюсь свободной минутой для небольшого сообщения. Я не сказал вам вчера, но и, по-моему, к лучшему. Брикеты от Голубева не поступили.
Ольга замерла со стаканом в руке. Штаубе перестал жевать:
– Как… как не поступили?
Ребров отрицательно покачал головой.
– А Маша? – Ольга поставила стакан.
Он снова качнул головой.
– Но, Виктор Валентиныч, я не понимаю! – повысил голос Штаубе. – Тогда как нам понимать прикажете ваши воскресные показания? И Маша? Что же получается, нас водят за нос? Я не понимаю ничего, объясните мне толком!
Ребров вздохнул:
– Дорогой Генрих Иваныч. В воскресенье я сказал про педагогов. Вы должны это помнить.
– Да! Я и помню! – взвизгнул Штаубе. – Помню! Как вы позволили, вы дали этой твари, этой… ебаной суке обещать! Обещать и довериться! Как она смеялась, как согласилась! Блядь эта! И вы, вы заступились за Мишаню! Вы! Вы! – Он резко и неуклюже встал, опрокинув стакан с соком. – И я, я вам говорю! Я говорю вам, что я презираю Мишаню! Я срал на орловские! Срал! Я срал и ссал на ваши упражнения с ним! Я срал на эти вонючие деньги! Они, видите ли, поставили нам условие! Прошли пару черных! Благодетели! Нет! – Он постучал пальцем в стол. – Вы не закончите с третьим! Нет, нет! И не надо мне подробностей! Не надо этих фокусов с челюстью! Я не клоун вам, Виктор Валентиныч! Я не Найман! Не этот… не эта тварь! Блядская! У-у-у, мрази! – Лицо Штаубе побелело, в глазах блеснули слезы. – Я, я старик! Старик! И я, по-вашему, должен вот для этой ебаной, блядской гадины доставать! Да?! Я, инвалид, больной человек?! Я должен ублажать Злотникова?! Идти в исполком?! Забирать?! С этими сволочами ездить?! Да?! Да?! И комки?! Да? И плиты? Я?! И вы равнодушно с этим смиряетесь? Вы?! Вы?!
Ребров поднял опущенную голову и тихо произнес:
– Промежуточный блок у меня.
Штаубе замер:
– Как это?
– Еще пятнадцатого. Лежит у Тамары Алексеевны.
Штаубе перевел недоумевающие глаза на Ольгу. Она кивнула.
– Ну… – Штаубе пожал плечами, – тогда…
Он помолчал, сосредоточенно глядя в стол, и пробормотал:
– Тогда… простите старика.